В голове бил молот, во рту пересохло, свет, пробивавшийся сквозь неплотно задернутые шторы, резал глаза. Он постарался встать, но тут же, застонав, повалился обратно на подушку. — Где я? — мелькнула мысль. Он огляделся вокруг. Большая комната, шелковые обои в зеленую полоску, деревянная резная мебель, плотные темно-зеленые шторы, перехваченные золотыми кисточками, ковер в тон. — Вроде дома, — с облегчением подумал он, делая вторую попытку встать, оказавшуюся удачнее первой.

Максим решил воспользоваться моментом, пока нежное создание в душе и огляделся вокруг. По полу была разбросана одежда — черный пиджак, брюки, белая рубашка и бабочка. Максим улыбнулся. Вчера был прием, кажется, в его честь. Вот где он умудрился так набраться. Он вспомнил большой, убранный цветами зал, мужчины все как один в темных костюмах и с холодными глазами, женщины в вечерних туалетах сверкают белыми зубами и бесчисленными бриллиантами. Вот ему жмет руку президент, вручая очередную награду. (Надо не забыть посмотреть куда я ее дел.) Мужчины жмут руку и хлопают по плечу, женщины целуют в щеку, некоторые недвусмысленно подмигивая.

Большую часть гостиной занимал солидный белый рояль. Максим ласково провел кончиками пальцев по гладкой лоснящейся поверхности и сев на приставной стул, осторожно приподнял крышку и заиграл «К Элизе» Бетховена. Музыка лилась свободно, быстро заполнив всю комнату, каждый уголок, каждую складочку штор. Максим полностью отдался музыке, длинные музыкальные пальцы то взлетали вверх, то опускались на клавиши, чтобы через секунду снова взмыть в воздух. Глаза закрыты, голова запрокинута назад. Он всегда играл эту мелодию — любимое произведение его мамы, когда ему было особенно грустно и тоскливо. Сегодня был тот самый день.