Вы меня обманули. Фабула это вовсе не это, а вот чего:
Фабулой в точном смысле слова называется «басня», — придуманное происшествие, рассказанное не само по себе, а с целью поучения, развлечения или осмеяния чего-нибудь.
А дальше тут:
Дисклаймер: многабукв.
ОффтопикФабулой в точном смысле слова называется «басня», — придуманное происшествие, рассказанное не само по себе, а с целью поучения, развлечения или осмеяния чего-нибудь. Как и всякая форма, она имела сперва свой простейший, «эмбриональный» вид, исчерпывающий ее смысл в пределах очень небольшого по матерьялу построения. Но с течением времени «эмбрион» развился в сложную форму: фабула стала мыслиться, как нечто отвлеченное и вместе с тем присущее целому ряду литературных видов, — новелле, рассказу, повести, роману, драматическому произведению, балладе, поэме и т. д. В этой своей стадии развития фабула становится отличительным признаком так называемой беллетристики, то-есть художественной литературы, в отличие от остальной прозы. Сущностью ее все-же остается «басенное» воплощение темы, — происшествие в лицах, с завязкой и внутренними коллизиями.
Не следует думать, что мир фабул есть нечто совершенно произвольное и необъятное. Он поддается довольно точному учету и классификации. Мало того, фабула представляет собою наиболее общечеловеческое достояние искусства, способное к полной денационализации. Есть целая серия фабул, странствующих от одного народа к другому, правда, у каждого из них обрастающих национальными особенностями, но хранящих свой каркас в полной целости и неизменности. Прежде чем перейти к этим фабулам, посмотрим, как они классифицируются.
На заре человечества в центре внимания находится событие, которому мы даем название «миѳа»; событие это заключается в олицетворении борьбы дня с ночью, холодов с наступающим теплом, постоянного воскресения и умирания земли и т. д. Отсюда возникает первая группа фабул, могущая быть названной мифологической.
Одухотворив силы природы и придав их чередованию смысл человеческой борьбы, человек учится уподоблять себе и ближайших своих соседей — животных. Он различает их свойства или точнее приписывает им свойства, подобные его собственным. Так, медведь у него становится глуповатым, лев благородным, лиса хитрой, змея мудрой. «Характер» неизбежно влечет к определенным поступкам, возникает коллизия. В логической цепи этих коллизий, где развитие поступка обусловлено строго очерченным характером данного действующего лица, и заключается вторая группа фабул, могущая быть названной животною или басенною, в строгом смысле слова.
Но вот, одухотворив вокруг себя космос и бессловесного зверя, человек сам вступает в созданный им мир, уже не пассивным зрителем, а активным участником. Только здесь он должен подвергнуться обратному процессу приспособления: если раньше он осмыслял по образу и разуму своему природу и зверя, то сейчас он должен до известной степени проникнуться космической и звериной стихией, то-есть как-то раздвинуть свою природу. В результате такого передвижения возникает новая «особь», — не совсем человеческое существо, упырь, ведьма, леший, русалка, домовой и т. д. Здесь строгой логики развития характера нет, ибо нет характера в точном смысле этого слова. Место характера занимает образ. Коллизии, вытекающие из сцепления и действования этих образов, более или менее произвольны. Они широко пользуются уже выработанными мифологическими и басенными схемами, но вводят в них много совершенно нового и самостоятельного. Группа фабул, вырастающая из этих коллизий, называется сказочной.
Таковы три наиболее чистых и универсальных вида фабул. Именно эти категории и являются «общечеловеческими», имея вполне бродячий характер. Так, миѳ о божестве, оплодотворяющем земных женщин и порождающем поколение полубогов, которые потом проделывают ряд подвигов, — обходит несколько народов, повторяясь почти с полною тождественностью в Индии, Греции, Германии. Сходство между Зевсом и Вотаном, Гераклом и Зигфридом — несомненное. Не менее универсальна и группа фабул о животных. Лиса и ее проделки от Эзопа до Гете проходят все тот-же фабулярный путь почти у каждого европейского народа, поражая стойким однообразием основного своего каркаса. Что касается до сказочных фабул, то их странствование изучено наиболее точным образом и повело даже к ряду гипотетических объяснений. Известнейшая фабула о девушке-замарашке, живущей у злой мачехи и потом тихонько от нее, при помощи духа своей родной матери, попадающей на царский праздник, эта фабула («Золушка») встречается, по исследованию Кокса, в 350-ти национальных вариантах. К ним был прибавлен мною в 1916-ом году еще 351-ый вариант, армянский, записанный в собрании Лалаянца и не упомянутый у Кокса.
