Предлагаю драться на трех выстрелах.

1 — разминочный, 500 — 1000 слов.

2 — работа большего объема(потом договоримся сколько знаков в ворде).

3 — альфа плюс бета( мы пишем работу по очереди, кто-то из нас начинает, кто-то продолжает).

Предлагаю выбрать несколько мелодий или песен и по рандромному правилу выбирать одну из них вместо тем для работ. Мне кажется так будет интересней. Если ты не согласишься, то давай мелодия плюс тема или фраза на выбор.

Вздрогнув от непонятного шороха, я приоткрыл глаза. Маленький солнечный круг тут же заставил закрыть их, отозвавшись резью под распухшими веками. Ночной холод быстро вытесняла дневная жара. Я перевернулся на живот. Песок, везде песок и камни, источенные ветром, да еще протяжный вой с минарета. Вскинув винтовку, я оглядел через прицел узкую тропу, серой лентой петляющую внизу. Капли пота тут же проползли по щекам. Господи, когда же это кончится? Мулла затих и в звенящей тишине опять раздался шорох. Палец замер на спусковом курке, нервы завибрировали отдаваясь болью в голове. Духи!? Нет, ящерка, маленькая, серая, словно выцветшая. Я сплюнул, вот ведь, что за земля такая, даже ящерицы неправильные. У нас, на Полтавщине, они зеленые, и среди травинок их не видно, совсем. Я расслабился, можно немного передохнуть. Солнце поднимается все выше, раскаляя каменистую поверхность. Пот заливает глаза, хочется пить. Осторожно снимаю флягу и делаю три глотка, больше нельзя, воду привезут только ночью и то только если духи не расстрестреляют обоз. Мне кажется, что даже воздуху здесь жарко. Он густеет и, медленно качаясь, поднимается к небу, превращаясь в марево. Мулла опять затянул свою молитву. Не засыпать! Нельзя! Сжав винтовку, снова через прицел осматриваю скалы около дороги, палец опять медленно наползает на курок. Ждать, ждать, ждать, быть готовым… Каждая секунда промедления может отнять у кого-то из ребят моей роты жизнь… Горячий ветер взвивает пыль и швыряет ее мне в лицо, песок скрипит на зубах. От полуденного зноя голова начинает кружиться. Духи должны пройти здесь, по этому ущелью, другого пути нет. И для наших ребят – то же. Я изо всех сил зажмурил глаза и, открыв их, увидел маленький вокзал и дорогу, пропадающую среди многоэтажек. Гудок поезда вспугнул стайку серых воробьев, и они, вспорхнув, уселись на ветках березы. Девушка с грустными глазами машет кому-то рукой…

Камень с грохотом покатился вниз, я выхватил его прицелом. Ложная тревога. Пропитанные страхом, ненавистью и кровью земля, скалы, воздух, и даже небо здесь, давят всей своей мощью, стараясь сломать волю, чтобы заменить в наших душах крест на полумесяц. Чтобы я не смог вернуться домой. Звук падения затих. Серебристые веточки полыни качнулись и ветер донес тихое шипение: «Ш-у-ура-а-ави-и*». Духи рядом, повсюду, за каждым выступом. Не спать! Какой-то размерный стук… Может, моджахеды решили пустить верблюдов? Плохо, очень плохо! Они обвешают животных по бокам тюками, и прострелить их будет невозможно, а под брюхо прикрепят оружие. Из которого потом будут стрелять в нас. Или, вцепившись в приделанные стремена, спрячутся там сами. Палец онемел повторять изгиб курка. Минута, другая, еще… нет, никого. Показалось, а может, это кровь стучит в висках. Еще глоток воды, теплой, с противным привкусом железа. Вроде полегче. А хорошо бы сейчас оказаться на том вокзале, возле палатки с мороженным. И купив эскимо, наслаждаться холодным лакомством, глотая его кусками. Так хочется домой!.. Внизу, в начале прохода промелькнула тень, я слился с выжженной солнцем землей. Осторожно нащупав камень, откинул в сторону. Очередь тут же прошила раскаленный воздух, и, взвизгнув, пули просвистели около меня, но я успел заметить отблеск около подножия скалы и погасил его одним выстрелом. Тихое шипение: «Шу-у-ура-ави-и-и… — зазвучало ближе, словно змеи заползали в гору. – Marg bar sh-о-оoura-a-avi-i-i**»… Ничего, ничего! Ребята скоро подойдут и я услышу: «Салам, бача!***» и станет легче. Главное – отстоять! Этот пост! Духов не много, это всего лишь разведка. Один, два, три, четыре, пять… Прицелом выхватываю край чужой одежды – пора. Выстрелы зазвучали наперебой, оглушая и одновременно сливаясь в душераздирающий вой, вырывая из земли маленькие брызги и отсекая осколки от камней. Раскаленный воздух плавил сегодняшний день нагреваясь еще больше от разрывов гранат. За гражданку, за дорогу домой, за такой знакомый вокзал, чтобы ребята и я вернулись на него не грузом двести… Короткий бросок, перекат и духам снова надо искать меня. «Салам бача..» — словно заклинание, словно оберег от духов шепчу я. Они близко, я уже могу различить их халаты.

