Нарисуем, будем жить

Вчера ел яблоко.

То, которое везде, повсюду и, кажется, навсегда.

Глотал его в себя, продвигаясь в нём с каждым жевком на расстояние жевка, ибо только так здесь можно куда бы то ни было продвигаться…

Чтобы не свихнуться, вспоминал прошлую жизнь: безумные кибер-байкерские гонки — стальные монстры на стальных монстрах разносят всё на своём пути… Я — один из… раздавлен собратьями на излёте 17-го уровня — смят в гармонь! Но, чёрт возьми, оно того стоило!

Причём здесь яблоки? Так и не понял…Очнулся, спустя вечность после фатального столкновения, уже абсолютно цельной личностью — ни рук, ни ног, ни глаз… есть я, мой рот и мои воспоминания. Сначала опробовал в действии жевательный аппарат — куснул пространство — оу, яблоко! Оценил ситуацию и ну точить путь в неизведанное, вспоминая, чтобы не свихнуться, прошлую жизнь…

И ведь прогрыз таки! Доказал конечность яблочного абсолюта… Вывалился на свет божий, теперь окукливаюсь… вспоминая (ага, чтобы не свихнуться) жизнь позапрошлую:

НесказАнное необузданное счастье мощного свободного бега, не человечьего — звериного — четырёхлапого… Когти, кромсая гранит, высекают искру, налитые мускулы гонят по телу слепящие бронзой волны звонких чешуек, тяжелые крылья истово рубят мир на прошлое и будущее, рывками вздымая меня над разинутой пастью настоящего, оскалившегося чёрными пиками скал…

Интересно, какое такое оно из меня вылупится? Даже загадывать боязно…

Вообще-то, раньше Илюха не развлекался подобными закидонами. Онлайн-игрушки, фентези-шментези — куда ни шло. Но это энтомологическое буйство!!!

Совсем кризис жанра у парня!

Ну, да, как говорится, будем посмотреть.

Пока же, предвкушая развязку, отслеживаю ретроспективно череду воплощений в

надежде выйти к первопричине. И, кажется, вот она! Они…

…Михал Денисыч и Анжелика Ивановна — владельцы Бюро ритуальных услуг, где я когда-то трудился водилой катафалка, а по ночам охранял их семейное счастье в загородном коттедже.

…Лежат (точнее — валяются) в роскошной своей спальне: она — на кровати, он — на полу. Оба искромсанные, переломанные многократно, будто листы бумаги, скомканные беспощадной рукой графомана, утратившего благосклонность всех муз, вместе взятых… Одинаково недвижимые. Разница в том лишь, что Анжелика ещё жива.

— Пашенька… — Шепчет, чуть дрогнув губами. — Не надо скорую… Это Натаха… Портрет… Ната… — И затихает на очередной Натахе, кося одичалое око в беглые огненные язычки, вдруг обметавшие рваную кромку мужнина тела… Язычки растут — око ширится…

…И впрямь полыхнул, как бумага! Еле успеваю отпрыгнуть… На секунды пламя стеной вздыбилось под потолок, но тут же схлынуло — покорно осело в груду пепла.

Натаха… бывшая секретарша… Врубаюсь, зачем-то поливая обугленного шефа из вазы водой и нарциссами.

Портрет?.. В гостиной, на почётном месте висит семейный портрет. Денисыч сам его написал на заре их с супругой совместной жизни. Картинка так себе, ничего особенного, интерес вызывает лишь дама — в отличие от кавалера, с тех пор изменившаяся мало, и по сей день пленяющая мужские сердца некой неподвластной времени лёгкостью и невещественностью.

То есть… Пленявшая… Мгновенное озарение! И, кубарем с лестницы, мчусь на первый этаж, в гостиную, по пути гоняю в мозгу очевидную сюжетную несостыковку: почему при такой исковерканности тел совсем нет крови? По логике вещей — должна быть.

Последние три ступеньки перескакиваю разом! Пинком дверь!

Безумный Натахин взгляд приветствует меня молниями экстатической эйфории, коя, в сочетании с креативной причёской а-ля «воронье гнездо», перемазанным сажей лицом и рваной ссадиной на коленке, смотрится вполне устрашающе.

В одной руке изрядно покоцаный клок бумаги, в другой — горящая зажигалка, у ног — разбитая деревянная рамка, осколки стекла и пепельные ошмётки.