Кроме трех перечисленных фабулярных групп, имеющих обще-антропологический характер и встречающихся у всех народов на известных ступенях их развития, существуют еще другие группы, более преходящие и местные. Таковы исторические фабулы, представляющие собою позднейшее развитие той части микологических фабул, которая касалась «героев» и передавала событие, более или менее исторически совершившееся. В своем развитии историческая фабула стремится утратить характер какой-бы то ни было произвольности и достичь возможной точности. Это делает поэтому литературные формы, обращающиеся к подобным фабулам, все более прикладными. Наконец, бытовые фабулы, в основе своей тоже древнего происхождения, черпают свои коллизии из различного матерьяла, поставляемого местным обычаем. По существу совершенно безразлично, будет ли этот обычай — сжиганием петуха в жертву, умыканьем невесты, дуэлью за оскорбленную честь или угощеньем избирателей в трактире перед парламентскими выборами, — важно то, что европейский быт так же основан на «обычае», как и быт дикаря, и известная устойчивость его положений ведет к интереснейшим фабулярным комбинациям. Укажу здесь для примера на Пушкина, в особенностях нашего крепостного быта нашедшего остроумнейшую фабулу (возможность покупки мертвых душ и что из этого получится) и указавшего на эту фабулу Гоголю.
Но русская литература, чрезвычайно бедная фабулой, мало дает подобных примеров. В фабулярном построении темы русскому писателю всегда чувствовалось что-то не серьезное, что-то оторачивающее тему, сбивающееся на забаву, на потеху. И огромное поле русского быта, преисполненное необычайных курьезов, почти совершенно не использовано нашей литературой в фабулярном смысле; спокойное бытописание или психология быта, но не фабула, вот типичное русское воплощение темы.
Если мы обратимся к западноевропейской литературе, в частности к царице фабулярного романа, Англии, воспитавшейся на универсальных фабулах (использованных Чосером в его сказках), — то увидим совершенно обратное. Здесь художественное воплощение темы без фабулы показалось бы невыносимо скучным. Здесь ни одна черта быта, способная создать коллизию, не оставлена романистами без внимания. Укажу пример: в английских законах есть закон о наследовании имущества отца старшим сыном (майоратное право). Отсюда ряд всяких возможностей: преступление младшего сына, чтоб получить наследство; незаконнорожденность старшего, скрываемая родителями, чтоб любимый сын не потерял наследства; муки наследника, не имеющего возможности соединиться с любимой девушкой, так как она простого звания, а он наследник майората, и вытекающие из этого перипетии — мнимая смерть, бегство в Америку и т. д. Можно сказать, что ни один из английских романистов не прошел мимо этих коллизий; им отдали дань и Диккенс, и Джордж Эллиот, и Генри Вуд, и Уильки Коллинз, не говоря уже о множестве других, менее известных. Русский читатель романов отлично знает также, какую причудливую серию фабул создал гениальный Коллинз из одной только черты шотландского правового быта («Шотландский брак»).
Само собою разумеется, что бытовая фабула не сможет стать «бродячей», поскольку быт, ее вскормивший, является особенностью исключительно данной нации. Так, не может стать бродячею фабула «Хижины дяди Тома» в странах, где нет и не было рабства. Но классовые формы быта опять показывают нам «бродячий» характер фабулы, ее способность повторяться у разных народов. Так, буржуазия породила особую излюбленную фабулу, целиком построенную на экономических взаимоотношениях и принципе собственности современной нам эпохи, — так называемую детективную фабулу. (См. Детективный роман) Здесь частное лицо претерпевает известный ущерб (чаще всего имущественный). Государство должно его защитить в лице своих учреждений (Скотланд-Ярд, французское полицейское бюро); но сыщики этих учреждений придурковаты и государство оказывается не в состоянии защитить своего гражданина; оно выставляется, в лице своих агентов, всегда в грубо-каррикатурном виде. Тогда появляется частный сыщик (Шерлок Холмс, Лекок, etc.) и блестяще раскрывает тайну. Тут типичны, присущие одинаково разным национальностям, именно классовые черты фабулы: узел завязывается вокруг имущественных комбинаций, государство пасует, «частная конкурренция» оказывается расторопнее и приводит к цели.