— Салам, бача… — сквозь шум перестрелки, прорывается в ответ где-то рядом. – Полтинник, мы с тобой…

Я не оглядываюсь, знаю – свои, и мне больше не страшно! Мы обязательно сможем!.. Духи, корчась под нашим огнем, начинают отступать.

Грохот боя вдруг разметал свистящий шум.

— Крокодилы****, — радостно шепчу я сам себе, и еще яростней жму на курок не замечая кровь, уходящую в песок, а с нею и чью-то уходящую жизнь…

Шурави* — историческое название советских граждан в Афганистане, ставшее нарицательным во время войны в Афганистане.

Marg bar shouravi** — дословный перевод — « смерть советским».

Салам, бача*** — это выражение стало позывным всех ребят, которые служили в Афганистане. Обращение «бача» значит намного больше, чем «брат», «друг», «родной». Это обращение – особый знак единства, которое связывает накрепко тех, кто имеет на него право.

Крокодил**** – один из самых массовых ударных вертолетов в мире — Ми-24, наводящий ужас на тех, кому приходилось сталкиваться с ним в бою.

Грустным взглядом я провожаю оторванный ветром листок, который, качаясь, уплывает к прочерченной горизонтом линии. Река редкими всплесками подгоняет желтый кораблик осени, обдавая хлопьями белой пены. Ему сейчас там так же тревожно, как и мне здесь, на берегу. Лист покинул раскидистую ветвь, где весной пророс из маленькой почки и где еще юнцом, весело шелестел с родными братьями, радуясь, что он такой же зеленый как и они. Но вернуться туда он уже не сможет. Как и я не вернусь в свою прежнюю жизнь. Все, что мне объясняли в детстве, все, что внушали в школе и все к чему стремилась я сама – рухнуло. Осталась неизвестная дорога засыпанная шипами, пугающая, но такая манящая!.. Кто я? Почему так? Вопросы мучают меня, не дают спать, разрывают изнутри, но ответить на них пока не могу. Просто не знаю ответа. И я бьюсь до крови об острые прутья морали, ограждающие меня от познания самой себя. Зачем?..

— Надо… — говорили всегда в детстве, одевая на меня, купленную мамой, новую юбку.

А мне хотелось брюки клеш и кепку на глаза надвинуть, сигарету закусить зубами и на скамейке, под ее окном спеть под гитару.

— Так нельзя! – кричали все, заставляя устыдиться самой себя.