Кажется, я начинаю понимать, почему нет крови…

Эх-ех, Натаха-Натаха… ну попользовал тебя работодатель, с обоюдного, подозреваю, согласия, покатал по ресторанам, понаврал с три короба и уволил потом за ненадобностью. Обычное дело! С кем не бывает? Повод ли это залезать ночью в чужой дом и глумится над семейным портретом? Какая странная месть. И какая действенная!

Рука в нервической тряске близит зажигалку к мятой бумажке, пляшущий огонёк охотно вгрызается в угощение, принося сверху отчаянный женский вопль… Губы мстительной секретарши кривит вожделенная сатисфакция.

И я словно просыпаюсь — на столе чайная чашка, почти полная. С криком «Чего творишь, дура?!» перехватываю горящие останки, швыряю на пол и тщательно заливаю чаем. Потушив, бережно разглаживаю. Так и есть — Анжеликина часть портрета (одержимая жаждой мщения пироманка оставила её на закуску, предварительно поджарив шефа). Изображение угадывается, но вряд ли подлежит реставрации. Не решаюсь даже представить реальную Анжелику, предмет моих полугодичных грёз, в теперешнем виде — после Натахиной экзекуции.

Но, делать нечего, подбираю намокший бурый клочок, иду наверх. Притихшая мстительница походкой зомби ковыляет следом… дабы, увидев закопченную растерзанную мумию, истекающую на постель чайными сгустками, подавиться гортанным ахом и сгрохотать в обморок — прямо в пепел ненавистного прелюбодея.

Ага! Проняло тебя!

Машинально щупаю мумии запястье, в надежде найти пульс, и вдруг отшатываюсь, поражённый… рука её, кисть и предплечье, осыпается прахом… мокрым и липким. Хотя дыхание есть — реденько, но слетает с бесформенных губ…

— Сейчас, Лика, потерпи… сейчас вызову скорую…

— Не надо… — Губы чуть виновато улыбаются. — Не поможет.

Да я и сам вижу, что не поможет.

— Надо нарисовать. — Бурые очи на буром лице (результат отЧаянного тушения?) трижды моргают и более не открываются.

Нарисовать? Надо, так надо!

Не смущаясь бредовостью ситуации, в предистерическом азарте ношусь по дому: нашел бумагу, синий маркер, уселся за марафетный столик с зеркалом, выложил перед собой натуру — обрывок семейного портрета… И только теперь, тупо уставившись на чистый лист, понял — последний раз я рисовал классе в пятом. Однако счёт — на минуты! Отчаянно щурюсь и, почти не отрывая взгляда от образца, веду неуверенный контур… Четверть часа критического напряжения руки, глаз, мозга, чувств… Несколько вариантов испорчено… Но ведь добил таки! Явил миру свой первый портретный опыт!

Затаив дыхание, оборачиваюсь назад…

На кровати копошится нечто… Белое в синих подпалинах неумелой штриховки… Нелепое, долгорукое, разноногое. Но главное — живое!

Получив возможность двигаться, Анжелика, хроменько семенит к зеркалу, глухо ойкает, не веря глазам и, уронив асимметричное лицо в огромные клешневидные ладони, скорбно и безутешно рыдает.

Вот тут-то и посещает меня гениальная идея привлечь к делу Илюху — штатного дизайнера нашей конторы, специализирующегося по портретным овалам для памятников.

…Илюха припёрся под утро: с ноутбуком под мышкой, грузный, небритый и похмельный. Глупо хихикнул над Натахой, сидящей в куче начальского пепла и мерно раскачивающейся вперёд-назад, густо оборжал мой портретный дебют, сочувственно оглядел бело-синюю Анжелику, не очень вникая в сумбур запредельно абсурдных пояснений, кои я изливал ему в уши.

— Ладно. — Резюмировал коротко, открыл ноутбук, качнул с «Одноклассников» Анжеликину фотку… Сгоняли в кабинет, распечатали, ждём результатов… Тщетно.

— Это потому, что самому надо рисовать. — Кидаю версию.

Илюха пыхтит, берёт маркер, чиркает бегло и заковыристо на обороте распечатки изящнейший силуэт…

И руки изуродованной мной страдалицы — из клешней в лебеди — взмывают по сторонам с балетной грацией, тело, наливаясь бархатно-персиковым оттенком жизни, обретает идеальные формы, лицо вспыхивает анимэшно-огромными глазами, пшеничные пряди шёлково льнут к загорелым плечам… На сей раз к зеркалу Анжелика Ивановна не хромает — летит, не стыдясь наготы, вертится, оглядывая новую себя, смеётся юно и счастливо… Любуется…

И я любуюсь, не понимая, в чём подвох?! Илюха тем же синим маркером рисовал, а она у него цветная получилась — объёмная, живая. О-о, ещё какая живая! Живее всех живых!