В заключение упомяну еще об одной группе фабул, не принадлежащих (но крайней мере явно) ни к одной из вышеописанных. Это — счастливые измышления, зародившиеся совершенно индивидуально, вне быта, истории, сказки, эпоса, мифа, — и ничем не соприкасающиеся с их миром. Я назвала бы такие фабулы лирическими. Они есть, хотя они редки. Особенным эросом подсказываются они своему автору, и когда такие фабулы родятся в счастливые минуты высшего творческого напряжения, — им предстоит не только мировая известность, но и тот-же страннический путь, что сужден перечисленным группам фабул. Иначе говоря, они пускаются в художественное обращение. Я приведу два примера. На заре человечества такая счастливая лирическая фабула блеснула Софоклу в его «Антигоне» — фабула дочерней любви до самозабвонья. Она отобразилась у Шекспира в Корделии. И кто знает, может быть от ее зернышка выросла и побочная ветвь этой фабулы, которую я хочу привести в виде второго моего примера. Речь идет об эпизоде Миньон в Гетевских «Ученических годах Вильгельма Мейстера». Этот эпизод вполне фабулярен; там маленькая девочка в костюме мальчика встречает своего покровителя, спасающего ее от истязателя и привязывается к нему; но она любит его не детской любовью, хотя сама остается еще ребенком. И эта не детская любовь, не встречающая ответа, разбивает ее сердце. Несомненна перекличка этой фабулы с Фенеллой Вальтер Скотта! И так-же несомненно, что Диккенс, хотя отчасти был захвачен музыкой фабулы Миньон, когда создавал свою Нелли в романе «Лавка старьевщика», — а наш Достоевский отозвался на нее еще полнозвучнее в Нелли из «Униженных и оскорбленных» (см. Странствующие сюжеты, Сюжет, Тематика).
М. Шагинян.
По тем конкурсам, что я участвовал, могу точно сказать — чем дальше от темы будет рассказ, тем лучше. Меня на Грелке зарубили именно в первую очередь потому что я написал строго по теме. Нужен был абсурд, я написал абсурд. А людям это было не нужно. Им было нужно все, но только не по теме. Тоже самое было на Литкреативе. Из 6 рассказов, вышедших в финал, половина была из категории «Фон». То есть вообще не по теме (тема была волшебный город).
Но да, если рассказ «про маму» или про то, как «наши победили», фиг ему кто плохую оценку поставит, идея сразу не важна.
Да ну бросьте вы. Именно таким рассказам и поставят ноль. Нужно не про маму, а про непонятно кого, кто делает непонятно что и зачем. И очень всех раздражает, когда «наши побеждают». Лучше, если все умерли. Или все проиграли. Это всех сильно впечатляет.
Это получается так. Если у меня просто события излагаются подряд, то это фабула, а если с флэшбэками, то это сюжет. А если в опусе нет событий? Скажем сидит человек в психушке и у него фрагментарно всплывают какие-то мысли в голове, которые он излагает. Ну что-то типа «Письма ученому соседу», то здесь ни сюжета, ни фабулы. И даже никакой идеи.
В реализме (или в претендующем на него) — особенно в небольших произведениях — сюжет обычно совпадает с фабулой.
Ну еще бы. У меня есть такой знакомый. Похвастался мне вчера, что издал уже 10 книг (технических) тиражом в полмиллиона. Я читал его пару книг. Он великий комбинатор компиллятор. И не скрывает этого. Берет десять чужих книг и выдирает оттуда цитаты. Даже скрепить по-человечески у него мозгов не хватает. Но зато — голова. Полмиллиона туфты и гонорар.
Еще бы понять, чем тема отличается от идеи, а сюжет от фабулы.
Чего никогда не пойму — это высоких оценок в различных конкурсах, выставляемых «за прекрасную/важную/святую/конъюнктурную тему».
Вот чего никогда не видел, так высоких оценок на конкурсах за высокую тему. Обычно самые высокие оценки получают рассказ без сюжета, без темы и идеи. Но зато написанные очень красиво, ну очень красиво. Так что никаких там простых: Вася сел на стул, или Маша помахала рукой. Нет, каждое действие облечено в огромную неповоротливую фразу размером со слона, от вида которой Лев Толстой умер бы от зависти. Это мне порой напоминает маленькие картинки, на которых уже фиг разберешь, что нарисовано, в огромных золоченных рамах из резного дерева. Главное рама побогаче. А что там внутри — никого не интересует уже.
