Ее звали Лиенарра.

Ее звали Лиенарра.

«Глаза устремлены к цели, страха нет, только вера. И только не смотрите по сторонам…

Тогда вы дойдёте, как по написанному… »

Мать Писания в помощь идущему….

Sapienti Sat

Она родилась в деревеньке из двадцати домов с забытым названием, в воскресенье, ночью, в канун Дня Великой Охоты, когда жители рядились в шкуры и ходили пугать друг друга целую ночь напролет, что бы этим не занялись те, кому положено этим заниматься — Хозяева — жестокие и таинственные силы первобытной земли.

— Не к добру это, — сказала старая костлявая повитуха-соседка, глядя на молчаливую девочку со строгим взглядом пронзительных агатовых глаз. — Глаза-то какие, аж мурашки по коже… Лихоманашная! — подытожила повитуха отшатнувшись, перекрестилась и бросилась за порог. Бог весть что ей причудилось… Странная была эта Лукерья.

Родители глупо улыбались друг другу вдвоем, не обратив внимания на слова глупой старухи. Девочка молча и не моргая смотрела на горящую лучину. Родители долго ждали ее, она была желанным ребенком, первенцем. Даже Отец мечтавший о сыне — не расстроился.

Девочку назвали Адель.

Мать умерла через неделю, от воспаления. Последние два дня своей жизни она металась в бессознательной лихорадке по постели, крича и крича.

— Ее звали Лиенарра — кричала она. — Ее звали Лиенарра.

Лекарства не помогали ей, лекарь из соседнего города только пожал плечами, потом повернулся бледный и тихо одними губами сказал Отцу: — Обречена.

Отец выкормил дочку козьим молоком. Козу, старую Эгиду, приволок прямо в сени, и прямо от вымени ее девочка питалась. Сначала он держал маленькую Адель на руках, а потом девочка и сама подружилась с козой, и припадала к ней когда хотела.

Ровесников у Адель в деревне не было, все дети были старше ее, самые младшие на лет шесть. Росла она в одиночестве, лупоглазая Эгида была ее единственным другом. Отец целыми днями пропадал в поле. Приходил домой поздно и обычно сразу заваливался спать. В глубине души он винил Адель в смерти жены, сердце его не тянулось к дочке, казалось оно умерло вместе с женой, а черные глаза дочурки не могли его оттаять — не по-детски она была серьезна, несмешлива. Даже не то что не по-детски, не по-человечески. Казалось Он проваливался в сон, что бы спрятаться от нее — своей маленькой строгой и пристальной Адель. Он боялся ее узнавать, пустить в душу, привязаться к ней как к личности. Поэтому она росла дикой порослью, внимающей неведомому тишиной и была предоставлена сама себе.

Она прижималась к Эгиде в своем углу, ручками путаясь в ее густой шерсти, стояла, как-будто к чему-то прислушиваясь и смотрела на Отца. Или на Огонь, по утрам в печи или ввечеру на лучины — она любила смотреть на Огонь, как будто поверяя ему свое одиночество, а он успокаивал, придавал ей сил и делал ее глаза еще более пронзающими, лучащимися. Когда ей было три, Отец впервые не пришел домой. Он заночевал у Аники, недавно овдовевшей одинокой женщины. Подумал ли он о дочери? Кто знает. А что?

Одеться она и сама могла, козу кормила, по куриным гнездам — лазала, когда куры ерепенились на нее — она смешно и серьезно грозила им пальчиком, и они затихали. Дело было летом. Девочка застывала у окна, и проходящие мимо дома оборачивались и оборачивались на окна, чувствуя на себе ее взгляд. Аника винила Отца в отношении к дочери, совестила его. Так что у него и правда сердце ёкнуло. Он пришел однажды домой, бухнулся на колени перед ней, обнял и запричитал.

— Прости меня, доченька, прости меня Аделька, маленькая моя. Все костлявая виновата, мамку-то нашу забрала, забрала… — выл он, — вот и я умер вместе с ней, как не живой был. Прости меня доченька.

— Не плачь Папа, ты ничего не должен мне — сказала она отчетливо, спокойно, и слова ее были как камни в сравнении с покаянием Отца. Голос ее был под стать глазам мягкий, глубокий, завораживающий. Отец впервые услышал свою дочь. Но слова ее мгновенно остудили его жар.