Хех… Похоже, тут фишка не в умении рисовать. Куда важнее, дано ли тебе видеть… и моделировать своё вИдение. До сих пор не понял, чем: чувствами, эмоциями, желаниями? Илюха понял… И потому — Он теперь у нас Демиург, а я так, с боку припёка. Любимая марионетка. Почётный пленник, коего и уничтожить жалко (друг всё-таки), и отпускать не резон, ибо слишком уж много знаю.

Что ж… Каждому своё: Демиургу — дёргать за ниточки, марионетке — окукливаться в угоду Демиурговой воспалённой фантазии, платить за множественные знания множественными страданиями поиска смысла в происходящем… О-о, чувствую, под скорлупой рефлексивной статики назревает бунт!

Давно пора! Надоело! Задолбало!!! Валяться здесь, упакованным в замшелые воспоминания и поиски первопричины! К чертям все эти коконы, личинки-бабочки! Действия хочу! Хоть какого-нибудь!

И, резко спружинив всем телом, мгновенно размыкаю позу эмбриона, мощным размахом рук и ног разношу в мыльные пузыри иллюзорную свою упаковку, ловлю спиной восторг свободного полёта. Куда? Не важно. Но, кажется вниз, в нечто мягкое, нектарно благоухающее, принявшее меня ласковым всполохом солнечных пушинок. Оглядываюсь вокруг: желтая полянка ограждена белым забором. Ты-ыкс, стало быть, ботаническая тема продолжается — в ромашку упал, не иначе.

Утопая в пыльце пробираюсь к ближайшей белой заборине. За спиной, что-то мешается, свербит и тянет — чувствую себя Штирлицем, забывшим снять парашют. Ощупываю лопатку: так и есть, чегой-то оттуда растёт. Пытаюсь заглянуть за плечо, уже догадываясь… Опа! Перепончатое стрекозье крыльце, вздрогнув, бьёт в глаз радужным переливом…

ДОжили… Кхе, спасибо, тебе, Илюха, всю жизнь мечтал проснуться эльфом из мультика про кого там? Дюймовочку, кажется.

Ну и? — Посылаю в небо немой вопрос: — Где же вы, кукловоды?! Чего там у вас дальше по сценарию?!

Казалось бы — небо вечно, и вечность же можно ждать ответа. Но мне отвечают сразу: являют Лик… Лику… АнжеЛику Ивановну.

Собственно, в этом сюжете она и есть — Небо.

— Здравствуй. — Улыбается всеми облаками.

Куча народу порхает вокруг (кто в виде стрекозок, кто в виде бабочек), созидая иллюзию осмысленной деятельности. Многих знаю по прошлым жизням, кое-кого — по самой первой:

— ЗдорОво, Серега! — Браво приветствую сменщика своего — в Денисычевой конторе катафалк попеременно водили.

Серега, седоватый суровый эльф, вальяжно колыхая махаоньими опахалами, мрачно сплевывает: «Привет, мол, коллега, угораздило же нас с тобой…» и, коротко матюгнувшись, пикирует в ближайшую анютину глазку.

И я отчаянно тоскую по однотипным Илюхиным мирам, как под копирку сдёрнутым с популярных онлайн-игр и фантастических киношек. Даже зоологический беспредел, в коем наш новоявленный Демиург каждого проассоциировал с соответствующим представителем фауны, и то веселее переносился. Правда, грех жаловаться — Илюха тогда меня в дракона огнедышащего воплотил, очень неплохо прорисованного, кстати. Смотрю, помнится, на себя со скалы в водную гладь — не могу глаз отвести: сверкающая чешуя, брутальный силуэт, ну и крылья, конечно, умопомрачительной красоты и силы. В общем, налетаться довелось до одури, так что сегодняшние чахлые перепончатые пластинки — тот ещё детский лепет… Со злостью выдёргиваю левую: резкая боль в лопатке бьет по ребру в горло, сочится наружу сдавленным воем. Жгучая струйка, стекая по спине, расползается алой амёбой в желтом ворсе цветочного ложа.

Изумрудные очи Неба туманит отчаянье, потом кроткая жалость, как осознание вины… И слёзный вопрос: «Тебе не нравится?»