Отзывы1. А1Б9
Альфа получилась беспомощная. Ощущение, что автор только начинает свой путь в литературу. Много лишнего. По сути, вся альфа может уместиться в одну фразу: приехали в Зону, нашли библиотеку, и там – книгу. «Потрёпанные», «обветшалые», «побитые коррозией» — мы и так поняли, что герой приехал в брошенную людьми Зону. Хотя, если бы автор Зону видел не в игре Сталкер, а в реальных документальных фильмах, то знал бы, что ничего там особенно не обветшало. Довольно все прилично выглядит. Дома, как дома. Ну, поржавело малость. Деревья там буйно растут, и лоси ходят.
«Дойдя до побитого временем дома, свернул и увидел потрепанное здание»
Во-первых, информация лишняя. Во-вторых, никакой индивидуальной картинки. Оценочная информация. В-третьих, смысловые повторы. Да ещё неправильное употребление определений. Побитое временем – как вы себе это представляете с домом? Фасад, стены обвалился? Штукатурка? Разбитые окна, выбитые двери? Это все надо показывать. А не давать оценочные суждения. Потрепанное? Это об одежде можно сказать, не о каменном здании.
«побитые коррозией превратились в труху.»
Коррозия – это процесс. Побить коррозия не может. И превратится в труху, металл тоже не может. Металл может проржаветь и превратится в металлический порошок.
Бета явно поживее стала, динамичнее, сюжет наконец-то стал развиваться. Но понесло его совсем куда-то в сторону. Насколько я понимаю, альфа пыталась написать любовную историю, бета ускакала в шпионские страсти. В общем, получилось, кто в лес, кто по дрова.
2. А2Б4
Вот как щас дам больно за надмозги, так мало не покажется. «Skeleton in the Closet» — это и есть скелет в шкафу. Клозет – это у нас клозет, то есть типа сортир. А у англичан, это как раз шкаф. И на фига надо было мне тут справку выкатывать из википедии, откуда это взялось? В общем, ощущение, что альфа просто не знала, о чем писать. Но явно обладает бойким стилем, юмором и даже может увлечь. Бета подхватила альфу идеально, ощущение, что так и задумывалось. Получилась вполне внятная история. В общем, альфа и бета спелись.
3. А3Б6
Тут альфа размахнулась на начало мелодраматического романа. Претензий почти никаких, за исключением очень медленного для мини развития.
«под светом зеленоватых ламп»
Что именно у ламп было зеленоватым? Абажур?
Ну бета историю закончила вполне по-бытовому. Встретились, поженились. Чего я не увидел, так соответствия темы. Встретились в библиотеке, и вышли в жизнь. Все-таки хотелось, чтобы и дальше как-то все с книгами было связано.
Неплохо, в общем. Но как-то не затронуло. Начало было довольно многообещающим, а конец получится вполне банальный.
4. А4Б10
Классно получилось. Богато. Оригинально. Что альфа, что бета. Альфа, как мне показалось, обладает лучше стилем, чем бета. Бета вышла попроще. Да и альфа думаю, не хотела, чтобы из её таинственной истории делали стеб и юмор. Но получилось вместе непредсказуемо, интересно и весело. Озорно, с иронией. Мне показалось лишь, что многовато определений, наречий.
«Губы её были так же скептически сжаты.»
Скептически тут лишнее совсем. И в таком духе и альфа, и бета могли бы определения проредить.
5. А5Б2
Альфа меня увлекала. Такая живая, непосредственная. Несколько фраз как-то резануло глаз
«Одна юная худощавая студенточка»
«Худощавый» лучше использовать для мужиков. Для девушек лучше «худенькая». Поскольку, обычно студентки худые. Если они толстые, то об этом надо сказать, а если наоборот, то это стандарт. И уменьшительно-ласкательные суффиксы всегда выглядят пошловато.
Бета вроде бы подхватила неплохо, блеснула своими знаниями литературных героев. А вот финал оказался непонятным. Кто это была Виагра и на фига она приходила выполнять ритуал в эту библиотеку, честно говоря, я так и не понял. Остался в недоумении.