— Хорошо, — послушно я шептала и забывала ее плечо, обвитое сияньем звезд, — не буду…

И твердо веря, что скоро все пройдет, покорно позволяла кольцо себе на палец надевать. Но становилось, почему-то, тошно очень и я опять одна встречала вечер. «Как надоело все!» — улыбаясь мило кому-то, в душе рвала себя я на куски. И выходила ночью под моросящий дождь. Закрыв глаза, я позволяла каплям прикоснуться к себе, отдавая им все то, что мне не нужно. Но робкий жест ее руки разрушил, нанесенный на меня запретом, кокон.

— Привет! Ты почему одна? И под дождем?

— Мне нравится…

И больше ничего. Ее дыханье только огнем жгет щеку, заставляя растворяться в звонких каплях, пронизанных прозрачным лунным светом. И мира – нет вокруг меня. Лишь дождь бежит по листьям, смывая прошлое, да осень плетет ажур из паутинки дней…

— Привет, малышка! – донесся до меня сквозь головную боль чей-то голос.

Приоткрыв глаза, я непонимающе взглянула на говорившего. Сейчас утро или вечер? Хотя, какая разница! Для меня в последнее время эти различия перестали существовать. Вечный кайф это лучшее, что можно позволить себе, а я всегда хотела получить только самое лучшее.

— Ты кто? – никогда не думала, что слова могут застревать в горле.

— Я тот, кто будет сегодня с тобой, — пробубнил непонятный мужик в расстёгнутой рубахе и рваных джинсах.

— Да пошел ты! – я запустила в него стакан, непонятно зачем оказавшийся в моей руке.

— Ты сама меня пригласила! – сложив руки на груди, обиделся мужик и замер в такой позе, наивно думая, что это меня впечатлит.

— Проваливай! – взвизгнула я, переворачиваясь на бок и ощущая приступ тошноты.

— Подумаешь! И мне истерички даром не нужны! – фыркнул мужик и, схватив что-то наподобие джинсовки, ушел.

— Ух, — облегченно выдохнула я, пытаясь сесть, — хочу в ванную под холодный душ!

— Так иди, — прошелестело где-то.

Так, это глюки или в моей квартире еще кто-то есть? Усевшись наконец на диване, я раскрыла глаза пошире и оглядела мутным взглядом комнату. Никого. Только остатки вчерашней вечеринки в виде пустых бутылок, разбитых тарелок, разорванных пакетов с остатками чипсов и пустых коробок из-под пиццы. Солнце слепило глаза сквозь оборванные шторы, желудок бурчал, напоминая, что неплохо бы перекусить. Шатаясь, я прошла дверной проем и прижалась головой к когда-то белой поверхности холодильника. Немного полегчало. Дернув ручку, открыла поцарапанную дверцу и увидела только тускло светящую лампочку. Это плохо. Идти в магазин лень, да и денег нет. Интересно, к кому можно сегодня зарулить, чтобы поесть?

— И сколько ты будешь продолжать все это? – голос-шелест отвлек меня от размышлений о еде.

Сосредоточенно сдвинув брови, я оглядела теперь уже кухню – на подоконнике окна, загаженного мухами, сидела маленькая, грустная тень. Хотя, нет, не тень, тень белой не бывает.

— Сколько захочу, столько и буду, тебе то что? — икнув, ответила я. – Это мое дело!

— И мое – то же, — все так же тихо проговорила белая тень.

— Бред! — вдруг рассмеялась я и дунула на нее. – Кому я нужна, кроме себя самой!

— Так я — это и есть ты, — всколыхнулось существо.

Хмыкнув, я опять прижалась к холодильнику лбом.

— Не поможет, — голос-шелест продолжал преследовать меня.

— Что тебе нужно? Отстань! – попыталась прикрикнуть я, но сил хватило только на всхлип.

— Мне уже ничего не нужно, а вот — тебе? – звук этого голоса начал раздражать меня.

Медленно присев на табурет, я удивленно уставилась на прозрачное, белое лицо, казавшееся знакомым. Где я могла видеть это?

— В зеркале, — угадало мои мысли белое лицо.

