Мне очень нравится, как пишет… Хрусталь..., автор молодой, но многобещающий))
одно из последних…А мир огромен, полон цветастых сказок. Смеюсь раскатисто – заяц в дурном хмелю. Спою тебе кошачьим дворовым джазом: я очень, очень много всего люблю.
Люблю, когда пахнут слаще духов чернила, развитые кудри, высохшие духи. Люблю размашистый, четкий шаг Анилина. Люблю, когда поёшь, и слова тихи. Люблю, когда кофе в кружке такой горячий, что жжет изнутри; люблю, когда сладок мед. Пить из-под крана после холодной жвачки, чувствовать, как с глотками всё горло жмет.
Фильмы про зомби, другую дешевую нечисть, моменты в кино, когда дружно смеется зал. Люблю, если день чертой в голове отмечен, люблю стихи, люблю дописать абзац – да так, чтоб ребра тесны для сердца стали, люблю убегать, крутиться на каблуках, люблю дороги. Скелеты люблю из стали, люблю, когда воздух ягодами пропах. И запах сырой листвы, что тревоги полон, что рядом совсем от запаха злых могил… Люблю, когда губы сладки от кока-колы. Люблю забывать и помнить свои долги. Люблю, когда зажигалка нагрелась в пальцах, и больно держать, но пламя горит светлей. Люблю, когда сердце колотится, как у зайца, люблю, когда нервы тонки – как на игле. Ошейники, намордники, шлейки, миски – для всех собак, некупленных в теплый дом… Люблю рассказы о баньши, о василиске. Люблю, когда после лучше, чем было до. Люблю пугать и весело улыбаться, люблю успокаивать, горечь в душе тая. Люблю вытаскивать ножик из-под матраса, услышав грай проклятого воронья.
Люблю лошадей и лужи. Седло и ветер. Люблю пахучие травы, сухой камыш. Люблю шутить, отмахиваться от сплетен, люблю, как поздно ночью скребется мышь. Люблю смотреть в глаза незнакомым кошкам: зрачок – ракета, желтый метеорит. И если книга интереснее, чем обложка. Люблю железо; яшму и лазурит. Люблю сгущенку – капли тягучи, вязки, люблю булавки с острым кривым концом. Люблю скрываться, люблю оставлять без маски тех, кто навек останется подлецом. Люблю похвалу от всех тех, кто мне очень дорог, люблю, когда в воздухе крепко повис табак. Люблю дразнить голубей видом вкусных корок. Люблю, как болит чуть треснувшая губа. Люблю значки, подвески, брелки и феньки, и слизывать крошки, сахар ножом дробя. Люблю, как в панике смотрит мой кот на веник.
Еще цепляющие «стихи-в-строчку» у wolfox. Впрочем, у нее есть и строфами, но и они прекрасны))
Мое любимоев темном бору раскрывает листки морошка, пляшут во мху неприкаянные огни. я, Туу-тикки, слепила из снега лошадь, белую дикую лошадь чужих равнин. лошадь несет в седле ледяную стужу, год к перелому, хвост распушив, бредет. уши — в шапчонку, шарф затяни потуже, окна закрой и дверь закрепи гвоздем.
бей, барабан, не молчи в темной холодной ночи!
в темном бору серебрятся стеклом побеги, стынет дупло, заброшенное, ничье. снег — он всегда и везде остается снегом, даже когда парит и бежит ручьем. зреет шиповник, в норе барсуки уснули, птицы о зернах с бельчатами говорят. даже у тех, кто родился в разгар июля, в сердце есть капля застывшего января.
бей, барабан, собирай всех у ночного костра!
снег распирает сосуды до зябкой дрожи, красит в голубизну изнутри глаза. я, Туу-тикки, слепила из снега лошадь, лошадь ускачет в буран, не придет назад. в предках у каждого были печные тролли, кто-то, шуршащий под столиком по утрам; так что шагай через вьюгу — она не тронет, ближе к долине увидишь огни костра.
Еще один «строчный» автор, от стихов которого сердце замирает, — capsolo
(Наталья Полянская)
Скрытый текстЕсли бы я не умел создавать чудес, я бы, наверное, скоро бродягой стал; но — вот к избушке бегают через лес — сто восемнадцать троп, двадцать три моста, скалы высокие, елки везде торчат, только гостей моих не остановить: каждое утро приходят, стоят, молчат, ждут. И в глазах тоска и клочок любви.
