Мааэринн, "Встреча" часть 2Весна года 637 от потрясения тверди, Серый замок ордена Согласия, Тирон.
Не отводя глаз от мальчишки, Сабаар отшвырнул тряпку. На мертвую голову юный маг едва глянул и снова уставился прямо в глаза. О чем он думает? Вот чуть заметно повел локтем, и тьма, клубящаяся словно под кожей, исказила черты, не оставила в них ничего человеческого: рот вытянулся в жесткую линию, из провалов глазниц полыхнули синим глаза, напряженные пальцы скривились паучьими лапами – и сгусток света между ладоней снова побелел до ослепительной яркости. Сабаар слушал, думал, вспоминал. Узнавал и не узнавал брата одновременно. Конечно, это он, его маленький Одуванчик. Просто он вырос. И нет ничего удивительного в том, что сейчас братишка больше похож на тварь бездны беззакония, чем на слабого златокудрого малявку. Сабаар с первой встречи знал, кто такой его Адалан. Сын Маари. А дети похожи на родителей, это всегда так, это правильно. Разве лик богини, светившийся сквозь лица сестры и матери, пугал его?
Почему же сейчас встает дыбом загривок, и зубы зверя грозят разорвать человеческий рот? Почему так трудно сдержать когти и крылья? Страшно. Больно. До одури хочется вцепиться в глотку, прямо туда, где родником мрака бьется жизнь мага и острее всего пахнет молнией. А потом схватить мальчишку, сжать в объятиях и взмыть в ночное небо, выше и выше, пока холод и пустота не убьет обоих.
И почему он все еще здесь? Чего ждет? Вздох, удар сердца – магия вырвется и будет поздно… Но Сабаар медлил. Он должен был точно знать, что заставило брата призвать такую чудовищную силу. Зачем собирает ее, к чему готовится? И самое важное: сможет ли остановиться?.. Сабаар пытался угадать, но все-таки упускал что-то важное, самое главное, и поэтому не мог решиться, только спросил:
— Не рад подарку, маг? Или не узнал? А ведь он любил тебя по-своему.
Мальчишка невольно глянул под ноги, дрогнул. Страх и ненависть ударили так, что крылья рванулись сами собой. Если не выдержит, обернется – зверь ни думать, ни выжидать не будет – тогда они оба мертвецы. Сабаар зажмурился и взмолился: «Хаа, милости! Еще миг – и он твой. Но не торопи! Не дай ошибиться…» Зверь притих, но рука сама собой сжала и дернула рукоять.
— Стой где стоишь, хаа-сар! – рыкнул мальчишка, и добавил тише. — Ты свободен, я отпускаю.
Юный маг почти шептал, но и земля под ногами, и воздух вокруг дрожали, отзываясь на его слова. Так бывало, когда Страж начинал просыпаться, тогда хотелось убежать, скрыться от его гнева… нет, сейчас бежать нельзя, когда тут…
Да что же тут? Он сказал, отпускает?.. Вот дурень!
Сабаар вдруг опомнился и понял, что упустил главное и едва не опоздал. Брат решил отпустить его… вот зачем сила! Испугался? Пожалел? Не важно… Меч полетел в сторону, и вторая сущность рванулась наружу, в один прыжок меняя тело. Следующим прыжком угольно-черный крылатый зверь распял юного мага на земле. Передние лапы накрепко прижали запястья. Магический свет, лишенный опоры, опалил морду и угас, разлетелся по саду острым грозовым ветром. Обожженный нос больно щипало, но это было уже терпимо, тем более что маг на глазах менялся, превращаясь из чудовища бездны в перепуганного подростка, братика Одуванчика, родного и любимого. «Легко отделались» — фыркнул Сабаар и переступил лапами, позволяя брату подняться.
Поняв, что свободен, мальчишка приподнялся обхватил его за шею, зарылся лицом в мех и затих. На сердце сразу стало тепло и спокойно. И сквозь страх, сквозь все испытания этой ночи и порожденную ими силу Сабаар почувствовал высшее одобрение и поддержку – великая и суровая Мать даахи была довольна.
