ИРБИС

Моему деду Шупикову Василию Сидоровичу

посвящается...

С севера на юг, в саянские предгорья, двигалась колонна лесозаготовительной техники.

Впереди — трёхмостовый военный «Урал» со стрелой и когтями для погрузки леса, на платформе — бочки с соляркой, за ним два «Камаза», переоборудованных под лесовозы, за которые были зацеплены вагончики.

На платформе одного лесовоза стоял гусеничный трилёвочник, на другом — полноприводный «Беларус» с навеской и мехлопатой. Вся эта компактная группа неспеша переехала мост через реку Кан, в райцентре другого района.

Кан выходил из берегов не весной, как все нормальные реки, а в середине лета, когда начинали таять Саянские горы. А сейчас Кан был спокойной широкой рекой.

Выехали ночью, но случилась непредвиденная поломка, поэтому задержались. Сейчас уже стоял полдень, через стёкла кабины, прямо в лицо, тепло светило солнце. За рулём мощного «Урала» сидел Руслан.

Молодой, в расцвете сил, тридцатилетний парень плотного спортивного телосложения, с могучей бычьей шеей, рост — под метр восемьдесят, с красивыми, не тонкими, живыми чертами лица, светлые волосы были стрижены налысо. Чтением он себе голову не забивал, у него на это просто не было времени.

Налысо он стал стричься, взяв пример с отца, который так стригся всю жизнь, с молодости, когда ещё на это не было никакой моды. Это потом уже, в перестройку, «крутые» в красных пиджаках стали так щеголять.

Бравады в нём не было, подстригался он чисто с практической стороны — надоело два раза в месяц ходить в парикмахерскую.

За Каном начиналась «гравийка», но была она хорошо грейдирована. До последней деревни Степановки оставалось сорок вёрст.

Не смотря на то, что окна были раскрыты, через стёкла пекло солнце. Стояло бабье лето — середина октября. От длительной дороги под яркими лучами солнца в кабине все разомлели.

Рядом с Русланом, в серёдке, сидел соседский пацан Серёга. Семья у них многодетная, жили бедненько. Руслан пожалел его — пусть немного подзаработает пацан, сучки будет шустро обрезать «штилем».

— НУ что, Серёга, девок щупаешь уже? — выйдя из дремоты произнёс Мишка — худощавый, костлявый хлопец.

Мишка был штатным вальщиком, орудовал «хузварной» виртуозно. Раскрыв новую пачку сигарет, одну они уже напару с Серёгой выкурили, смачно затянулся табачным дымом. Руслан не курил, опустил стекло до конца, ветерок дул с его стороны, поэтому смалякать не запрещал. Мишка не унимался:

— Да, Серёга, значит, не тискаешь девок?

— Так и пройдет вся жизнь стороной.

Серёга покраснел.

Руслан улыбнулся — пусть травят, всё веселее, а то так ненароком можно и заснуть.

По буграм и в лощинах мелькали то сосняки, то березняки вперемешку с осинниками.

Жёлтую листву с берёз и красную с осинников ещё не сдуло порывами ветра, и Руслан любовался осенней сказочной красотой. Недаром Пушкин больше всего любил эту пору года.

Кустарники сплошь были укутаны паутиной, которая сверкала на солнце. Золотая пора года умирала медленно. Настоящее бабье лето наступает не в сентябре, как все считают. Что это за бабье лето в сентябре? Бабье лето начинается в октябре, когда вдруг устанавливается тихая, томительно тёплая погода. По летнему ярко светит солнце. Природа оживает в последний миг, чтоб потом замереть перед долгой суровой сибирской зимой.

— Дай лучше закурить пацану.

С обеда стало жарко. Двигатель убаюкивающе работал, Мишка всё донимал пацана.

— А вот мы, когда были такие как ты, уже целовали девок.

Руслан погрузился в воспоминания. Что это было — детство или юность? Нет, скорее конец детства. Зимой, в восьмом классе, когда шли после кино из клуба, дорогу освещала только луна, яркие звёзды, да несколько фонарей, которые болтались и скрипели на столбах.

Как по команде, они, трое друзей, срывались и гнались за впереди идущими одноклассницами, которые с визгом разбегались в морозную темноту ночи.

Эмма всегда убегала по дороге, она знала и чувствовала спиной, что за ней гонится Руслан. Наверное, он и не догнал бы её никогда, — была она стройная, длинноногая как лань, красивая деваха. Ему казалось, что она начинала притормаживать.

Руслан настигал её, коршуном налетал, валил Эмму в сугроб. Она вырывалась из его объятий, копытила ногами в валенках сугроб, крутила головой, но при этом не кричала.