6. А6Б8
Тут альфа тоже грешит смысловыми повторами, которые стоило бете проредить. И развивалась альфа довольно вяло. Поскольку подобный сюжет встречается так часто, что и так понятно, что девочка увидела вход куда-то в иной мир, в Нарнию, в Зазеркалье (на это намекало имя девочки, я думаю). Бета, видимо, решила, если старшеклассницы что-то тащили, то значит, там должно быть что-то ценное. Получилась обычная непримечательная сказка.
7. А7Б3
Ну, тут мастер альфу писал. В таком крошечном объёме сумел создать и мир, и героев. Я даже зачитался поначалу так, что не сразу понял, что эти герои делали и зачем. Так все сочно и образно. Бета получилась тоже неплоха, хотя видно, что стилистически чуть похуже.
«Щебёнку сменил суглинок, её супесь, а после и вовсе песочек начался,»
Ну, дорожник прямо писал. И суглинок и супесь – все вместе.
«Да и как мы эту махулатуру вывозить будем?»
Откуда в отсталом обществе знания о таком понятии, как макулатура? Заменили бы на хлам, не разрушали бы общий стиль.
Бета вывела красочную, яркую историю, которой было очень-очень тесно в рамках мини. Да еще закончила смертоубийством. Получилось, некоторым образом сумбурно, не в соответствии с размеренным темпом альфы.
8. А8Б1
Тут видимо, бета не знала, что делать с альфой, и перекурочила не только текст альфы, но и самую идею. Я бы сказал, что по Правилам игры это вообще ни в какие ворота не лезет. Насколько я понимаю, альфа пыталась изложить историю о вымирающей интеллигенции, а бета устроила балаган с виртуальным сексом. При этом, за всем этим борделем затерялась идея об уникальной библиотеке, о Пушкине, о связи героев с Пушкином (Наталья Николаевна – аллюзия с женой Пушкина, Сергей Львович – имя-отчество отца Пушкина). Получилось невнятное и пошлое. Все перемешалось, слилось в никуда. Сумбур вместо музыки темы.
9. А9Б5
«Аваст Авира, Виндефес Седьмой Микресот, Сиграда Ситем-Волуме-Инорнасиа»
Авторы, я вообще ничего не понял. Если это мантра для НЛП, то получилось замечательно. Если это история, то я не вкурил, кто и чего тут делал. Мой моск сломался на именах. То есть, я понимаю, что это клево, придумать такие имена, но пожалейте читателя, он должен все же удержать все это в голове. А оно же не задерживается.
10. А10Б7
Ужос, ужос, ужос. Бета, если догоню, то точно пришибу. Альфа задала замечательную историю. При этом явно автор обладал хорошим стилем, бойким пером. Описания сочные, образные. Затем бета начала развивать эту историю вполне логично, и читатель уже настроился на очередной замечательный хеппи-энд, и тут бац, вылезли какие-то люди в штатском и все испортили. Не надо так, бета. Нехорошо. Загубить такую историю – это ужасно. За это вас расстрелять мало.
Не следует думать, что мир фабул есть нечто совершенно произвольное и необъятное. Он поддается довольно точному учету и классификации. Мало того, фабула представляет собою наиболее общечеловеческое достояние искусства, способное к полной денационализации. Есть целая серия фабул, странствующих от одного народа к другому, правда, у каждого из них обрастающих национальными особенностями, но хранящих свой каркас в полной целости и неизменности. Прежде чем перейти к этим фабулам, посмотрим, как они классифицируются.
На заре человечества в центре внимания находится событие, которому мы даем название «миѳа»; событие это заключается в олицетворении борьбы дня с ночью, холодов с наступающим теплом, постоянного воскресения и умирания земли и т. д. Отсюда возникает первая группа фабул, могущая быть названной мифологической.
Одухотворив силы природы и придав их чередованию смысл человеческой борьбы, человек учится уподоблять себе и ближайших своих соседей — животных. Он различает их свойства или точнее приписывает им свойства, подобные его собственным. Так, медведь у него становится глуповатым, лев благородным, лиса хитрой, змея мудрой. «Характер» неизбежно влечет к определенным поступкам, возникает коллизия. В логической цепи этих коллизий, где развитие поступка обусловлено строго очерченным характером данного действующего лица, и заключается вторая группа фабул, могущая быть названной животною или басенною, в строгом смысле слова.