После всего, что случилось, Сабаар ждал слёз, но Лаан-ши не плакал. Брат и раньше никогда не плакал: разбивал ли нос в драке с соседскими мальчишками, обдирал ли руки, лазая по скалам, или тогда, на охоте, когда дикий кот чуть не вцепился ему в лицо. Даже когда уезжал навсегда из дома – и то не разревелся. Хотя и смеялся он тоже нечасто. Сабаар вспоминал детство и теперь легко узнавал братишку в этом юноше, уже почти взрослом вершителе, но еще таком глупом и ранимом, и радовался, что все-таки успел вовремя. И теперь можно без оглядки окунуться в чувства своего мага, позволить его силе захватить душу и течь насквозь, свободно делясь всем, до чего он так и не смог дотянуться в разлуке, вспоминать, узнавать заново и быть счастливым. И не хотелось ничего делать, ничего менять, даже просто шевелиться не хотелось – было боязно спугнуть миг полного понимания и покоя. Но Одуванчик долгого покоя никогда не любил.
— Это правда ты, — сказал он, не спрашивая, а скорее подтверждая, чтобы лишний раз убедиться.
А потом отстранился и глядя прямо в глаза, впервые назвал по имени:
— Сабаар.
Сабаар ткнулся носом в шею мальчишки, облизал щеку и ухо, чихнул от ударивших в нос остатков дурмана и обернулся.
— Я слишком долго шел к тебе, прости.
— Это ты прости.
Лаан-ши отодвинулся, сел, опершись спиной о стену, и отвернулся. Сабаар услышал стыд, такой, что брат даже смотреть на него не мог.
— За что мне тебя прощать?
— За это, — он кивнул на мертвую голову. – Ты убил, а должен был я. И не только Бораса, а и Орса тоже. Я все знаю.
Сабаар сел рядом с братом и обнял его за плечи.
— Не суди поспешно. А Бораса прости, он свое отмучился. Прости и отпусти, не ради него – ради себя. Поверь мне, он всю жизнь мучился. Убивать его было легко.
Лаан-ши задумался, потом кивнул:
— Ради тебя, Сабаар, потому что ты так сказал. Прощай, Борас, иди с миром.
Потом повернулся и резко выбросил руку в сторону отрубленной головы. Мелькнула голубая вспышка, и голова исчезла. Лишь светлый дымок, слегка обожженная трава да в стороне – старый заляпанный кровью шерстяной плащ.
Осталось самое сложное: примирить мальчишку с отцом.
Лаан-ши слишком много бродил путями Закона, доискиваясь правды, а сегодня от него разит ведьминой метлой, и он говорит, что все знает. Видно, забрался так далеко, что чуть не заблудился, зато все-таки нашел, что искал. Но всего-то он узнать не мог – не Аасу, слава Творящим. Зато Сабаар постарался: весь остаток ночи просидел под окном Айсинара Лена, слушая его молитвы и исповеди, а потом еще полдня рылся в архивах, хорошо хоть знал, что искать. Задержался, время потерял и чуть было не опоздал к брату. Зато теперь точно знал, как и почему златокудрый сын старших родов Орбина попал на невольничий рынок.
На то, что точно такой же гордый и упрямый, как все вершители, Адалан простит Нарайна, Сабаар не надеялся, но пусть хотя бы успокоится.
— Хочешь, о твоих родителях расскажу? – тихо спросил он.
— Змеиное гнездо, а не семья, — Лаан-ши зябко поежился, — а я еще удивлялся, что от меня все шарахаются, как от чумы… не мудрено.
Пока они говорили, наступило утро. Солнце заглянуло за стену замка и играло желтыми бликами в тонких по-весеннему листьях. Братья сидели на траве под стеной и совсем не замечали ни росы, ни прохладного утреннего ветра. Сабаар рассказал все, что узнал в Орбине. Адалан слушал спокойно, не перебивая и не задавая вопросов, и посторонний никогда бы не догадался, какая буря бушует в душе мальчишки. Хранитель давно закончил, а он все молчал, обдумывая услышанное. Наконец, повернулся, взволнованно потер глаза ладонями.
