нажать сюдаС первой строфы идет сбой ритма ( четвертая строка), хочется прочитать: мгновенья счастИя считать
Со второй строфы — сбой логики:
Прикосновения друг к другу,
И забывая обо всем,
Прикосновения с мгновениями — однородные члены предложения? То есть считать мгновения счастья и прикосновения к друг другу? Если да, то зачем прикосновения в отдельном предложении?
Мне очень нравится, как пишет… Хрусталь..., автор молодой, но многобещающий))
одно из последних…А мир огромен, полон цветастых сказок. Смеюсь раскатисто – заяц в дурном хмелю. Спою тебе кошачьим дворовым джазом: я очень, очень много всего люблю.
Люблю, когда пахнут слаще духов чернила, развитые кудри, высохшие духи. Люблю размашистый, четкий шаг Анилина. Люблю, когда поёшь, и слова тихи. Люблю, когда кофе в кружке такой горячий, что жжет изнутри; люблю, когда сладок мед. Пить из-под крана после холодной жвачки, чувствовать, как с глотками всё горло жмет.
Фильмы про зомби, другую дешевую нечисть, моменты в кино, когда дружно смеется зал. Люблю, если день чертой в голове отмечен, люблю стихи, люблю дописать абзац – да так, чтоб ребра тесны для сердца стали, люблю убегать, крутиться на каблуках, люблю дороги. Скелеты люблю из стали, люблю, когда воздух ягодами пропах. И запах сырой листвы, что тревоги полон, что рядом совсем от запаха злых могил… Люблю, когда губы сладки от кока-колы. Люблю забывать и помнить свои долги. Люблю, когда зажигалка нагрелась в пальцах, и больно держать, но пламя горит светлей. Люблю, когда сердце колотится, как у зайца, люблю, когда нервы тонки – как на игле. Ошейники, намордники, шлейки, миски – для всех собак, некупленных в теплый дом… Люблю рассказы о баньши, о василиске. Люблю, когда после лучше, чем было до. Люблю пугать и весело улыбаться, люблю успокаивать, горечь в душе тая. Люблю вытаскивать ножик из-под матраса, услышав грай проклятого воронья.
Люблю лошадей и лужи. Седло и ветер. Люблю пахучие травы, сухой камыш. Люблю шутить, отмахиваться от сплетен, люблю, как поздно ночью скребется мышь. Люблю смотреть в глаза незнакомым кошкам: зрачок – ракета, желтый метеорит. И если книга интереснее, чем обложка. Люблю железо; яшму и лазурит. Люблю сгущенку – капли тягучи, вязки, люблю булавки с острым кривым концом. Люблю скрываться, люблю оставлять без маски тех, кто навек останется подлецом. Люблю похвалу от всех тех, кто мне очень дорог, люблю, когда в воздухе крепко повис табак. Люблю дразнить голубей видом вкусных корок. Люблю, как болит чуть треснувшая губа. Люблю значки, подвески, брелки и феньки, и слизывать крошки, сахар ножом дробя. Люблю, как в панике смотрит мой кот на веник.
Еще цепляющие «стихи-в-строчку» у wolfox. Впрочем, у нее есть и строфами, но и они прекрасны))
Мое любимоев темном бору раскрывает листки морошка, пляшут во мху неприкаянные огни. я, Туу-тикки, слепила из снега лошадь, белую дикую лошадь чужих равнин. лошадь несет в седле ледяную стужу, год к перелому, хвост распушив, бредет. уши — в шапчонку, шарф затяни потуже, окна закрой и дверь закрепи гвоздем.
бей, барабан, не молчи в темной холодной ночи!
в темном бору серебрятся стеклом побеги, стынет дупло, заброшенное, ничье. снег — он всегда и везде остается снегом, даже когда парит и бежит ручьем. зреет шиповник, в норе барсуки уснули, птицы о зернах с бельчатами говорят. даже у тех, кто родился в разгар июля, в сердце есть капля застывшего января.
бей, барабан, собирай всех у ночного костра!
снег распирает сосуды до зябкой дрожи, красит в голубизну изнутри глаза. я, Туу-тикки, слепила из снега лошадь, лошадь ускачет в буран, не придет назад. в предках у каждого были печные тролли, кто-то, шуршащий под столиком по утрам; так что шагай через вьюгу — она не тронет, ближе к долине увидишь огни костра.
Еще один «строчный» автор, от стихов которого сердце замирает, — capsolo
(Наталья Полянская)
Скрытый текстЕсли бы я не умел создавать чудес, я бы, наверное, скоро бродягой стал; но — вот к избушке бегают через лес — сто восемнадцать троп, двадцать три моста, скалы высокие, елки везде торчат, только гостей моих не остановить: каждое утро приходят, стоят, молчат, ждут. И в глазах тоска и клочок любви.