Но вот, одухотворив вокруг себя космос и бессловесного зверя, человек сам вступает в созданный им мир, уже не пассивным зрителем, а активным участником. Только здесь он должен подвергнуться обратному процессу приспособления: если раньше он осмыслял по образу и разуму своему природу и зверя, то сейчас он должен до известной степени проникнуться космической и звериной стихией, то-есть как-то раздвинуть свою природу. В результате такого передвижения возникает новая «особь», — не совсем человеческое существо, упырь, ведьма, леший, русалка, домовой и т. д. Здесь строгой логики развития характера нет, ибо нет характера в точном смысле этого слова. Место характера занимает образ. Коллизии, вытекающие из сцепления и действования этих образов, более или менее произвольны. Они широко пользуются уже выработанными мифологическими и басенными схемами, но вводят в них много совершенно нового и самостоятельного. Группа фабул, вырастающая из этих коллизий, называется сказочной.
Таковы три наиболее чистых и универсальных вида фабул. Именно эти категории и являются «общечеловеческими», имея вполне бродячий характер. Так, миѳ о божестве, оплодотворяющем земных женщин и порождающем поколение полубогов, которые потом проделывают ряд подвигов, — обходит несколько народов, повторяясь почти с полною тождественностью в Индии, Греции, Германии. Сходство между Зевсом и Вотаном, Гераклом и Зигфридом — несомненное. Не менее универсальна и группа фабул о животных. Лиса и ее проделки от Эзопа до Гете проходят все тот-же фабулярный путь почти у каждого европейского народа, поражая стойким однообразием основного своего каркаса. Что касается до сказочных фабул, то их странствование изучено наиболее точным образом и повело даже к ряду гипотетических объяснений. Известнейшая фабула о девушке-замарашке, живущей у злой мачехи и потом тихонько от нее, при помощи духа своей родной матери, попадающей на царский праздник, эта фабула («Золушка») встречается, по исследованию Кокса, в 350-ти национальных вариантах. К ним был прибавлен мною в 1916-ом году еще 351-ый вариант, армянский, записанный в собрании Лалаянца и не упомянутый у Кокса.
Кроме трех перечисленных фабулярных групп, имеющих обще-антропологический характер и встречающихся у всех народов на известных ступенях их развития, существуют еще другие группы, более преходящие и местные. Таковы исторические фабулы, представляющие собою позднейшее развитие той части микологических фабул, которая касалась «героев» и передавала событие, более или менее исторически совершившееся. В своем развитии историческая фабула стремится утратить характер какой-бы то ни было произвольности и достичь возможной точности. Это делает поэтому литературные формы, обращающиеся к подобным фабулам, все более прикладными. Наконец, бытовые фабулы, в основе своей тоже древнего происхождения, черпают свои коллизии из различного матерьяла, поставляемого местным обычаем. По существу совершенно безразлично, будет ли этот обычай — сжиганием петуха в жертву, умыканьем невесты, дуэлью за оскорбленную честь или угощеньем избирателей в трактире перед парламентскими выборами, — важно то, что европейский быт так же основан на «обычае», как и быт дикаря, и известная устойчивость его положений ведет к интереснейшим фабулярным комбинациям. Укажу здесь для примера на Пушкина, в особенностях нашего крепостного быта нашедшего остроумнейшую фабулу (возможность покупки мертвых душ и что из этого получится) и указавшего на эту фабулу Гоголю.
Но русская литература, чрезвычайно бедная фабулой, мало дает подобных примеров. В фабулярном построении темы русскому писателю всегда чувствовалось что-то не серьезное, что-то оторачивающее тему, сбивающееся на забаву, на потеху. И огромное поле русского быта, преисполненное необычайных курьезов, почти совершенно не использовано нашей литературой в фабулярном смысле; спокойное бытописание или психология быта, но не фабула, вот типичное русское воплощение темы.