— Моего папочку тоже надо было прикончить.
— И нарваться на твою месть? – улыбнулся Сабаар. — Нет, Лаан-ши, я еще пожить собираюсь…
— Не смешно! – Лан злобно сверкнул глазами и отвернулся. — Отдать на расправу жену, продать сына… «Айдел лайн»! Маленькая потаскушка… встречу сволочь – спалю к тварям в бездну.
— Перестань, он все же твой отец. Сам посуди: он жил в роскоши, при власти, его растили, чтобы править богатой и сильной страной. И вон как все вышло. А «мой сладкий» — так в умгарских деревнях всех младенцев называют.
Сабаар вспомнил умгарскую потешку: «Серая кошка, уходи с дорожки. Мой малыш, мой сладкий нынче встал на ножки». И, не обращая внимания на колючий взгляд брата, снова ободряюще улыбнулся и потрепал его по плечу:
— У нас тоже детей ласкают без меры: Лапочка, Солнышко, Ягодка, Золотце… зубы и когти от этого ни у кого еще не затупились, правда же? Нарайн любил тебя, поверь, я в таких делах не ошибаюсь. Любил, но признать не мог – не мог простить Вейзам своего унижения. И отречься не мог… оттого и продал – навредить боялся. Надеялся, что вдали от его ярости тебе будет лучше. Он и сейчас тебя помнит и любит. И…
Сабаар сбросил с плеча ремень с ножнами и полупустой дорожной сумкой, вынул завернутый в холстину кинжал и протянул брату.
-… вот, передать просил.
Золоченый кинжал тонкой работы с витой ювелирной гардой и рукоятью, отделанной голубым шелком был необычен и редкостно красив, но Адалан даже себе не желал признаваться, как удивлен и восхищен подарком.
Хранитель все понял, не стал мучить брата загадками.
— Это кинжал Гайяри Вейза. Хорош, правда? Дар любви. Гайяри тоже все любили, как тебя.
— И что? – мальчик принял нарочито-равнодушный вид и с показным пренебрежением вонзил клинок в землю. – Я теперь должен родственные чувства испытывать что ли?
— Ты никому ничего не должен. Ты не Нарайн, не Гайяри, не Геленн и не Озавир, ты не обязан на них походить и платить за их ошибки. Ты можешь жить по-своему и быть кем захочешь.
— Ага! И поэтому ты за меч схватился? – Адалан горько усмехнулся, — Убить меня хотел?
— Не хотел я ничего!
— Как же, не хотел. Я не дурак, братец, знаю, что значит быть хаа-сар: почувствуешь во мне угрозу – убьешь. А я – чудовище, ты сам видел, потому и дожидались тебя тут, как божье благословение.
Сабаар опустил взгляд. Этих объяснений он надеялся избежать. Или хотя бы оттянуть их подольше, не решать все болезненные вопросы разом. Но если Лаан-ши так хочется – что ж, он ответит. Нельзя, чтобы недоверие или ложь встали между ними.
— Не хотел. Хотел – убил бы. Боялся, что придется, что ты мне выбора не дашь. Но я бы боролся за тебя до последнего, и всегда буду бороться, хоть с магами твоими, хоть с Творящими, хоть с тобой самим, если понадобится. Между магом и его хранителем никто не встанет, даже сама Хаа тебя не тронет, если я не позволю. А вот в то, что ты не дурак, даже с трудом не верится: умные ведьмины метелки не жуют.
Теперь пришла очередь Адалану стыдиться. Конечно, хватать куцитру и пить, потеряв голову, было глупо. Но ведь помогло же! А просто так, одной только волей, он бы с разбушевавшимся пламенем не сладил: или сам бы сгорел, или сжег ползамка. А может еще что похуже бы случилось, о чем он даже думать не хотел.
Адалан вытянул кинжал и снова стал разглядывать, лишь бы не смотреть на брата. Только сухо бросил:
— Так надо было.
— Ну да, надо, — понимающе усмехнулся хранитель. — На трезвую-то голову ты вряд ли додумался бы отпустить меня.