Добраться до её шеи было не просто. Наконец, его губы впивались в эммину шею и он долго целовал её взасос.

Встав, Эмма тихо произносила — дурак — и молча уходила домой.

На следующий день, в школе, у Эммы всегда был высоко поднят накрахмаленный белый воротничок, который закрывал высокую шею.

Украдкой она поглядывала на Руслана.

У остальных девчат воротнички были опущены.

Руслан очнулся от воспоминаний по бездорожью.

За Степановкой, до деляны оставалось тридцать вёрст сплошного бездорожья. Дорогой это невозможно было назвать, сплошная разбитая колея. Местами были накаты из брёвен. Через ручьи и небольшие быстрые речушки, которые сбегали с гор, были сооружены самодельные мостки из накатов брёвен.

Надо было ехать предельно аккуратно, дабы не потерять технику, которая стояла на платформах, и не опрокинуть вагончики.

И в тоже время газовать, чтобы не провалиться в низинах болотистой местности. Поэтому управляли техникой хоть и молодые парни, но профессионалы своего дела. В такие поездки этой бригадой они ездили не в первый раз. Колонна двигалась по бездорожью в предгорья Саян с северной стороны, то поднимаясь на сопки, то спускаясь в лощины.

Последним «Камазом» управлял Виталя, ровесник Руслана. Все они были ровестниками, кто немного старше, кто моложе. Виталя — очкарик, немного курносенький.

«Камаз» и полноприводный «Беларус» были его, вся техника впереди — «Урал» и «Камаз» с трилёвочником — Руслана.

Эту деляну, тысячу кубов, Руслан с Виталей взяли на пару, но с деляной договаривался Руслан, у него везде были друзья.

Руслана все уважали, он для всех был авторитет. С Виталей сдружился года два назад и с тех пор работали вместе, так легче было выживать. В отличие от Руслана, Виталя был женат, была уже взросленькая дочь и сын. Но был у него один недостаток — жадноват на деньги.

Но Руслан его ставил на место. Был недостаток и у Руслана: очень сильно доверялся людям, рубаха-парень. Помогал всем, даже незнакомым. Про Шугу — это была его настоящая фамилия, шла молва по всей округе. Был добродушный, отказать не мог, если кто обращался.

Но сволочей хватало, особенно в это непростое время, когда каждый выживал как мог.

Это раньше, при социализме, все люди жили дружно, делить было особенно нечего. А сейчас развелось столько завистников, недоброжелателей.

Нередко друзья-компаньоны кидали Руслана на деньги, но он всегда своим горбом начинал с нуля и вставал на ноги. Ни одна копейка не упала ему с неба на халяву.

Только после этого он расставался с такими друзьями навсегда.

Но всё равно людям продолжал верить и доверять.

Работа у него кипела, вставал раньше всех, будил архаровцев. Экипированы были все в разноцветные камуфляжи с многочисленными карманами на липучках, на штурмовках и брюках, почти у всех на ногах были военные берцы.

У Витали, помешанном на чистоте, в «Камазе» и в «Беларусе» всё блестело. Рядом с ним сидел тракторист и молодой хлопец из местных со Степановки, был он широколицый, балагур и весельчак.

Поэтому кликуха у него была — Лопата.

Лопата постоянно дымил, что основательно достало Виталю.

— Труси пепел за форточку.

Руслан с Виталей эти места знали, как свои пять пальцев, но без местного нельзя было.

В прошлый раз, когда косили предыдущую деляну, брали с собой местного лесника. Выкроили время, пошли собирать черемшу, здесь её можно было литовкой косить.

— Змеи есть? — спросил Виталя лесника.

— Какие тут змеи, нет.

Больше всего на свете Виталя боялся змей, не смотря на то, что сам по гороскопу змея.

На кочке и кругом неё росла смачная черемша. Виталя потянулся, взял в руку, хотел сорвать, и в этот миг из-под кочки со мха с шипением поднялась гадюка.

Бог миловал Виталю — гадюка развернулась и уползла.

В этот раз он убедил Руслана лесника не брать.

Лопата дымил одну за одной, особенно сейчас, когда ехали по вырубленной тайге, кругом торчали одни пни.

В детстве, ещё двадцать лет назад, здесь была непроходимая тайга. Где он тогда ещё пацаном с отцом и дедом исходил всё вдоль и поперёк. Зверья было видимо-невидимо, рыба в речках кишела.

Попадались охотничьи зимовья. Но в этой пустыне они торчали, как памятники.