— Да кто ты, дочка? — отшатнулся от нее Отец.

— Я глас вопиющего в Пустыне, и ты не знаешь меня, Папа. Спасибо тебе за все.

— Иди, люби свою жену, оживившую твое сердце, будьте с ней как одно, на земле и на небесах, меня же забудь совсем, и не приходи пока я не позову тебя, и другие… — голос ее прозвучал захлопнувшимися (или распахнувшимися? ) вратами, которых здесь не водилось, и слова ее были как приговор.

Отец встал, обернулся в молчании, и ушел с тем, чтобы не возвращаться. В деревне как-будто никто не заметил случившегося. Все ходили мимо дома, будто его не существовало. Отца тоже никто не донимал, даже Аника забыла о существовании его дочери.

Без внимания человека в доме произошли чудесные перемены, которые завсегда происходят без человеческого присмотра. В доме началась таинственная жизнь. Дом ожил. Тени плясали в отсвете загорающегося ни с того ни с сего огня в очаге, двери открывались и закрывались, топор колол дрова по ночам, и из темноты амбара возникало до зари и зерно, и свежескошенная трава. А она не смотрела в окно, и по-прежнему питалась молоком. Но непрестанно непрестанно ходила по дому, переставляла предметы и говорила.

Кто бы слышал ее речи? Мы, мы слышали.

— Голод, почему голод? Кто сказал? Кто?!!! Я хозяйка! Я хозяйка! Не будет этого!

И голос ее был серьезней ее глаз. И отшатывались от нее тени.

— Да сколько же это будет? Где написано?!!! Кто писал?!!! Имена! Имя! Не властны!

И огонь замирал свечением, и клубилась тьма скрадывая углы, показывая неведомое.

— Умрут? Все не умрут! Я хозяйка! Я сказала! Меня слушайте!

Стучала она детскими кулачками.

— Черт бы побрал их всех, и короля их, и папу, и всю их ложь! Нечестие по моей стране! Кого оковывают? Кого осуждают?

Холопы Смерти! Что знаете вы?

И она заплакала, впервые в жизни, в этой жизни… А мы утешали ее, нашу Королеву.

И она слушала нас, успокаиваясь…

— Не будет больше у них поэтов, и не будет больше у них воинов, и чародей не родиться среди них! — выпрямилась она и заговорила, все решив. — Будьте вы прокляты Мактуб и Машшариф, очернившие мою землю, и мою веру, и мой народ! Я низлагаю Вас именем своим, которое будут кричать перед смертью, как кричала мать моя, познавшая меня мной, а родившая меня радостью. Ваш Бог склониться перед нами в последний час, будете истреблены с земли, за помрачение праведных моих!

Ибо отныне открою вам всё — и будете в ответе за всех! За каждую пролитую кровь спрошу вас, и за каждого невольника, за каждого больного, и каждого умершего! Что написали нам — ответите! Разделитесь сами в себе для поклонения мне, в тайне, и не будет между вами истины, ибо вы хотели обладать ею! Так! Обладайте!

А потом она заходила по дому, рисуя угольком то тут черточку, то там метку, вскарабкалась к косяку, и куда-то вверх в угол протянулась ее маленькая рука, когда ее подняли легко неведомые силы.

— Так! Что теперь? — она стояла, не зная, что делать дальше. — Ждать! — хотели промолвить мы, но тут заговорили иноземцы, наши враги.

— Ты Мать Писания, обрекла нас, так пусть же ты не будешь довольна тем, что сказала. Пусть умрут как и ты…

Они не успели договорить, как кровь хлынула горлом у двух чародеев из старой башни Аль-Кутуна. Никто не выдержит гнева Лиенарры, нашей Королевы.

— Вы! — она задохнулась, легкая дрожь прошла по ее телу. — Как я не умерла, так и мои не умрут, ни пытаемые как я, ни сожженные, как я! — ее трясло. — Но Вы! — выдохнула она, — Будьте прокляты! И все творящие дела ваши! Хотели вписать меня?!!! Меня? Моей силы? Ни от города вашего, ни от знающих вас, кроме тех, кто отрекся от вас, — ни следа не оставлю! Пусть безумцы поют про Кабир! Танатос, Мортиферус, Самаэль, Азраэль — аюрум они шевтат Лиенарра!