— Нет. — Отвечаю твёрдо. — Не буду! Не хочу! Не шут гороховый! — И с силой рву правое крыльце… Боль хлещет сразу в мозг, разъедая сознание ржой неповиновения.

…Небесный Лик, вобрав в себя всё, вдруг схлопывается в точку.

Тёплые ладони плывут по спине. Чуть больнее по лопаткам. Открываю глаза…

Лика… прежняя, тысячу жизней назад нарисованная специалистом по ритуальным овалам — голая и юная — гладит, ласкается, льнёт так же как тогда…

Когда, заполучив новое тело, более всего мечтала испытать его в действии: еле дождалась ухода Илюхи и санитаров с бессознательной Натахой на носилках, кинулась на меня изголодавшейся львицей, втянула в себя — всего, без остатка, поглотила собой, затмив прежние мои жалкие представления о физической любви… и долго потом не отпускала, играясь то в повелительницу, то в рабыню… Прямо тут, в супружеской спальне, усыпанной прахом своего некогда благоверного.

Ага, пожалуй, именно тогда я, очумелый и счастливый, окончательно и бесповоротно утратил связь с реальностью.

Илюха, правда, тоже времени не терял. Серьёзно озадачившись феноменом ожившей картинки, спешно приступил к практическим действиям.

Что дело не в рисунке, а в эмоции, было видно без рентгена, и оставалось только дать им (эмоциям) волю.

На тот момент личностного становления особенно яркие эмоции у рисовальщика овалов вызывали суперкары в сочетании с красивыми девушками.

Итак… над чёрно-красным Bugatti Veyron с обнаженной блондинкой на капоте Илюха трудился долго, с любовным трепетом и особенным тщанием…

Однако… В окружающем его вещественном мире ничего не изменилось.

Пририсовал себя… Не-а, не грузного лохматого гоблина в засаленной майке и драных джинсах, а респектабельного мачо на отдыхе где-нибудь в Калифорнии — стройного телом и сильного духом.

…Но толку опять — ноль…

Поразмыслил глубоко и напряженно, поморщил лоб… И изловил-таки за хвост юркую змейку — истину! Гонимый внезапным озарением быстренько накалякал на переднем плане ЕЁ!!! Ту, которую уже имел счастье воскресить из мертвых. Ага — Анжелику Ивановну собственной персоной!

И вот…

…И вот они (Bugatti Veyron, блондинка, Илюха-мачо и Анжелика Ивановна) там — в солнечной Калифорнии, а я здесь — на мятой постели, в хозяйской спальне, наедине с прахом покойного шефа. Чувствую себя законченным идиотом. Бухаюсь лицом в подушки. И засыпаю. На многие сотни жизней, сменяющие друг друга, как фильмы в режиме нон-стоп… и только эти мягкие родные прикосновения способны вернуть мне меня:

Лика… прежняя, тысячу жизней назад нарисованная специалистом по ритуальным овалам — голая и юная — гладит, ласкается, льнёт… так же как тогда… нет — ещё жаднее, ещё просительнее…

Извиняется? Но я уже простил её… Соскучилась? Я тоже… Целует мои свежие раны, дышит в меня, истекает страстью… И если бы можно было всё кончить разом, то пусть уж это случится сейчас! Ведь сейчас я уверен — лучше раз и навсегда умереть в восторге обладания запретным, нежели вечно жить на коротком поводке… Вот выбор свободного человека!

Но увы… Илюха не окажет мне милость — не покарает единожды, не сочтёт достаточной даже очень мучительную смерть… Не-ет, за Лику (свой золотой ключик к материализации желаний) он будет убивать меня снова и снова — ибо мстить он умеет, а главное — любит, я видел — как…

И, знаете ли, никакого желания…

— Ладно… — Упругие пальцы обмякают, срываются, больно царапнув — догадалась, умница, почему не созрело во мне желания… Идёт курить к солнечному прострелу в тяжелых шторах. Обиделась, хрипит зло, не глядя: — Катись, ни кто тебя здесь не держит.

Забывшись, поворачиваюсь на спину — удар двухвостой плётки параллельными молниями катится от лопаток к почкам… А, мля, забыл о собственноручно вырванных крыльях… Через боль поднимаюсь, оставляя на простыне бурые бороздки…

Серая комната… Моя… давненько уже не жилая, судя по проросшему мхом запустения воздуху. Что ж… Здравствуй, позабытая за ненадобностью наиреальнейшая из реальностей!