Избушки никто не разорял, но без хозяев они стали гнить и обрушаться. Невдалеке на бугре,

возле одиноко уцелевшей сосны, молодой медведь, не обращая никакого внимания на движущуюся технику, лакомился разорёнными сотами с мёдом. Над ним кружило чёрное кубло пчёл. Мишка ревел на всю округу, отмахивался лапами, но лакомство не бросил.

Впереди отчётливо были видны Саянские горы, их пики покрыты снегом и льдами. Казалось, до них рукой подать, но это был обман.

Лопата оживился перед скорой встречей с тайгой.

— Ладно мы взяли деляну, нам надо как-то существовать, — обращался он к Витале.

— А вот известный наш народный певец, показывали по телевизору, занимается лесом в Карелии, отправляет в Финляндию.

— Ему что, деньги некуда девать.

— Он же своим горбом не ишачит, — задумчиво ответил Виталя.

— Недаром в свои семьдесят выглядит на пятьдесят.

У мужиков один разговор всегда — про жизнь, политику и заканчивается про баб, особенно ежели под хмельком.

Сейчас пока разговор шёл про политику, а может про жизнь.

— Я вот слыхал, — не унимался Лопата, — что Ангарскую тайгу с её знаменитой сосной выкупил всю известный депутат, оратор за правду и справедливость.

— А сейчас сам продаёт деляны.

— Правда, я ещё пацаном летал там на кукурузнике из Богучан в Ярцево к дедовой сестре. Там она уже в то время была вырублена плешинами, а сейчас, наверное, совсем.

— Что мы. Мы — капля в море, — тихо произнёс Виталя.

— Вот новоявленные готовят в промышленных масштабах.

— На складах лежат горы леса, по миллиону кубов.

— И всё это прямиком отправляется в Китай.

Здесь остаётся только тот лес, который погрыз короед.

Лопата поддержал:

— Металлолом весь подчистили и с земли уже повыкопали, также всё туда.

— А оттуда нам экскаваторы и большегруз — ные самосвалы.

— Умеют же люди, ничего не стали разрушать, как у нас, добавили к социализму рыночные отношения и зажили.

Для Китая Сибирь и Дальний Восток — это золотое дно.

— Да, вчера показывали по телевизору, — встрял тракторист, — один китаец купил картину — голая баба лежит — за сто семьдесят пять миллионов долларов.

— Это же сколько в наших рублях?

Все призадумались.

— Наверное, Виталя, полный твой «Камаз».

У Лопаты мозга крутилась, как чёртово колесо, но так и не сосчитав деньги, он заключил:

— Да, вы знаете как страшно на кукурузнике, натуральная телега.

В Руслановом «Камазе» ехали водитель, машинист с трилёвочника, коренастый парень и второй вальщик, который валил «Макитой» германской фирмы.

Шофёр был новенький, предыдущего Руслан выгнал, он не терпел, когда к технике относились небрежно. Сам он к машинам относился трепетно. Постоянно вкладывал немалые средства.

Коренастый с видом бывалого говорил новенькому:

— Прошлый раз мы жили.

— Завалили сохатого, самца, рожища по метру.

— Целый месяц варили и жарили одно мясо.

— Домой привезли по куску.

— А ты знаешь, что у сохатого деликатес — это губы.

— Также как у бабы, — заключил вальщик, — у другой такие смачные.

— Смотря где, — не отрывая взгляда от направления, произнес скромный водитель.

Коренастый с вальщиком уставились на него.

Вброд переезжали бурную, каменистую речушку.

— Вот здесь я с дедом поймал вот такого хариуса, — и расставил руки на ширину груди, а немного подумав, развёл ещё шире.

Виталя сунул ему под нос кулак:

— Скажи лучше, что вот такой глаз.

Руслан вёл уверенно, в нём всегда чувствовалась уверенность и надёжность.

— Как потом вывозить лес? — спросил Мишка.

— Только вертолётом, — ответил Руслан.

Руслан думал — он мысленно считал кубы:

«Если на «Камаз» грузить по двадцать кубов, то два «Камаза» — сорок. В день по два рейса не выйдет. Что получается? До Степановки бездорожья — тридцать вёрст, гравийки до Кана — сорок. Сорок потом, правда, асфальта до московского тракта М-53 и там по московскому до К… ещё пятьдесят. Но по московскому сильно не разгонишься — однополосное движение, большегрузы идут сплошным потоком, между ними всякие грузовички и легковушки, обогнать практически невозможно, встречный поток такой же плотный. Итого — сто шестьдесят километров в одну сторону. Разгружать особо там не торопятся, там таких, как мы — пруд пруди. Надо будет вернуться назад. В шести километрах, параллельно московскому тракту, проходила железная дорога Москва — Владивосток, где и находилась их малая родина. Село было большое, красивое, благоустроенное. Называлось — Солонцы. Почему оно так названо, никто не знает. Никакой соли там и в помине не было. Это в Усолье-Сибирском — там понятно, соль добывалась и расходилась по всей России, а также на экспорт. Но всё равно, наверное, хлебосольное было место, раз так назвали».

