Сейчас корабль — это мое тело, но получить доступ к его управлению я могу только через пилота, а без него я всего лишь думающая груда металла.

Все приборы отключены, а значит, я не могу слышать, видеть или ощущать что-либо, время бесконечно и не понятно, прошла ли минута, день, или год, как и не ясно, сколько еще мне находиться в этом состоянии.

Я не могу прекратить свой внутренний монолог, перестать думать, хотя я честно пытался.

Я помню, мне говорили, что такой корабль как я, находит постоянного пилота со второго или третьего раза.

Мне не у кого это спросить, и некому мне помочь.

Тем более, если он живой, поскольку обязан понимать, для чего он предназначен, и следовать своему предназначению.

Насколько я помню, таких кораблей существует едва ли больше пятидесяти.

Правда, за то, что и как он вытворял в бою, ему можно было простить всё что угодно.

потому что будучи человеком серьезно интересовался военно-космической историей

Но Ник меня не слышал, и, похоже, был настроен доказать самому себе мою несостоятельность и как пилота, и как бойца.

Достаточно подумать, о том, что нужно бы переместиться в определенную точку для атаки,

Неожиданно, но в ответ я получила болезненный вопль с отказом возвращаться на станцию, извинения и отчаянную просьбу попробовать еще раз.

Взрыв, видимо, повредил не только цепь орудия, но и прервал питание щитов

Линкор повис в пространстве, неподвижной грудой металла, тем не менее, все еще способной вести огонь.

Собственно, летал, вел огонь, уклонялся и защищался от выстрелов сам Ник.

С одной стороны пилотирование единственного корабля, пусть даже СУРа, явное понижение, я способна на гораздо большее, и мне очень жаль расставаться с эскадрой.

шесть попыток подобрать пилота вместо положенных трех это довольно серьезное нарушение.

Как странно, раньше в подобных обстоятельствах я была бы занята анализом прошедшего боя, а сейчас меня волнует, хочет ли узнать о своем прошлом сам Ник…

Но тогда я вместе с ощущениями знал и то, откуда они.

Правда, за то, что и как он вытворял в бою, ему можно было простить всё что угодно.