Первым делом открываю окно, счастливо захлёбываясь свежими автомобильными и никотиновыми выхлопами. Вторым — иду в душ. Электричества нет, видимо, отключили за неуплату, воду, к счастью, оставили. О! Благодетели! Моюсь в темноте. Напор — на максимум: реальная вода вонзается в реальное тело — кайф неописуемый, жгучие импульсы в ранах, как символ присутствия здесь и сейчас, тоже, кстати, весьма приятны! Блаженствую, принимая весь температурный спектр — от ледяной до кипятка… увы, не долго.

Стационарный телефон тоже должны были отключить — ан нет, вопит, падла, аж под душем слышно. Мокро чапаю принимать вызов.

В трубке бодрое Илюхино:

— Гы-ы! Сбежал, значит, от Анжелки? Ай, Молодца! Подгребай-ка в офис — дело есть.

Контролирует, гад, боится и на секунду упустить из виду. А чего бояться? Художник я — никакой, вИдение моделировать — не умею. Могу разболтать его секрет о способе оживить и подчинить себе картинку, пририсовав в сюжет некую Анжелику Ивановну… Но в моих ли это интересах? Нет уж! Хватит с меня и одного свихнувшегося демиурга.

Потому, собственно, и вынужден подчиниться.

— Здравствуйте, Пал Сергеич.

— Привет. — Киваю Натахе № 2, новой секретарше.

Офис изменился. Манагеров повыгнали, наставили столов, типа школьных парт, плотненько насадили художников.

Воображаю, какой был учинён строгий отбор! Ведь тут нужны люди крайне талантливые (в плане вИдения) и дегенеративно-несообразительные, чтобы случайно не догадались об истинной цели своего здесь пребывания.

А цель, думается, такова: на каждый достойный внимания эскиз начальство (в лице Ильи Рудольфовича) накладывает резолюцию (чем-то напоминающую уже знакомый нам силуэт Анжелики Ивановны), и далее ожившую картинку использует на своё усмотрение…

Для пущего вдохновения художникам выданы фотографии — персонализация эскиза — важнейший этап в последующей материализации.

Хлюпенькая рыже-пегая скромница ласково оконтуривает волосяной кисточкой… опа… В подставке для визиток — моя фотка…

Белесая щётка ресниц рвано мечется вверх — скользкий взгляд на меня и сразу в рисунок, робкая попытка прикрыть картинку палитрой… Узнала… Востренькие коленки под столом-партой жмутся друг к дружке, босоножка ловко запинывает мусорную корзину под стул…

Однако эскиз своей позапрошлой жизни я в ней (в корзине) таки успел разглядеть — великолепный бронзовый дракон на скале.

Вау! Для меня уже штатную художницу завели! И какую! Дракон, надо сказать, отменный получился — чувствуется, с любовью его ваяли. Кибер-байкер из прошлой жизни тоже чем-то новым родным и теплым во мне отрезонировал. И я вот-вот пойму, чем…

Ха! Не потому ли, так жмётся коленями моя несуразная рыже-пегая созидательница? Не потому ли так очевидно-нещадно прикусывает тоненькую лиловую губку, заливая милой алостью белые в веснушечью крапину скулы? Ещё бы, помалюй одного и того же мудака в разных видах на протяжении недель, месяцев… лет… веков? Тут поневоле, либо возненавидишь натуру, либо…

— Пашк, а ну дуй сюда!

О как!!! Илья Рудольфович, лично, по громкой связи приглашает меня на аудиенцию. Налегаю на массивную ручку — дверь директорского кабинета подаётся вперёд. За дверью — малозаманчивая тьма…

Что ж, тьма, так тьма…

Воздух в лёгкие до распора, жмурюсь, врастая веком в веко, и — А-а-а-ах! — мягко пружиню с порожка…

М-да… недолог же оказался мой полёт. Смачно плюхаюсь в нечто склизкое пронзительно и грибно пахнущее. Никак груздочки маринованные? Только диаметром с колесо Белаза. Скатываюсь к центру шляпки, пытаюсь встать, но нет! Снова впечатан мордой в гриб! Погрибён под прилетевшей с неба белой маслянистой кляксой — вот и сметанка подоспела. Выныриваю, продираю глаза… и еле успеваю отшатнуться: …в упругое груздье тело, с хлюпом пронзая сметанную толщу, врастают четыре пики квадратного сечения. Грибная шляпка кренится, увлекаемая вилкой в багровое поднебесье разинутой пасти с пегой порослью щетины по краям. Рефлекторно хватаюсь за крайнее копьё, висну в головокружительном полёте, на мгновение очарован грандиозностью открывшейся картины: прямо подо мной — гигантская бадья с дымящейся картошкой, левее — пельменные россыпи, порядком разворошённый уже холодец, правее — капуста квашенная, соленые огурцы, селёдочка с лучком. Типичное, в общем, застолье в старорусском стиле.