Если мы обратимся к западноевропейской литературе, в частности к царице фабулярного романа, Англии, воспитавшейся на универсальных фабулах (использованных Чосером в его сказках), — то увидим совершенно обратное. Здесь художественное воплощение темы без фабулы показалось бы невыносимо скучным. Здесь ни одна черта быта, способная создать коллизию, не оставлена романистами без внимания. Укажу пример: в английских законах есть закон о наследовании имущества отца старшим сыном (майоратное право). Отсюда ряд всяких возможностей: преступление младшего сына, чтоб получить наследство; незаконнорожденность старшего, скрываемая родителями, чтоб любимый сын не потерял наследства; муки наследника, не имеющего возможности соединиться с любимой девушкой, так как она простого звания, а он наследник майората, и вытекающие из этого перипетии — мнимая смерть, бегство в Америку и т. д. Можно сказать, что ни один из английских романистов не прошел мимо этих коллизий; им отдали дань и Диккенс, и Джордж Эллиот, и Генри Вуд, и Уильки Коллинз, не говоря уже о множестве других, менее известных. Русский читатель романов отлично знает также, какую причудливую серию фабул создал гениальный Коллинз из одной только черты шотландского правового быта («Шотландский брак»).
Само собою разумеется, что бытовая фабула не сможет стать «бродячей», поскольку быт, ее вскормивший, является особенностью исключительно данной нации. Так, не может стать бродячею фабула «Хижины дяди Тома» в странах, где нет и не было рабства. Но классовые формы быта опять показывают нам «бродячий» характер фабулы, ее способность повторяться у разных народов. Так, буржуазия породила особую излюбленную фабулу, целиком построенную на экономических взаимоотношениях и принципе собственности современной нам эпохи, — так называемую детективную фабулу. (См. Детективный роман) Здесь частное лицо претерпевает известный ущерб (чаще всего имущественный). Государство должно его защитить в лице своих учреждений (Скотланд-Ярд, французское полицейское бюро); но сыщики этих учреждений придурковаты и государство оказывается не в состоянии защитить своего гражданина; оно выставляется, в лице своих агентов, всегда в грубо-каррикатурном виде. Тогда появляется частный сыщик (Шерлок Холмс, Лекок, etc.) и блестяще раскрывает тайну. Тут типичны, присущие одинаково разным национальностям, именно классовые черты фабулы: узел завязывается вокруг имущественных комбинаций, государство пасует, «частная конкурренция» оказывается расторопнее и приводит к цели.
В заключение упомяну еще об одной группе фабул, не принадлежащих (но крайней мере явно) ни к одной из вышеописанных. Это — счастливые измышления, зародившиеся совершенно индивидуально, вне быта, истории, сказки, эпоса, мифа, — и ничем не соприкасающиеся с их миром. Я назвала бы такие фабулы лирическими. Они есть, хотя они редки. Особенным эросом подсказываются они своему автору, и когда такие фабулы родятся в счастливые минуты высшего творческого напряжения, — им предстоит не только мировая известность, но и тот-же страннический путь, что сужден перечисленным группам фабул. Иначе говоря, они пускаются в художественное обращение. Я приведу два примера. На заре человечества такая счастливая лирическая фабула блеснула Софоклу в его «Антигоне» — фабула дочерней любви до самозабвонья. Она отобразилась у Шекспира в Корделии. И кто знает, может быть от ее зернышка выросла и побочная ветвь этой фабулы, которую я хочу привести в виде второго моего примера. Речь идет об эпизоде Миньон в Гетевских «Ученических годах Вильгельма Мейстера». Этот эпизод вполне фабулярен; там маленькая девочка в костюме мальчика встречает своего покровителя, спасающего ее от истязателя и привязывается к нему; но она любит его не детской любовью, хотя сама остается еще ребенком. И эта не детская любовь, не встречающая ответа, разбивает ее сердце. Несомненна перекличка этой фабулы с Фенеллой Вальтер Скотта! И так-же несомненно, что Диккенс, хотя отчасти был захвачен музыкой фабулы Миньон, когда создавал свою Нелли в романе «Лавка старьевщика», — а наш Достоевский отозвался на нее еще полнозвучнее в Нелли из «Униженных и оскорбленных» (см. Странствующие сюжеты, Сюжет, Тематика).
М. Шагинян.