У Руслана с Виталей были там свои пилорамы. Но Руслан как-то прикинул и получилось, что за вычетом всех затрат, одна деляна стоила бешеных денег, а соляра, а зарплата рабочим. С распиленного «Камаза» оставалось пять тысяч деревянных. Это же сколько надо распилить «Камазов», чтобы заработать хотя бы тысяч тридцать-сорок.

Овчинка выделки не стоит.

Поэтому он решил прямиком сдавать китайцам и новоявленным.

У Витали пилорама работала круглосуточно, он брал объёмом. Поэтому Виталя хотел делать рейс себе, рейс — на К_____________

«Сколько же сейчас развелось пилорам у нас, — думал Руслан. — Сейчас подсчитаю, так раз, два, три… с нашими — семь, половина из них работают круглосуточно. Туда приходят фуры, загружаются и увозят за тысячи километров. Зачем они возят в такую даль? Сейчас в каждой задрыпонской деревне — пилорама, а то и две».

Приехали затемно.

Остановились у ручья, где из-под скалы били родники, они с силой вырывались на волю и, журча между камней, убегали в ручей. Вода была ледяной.

В лунном свете стеной стояла мрачная тайга.

Саяны нависали, казалось они раздавят.

В вагончике растопили железную буржуйку, на которую поставили огромную, глубокую, чугунную сковороду, куда скрошили два куска сала и ведро картошки. Про картошку ещё Высоцкий пел: «Небось картошку все мы уважаем, когда с сальцом её намять».

На столе уже стояла трёхлитровка огурцов, колбаса, ветчина, кто-то даже прихватил яблоки и конфеты. Все знали, что завтра предстоит тяжёлая работа от темна до темна. И больше такого застолья не будет, если не подвернётся сохатый.

«Сорок кубов в день будем вывозить, — думал Руслан, — два дня — почти сто, значит, двадцать дней предстоит здесь обитать».

«Сколько же человеку много надо, — глядел он на сковороду и на стол, — да, ребята, дай то бог, чтобы к концу не осталась одна корка хлеба. Да чтоб не переругаться нам всем здесь, к чертям».

В углу стояло шестизарядное помповое ружьё с откидным прикладом двенадцатого калибра. Второй вагончик был переоборудован под баню. Кругом стола кто сидел, кто стоял. Сразу по кружкам разлили две бутылки водки.

Все молчали, уплетали за обе щёки. Мишка был в своей стихии. Пацан с удивлением смотрел на него.

— Мишка, сколько ты можешь сожрать, хоть бы поправлялся.

— У нас такой экстерьер, я хоть и худой, но жилистый.

После второй пошёл разговор про политику:

— Во наши лётчики, молодцы, мочат в Сирии.

— Утёрли нос америкосам.

— Да, Россия жива, пока живой Путин.

— И наша армия непобедима, пока живой Шойгу.

— Земеля наш Шойгу.

— Какой он тебе земеля, он из Тывы.

Лопата не унимался:

— А что, здесь через Саяны перевалил, а там — Хакассия и Тыва, да и учился он в Красноярске в политехе.

— Молодец мужик.

— Интересно, кто-нибудь переходил здесь Саяны?

— Нет, если только на вертолёте.

— Нет, вертолёту через эти горы кислорода не хватит.

Руслан лёг на пол, возле буржуйки, под голову подложил бушлат. Тепло от буржуйки расходилось по всему вагончику. За столом разлили по-третьей.

Сквозь дремоту Руслан слышал, как Лопата травил:

— Мой дед доходил до серёдки.

— Говорил, что там, между самых высоких гор, есть золотая долина.

— Живут там дикие племена.

— Ходят совершенно голые, с луками и копьями.

— Зверья полно всякого… даже снежный барс спускается с гор.

— Посреди — большое озеро, где хариуса, форели, омуля и прочей рыбы видно спины.

— Но зверя они там не бьют, он почти ручной, ходит вольно.

— Одеваются в шкуры и по ущелью, по руслу реки выходят на охоту.

У всех были рты раскрыты, слушали молча. Виталя прервал:

— Да-да, я верю, мне тоже один из местных охотников говорил, что видели в шкурах с луками и копьями.

Лопата продолжал:

— Источники там бьют тёплые.

— По берегам золото лежит кусками. Они делают с него наконечники для стрел и копий.