…Но, чую по запаху, подгнивающая челюсть вот-вот шамкнет и грибок, и меня, а это, знаете ли, не самая заманчивая жизненная перспектива! Разжимаю затёкшие пальцы, и… аки заправский олимпийский ныряльщик, крутанув тройное сальто, булькаюсь в чей-то борщ, благо уже порядком подостывший… выныриваю, отплевываюсь, стягиваю с шеи свекольный ошметок…

— Браво! Пал Сергеич! Вы были неподражаемы!

…Ловлю восторженную Илюхину овацию и толком не разглядев, чё-кого кидаюсь на чмоки влажных ладошек, поддеваю обидчика за алый ворот псевдо-готичного камзола, дабы, вышвырнув из нааджиченного кресла-пельменя в расползшуюся по паркету сметанную кляксу, упереться коленом в грудь зарвавшегося демиурга и вдарить по осклабленной масляной лыбе…

А, ладно… торможу кулак на подлёте — лежачих не бьют… Одно из забавных детских предубеждений работает безотказно…

— Да ну тя, Пашк… — Лыба ширится до беспредела, — Чего ты злой такой? Не понравилось что ли?

— На кроликах экспериментируй! — Огрызаюсь, оставив вампирски разряженную тушу валяться в сметане, сам же, безнадёжно пропитанный борщом усаживаюсь в кресло-пельмень. Принюхиваюсь, действительно пельмень, нашариваю на шефском столике нож для бумаг, вспарываю упругое пельменное брюхо, слизываю взбурливший из ранки сок… Ништя-як! Вкусно! Вырезаю пирамидку, аки южанин в арбузе, только мясную, с кожуркой из теста… И то верно, время обеденное, а я еще и не завтракал. Мною чуть не позавтракали, это да. Но я — молодец! Ить, какой прыткий. Илюха, боров жирный, хрен бы выдал эквилибр, подобный моему полёту на вилке с груздем — не его формат!

— Гады! Уроды! Дармоеды! — А вот дикие вопли с подъёмом до визга, грохот и дребезг переворачиваемой мебели — формат самый, что ни на есть его!

Пока я гурманически приноравливаюсь укусить свой поздний завтрак, новоявленный подражатель графа Дракулы мечется по офису, расшвыривая мебель, бумаги, диски и флешки.

Подобные перескоки настроений у начинающих демиургов — обычное дело… Тяжко, знаете ли, когда нечего больше хотеть, вот и бесятся… Однако, я-то тут причем? Никакого же приятного аппетита!

— Илюх, ты чего такой злой? Не понравилось что ли?

— Ага, поговори мне ещё! — Щерится гневно и тут же жалуется: — Знал бы ты, сколько я бабла выдал этому плагиатору за драные его борщи с пельменями! — Брезгливо цепляет носком сапога погрязшую в борщевой луже подшивку листов А4, футболит мне под ноги: — Продвинутый сценарий! Видел да?

Тю, Илюха-демиуг бабла пожалел… — Смакую сочно-перченую пельменную дольку. — Не грусти, завтра тебе твои подмастерья еще милиардик-другой намалюют…

— Да хрен с ним, с баблом! Мне за идею обидно… — Подбирает ножик, пристраивается к креслу с тыла, вырезает себе пирамидку моей поболее и, усевшись на край стола, сокрушенно вздыхает: — Нет идей. Ни у кого. Иссякли. А без идеи, Пашка, Тоска смертная… — Пыхтя и раздувая ноздри, вгрызается в ароматную мякоть.

— Ага… — Думаю. — Еще бы не тоска. Гонки-шмонки, квесты-шместы и прочая дегенеративная дурь. Ты бы лучше полезное что-нибудь сделал.

— Чего??? — Илюха аж поперхнулся: — Какая дурь?!

Мама дорогая, я это вслух ляпнул???

