Глава 2

— Майкл, если не поторопишься, мы опоздаем, — Паула специально выговаривала моё имя с английским акцентом, дёргая за рукав. Ну да, она всегда делает абсолютно всё, что меня раздражает.

— Знаю, — перебросив сумку на другое плечо и опустив руки в карманы, я ускорил шаг. Опоздаем мы или придём вовремя — мне абсолютно плевать. Пусть австрийцы, как и немцы, помешаны на пунктуальности, но я сейчас не в том настроении, чтобы сломя голову бежать к месту своей экзекуции.

Откуда-то слева налетел холодный ветер, заставив меня сильнее закутаться в собственное пальто. Ненавижу Австрию. За те несколько лет, что я здесь прожил, мне удалось выучить язык, привыкнуть к школе. Но никак не к погоде, образу жизни и людям.

— Давай же, скорее, — Паула легонько толкнула меня в плечо и потянула за рукав пальто, но я его тут же аккуратно его высвободил.

— Иду.

Мы пришли как раз вовремя — успели скинуть куртки и нырнуть на свои места в классе, как вошёл учитель. Вытряхнув учебники из сумки прямо на парту перед собой, я вытянул какую-то тетрадь и, раскрыв её где-то ближе к середине, начал бездумно писать по-немецки: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу». За окном где-то далеко виднелись горы, парни на парте сзади громко шумели, учитель писал что-то на доске. А я…я писал одни и те же слова в тетради и думал о девчонке из своего детства.

Тогда, в тот день, когда она впервые со мной заговорила… Я не знал, что у меня есть всего лишь три месяца. Три месяца…скажи я ей об этом, сложилось бы всё по-другому?

— Доброе утро! — стоя на поребрике возле светофора, Юна отчаянно махала мне рукой. — Миша, доброе утро!

Отец, бросив в её сторону лишь один равнодушный взгляд, подал мне рюкзак и кивнул в сторону школы. Иногда мне начинало казаться, что из-за того, что он не разговаривает с моей матерью, он теперь разучился говорить совсем. Может быть, в этом всё дело? Они просто разучились разговаривать.

— До вечера, — повернувшись, я перешёл дорогу, с каждым шагом чувствуя, как огромная тяжесть ложится мне на плечи. Может быть, когда вырасту, мне тоже предстоит прожить свою жизнь в молчании?

— Ты почему не отзываешься? — Юна, обежав меня по кругу, взглянула на меня своими разноцветными глазами. — Язык проглотил?

— Я? Нет…

— А я уже начала переживать, — она облегчённо выдохнула и хитро взглянула на меня из-под своей чёлки. — Что ты никогда со мной больше не будешь разговаривать.

Мы шли рядом, она — смешно размахивая руками, я — низко опустив голову, чтобы никого не видеть. Хорошо быть незаметным.

Лишь изредка, чуть скосив взгляд, я видел её чёрные туфли с красными сердечками на носках и складки на юбке. До звонка — мы знали это оба — оставались считанные минуты, но она не подавала никаких признаков беспокойства.

— Люблю, — неожиданно услышал я, что заставило меня остановиться и растерянно поднять взгляд. Юна тоже остановилась и, обернувшись ко мне, спрятала обе руки за спину. — Люблю всё это. Как думаешь, можно сделать так, чтобы всё это никогда не заканчивалось?

— А… — я поднял взгляд ещё выше, к голубеющему где-то высоко-высоко небу и плывущим по нему облакам. Казалось, всё вокруг светилось каким-то необыкновенным светом. — Но ведь всё когда-нибудь заканчивается.

Мимо проехала машина, подняв брызги из лужи, а я всё смотрел в устремлённые на меня глаза Юны. Не знаю, что это было — серьёзность, разочарование, огорчение — но девочка опустила голову, позволив её волосам упасть на лицо, а затем резко подняла голову вверх, прямо и открыто смотря на меня. И улыбнулась. Так, что на левой щеке появилась маленькая ямочка.

— Идём скорей. Мы опоздаем, — и без лишних слов сорвалась с места, бросившись по дорожке в школу. Чувствуя, как лямки тяжёлого рюкзака натирают мне плечи, и как сам он раз за разом бьёт меня по спине, я бежал и думал, стоило ли мне ответить что-нибудь другое.

Скажи я тогда просто «да» — бежали бы мы по дорожке в школу?

— Эй, Михаэль, не спи, — высокий голубоглазый парень, с которым я познакомился по приезде в Австрию, и знакомство с которым продлилось до настоящего времени, — Стефан — толкнул меня в бок.

— Он сегодня с утра такой, — Паула бесцеремонно отодвинула его в сторону и опустилась на его стул. — Сейчас физкультура, не стоило бы прогуливать.

— Физкультура? — я изумлённо огляделся. Класс был абсолютно пуст, лишь аккуратно сложенные в стопки тетради и учебники свидетельствовали о том, что здесь кто-то был.

— Верно, — Стефан закинул обе руки за голову. — Но ты был так увлечён разглядыванием чего-то за окном, что, вероятно, об этом совершенно забыл.

— Простите, — не сказать, что мне было действительно жаль. Однако эти двое в любом случае остались здесь из-за меня.

Взъерошив свои волосы, Стефан хитро подмигнул.