— Ты убил. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то страдал, тем более ты.
— Убил-убил… заладил. Убил. И сто раз убью, если нужно, и тысячу. Но тебя, дурня маленького, не оставлю. Ты – моя жизнь, как не понимаешь? Моя сила, мой смысл. Я перед богами за тебя отвечаю.
— Я не ребенок уже, Сабаар, — Адалан всерьез рассердился. На то, что брат не ценит его заботы, а еще больше на то, что даже всерьез ее не принимает. – Я – превородный маг, вершитель. Не нужно меня опекать. Сам могу за себя ответить, ты же видел…
Договорить он не успел – одним по-звериному стремительным движением Сабаар повернулся к нему и прыгнул, правой рукой захватывая запястье, а левой – кисть руки с кинжалом. И в следующий миг юный маг уже снова лежал распятым на земле, изящный золоченый клинок едва не упирался в горло, а пальцы на рукояти, из последних сил не дающие ему вонзиться, едва не трещали в болезненном захвате.
— Ну что, вершитель, не нужен я тебе, да? – глаза даахи сверкнули зелеными искрами, — Сам все можешь и умеешь?
Захват на рукояти стал совсем невыносимым – того и гляди пальцы выпустят клинок, и он вопьется в шею.
— Отпусти, — зашипел Адалан сквозь зубы, — руку сломаешь.
— Отпущу – а ты меня на сосну закинешь? Нет уж, великий маг, скажи сначала, что ты глупый мальчишка, которому нужен хранитель.
— Нужен! – пальцы так сводило, что Адалан был уже на все готов.
— Что – нужен? Не понимаю.
— Я глупый, ты мне нужен!..
— А еще пообещай, что к ведьминым метелкам больше никогда не притронешься, пока со мной не поговоришь.
— Никогда, обещаю…
— Так-то оно лучше, — Сабаар отпустил брата и помог подняться. – Магия – это здорово, но что-то не очень она тебе помогла.
Он был счастлив: пока с мальчишкой можно справиться так легко нет никакого смысла его бояться, а значит и бед он не натворит, и убивать его незачем.
Не отводя глаз от мальчишки, Сабаар отшвырнул тряпку. На мертвую голову юный маг едва глянул и снова уставился прямо в глаза. О чем он думает? Вот чуть заметно повел локтем, и тьма, клубящаяся словно под кожей, исказила черты, не оставила в них ничего человеческого: рот вытянулся в жесткую линию, из провалов глазниц полыхнули синим глаза, напряженные пальцы скривились паучьими лапами – и сгусток света между ладоней снова побелел до ослепительной яркости. Сабаар слушал, думал, вспоминал. Узнавал и не узнавал брата одновременно. Конечно, это он, его маленький Одуванчик. Просто он вырос. И нет ничего удивительного в том, что сейчас братишка больше похож на тварь бездны беззакония, чем на слабого златокудрого малявку. Сабаар с первой встречи знал, кто такой его Адалан. Сын Маари. А дети похожи на родителей, это всегда так, это правильно. Разве лик богини, светившийся сквозь лица сестры и матери, пугал его?
Почему же сейчас встает дыбом загривок, и зубы зверя грозят разорвать человеческий рот? Почему так трудно сдержать когти и крылья? Страшно. Больно. До одури хочется вцепиться в глотку, прямо туда, где родником мрака бьется жизнь мага и острее всего пахнет молнией. А потом схватить мальчишку, сжать в объятиях и взмыть в ночное небо, выше и выше, пока холод и пустота не убьет обоих.
И почему он все еще здесь? Чего ждет? Вздох, удар сердца – магия вырвется и будет поздно… Но Сабаар медлил. Он должен был точно знать, что заставило брата призвать такую чудовищную силу. Зачем собирает ее, к чему готовится? И самое важное: сможет ли остановиться?.. Сабаар пытался угадать, но все-таки упускал что-то важное, самое главное, и поэтому не мог решиться, только спросил:
— Не рад подарку, маг? Или не узнал? А ведь он любил тебя по-своему.