комбинаторкомпиллятор. И не скрывает этого. Берет десять чужих книг и выдирает оттуда цитаты. Даже скрепить по-человечески у него мозгов не хватает. Но зато — голова. Полмиллиона туфты и гонорар.Абрамовича.Альфа получилась беспомощная. Ощущение, что автор только начинает свой путь в литературу. Много лишнего. По сути, вся альфа может уместиться в одну фразу: приехали в Зону, нашли библиотеку, и там – книгу. «Потрёпанные», «обветшалые», «побитые коррозией» — мы и так поняли, что герой приехал в брошенную людьми Зону. Хотя, если бы автор Зону видел не в игре Сталкер, а в реальных документальных фильмах, то знал бы, что ничего там особенно не обветшало. Довольно все прилично выглядит. Дома, как дома. Ну, поржавело малость. Деревья там буйно растут, и лоси ходят.
Бета явно поживее стала, динамичнее, сюжет наконец-то стал развиваться. Но понесло его совсем куда-то в сторону. Насколько я понимаю, альфа пыталась написать любовную историю, бета ускакала в шпионские страсти. В общем, получилось, кто в лес, кто по дрова.
2. А2Б4
Вот как щас дам больно за надмозги, так мало не покажется.
3. А3Б6
Тут альфа размахнулась на начало мелодраматического романа. Претензий почти никаких, за исключением очень медленного для мини развития.
Ну бета историю закончила вполне по-бытовому. Встретились, поженились. Чего я не увидел, так соответствия темы. Встретились в библиотеке, и вышли в жизнь. Все-таки хотелось, чтобы и дальше как-то все с книгами было связано.
Неплохо, в общем. Но как-то не затронуло. Начало было довольно многообещающим, а конец получится вполне банальный.
4. А4Б10
Классно получилось. Богато. Оригинально. Что альфа, что бета. Альфа, как мне показалось, обладает лучше стилем, чем бета. Бета вышла попроще. Да и альфа думаю, не хотела, чтобы из её таинственной истории делали стеб и юмор. Но получилось вместе непредсказуемо, интересно и весело. Озорно, с иронией. Мне показалось лишь, что многовато определений, наречий.
5. А5Б2
Альфа меня увлекала. Такая живая, непосредственная. Несколько фраз как-то резануло глаз
Бета вроде бы подхватила неплохо, блеснула своими знаниями литературных героев. А вот финал оказался непонятным. Кто это была Виагра и на фига она приходила выполнять ритуал в эту библиотеку, честно говоря, я так и не понял. Остался в недоумении.
6. А6Б8
Тут альфа тоже грешит смысловыми повторами, которые стоило бете проредить. И развивалась альфа довольно вяло. Поскольку подобный сюжет встречается так часто, что и так понятно, что девочка увидела вход куда-то в иной мир, в Нарнию, в Зазеркалье (на это намекало имя девочки, я думаю). Бета, видимо, решила, если старшеклассницы что-то тащили, то значит, там должно быть что-то ценное. Получилась обычная непримечательная сказка.
7. А7Б3
Ну, тут мастер альфу писал. В таком крошечном объёме сумел создать и мир, и героев. Я даже зачитался поначалу так, что не сразу понял, что эти герои делали и зачем. Так все сочно и образно. Бета получилась тоже неплоха, хотя видно, что стилистически чуть похуже.
Бета вывела красочную, яркую историю, которой было очень-очень тесно в рамках мини. Да еще закончила смертоубийством. Получилось, некоторым образом сумбурно, не в соответствии с размеренным темпом альфы.
8. А8Б1
Тут видимо, бета не знала, что делать с альфой, и перекурочила не только текст альфы, но и самую идею. Я бы сказал, что по Правилам игры это вообще ни в какие ворота не лезет. Насколько я понимаю, альфа пыталась изложить историю о вымирающей интеллигенции, а бета устроила балаган с виртуальным сексом. При этом, за всем этим борделем затерялась идея об уникальной библиотеке, о Пушкине, о связи героев с Пушкином (Наталья Николаевна – аллюзия с женой Пушкина, Сергей Львович – имя-отчество отца Пушкина).
музыкитемы.9. А9Б5
«Аваст Авира, Виндефес Седьмой Микресот, Сиграда Ситем-Волуме-Инорнасиа»
Авторы, я вообще ничего не понял. Если это мантра для НЛП, то получилось замечательно. Если это история, то я не вкурил, кто и чего тут делал. Мой моск сломался на именах. То есть, я понимаю, что это клево, придумать такие имена, но пожалейте читателя, он должен все же удержать все это в голове. А оно же не задерживается.
10. А10Б7
Ужос, ужос, ужос. Бета, если догоню, то точно пришибу.