— Ждать. Ждать… Да? — обернулась она к нам, будто в нерешительности, и мы обняли ее…

Всему свое время. Время вспоминать. Время мстить. Время ждать….

И время уходить. Ей было тринадцать (больше мы не взрослеем), когда она обернулась птицей, и полетела на Запад. После пяти лет голода и эпидемий в дряблой Европе — она наконец одела свой венец, венец Королевы, преподнесенный ей Ночными гостями, очень вежливыми ночными гостями…

— Госпожа, соберите детей и уходите, уводите отсюда все чистые души. Все достойные для перехода собираются в Парме. У Врат Кириала. Мы ждем вас там. И… простите, мы не нашли ни вашего меча, ни ваших одеяний. Поэтому на земле — больше нельзя умирать, ибо ОНА разверзлась…

Они опустили глаза вниз, не зная, что сказать. Она отпустила их жестом, и быстрые копыта унесли их.

На земле больше нельзя умирать. Вот такое уравнение. Разверзлась…

— Но, можно же все изменить?? Нет? — обернулась она к нам, будто в растерянности, и мы обняли ее…

Время уходить. Ей было тринадцать (больше мы не взрослеем), когда она обернулась птицей, и полетела на Запад.

По легенде, у молодого пастушка было видение, что ему на плечо села волшебная птица, затем она превратилась в молодую девушку, которая призвала его на битву с неверными. Так возник Крестовый Поход Пастушков, Воинство Детей во Святую Землю.

— А почему в Иерусалим, королева? — спрашивал ее Ян.

— Потому что идущий в Иерусалим дойдет куда угодно, только не до Иерусалима. — сказала Она.

— Не исповедимы пути Господни, я пойду за вами на край света! И много нас будет?

— Сколько придет, милый Ян, сколько придет! — улыбнулась Королева грустно, очень грустно.

«Случилось то сразу после Пасхи. Еще не дождались мы Троицы, как тысячи отроков тронулись в путь, покидая кров свой. Иные из них едва на свет появились и минул им только шестой год. Другим же впору было выбирать себе невесту, они же выбрали подвиг и славу во Христе. Заботы, им порученные, они позабыли. Те оставляли плуг, коим недавно взрывали землю; те выпускали из рук тачку, их тяготившую; те покидали овец, рядом с которыми сражались против волков, и думали о других супостатах, магометанской ересью сильных… Родители, братья и сестры, друзья упорно уговаривали их, но твердость подвижников была неколебима. Возложив на себя крест и сплотившись под свои знамёна, они двинулись на Иерусалим… Весь мир называл их безумцами, но они шли вперед».

А впереди шла девушка, в простом платье, и в ослепительном венце.

— Они не дадут нам уйти! Как же они научились находить друг друга, да рассеет их Господь!

— Армия? — увидел Ян. — что… что будем делать, Королева?

— Мы раздвоимся.

— В смысле?

— Во всех! Пусть убивают свое будущее. — и она сняла свой венец, взяв его в обе руки…

Этим путем она давно не ходила, но для нее, для нее открыты все пути… Пространство вокруг было расступившейся морской бездной, и чудовища глубин бились о невидимые стены арок пути.

Дети шли в Святую Землю, а впереди шла девушка, в простом платье, держа венец Королевы Теней и Знаков в обеих руках.

— Этот лес, как и любой лес, таит в себе множество иных лесов! — обернулась она к нам, — Да?

Да, да королева, рассмеялись мы…

Как по написанному, верьте, Мать Писания привела их в Святую Землю, в землю, где можно было умирать. Но они не умирали…

А все знающие, но не верующие, долго еще кричали в предсмертии: — Ее звали Лиенарра! Ее звали Лиенарра!!!

Пока она не запретила нам…

— Ведь все равно умрут, — сказала она нам — А что ждет их там? За гранью?

Да. Вот такое уравнение. ОНА не любит шутить, та, которая разверзлась над землей…

И смертным есть о чем задуматься, и о чем заботиться…

Не обижайте детей, и друг друга не обижайте … земляне.