Мальчишка невольно глянул под ноги, дрогнул. Страх и ненависть ударили так, что крылья рванулись сами собой. Если не выдержит, обернется – зверь ни думать, ни выжидать не будет – тогда они оба мертвецы. Сабаар зажмурился и взмолился: «Хаа, милости! Еще миг – и он твой. Но не торопи! Не дай ошибиться…» Зверь притих, но рука сама собой сжала и дернула рукоять.
— Стой где стоишь, хаа-сар! – рыкнул мальчишка, и добавил тише. — Ты свободен, я отпускаю.
Юный маг почти шептал, но и земля под ногами, и воздух вокруг дрожали, отзываясь на его слова. Так бывало, когда Страж начинал просыпаться, тогда хотелось убежать, скрыться от его гнева… нет, сейчас бежать нельзя, когда тут…
Да что же тут? Он сказал, отпускает?.. Вот дурень!
Сабаар вдруг опомнился и понял, что упустил главное и едва не опоздал. Брат решил отпустить его… вот зачем сила! Испугался? Пожалел? Не важно… Меч полетел в сторону, и вторая сущность рванулась наружу, в один прыжок меняя тело. Следующим прыжком угольно-черный крылатый зверь распял юного мага на земле. Передние лапы накрепко прижали запястья. Магический свет, лишенный опоры, опалил морду и угас, разлетелся по саду острым грозовым ветром. Обожженный нос больно щипало, но это было уже терпимо, тем более что маг на глазах менялся, превращаясь из чудовища бездны в перепуганного подростка, братика Одуванчика, родного и любимого. «Легко отделались» — фыркнул Сабаар и переступил лапами, позволяя брату подняться.
Поняв, что свободен, мальчишка приподнялся обхватил его за шею, зарылся лицом в мех и затих. На сердце сразу стало тепло и спокойно. И сквозь страх, сквозь все испытания этой ночи и порожденную ими силу Сабаар почувствовал высшее одобрение и поддержку – великая и суровая Мать даахи была довольна.
После всего, что случилось, Сабаар ждал слёз, но Лаан-ши не плакал. Брат и раньше никогда не плакал: разбивал ли нос в драке с соседскими мальчишками, обдирал ли руки, лазая по скалам, или тогда, на охоте, когда дикий кот чуть не вцепился ему в лицо. Даже когда уезжал навсегда из дома – и то не разревелся. Хотя и смеялся он тоже нечасто. Сабаар вспоминал детство и теперь легко узнавал братишку в этом юноше, уже почти взрослом вершителе, но еще таком глупом и ранимом, и радовался, что все-таки успел вовремя. И теперь можно без оглядки окунуться в чувства своего мага, позволить его силе захватить душу и течь насквозь, свободно делясь всем, до чего он так и не смог дотянуться в разлуке, вспоминать, узнавать заново и быть счастливым. И не хотелось ничего делать, ничего менять, даже просто шевелиться не хотелось – было боязно спугнуть миг полного понимания и покоя. Но Одуванчик долгого покоя никогда не любил.
— Это правда ты, — сказал он, не спрашивая, а скорее подтверждая, чтобы лишний раз убедиться.
А потом отстранился и глядя прямо в глаза, впервые назвал по имени:
— Сабаар.
Сабаар ткнулся носом в шею мальчишки, облизал щеку и ухо, чихнул от ударивших в нос остатков дурмана и обернулся.
— Я слишком долго шел к тебе, прости.
— Это ты прости.
Лаан-ши отодвинулся, сел, опершись спиной о стену, и отвернулся. Сабаар услышал стыд, такой, что брат даже смотреть на него не мог.
— За что мне тебя прощать?
— За это, — он кивнул на мертвую голову. – Ты убил, а должен был я. И не только Бораса, а и Орса тоже. Я все знаю.
Сабаар сел рядом с братом и обнял его за плечи.
— Не суди поспешно. А Бораса прости, он свое отмучился. Прости и отпусти, не ради него – ради себя. Поверь мне, он всю жизнь мучился. Убивать его было легко.