Дело такое: в волшебной моей печи можно за раз испечь миллион чудес; каждый, кто под окном у меня молчит, знает, что он не зря бежал через лес. Знает, что не напрасен был волчий вой, мертвые тропы, лиственный звездопад. Он не с пустыми руками уйдет домой. Он будет счастлив, весел, свободен, рад.
Вот я, открыв заслонку в моей печи, противень с чудесами несу на свет. Каждый, кто у порога сейчас молчит, трогает пальцем, чтобы забрать себе, — и, улыбаясь так, что сияет день, нежно берет в ладони смешной комок. Чудо трепещет, тычет ему везде. Новый счастливец быстро идет домой.
Так повторяется долго и день за днем. Люди приходят и снова уходят прочь, печка вздыхает, смеется мой старый дом, я понимаю, что многим могу помочь. Только ночами тускло и нелегко, нету покоя даже в глубоком сне. Дело не в том, что я живу далеко. Дело все в том, что печка не дарит мне.
Этому, с волосами, как мед и пыль, этой, с глазами яркими, как ручей; детям и взрослым, кто не сошел с тропы, тем, кто найдет мой дом даже в темноте. Печка пыхтит, выпекая им чудеса, я же дарю их радостно и легко — перья для крыльев, зернышки на весах, свежее волшебное молоко. Ночью лежу и думаю — вот бы раз пекарю чудо печка преподнесла!
Печка таращит в сумрак бездонный глаз, теплый огонь на поленьях ленив и слаб.
Ночью однажды я понимаю: да, я не могу так больше, устал, сгорел; чуда из печки не будет мне никогда. Значит, пора уйти по ручьям к заре. Значит, бродягой быть, а не жить в глуши, пусть мне дороги стелются и поют. Может, однажды я в ледяной тиши тоже найду избушку, где раздают…
Горько смеюсь, собираю котомку, жду. Ночь, непомерно жаркая, словно юг, кажет в окошко утреннюю звезду.
Я выхожу на порог.
И стою, стою…
Все мы стоим — я и те, кто ходил ко мне, я не могу понять, сколько их пришло. Но — в предрассветных сумерках, как в огне, мягко струится палевое тепло: каждый в ладонях держит цветной комок — кто-то поменьше, кто-то большой совсем. Это не те чудеса, что я дать им смог. Это они придумали. Сами. Все.
Молча подходят, молча — в лодчонках рук теплое копошится, искрит слегка.
Я осторожно, нежно его беру.
Первое чудо смеется в моих руках.
Мне нравится такой стиль написания… для меня он мягче читается, что ли, строки не так «рубятся», как в строфах, текст похож на рассказ. Причем нравятся стихи «формата А4» не слишком большого объема — в 3-4 абзаца.
Из предложенных по душе второе, но, думаю, будь оно написано строфами, нравилось бы точно так же))
Люблю, когда пахнут слаще духов чернила, развитые кудри, высохшие духи. Люблю размашистый, четкий шаг Анилина. Люблю, когда поёшь, и слова тихи. Люблю, когда кофе в кружке такой горячий, что жжет изнутри; люблю, когда сладок мед. Пить из-под крана после холодной жвачки, чувствовать, как с глотками всё горло жмет.
Фильмы про зомби, другую дешевую нечисть, моменты в кино, когда дружно смеется зал. Люблю, если день чертой в голове отмечен, люблю стихи, люблю дописать абзац – да так, чтоб ребра тесны для сердца стали, люблю убегать, крутиться на каблуках, люблю дороги. Скелеты люблю из стали, люблю, когда воздух ягодами пропах. И запах сырой листвы, что тревоги полон, что рядом совсем от запаха злых могил… Люблю, когда губы сладки от кока-колы. Люблю забывать и помнить свои долги. Люблю, когда зажигалка нагрелась в пальцах, и больно держать, но пламя горит светлей. Люблю, когда сердце колотится, как у зайца, люблю, когда нервы тонки – как на игле. Ошейники, намордники, шлейки, миски – для всех собак, некупленных в теплый дом… Люблю рассказы о баньши, о василиске. Люблю, когда после лучше, чем было до. Люблю пугать и весело улыбаться, люблю успокаивать, горечь в душе тая. Люблю вытаскивать ножик из-под матраса, услышав грай проклятого воронья.