— Всё в порядке, Илюх… — Напускным хладнокровием пытаюсь спасти положение. — Ну, надоел тебе детский сад с ролевыми играми. Это нормально. Пришло время реальных дел! К лешему их сопливый кибер-панк с посапокалиптикой! Попробуй себя в другом амплуа, благородное чего-нибудь сотвори, глядишь, понравится. Мир спаси, что ли… от разврата, коррупции и милитаризма…

О-о, я о-очень убедителен! Не слишком ли? Предполагал пошутить, а вышло…

По мере поступления рацпредложений, начинающий демиург быстренько гневную мину пережевывает в подобострастную, оседает на четвереньки, ползет к пельменному трону:

— Па-ашенька… родненький… — Мурлычет. — Как хорошо, что ты у меня есть!

Шок… Боюсь шевельнуться …

Илюха же чуть ли не целоваться лезет:

— Пашка, ты — гений! Всё! В утиль креативщиков, никаких больше стрелялок-дурилок! Теперь мы будем Спасать Мир! Только реальные дела! Ты умный! Ты сможешь! Твои идеи — моё исполнение! По рукам, а?

Оппаньки! Подо что это я подписался?

И следующая мысль, тошнее прежней: и кто я теперь такой? Спаситель Мира?! Идеолог всемирного счастья при личном карманном демиурге?!

ВАУ!!!

— А потом, Пашка, — экстатически заливается карманный демиург, — когда мы спасем Мир… — закатывает глаза и тягуче шаманит: — Мы будем править им строго, но справедливо…

Тьфу ты, леший, так и знал! Вот чего нам всем не хватало для полного счастья!

Игроман-переросток с безнадёжно отъехавшей кукушкой, практически безграничными возможностями реализации желаний и втемяшенной добрым дядей идеей мирового господства — это почище атомной бомбы будет!

И тут действительно становится страшно.

Даже не рискую представить гримасу, перекроившую одухотворённый лик Меня-Спасителя Мира в заурядное шуганутое чмо, но Илюха вдруг слёзно икает и разряжает в пространство обойму слюнявого гогота:

— Бу-г-га-а-а! Гляди-кось, купился!

— Да пошёл ты! — Рывком скидываю его с себя, и направляюсь к выходу демонстративно хлопать дверью.

Но...

— Куда прёшь, клоун?! — В спину твёрдый начальственный рык: — А ну, стоять-бояться!

Оборачиваюсь — в руках Илюхи-Демиурга детская планшетка для стираемых рисунков.

Пластиковый карандашик уже носится по глянцевому экрану, вычерчивая мою дальнейшую участь, и тут сопротивление бесполезно. В зеркальных створках стеллажей я, по примеру Золушки из мультиков, потоком бенгальских искр от темечка к пяткам, преображаюсь из засаленного борще-дайвера в респектабельного мэна: серебристый с отливом в перламутр костюм-тройка, туфли, запонки, ролекс, галстук.

— От, другое дело! — Илюха доволен.

Я же морально уничтожен — только и могу пожать плечами:

— Илюх… Отпустил бы ты меня, а?

— Куда это ещё? — Деловито моделирует по центру сакральной залы с чадящими факелами на каменных стенах, планомерно пожравших директорский кабинет, уродливое нагромождение — алтарь для жертвоприношений?.. Н-де, с креативом у парня конкретная напряжёнка.

— Да так, вообще. — Гнусавлю жалостливо.

Вкруг алтаря вершинами пентаграммы вырастают ещё четыре трона, на одном из них — царственная Анжелика Ивановна — ужасающе прекрасна в обЛике повелительницы Инферно. В пламени взгляда пульсируют истинным знанием ромбы кошачьих зрачков, разлёт вороных бровей ажурно перетекает в драгоценно-рогатую диадему. Тело, голое и бледно-молочное, оплетено антрацитово-мерцающими змейками — живыми, словно переползающими друг в дружку, ежесекундно меняя затейливый орнамент чёрного на белом. Колючая проволока, туго стянувшая шею, цветёт кровавыми розами, чьи сердцевины — шипы, уходящие под кожу.

— Отпустить, говоришь? — Илюха-Демиург бегло зыркает на повелительницу Инферно.

Та морщит точеный носик, обжигает презрением — обиделась, понятное дело.