Лаан-ши задумался, потом кивнул:
— Ради тебя, Сабаар, потому что ты так сказал. Прощай, Борас, иди с миром.
Потом повернулся и резко выбросил руку в сторону отрубленной головы. Мелькнула голубая вспышка, и голова исчезла. Лишь светлый дымок, слегка обожженная трава да в стороне – старый заляпанный кровью шерстяной плащ.
Осталось самое сложное: примирить мальчишку с отцом.
Лаан-ши слишком много бродил путями Закона, доискиваясь правды, а сегодня от него разит ведьминой метлой, и он говорит, что все знает. Видно, забрался так далеко, что чуть не заблудился, зато все-таки нашел, что искал. Но всего-то он узнать не мог – не Аасу, слава Творящим. Зато Сабаар постарался: весь остаток ночи просидел под окном Айсинара Лена, слушая его молитвы и исповеди, а потом еще полдня рылся в архивах, хорошо хоть знал, что искать. Задержался, время потерял и чуть было не опоздал к брату. Зато теперь точно знал, как и почему златокудрый сын старших родов Орбина попал на невольничий рынок.
На то, что точно такой же гордый и упрямый, как все вершители, Адалан простит Нарайна, Сабаар не надеялся, но пусть хотя бы успокоится.
— Хочешь, о твоих родителях расскажу? – тихо спросил он.
— Змеиное гнездо, а не семья, — Лаан-ши зябко поежился, — а я еще удивлялся, что от меня все шарахаются, как от чумы… не мудрено.
Пока они говорили, наступило утро. Солнце заглянуло за стену замка и играло желтыми бликами в тонких по-весеннему листьях. Братья сидели на траве под стеной и совсем не замечали ни росы, ни прохладного утреннего ветра. Сабаар рассказал все, что узнал в Орбине. Адалан слушал спокойно, не перебивая и не задавая вопросов, и посторонний никогда бы не догадался, какая буря бушует в душе мальчишки. Хранитель давно закончил, а он все молчал, обдумывая услышанное. Наконец, повернулся, взволнованно потер глаза ладонями.
— Моего папочку тоже надо было прикончить.
— И нарваться на твою месть? – улыбнулся Сабаар. — Нет, Лаан-ши, я еще пожить собираюсь…
— Не смешно! – Лан злобно сверкнул глазами и отвернулся. — Отдать на расправу жену, продать сына… «Айдел лайн»! Маленькая потаскушка… встречу сволочь – спалю к тварям в бездну.
— Перестань, он все же твой отец. Сам посуди: он жил в роскоши, при власти, его растили, чтобы править богатой и сильной страной. И вон как все вышло. А «мой сладкий» — так в умгарских деревнях всех младенцев называют.
Сабаар вспомнил умгарскую потешку: «Серая кошка, уходи с дорожки. Мой малыш, мой сладкий нынче встал на ножки». И, не обращая внимания на колючий взгляд брата, снова ободряюще улыбнулся и потрепал его по плечу:
— У нас тоже детей ласкают без меры: Лапочка, Солнышко, Ягодка, Золотце… зубы и когти от этого ни у кого еще не затупились, правда же? Нарайн любил тебя, поверь, я в таких делах не ошибаюсь. Любил, но признать не мог – не мог простить Вейзам своего унижения. И отречься не мог… оттого и продал – навредить боялся. Надеялся, что вдали от его ярости тебе будет лучше. Он и сейчас тебя помнит и любит. И…
Сабаар сбросил с плеча ремень с ножнами и полупустой дорожной сумкой, вынул завернутый в холстину кинжал и протянул брату.
-… вот, передать просил.
Золоченый кинжал тонкой работы с витой ювелирной гардой и рукоятью, отделанной голубым шелком был необычен и редкостно красив, но Адалан даже себе не желал признаваться, как удивлен и восхищен подарком.
Хранитель все понял, не стал мучить брата загадками.
— Это кинжал Гайяри Вейза. Хорош, правда? Дар любви. Гайяри тоже все любили, как тебя.
— И что? – мальчик принял нарочито-равнодушный вид и с показным пренебрежением вонзил клинок в землю. – Я теперь должен родственные чувства испытывать что ли?