Мишка, продолжая орудовать ложкой:

— Да, живут же люди, золота им не надо.

— А девки у них краси-и-ивые, загляденье, фигуристые, глаза большие, зелёные.

Руслан проваливался в сон.

— Дед вернулся через год.

— Его сразу приняли за снежного человека.

* * *

Руслану снился сон.

За ним гнался снежный человек. Потом он оказался на берегу озера, из-под воды выглядывали жёлтые камни.

Везде и из озера, били горячие термальные фонтаны. На лугах, средь буйства разнотравья и цветов, паслись стайки косуль и маралов. С гор спускался снежный барс — ирбис.

Навстречу Руслану шла девушка, она была сказочно красива. Огромные, чуть раскосые, зелёные глаза. Чёрные, как вороново крыло, волнистые волосы спускались до пояса. Стройное тело её играло.

Такую фигуру Бог вытачивает одну из десяти тысяч. Она приближалась бесшумно, как кошка.

Лисья шкура отливала огненным цветом и лежала на бёдрах и ягодицах.

Она обвила Руслана длинными, изящными руками, как змеями, и страстно поцеловала алыми, будто сама кровь, пухленькими губками.

Руслан ощутил её мягкое, но в то же время упругое тело. Руслан хотел обнять, но она выскользнула и стала убегать.

— Как тебя зовут?

— И-И-Ирбис, И-И-Ирбис, И-И-Ирбис, — отозвалось эхом в горах.

Руслан проснулся, он верил в сны. К чему бы это?

Красивая девушка, поцелуй.

Он знал, что увидеть во сне молодую и красивую девушку — верный знак того, что вас посетят радость и успех в любви. Поцелуй — вас ждёт радостная неожиданность.

Ночью выпал снег.

Руслан умылся в бурлящем ручье ледяной водой. Сон сразу улетучился.

Все спали вповалку на полу.

— Просыпайтесь, апостолы!

* * *

В первых лучах солнца тайга стояла стеной. Сосны — стройные, как медные трубы. Только на макушках пушились ветви. Но никакая стена

не устоит под напором «Хузварн» и «Макит».

— Кедра не трогать!

Это был принцип Руслана.

Стали валиться вековые деревья, сразу нехотя, как будто хотели остаться на своих местах, но постепенно ускорялись и бахались со стоном на землю, сосновые шишки разлетались в разные стороны, как осколки при взрыве.

Руслану жалко было валить тайгу, но надо было жить, другого заработка не было.

В перестройку развалили все совхозы и колхозы.

Если в районе из десяти хозяйств на плаву оставалось хоть одно, то это хорошо.

По остальным как будто Мамай прошёлся. В каждом хозяйстве на центральных усадьбах были капитальные мастерские, гаражи для автомашин, боксы для комбайнов и тракторов.

Всё развалили, разбомбили, в Сталинграде и на Курской дуге и то было лучше.

Даже блоки из-под фундамента и те все повыдрали.

В каждой деревне были гаражи и животноводческие фермы. Всё уничтожили горе-руководители, всё государственное распродали вместе с техникой в свои карманы.

Вот откуда взялись новоиспечённые новори— ши и выражение — не работать, а крутиться.

Большая часть деревень канула в небытиё.

Народ остался без работы, стал спиваться.

К обеду стал работать трилёвочник. Вытаскивал на поляну хлысты. Здесь их крыжевали. С одного хлыста выходило три шестиметровых бревна.

Руслан орудовал стрелой как своей рукой.

Аккуратно укладывая брёвна на «Камаз», верхние ряды выпускал над кабиной, чтобы не задирался передок. С обеда «Камазы» ушли первой ходкой. Руслан пересел на трилёвочник. Работать сейчас было одно удовольствие. Летом съедает гнус, мошкара, комарьё.

Зимой — морозяки, сугробы. Вывести Руслана из себя было практически невозможно, но если кто этого добивался, то мало не покажется.

* * *

С юга на север в сторону московского тракта и железной дороги возвращалась домой колонна лесозаготовительной техники. Лопата перебрался в кабину к Руслану. Как всегда он травил:

— Да, страшнее медведя зверя нет.

— От него не спрячешься ни в воде, ни на дереве.

— Не считая, конечно, крокодила и анаконды.

— Хорошо, что они у нас не водятся. Медведь хоть симпатичный.

Мишка заключил:

— Страшнее зайца зверя нет.

Руслан: «Лопата, хватит уже. Ты в первую ночь со своей золотой долиной достал. Мне всю ночь снился сон».

Медленно пошёл белый пушистый снег. Его кружило ветром.

Кругом была одна и та же картина — опустошённые деревни. Там, где жизнь ещё теплилась, вдоль дороги стояли одни магазины и ларьки.