Люблю лошадей и лужи. Седло и ветер. Люблю пахучие травы, сухой камыш. Люблю шутить, отмахиваться от сплетен, люблю, как поздно ночью скребется мышь. Люблю смотреть в глаза незнакомым кошкам: зрачок – ракета, желтый метеорит. И если книга интереснее, чем обложка. Люблю железо; яшму и лазурит. Люблю сгущенку – капли тягучи, вязки, люблю булавки с острым кривым концом. Люблю скрываться, люблю оставлять без маски тех, кто навек останется подлецом. Люблю похвалу от всех тех, кто мне очень дорог, люблю, когда в воздухе крепко повис табак. Люблю дразнить голубей видом вкусных корок. Люблю, как болит чуть треснувшая губа. Люблю значки, подвески, брелки и феньки, и слизывать крошки, сахар ножом дробя. Люблю, как в панике смотрит мой кот на веник.
Но самое главное, что я люблю – тебя.
© … Хрусталь...
бей, барабан, не молчи в темной холодной ночи!
в темном бору серебрятся стеклом побеги, стынет дупло, заброшенное, ничье. снег — он всегда и везде остается снегом, даже когда парит и бежит ручьем. зреет шиповник, в норе барсуки уснули, птицы о зернах с бельчатами говорят. даже у тех, кто родился в разгар июля, в сердце есть капля застывшего января.
бей, барабан, собирай всех у ночного костра!
снег распирает сосуды до зябкой дрожи, красит в голубизну изнутри глаза. я, Туу-тикки, слепила из снега лошадь, лошадь ускачет в буран, не придет назад. в предках у каждого были печные тролли, кто-то, шуршащий под столиком по утрам; так что шагай через вьюгу — она не тронет, ближе к долине увидишь огни костра.
бей, барабан, веселей, веток в огонь не жалей!
что за создания — крылья, хвосты и рожки? зимние тайны знает зима одна. где-то во мраке белая мчится лошадь, песня на хоровод собирает нас. лапы к теплу, шарманки, снежки, заклятья. мох в волосах, взгляд странен и клык остер.
летом ты все забудешь.
так надо, братик.
ну а пока — пусть зимний горит костер.
© wolfox
Дело такое: в волшебной моей печи можно за раз испечь миллион чудес; каждый, кто под окном у меня молчит, знает, что он не зря бежал через лес. Знает, что не напрасен был волчий вой, мертвые тропы, лиственный звездопад. Он не с пустыми руками уйдет домой. Он будет счастлив, весел, свободен, рад.
Вот я, открыв заслонку в моей печи, противень с чудесами несу на свет. Каждый, кто у порога сейчас молчит, трогает пальцем, чтобы забрать себе, — и, улыбаясь так, что сияет день, нежно берет в ладони смешной комок. Чудо трепещет, тычет ему везде. Новый счастливец быстро идет домой.
Так повторяется долго и день за днем. Люди приходят и снова уходят прочь, печка вздыхает, смеется мой старый дом, я понимаю, что многим могу помочь. Только ночами тускло и нелегко, нету покоя даже в глубоком сне. Дело не в том, что я живу далеко. Дело все в том, что печка не дарит мне.
Этому, с волосами, как мед и пыль, этой, с глазами яркими, как ручей; детям и взрослым, кто не сошел с тропы, тем, кто найдет мой дом даже в темноте. Печка пыхтит, выпекая им чудеса, я же дарю их радостно и легко — перья для крыльев, зернышки на весах, свежее волшебное молоко. Ночью лежу и думаю — вот бы раз пекарю чудо печка преподнесла!
Печка таращит в сумрак бездонный глаз, теплый огонь на поленьях ленив и слаб.
Ночью однажды я понимаю: да, я не могу так больше, устал, сгорел; чуда из печки не будет мне никогда. Значит, пора уйти по ручьям к заре. Значит, бродягой быть, а не жить в глуши, пусть мне дороги стелются и поют. Может, однажды я в ледяной тиши тоже найду избушку, где раздают…
Горько смеюсь, собираю котомку, жду. Ночь, непомерно жаркая, словно юг, кажет в окошко утреннюю звезду.
Я выхожу на порог.
И стою, стою…
Все мы стоим — я и те, кто ходил ко мне, я не могу понять, сколько их пришло. Но — в предрассветных сумерках, как в огне, мягко струится палевое тепло: каждый в ладонях держит цветной комок — кто-то поменьше, кто-то большой совсем. Это не те чудеса, что я дать им смог. Это они придумали. Сами. Все.
Молча подходят, молча — в лодчонках рук теплое копошится, искрит слегка.
Я осторожно, нежно его беру.
Первое чудо смеется в моих руках.