— Ладно, иди… — Милостиво разрешает Илюха. — Анжелка сегодня тебя не хочет…

Вот и славно. Пользуясь моментом пробираюсь к выходу, расталкивая локтями суетно материализующуюся разнокалиберную нечисть… Сразу вышмыгнуть из мерзостного капища не удаётся — пропускаю процессию: халтурно намалеванные гоблины ведут закованного в цепи ошалелого парня в драной футболке со слоганом «Мы несём миру ЧУШЬ», зуб даю — того самого пельменного креативщика… Н-де, дружище, чую, ждет тебя экзекуция по сюжетной банальности не уступающая твоему гениальному сценарию.

Уфф… проглатываю постыдное облегчение. Я, ить, уже практически не сомневался — по мою душу алтарь. Но, видно, пронесло. На долго ли?

— Э, Пашк, только завтра чтоб как штык! Подгребай к десяти. — Вот и ответ — летит вдогонку благодушное Илюхино: — Есть в твоей идее спасения мира некое конструктивное зерно — обсудим, покумекаем, а после нажрёмся, как свиньи — отметим наступление Новой Эры!

Не, Илюш… — Думаю. — «Как свиньи», в твоей трактовке, звучит слишком уж многообещающе…

Но, выход свободен, и вот я уже по сю сторону добра и зла.

Рабочий день иссяк. Пятеро особо усердных живописцев ещё домалёвывают Илюхины миры. Моя рыжая созидательница тоже здесь — греет смущенной улыбкой.

Улыбаюсь в ответ:

— Можно мне… — Киваю, отсылая взгляд под стул в корзину. — На память???

Секунду молчит, смотрит словно сквозь меня, потом роется в папке утвержденных эскизов — ищет чего поприличнее.

— Да нет же… — Лезу под стол, под стул.

Художница ёжится, теребя рыжий локон, запутавшийся в бирюзовой бретельке топа.

— Я этого хочу. — Достаю из мусорки свою позапрошлую жизнь, смотрю снизу вверх и плыву, плавлюсь, растворяюсь в потоке счастливого ужаса моей застенчивой созидательницы, касаюсь костяшками пальцев худенькой, чуть дрогнувшей икры… и…

Вау!!! Такой энергетический разряд получаю — в сердце, в мозг, в вечность! Н-ет, не дёрнулась, не шелохнулась — напряглась вся, затаилась… Ещё не поняла, кем стала, но точно теперь знает, как меня следует рисовать…

Утро, солнце восходит. Вполне себе солнце над вполне себе лугом… Озеро дышит туманом, отражается в небе… А я — в её глазах, в их радужном счастье… Никогда ещё Анжелика не гляделась в меня так искренне, так по-родному, никогда ещё её рисованное совершенство не ложилось на душу столь органично, как лежу сейчас я — головой у неё на коленях, волосами в её руках, тёплых и ласковых, воспоминаниями — в нашем будущем…

Еле заметное белёсое марево окутывает загорелые плечи, сдувая огненный локон с бирюзовой бретельки…

…И я понимаю причину нашей неожиданной близкости…

— Как ты это сделала? — окончательно просыпаюсь.

Что? — спрашивает взлётом ресниц.

— Ну, это всё… — Шлю жест-приветствие солнцу, небу, озеру, нам…

— Не знаю… — Смеётся. — Просто нарисовала.

— Нарисовала что?

— Солнце, небо, озеро, нас… — тебя и себя…

— Себя в образе Анжелики?.. Зачем?

— Не знаю… — Смутилась. — Натаха сказала, ты Её любишь, а мне здесь ловить нечего…

— От, дура эта Натаха! — Подхватываю на руки мою новую демиургшу.

Но… Чёртов, так и не отключенный за неуплату, телефон совковым ретро-звяком осыпает в прах заозёрную иллюзию… Давешняя хлюпенькая художница угловато выбирается из моих объятий, пятится в сумерки захламлённой безвременьем комнаты, куда я добрёл вчера, видимо, на абсолютном автопилоте…

— Да. — Приняв вызов, гаркаю раздраженно.

В трубке аккуратная Илюхина озадаченность:

— Пашка, забодай тебя комар, куда провалился?!

— Илюх… — Говорю без обиняков, бо догадываюсь уже о причине его аккуратности. — Ты Демиург, али рваная тапочка?! Нарисуй меня, и всех делов!

— Дык ведь я это… рисовал… — Запнулся, невзначай проболтавшись. — В общем, приходи и всё! Тут Анжелика куда-то делась и вообще, ерунда какая-то!

— Ещё бы не ерунда! Знаешь, дружище, есть вероятность — я никогда к вам больше не приду.

Сюрреализм