— Одна торгашня процветает.

— А что, им большого ума не надо, на базе взял — здесь продал втридорога.

— Сейчас им и ездить не надо, всё привозят, за всё расплачивается трудяга.

— Мнят из себя бизнесменов. Спекулянты… одни рожи самодовольные чего стоят.

— Это у умного человека есть совесть и скромность, а у этих — одна наглость. За редким исключением.

Руслан звал их бандерлогами по созвучной фамилии одного такого торгаша, у которого крылатая фраза была — «я кормлю всю деревню». Резонно было бы спросить, а не деревня ли кормит тебя, бандерлогу. В лучшем случае у всех среднее образование.

Вот такие нахалы и повылазили.

Руслан тоже одно время хотел построить магазин. Уже оформил место в центре, оплатил во все инстанции. Но затем за те же деньги продал место рядом стоящему бандерлоге.

Это было не его, он был работяга.

* * *

С портрета на Руслана смотрел прадед.

Красивый, худощавый, лет тридцати, молодой человек. Чёрный волос был аккуратно причёсан, с пробором посреди. Пушистые брови и такие же аккуратные усы. Немного раскосые глаза, правильный нос, румяные щёки и губы. Одет в строгий костюм-«тройку». Белая рубаха, воротник-стойка, который опоясывал синий широкий галстук с красными и голубыми вкраплениями. Из бокового кармана «тройки» поднималась плетёная с листиком вверху золотая цепь, прикреплённая возле второй пуговицы пиджака.

Портрет был написан маслом на холсте. От времени местами были потёртости.

Казалось, что он вот-вот шевельнётся или начнёт говорить, будто живой человек. Было впечатление, что на картине изображён граф. Явно писал знаменитый художник. Каждый волосок был прописан отдельно. Портрет прадед привёз в чемодане из Германии.

Эту историю Руслану рассказал отец.

В первую империалистическую, до революции, в пятнадцатом году, дед попал в плен к немцам.

Работал на ферме у одного помещика. Женился на его дочери Еве. У них родились дочь Лотта и сын Маттэус Шуга.

Портрет был написан в семнадцатом году.

Значит, через год ему — сто лет. Деда не прельщала перспектива в скором будущем стать хозяином фермы. Тоска по Родине, Сибири, родной деревне измотала душу. Он слышал, что в России произошла революция, но какие последствия это вызовет для него, не представлял.

В двадцать первом году прадед вернулся домой.

Завёл новую семью, родилось шестеро детей, в том числе дед Руслана. Прадед не мог работать спустя рукава. В колхозе всё было общее и в то же время — ничьё. До колхоза у Шуги была своя пашня на Солянской грани. Но всё это пришлось отдать со всей скотиной, лошадьми и инвентарём в колхоз.

В тридцать седьмом году за добросовестный труд деда наградили путёвкой на ВДНХа — выставку достижений народного хозяйства в Москве. Это и было последней каплей для тщедушного человечка — Чемёрки, жившего напротив.

Кличка полностью характеризует человека.

Даже Шестёрка звучит поприличнее, чем Че— мёрка. В этой кликухе сочеталось что-то унизительное, низменное. Такой она и была, эта маленькая, щупленькая сволочь, настучавшая на деда.

Прибежали и сказали, что «воронок» уже в конторе. Портрет успели закопать в подпол с картошкой, а золотые часы бросили в крынку с молоком. Пьяные НКВДэшники горланили похабщину во всё горло, для них его судьба уже была решена.

— А этот штатный стукач, Чемёрка, говорил, что у него — золотые часы.

— Завралась совсем, сука.

Прадеда расстреляли на третий день в канской тюрьме. Так он получил пулю в затылок вместо ВДНХ.

Примерно через год умерла прабабушка.

Так шестеро малолетних детей остались сиротами в голодные годы войны. Чемёрка ходил

мимо и ухмылялся, как они худые, бледные голодают. Но каким-то чудом они выжили все, в том числе и дед Алексей.

Есть хорошая поговорка: не делай добро — зла не будет. Отец пригласил профессионального фотографа переснять портрет. С фотографий смотрел живой человек. Раздал фотографии всем родственникам. Лучше бы он этого не делал. Самые большие враги для человека — его близкие.

Дословно, по Евангелию.

Руслан смотрел на портрет. Прадед смотрел на него. Не вернись ты из Германии, не было бы меня. Да, судьба, но ничего, Шуга, будем жить наперекор всему. Я продолжу твой род.

Ну, Василь Сидорович Шуга, благослови меня, я пошёл дальше.