Дело такое: в волшебной моей печи можно за раз испечь миллион чудес; каждый, кто под окном у меня молчит, знает, что он не зря бежал через лес. Знает, что не напрасен был волчий вой, мертвые тропы, лиственный звездопад. Он не с пустыми руками уйдет домой. Он будет счастлив, весел, свободен, рад.
Вот я, открыв заслонку в моей печи, противень с чудесами несу на свет. Каждый, кто у порога сейчас молчит, трогает пальцем, чтобы забрать себе, — и, улыбаясь так, что сияет день, нежно берет в ладони смешной комок. Чудо трепещет, тычет ему везде. Новый счастливец быстро идет домой.
Так повторяется долго и день за днем. Люди приходят и снова уходят прочь, печка вздыхает, смеется мой старый дом, я понимаю, что многим могу помочь. Только ночами тускло и нелегко, нету покоя даже в глубоком сне. Дело не в том, что я живу далеко. Дело все в том, что печка не дарит мне.
Этому, с волосами, как мед и пыль, этой, с глазами яркими, как ручей; детям и взрослым, кто не сошел с тропы, тем, кто найдет мой дом даже в темноте. Печка пыхтит, выпекая им чудеса, я же дарю их радостно и легко — перья для крыльев, зернышки на весах, свежее волшебное молоко. Ночью лежу и думаю — вот бы раз пекарю чудо печка преподнесла!
Печка таращит в сумрак бездонный глаз, теплый огонь на поленьях ленив и слаб.
Ночью однажды я понимаю: да, я не могу так больше, устал, сгорел; чуда из печки не будет мне никогда. Значит, пора уйти по ручьям к заре. Значит, бродягой быть, а не жить в глуши, пусть мне дороги стелются и поют. Может, однажды я в ледяной тиши тоже найду избушку, где раздают…
Горько смеюсь, собираю котомку, жду. Ночь, непомерно жаркая, словно юг, кажет в окошко утреннюю звезду.
Я выхожу на порог.
И стою, стою…
Все мы стоим — я и те, кто ходил ко мне, я не могу понять, сколько их пришло. Но — в предрассветных сумерках, как в огне, мягко струится палевое тепло: каждый в ладонях держит цветной комок — кто-то поменьше, кто-то большой совсем. Это не те чудеса, что я дать им смог. Это они придумали. Сами. Все.
Молча подходят, молча — в лодчонках рук теплое копошится, искрит слегка.
Я осторожно, нежно его беру.
Первое чудо смеется в моих руках.
Мне нравится такой стиль написания… для меня он мягче читается, что ли, строки не так «рубятся», как в строфах, текст похож на рассказ. Причем нравятся стихи «формата А4» не слишком большого объема — в 3-4 абзаца.
Из предложенных по душе второе, но, думаю, будь оно написано строфами, нравилось бы точно так же))
Со второй строфы — сбой логики:
И забывая обо всем,
И в первом предложении «подчинятЬся»
Люблю, когда пахнут слаще духов чернила, развитые кудри, высохшие духи. Люблю размашистый, четкий шаг Анилина. Люблю, когда поёшь, и слова тихи. Люблю, когда кофе в кружке такой горячий, что жжет изнутри; люблю, когда сладок мед. Пить из-под крана после холодной жвачки, чувствовать, как с глотками всё горло жмет.
Фильмы про зомби, другую дешевую нечисть, моменты в кино, когда дружно смеется зал. Люблю, если день чертой в голове отмечен, люблю стихи, люблю дописать абзац – да так, чтоб ребра тесны для сердца стали, люблю убегать, крутиться на каблуках, люблю дороги. Скелеты люблю из стали, люблю, когда воздух ягодами пропах. И запах сырой листвы, что тревоги полон, что рядом совсем от запаха злых могил… Люблю, когда губы сладки от кока-колы. Люблю забывать и помнить свои долги. Люблю, когда зажигалка нагрелась в пальцах, и больно держать, но пламя горит светлей. Люблю, когда сердце колотится, как у зайца, люблю, когда нервы тонки – как на игле. Ошейники, намордники, шлейки, миски – для всех собак, некупленных в теплый дом… Люблю рассказы о баньши, о василиске. Люблю, когда после лучше, чем было до. Люблю пугать и весело улыбаться, люблю успокаивать, горечь в душе тая. Люблю вытаскивать ножик из-под матраса, услышав грай проклятого воронья.