— Ты никому ничего не должен. Ты не Нарайн, не Гайяри, не Геленн и не Озавир, ты не обязан на них походить и платить за их ошибки. Ты можешь жить по-своему и быть кем захочешь.
— Ага! И поэтому ты за меч схватился? – Адалан горько усмехнулся, — Убить меня хотел?
— Не хотел я ничего!
— Как же, не хотел. Я не дурак, братец, знаю, что значит быть хаа-сар: почувствуешь во мне угрозу – убьешь. А я – чудовище, ты сам видел, потому и дожидались тебя тут, как божье благословение.
Сабаар опустил взгляд. Этих объяснений он надеялся избежать. Или хотя бы оттянуть их подольше, не решать все болезненные вопросы разом. Но если Лаан-ши так хочется – что ж, он ответит. Нельзя, чтобы недоверие или ложь встали между ними.
— Не хотел. Хотел – убил бы. Боялся, что придется, что ты мне выбора не дашь. Но я бы боролся за тебя до последнего, и всегда буду бороться, хоть с магами твоими, хоть с Творящими, хоть с тобой самим, если понадобится. Между магом и его хранителем никто не встанет, даже сама Хаа тебя не тронет, если я не позволю. А вот в то, что ты не дурак, даже с трудом не верится: умные ведьмины метелки не жуют.
Теперь пришла очередь Адалану стыдиться. Конечно, хватать куцитру и пить, потеряв голову, было глупо. Но ведь помогло же! А просто так, одной только волей, он бы с разбушевавшимся пламенем не сладил: или сам бы сгорел, или сжег ползамка. А может еще что похуже бы случилось, о чем он даже думать не хотел.
Адалан вытянул кинжал и снова стал разглядывать, лишь бы не смотреть на брата. Только сухо бросил:
— Так надо было.
— Ну да, надо, — понимающе усмехнулся хранитель. — На трезвую-то голову ты вряд ли додумался бы отпустить меня.
— Ты убил. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то страдал, тем более ты.
— Убил-убил… заладил. Убил. И сто раз убью, если нужно, и тысячу. Но тебя, дурня маленького, не оставлю. Ты – моя жизнь, как не понимаешь? Моя сила, мой смысл. Я перед богами за тебя отвечаю.
— Я не ребенок уже, Сабаар, — Адалан всерьез рассердился. На то, что брат не ценит его заботы, а еще больше на то, что даже всерьез ее не принимает. – Я – превородный маг, вершитель. Не нужно меня опекать. Сам могу за себя ответить, ты же видел…
Договорить он не успел – одним по-звериному стремительным движением Сабаар повернулся к нему и прыгнул, правой рукой захватывая запястье, а левой – кисть руки с кинжалом. И в следующий миг юный маг уже снова лежал распятым на земле, изящный золоченый клинок едва не упирался в горло, а пальцы на рукояти, из последних сил не дающие ему вонзиться, едва не трещали в болезненном захвате.
— Ну что, вершитель, не нужен я тебе, да? – глаза даахи сверкнули зелеными искрами, — Сам все можешь и умеешь?
Захват на рукояти стал совсем невыносимым – того и гляди пальцы выпустят клинок, и он вопьется в шею.
— Отпусти, — зашипел Адалан сквозь зубы, — руку сломаешь.
— Отпущу – а ты меня на сосну закинешь? Нет уж, великий маг, скажи сначала, что ты глупый мальчишка, которому нужен хранитель.
— Нужен! – пальцы так сводило, что Адалан был уже на все готов.
— Что – нужен? Не понимаю.
— Я глупый, ты мне нужен!..
— А еще пообещай, что к ведьминым метелкам больше никогда не притронешься, пока со мной не поговоришь.
— Никогда, обещаю…
— Так-то оно лучше, — Сабаар отпустил брата и помог подняться. – Магия – это здорово, но что-то не очень она тебе помогла.
Он был счастлив: пока с мальчишкой можно справиться так легко нет никакого смысла его бояться, а значит и бед он не натворит, и убивать его незачем.