* * *

В самой благополучной земле Германии — Баварии, в Мюнхене, шеф концерна «Фольксваген» вызвал Ирбис Шугавер к себе.

— Ирбис, мне доложили, что у Вас есть русские корни, и Вы хорошо владеете русским.

— Да, у моего деда Маттэуса отец был русским, он как раз родом из тех краёв.

— Ну тогда Вам и карты в руки — полетите в Сибирь. Разберитесь, почему там упали продажи наших машин.

Ирбис — весёлая, жизнерадостная девушка, особо на отношениях не зацикливалась. Курт уже достал её своими признаниями в любви. Высоковатый, немного сутулый, с орлиным, крючком, носом, со впалыми щеками. После окончания полицейской академии Курт Кайзер служил офицером полиции. В аэропорту Курт в очередной раз сказал:

— Когда ты вернёшься, мы с тобой поженимся.

Ирбис лишь рассмеялась в ответ.

Самолёт «Люфтганзе» летел над Сибирью.

С высоты двенадцати тысяч метров, когда рассеивались облака, внизу была видна бескрайняя, дикая сибирская тайга.

Разобравшись за два дня с делами, Ирбис решила осмотреть сибирские пейзажи не с воздуха, а наяву. Зов предков манил её на восток. С краевого центра выехал породистый серебристый джип «Фольксваген» с огромным фирменным значком впереди и с двумя мощными трубами сзади.

Как они здесь ездят? Однополосное движение в одну сторону и навстречу — сплошной поток машин. Это не дорога. Какая-то река, покрытая льдом. У нас дороги шампунем моют. Ирбис сосредоточилась на дороге, лёд сверкал на солнце, местами выглядывал асфальт, но он также был скользкий на морозце. Любоваться красотами не приходилось.

Ирбис нажала на панели кнопку включения переднего моста. Машина пошла увереннее. Где у них дорожные службы? Такая разбитая дорога. Она у них вообще отсутствует, эта служба.

Руслан ехал в краевой центр. Недавно он взял в автосалоне «Патриота». Машина хоть и наша, но она ему нравилась. В ней его всё устраивало. Главное, что высокая, большая. На легковушках он ездить не мог, привык к большегрузам. Как они ездят на них? Чертят задницами по асфальту.

Новенькая, шипованная резина «Ханкоок» шелестела по дороге. До этого у него был американский джип «Шевроле Блазер» с рынка. «Блазер» в переводе с английского — яркая, спортивная куртка. Такая была и машина, в добавок ко всему ещё и очень мощная.

Но его он звал кровосос. За три года он высосал с него столько на бензин и запчасти, что можно было купить новую хорошую машину.

«Патрик» цвета амулет металлик уверенно шёл по дороге. «Какая прелесть этот рычаг включения раздатки!» — подумал Руслан.

И вдруг он увидел, как впереди подрезали серебристый джип. На джипе стали тормозить, чтобы не столкнуться, но машину закидало из стороны в сторону, выкинуло на встречку, развернуло перед самым руслановым «Патриком».

В последний момент он увидел ужас на лице девушки. Руслан чудом ушёл от столкновения.

Джип съехал в кювет, но подушки безопасности всё-таки сработали.

Возле серебристого джипа стояла ослепительно красивая девушка в светлой дублёнке — автоледи. В огромных, чуть раскосых, зелёных глазах был испуг. Зелёный цвет — благородный цвет космоса. Чёрные волнистые волосы свисали до пояса. Чёрные колготки обтягивали фигуристые стройные ноги, обутые в светлые сапожки, отделанные мехом.

— Где-то я её уже видел, — подумал Руслан.

Девушку всю колотило от стресса и хиуза.

Руслан слегка дотронулся рукой её плеча.

— Успокойтесь, всё хорошо.

Пахнуло дорогим парфюмом. Девушка рыдала, она уткнулась ему в грудь.

— Я Вас чуть не убила, — произнесла она приятным голосом с лёгким акцентом.

Серебристый джип не заводился.

Наступали сумерки. «Что же делать?» — думал Руслан, — «На буксировочном ремне по такой дороге, да ещё при свете фар, я её не дотащу».

Не так далеко на берегу озера стояла изба. Надо переночевать там — утро вечера мудреннее.

Изба высокая, на листвяжной опалубке. Три узких, но высоких окна выходили на юг в сторону озера. По окну — на восход и на закат солнца. Руслан потянул засов — он легко поддался. Посреди избы — большая русская печь, возле которой стояла железная кровать с лежащим на ней овчиной вверх полушубком. Возле трёх окон — старинный круглый стол и одна табуретка. На столе сидел кот — помесь сиамки с сибирским. Окрас — сиамский, но шерсть длинная и пушистая. Глаза — голубые-голубые. «Красавец, — подумал Руслан, — настоящий снежный барс». Кот стал тереться о ноги Ирбис.