Люблю лошадей и лужи. Седло и ветер. Люблю пахучие травы, сухой камыш. Люблю шутить, отмахиваться от сплетен, люблю, как поздно ночью скребется мышь. Люблю смотреть в глаза незнакомым кошкам: зрачок – ракета, желтый метеорит. И если книга интереснее, чем обложка. Люблю железо; яшму и лазурит. Люблю сгущенку – капли тягучи, вязки, люблю булавки с острым кривым концом. Люблю скрываться, люблю оставлять без маски тех, кто навек останется подлецом. Люблю похвалу от всех тех, кто мне очень дорог, люблю, когда в воздухе крепко повис табак. Люблю дразнить голубей видом вкусных корок. Люблю, как болит чуть треснувшая губа. Люблю значки, подвески, брелки и феньки, и слизывать крошки, сахар ножом дробя. Люблю, как в панике смотрит мой кот на веник.
Но самое главное, что я люблю – тебя.
© … Хрусталь...
бей, барабан, не молчи в темной холодной ночи!
в темном бору серебрятся стеклом побеги, стынет дупло, заброшенное, ничье. снег — он всегда и везде остается снегом, даже когда парит и бежит ручьем. зреет шиповник, в норе барсуки уснули, птицы о зернах с бельчатами говорят. даже у тех, кто родился в разгар июля, в сердце есть капля застывшего января.
бей, барабан, собирай всех у ночного костра!
снег распирает сосуды до зябкой дрожи, красит в голубизну изнутри глаза. я, Туу-тикки, слепила из снега лошадь, лошадь ускачет в буран, не придет назад. в предках у каждого были печные тролли, кто-то, шуршащий под столиком по утрам; так что шагай через вьюгу — она не тронет, ближе к долине увидишь огни костра.
бей, барабан, веселей, веток в огонь не жалей!
что за создания — крылья, хвосты и рожки? зимние тайны знает зима одна. где-то во мраке белая мчится лошадь, песня на хоровод собирает нас. лапы к теплу, шарманки, снежки, заклятья. мох в волосах, взгляд странен и клык остер.
летом ты все забудешь.
так надо, братик.
ну а пока — пусть зимний горит костер.
© wolfox
Дело такое: в волшебной моей печи можно за раз испечь миллион чудес; каждый, кто под окном у меня молчит, знает, что он не зря бежал через лес. Знает, что не напрасен был волчий вой, мертвые тропы, лиственный звездопад. Он не с пустыми руками уйдет домой. Он будет счастлив, весел, свободен, рад.
Вот я, открыв заслонку в моей печи, противень с чудесами несу на свет. Каждый, кто у порога сейчас молчит, трогает пальцем, чтобы забрать себе, — и, улыбаясь так, что сияет день, нежно берет в ладони смешной комок. Чудо трепещет, тычет ему везде. Новый счастливец быстро идет домой.
Так повторяется долго и день за днем. Люди приходят и снова уходят прочь, печка вздыхает, смеется мой старый дом, я понимаю, что многим могу помочь. Только ночами тускло и нелегко, нету покоя даже в глубоком сне. Дело не в том, что я живу далеко. Дело все в том, что печка не дарит мне.
Этому, с волосами, как мед и пыль, этой, с глазами яркими, как ручей; детям и взрослым, кто не сошел с тропы, тем, кто найдет мой дом даже в темноте. Печка пыхтит, выпекая им чудеса, я же дарю их радостно и легко — перья для крыльев, зернышки на весах, свежее волшебное молоко. Ночью лежу и думаю — вот бы раз пекарю чудо печка преподнесла!
Печка таращит в сумрак бездонный глаз, теплый огонь на поленьях ленив и слаб.
Ночью однажды я понимаю: да, я не могу так больше, устал, сгорел; чуда из печки не будет мне никогда. Значит, пора уйти по ручьям к заре. Значит, бродягой быть, а не жить в глуши, пусть мне дороги стелются и поют. Может, однажды я в ледяной тиши тоже найду избушку, где раздают…
Горько смеюсь, собираю котомку, жду. Ночь, непомерно жаркая, словно юг, кажет в окошко утреннюю звезду.
Я выхожу на порог.
И стою, стою…
Все мы стоим — я и те, кто ходил ко мне, я не могу понять, сколько их пришло. Но — в предрассветных сумерках, как в огне, мягко струится палевое тепло: каждый в ладонях держит цветной комок — кто-то поменьше, кто-то большой совсем. Это не те чудеса, что я дать им смог. Это они придумали. Сами. Все.
Молча подходят, молча — в лодчонках рук теплое копошится, искрит слегка.
Я осторожно, нежно его беру.
Первое чудо смеется в моих руках.