Сегодня странный день! Но я решила особо не задумываться над этим и, все еще пошатываясь, отправилась в ванную. Громко хлопнув дверью, я повернулась к зеркалу над краном и, улыбнувшись, высунула язык. И замерла. Сквозь мутные разводы на меня смотрело все то же бледное лицо. Набрав в ладони воды, я плеснула на зеркальную поверхность. Стекая, вода оставляла извилистые следы, в которых, размножившись, отражалась все та же белесая тень, только укоризненно качая головой.

— Ты что прицепилась? – мне стало не по себе.

— Да я не прицепилась, наоборот – отцепляюсь, — грустно вздохнуло отражение и растворилось в серебристом отблеске.

Я тупо смотрела в пустое пространство, из глубины которого вдруг всплыла комната с белыми стенами. Суетящиеся люди мешали рассмотреть того, кто лежал на высокой кровати, но безвольно повисшая рука с татушкой заставила вздрогнуть.

— Нет, нет! – выбежав из ванной, я хватала все, что попадалось под руки и скидывала на пол, пытаясь заглушить страх.

Стало вдруг так холодно. Выбившись из сил, я плюхнулась на старый диван, ничего не понимая.

— Успокоилась?

Было странно отвечать самой себе, и я лишь взмахнула рукой.

— Почему? Я не понимаю – почему? – закричала я, смотря в потолок, страх не проходил, он перерастал в отчаяние.

— А зачем тебе это знать?

— Мне важно…

— С каких это пор тебе стало что-то важным? – перебил меня шелестящий голос.

Я растерянно замолчала. Встав, неуверенно подняла стакан с пола, и, налив в него холодной воды, выпила. Белое существо переместилось на кухонный стол и с грустью следило за мной.

— А изменить это как-то можно? – решилась спросить я и развела руками в стороны, не зная как еще выразить свою заинтересованность ситуацией.

— А что ты хочешь изменить?

У меня сложилось впечатление, что это непонятное существо издевается. И это совсем не я, я не могу быть такой. Или – могу?! Растерянно размышляла я, наблюдала, как белая фигура поднимает руки, телепортируясь на подоконник.

— Времени осталось мало, думай быстрей! – фигура закачалась, перешагнув открытую раму.

— Странный вопрос, — прохрипела я, ощущая противную сухость во рту, — ну, что изменить? Изменить то, что в зеркале увидела, когда ты пропала там, в ванной.

— Свою жизнь? – ветер взъерошил волосы белой фигуры, но она словно не замечала этого.

Фигура сжалась, напряглась, словно боролась с чем-то невидимым и от ее борьбы мне вдруг стало невыносимо тоскливо. Я окончательно протрезвела, но по прежнему ничего не понимала в сегодняшнем дне.

— Причем тут жизнь? Да нормальная у меня жизнь! – горячая волна охватила меня, покрыв испариной лоб. – Лежать вот так, накрытой простыней – не хочу.

— Не хочешь – не лежи! – резко вскрикнула белая вспышка и, оттолкнувшись, полетела вниз…

Или это я полетела увлекаемая холодным вихрем по спирали, так, что уши заложило от противного, громкого воя, до тошноты, до судорог, до рези в животе.

— Не хочу! Не хочу этого! – закричала я изо всех сил, отчаянно барахтаясь в воздухе, ставшим, почему-то вязким, как желе…

— Тише, тише, успокойся, все уже нормально, — ласковый голос прорвался сквозь шум в голове.

— Раньше надо думать о том, чего хочешь, — чей-то резкий баритон неприятно завибрировал в ушах.

Открыв глаза, я тут же зажмурилась от ослепляющего света.

— Где я? – прошевелила я непослушными губами.

— В больнице, — ответил мне все тот же ласковый голос.

— А что я здесь делаю?

— День рождения второй справляешь, — резкий баритон, больно процарапав мою душу, отозвался гулким набатом в голове и я почувствовала, как по моим щекам покатилось что-то мокрое…

А могу я попросить разрешения забрать это стихотворени к себе на страничку?