Руслан принёс коньячную большую шоколадку и бутылку красного вина «Монастырская изба».

Отломал половину:

— На, Ирбис, согрейся.

— Откуда ты знаешь моё имя? — мягким приятным голосом шептала она.

Он сам удивился. Сейчас он вспомнил, где

видел её.

— Я тебя видел во сне.

Она улыбнулась.

Руслан принёс три охапки колотых берёзовых дров.

— Ничего, сейчас будет тепло.

Вдали, в окне, на закат дымились трубы. Дым поднимался прямо, на полную луну.

После второй охапки дров изба стала наполняться теплом. В печи трещали дрова, Руслан любил этот треск, он ему многое напоминал. Избу озаряли луна в три окна и отблески от печи, недалеко блестело серебром ещё не замёрзшее озеро. И вдруг избу осветили яркие лучи фар. В окно Руслан увидел чёрную «Хундайлу».

Возле сеней заскрипели тормоза. В избу вошли Дрыщ и кругломордый Барбос со щетиной.

— У, какая красотка! — произнёс Барбос.

— Сейчас мы с тобой развлечёмся.

Дрыщ потянулся за «Монастырской избой».

Руслан вырубил его одним ударом.

Барбос широко развернулся правой с плеча, но Руслан левой отбил его руку, и тот сам всей своей тушей нарвался на правую.

Барбос медленно, как сосна, стал заваливаться на спину, но Руслан не дал ему коснуться деревянного пола, взъёмом правой ноги нанёс сильный удар в затылок — голова подпрыгнула, как футбольный мяч, и в этот момент таким же ударом левой он рассек Барбосу бровь.

Кровь хлестала, между пальцев ладошек. Барбос корчился на коленках.

Руслан вытащил Дрыща на крыльцо. Шатаясь, заливая кровью пол, Барбос вывалился за дверь.

Где-то через час избу осветили лучи фар. Мимо окон проехала чёрная «Хундайла», задры-понская иномарка и такая же жигулёшка. Руслан пошёл к двери. Ирбис обхватила его сзади:

— Не открывай, Руслан, они убьют тебя.

Он крепко обнял её, она прижалась к нему. Он

представил, как они будут издеваться над ней.

Да, явно силы не равны.

Ирбис стала целовать Руслана своими горячими пухленькими губами.

— Не открывай, Руслан, не открывай, они убьют тебя и меня.

* * *

Никогда ещё Ирбис не отдавалась любви так долго и с такой страстью, как в последний раз. Руслан чувствовал горячее, мягкое и в то же время упругое тело.

Дрыщ визжал больше всех:

— Вырывайте дверь, сейчас я его угроблю.

Среди отморозков нашлась одна трезвая голова:

— Не выламывайте дверь, это подсудное дело.

Отморозки железными прутьями били стёкла в серебристом джипе и новом «Патрике». Зашипел воздух в проколотых колёсах.

Рано утром Руслан стоял на берегу озера, по нему ветром гнало волны.

К берегу прибивало шугу, льдинки вперемешку с пеной. Льдинки нагромождались друг на друга, но образоваться льду не давал ветер. Они качались на волнах и сверкали под лучами восходящего солнца.

Да, это не та шуга.

Есть шуга, когда вздымается лёд, и льдины, нагромождаясь друг на друга, с треском и грохотом несутся, сокрушая всё на своём пути.

— Ну, здравствуй, шуга.

Руслан зашёл в шугу по колено, разгрёб её руками, умылся ледяной водой по пояс.

Да, эта чудесная лунная ночь стоила выбитых стёкол и проколотых колёс.

* [1] *

В аэропорту Емельяново он спросил Ирбис:

— Как твоя фамилия?

— Шугавер.

«Странно, — подумал он, — как моя фамилия, только добавлено немецкое окончание».

По трапу поднималась Ирбис. Она всё оборачивалась, на лице читалась глубокая печаль, по её щекам бежали слёзы. Самолёт взял курс на Москву.

В аэропорту Мюнхена её встречал Курт.

— Курт не встречай меня больше.

— Я тебя не люблю.

Тёплый дождь пузырился на асфальте. Дождь — это хорошо, значит, будет радостная весть.

Ирбис села в такси.

Через отведённый природой срок она родила сына. Назвала Руслан.

* * *

С севера на юг, в Саянские предгорья двигалась колонна лесозаготовительной техники.

Фары выхватывали из темноты дорогу, по которой мело белую позёмку.

Что всех ждёт впереди?

Знает один Бог.