— Скажем, что Паула почувствовала себя плохо, и мы повели её в медпункт.

— Эй, а почему сразу я? — вскочив, девушка упёрла руки в бока и исподлобья посмотрела на нас. Кажется, я мог бы рассмотреть искорки гнева в её глазах.

— Потому что у парней такого не бывает, — расхохотался Стефан.

— Чего это такого у парней не бывает?

— Вот даёшь…может, тебе подробности анатомического устройства описать?

Молча закрыв тетрадь, я запихнул учебники в сумку. Поднявшись, закинул её на плечо.

— Эй, ты уходишь? — окрик Стефана остановил меня у самых дверей.

— Да, — я изобразил подобие улыбки. — Что-то нехорошо себя чувствую.

Врать я научился уже давно. Ещё в детстве, когда в абсолютной тишине между отцом и матерью делал вид, что всё абсолютно нормально. Что так и должно быть.

— Герр Зольманн будет вне себя…это уже третий раз за месяц. Может быть, тебе стоит зайти и предупредить его? — Паула, мгновенно забыв про все свои обиды, приблизилась ко мне. В её глазах, даже не глядя в её сторону, я мог прочесть участливость.

— Пусть идёт, — Стефан лениво махнул рукой, хитро мне подмигивая. — Ну, позвонят они его отцу, Михаэлю от этого ни жарко, ни холодно.

— До завтра, — махнув на прощанье рукой, я закрыл за собой дверь класса и, даже не скрываясь, направился к выходу по пустым коридорам.

Позвонят моему отцу…

Удивлюсь, если он вообще возьмёт трубку. С тех пор, как мы переехали в Австрию, и он устроил меня в школу-интернат, мы с ним друг друга не видели. Впрочем, не разговаривали мы ещё дольше.

Не знаю, отчего, но на душе было тошно. Небо, дома, дорога, деревья, воздух — всё это стесняло, мешало дышать, давало ощущение чего-то неправильного.

«Как думаешь, можно сделать так, чтобы всё это никогда не заканчивалось?»

Январь, февраль и март пролетели незаметно. Возле неё, даже если ты занимался самым обыкновенным делом, всё меняло свои краски и становилось совершенно необычным. Поэтому школа неожиданно стала моим самым любимым местом — я часто задерживался после уроков — родителям было плевать, а я просто сидел за своей партой возле неё и делал уроки.

Не знаю, по какой причине, но Юна всегда уходила позже всех, когда на улице уже начинало темнеть. За все три месяца я так ни разу и не спросил, почему.

Мы сидели бок о бок, изредка переговариваясь и делая домашнее задание. Пустой класс, садящееся за окном солнце, скрип ручек и мы. Иногда, не знаю почему, я поднимал взгляд от тетради и смотрел на её лицо. На сосредоточенные разноцветные глаза, на упавшую на бок чёлку, на беззвучно шевелящиеся губы. Возле неё всегда было так тепло, а сердце колотилось где-то в горле.

Когда мы заканчивали делать уроки, она всегда так легко отбрасывала чёлку со лба, улыбалась, показывая маленькую ямочку на левой щеке, и начинала что-нибудь рассказывать. О том, как однажды уедет в дальние страны, чтобы путешествовать. О том, как это удивительно — мы одни на этой маленькой планетке, а она всё кружится в темноте вокруг своего солнца, а солнце крутится вокруг пустоты, и вся эта пустота, которую невозможно себе представить, тоже постоянно крутится вокруг своей оси. Или как вчера мокрый снег сменился дождём, и из-за облаков выглянуло солнце.

Однажды, когда я никак не мог решить задачу по математике, она случайно увидела мою раскрытую тетрадь по иностранному языку.

— Ненавижу, — прочитала девочка тихо и серьёзно. Прежде, чем я успел что-нибудь сказать, она уже протянула свою руку и пролистнула несколько листов с бесконечными строчками одного и того же слова.

— Мне иногда бывает скучно, — я поднял на неё испуганный взгляд из-под челки, ожидая, что именно сейчас Юна встанет, обидится и уйдёт, а я навсегда останусь в тихом безмолвном мире. — И тогда, не знаю почему, я начинаю это писать.

— Выглядит пугающе, — она улыбнулась с этой маленькой ямочкой на щеке. — Лучше пиши что-нибудь другое: «Люблю».

— Люблю? — я удивлённо моргнул, а она, положив тетрадь на место, неожиданно согнулась пополам, а её плечи мелко затряслись.

Юна…плачет?

— Эй, — подняв неожиданно похолодевшую и онемевшую руку, я аккуратно дотронулся до её плеча. — Ты…

— Боже, ты такой забавный! — распрямившись, она вновь улыбнулась, и, уже не скрываясь, рассмеялась.

На меня нахлынуло облегчение, и я тоже засмеялся. Это было странно — мы сидели одни в пустом классе и смеялись, смеялись до слёз, как мне уже давно не доводилось смеяться.

Когда мы успокоились, я едва слышно произнёс:

— Ты красиво улыбаешься.

Широко раскрыв свои разноцветные глаза, Юна смотрела на меня, и мир вращался вокруг своей оси, раз за разом переворачиваясь с ног на голову.

— Спасибо.

Конец наступил 12 апреля. Наперекосяк пошло всё, и всё, что я знал и что было мне дорого, покатилось в бездну.