может потому чтоМилосердие умерло. Не важно, само ли, отмерев, как старая кожа, и осыпавшись перхотью на стильный, строгий костюм бытия, или мы его прибили, разочаровавшись в процессе совместного существования. Слишком уж оно было… Да, слишком. Мешало выражать себя. Для этого ведь надо не только делать подарки, но и раздавать зуботычины; и те, и другие могут принимать очень разную форму.
Критика, например. Правильная критика — это подарок. Неправильная — удар. «Меня раздолбали о стену и еще сверху потоптались» — это даже звучит жутко, и не знаю, кому такое может казаться правильным. Почему сейчас модно возить человека лицом о стену и отчего это зовется жесткой критикой? Впрочем, спорю только с первым, зная: так — действительно жестко.
И бесполезно, по крайней мере, для таких, как я. Ах нет, во мне нет ничего особенного. Как и все, я прямо отвечаю на прямые вопросы. «Ты хочешь критики?». Очень хочу. «Любишь похвалы?». Несомненно. Но от них, как и от побрякушки-медальки, повешенной другими или лично тобой, никакой пользы, лишь сиюминутное удовольствие и сладковато-гнилостное чувство гордыни. «Критика это добро?». Безо всякого сомнения. Даже ИМХО, высказанное открыто и без эмоций. Потому что в «Автор, ты дурак!» — я замечу только последнее слово. И после этого все остальное стану видеть через его призму. Потому что меня уже оскорбили, искренне считая, что говорят правду в лицо и тем оказывают мне одолжение. Потому что я не могу верить такому человеку и работать с его словами, как с полезным материалом. Слова идут в душу. Надо ли лить туда кислоту? И да, здесь, как и во многом, главные слова – «я не могу».
Обязан ли кто-то возиться со мной, подбирая слова помягче? Нет, если только это не заложено в нем или он сам этого не хочет. И все. Я сама это признаю и выдаю индульгенцию «жесткой критике», которая вовсе не критика, а современный способ самовыражения.
Итак, милосердие умерло. Закопаем его поглубже и поплачем на могилке – когда-нибудь, лет через ндцать, когда перерастем жестокость во имя самовыражения. Когда наша огрубевшая кожа станет тоньше. Когда захочется доброты, и мы сами начнем щедро раздавать ее большими порциями всем и каждому. И ждать того же самого в ответ, потому что человеку не чуждо и это. Совсем не чуждо.
ну ЭТИ — они не критики. Максимум — критиканы. А чаще всего товарищи, поднимающие свое мнение о себе за счет оплевывания авторов. Видны за две мили. И все на один характер и с одними привычками, то есть убого-предсказуемые.
И конечно, просящего услышали, ведь так всегда и бывает. Даже не важно, что услышал, бог, полубог, или другие люди. Жоан почувствовал, как что-то изменилось. Он верил достаточно сильно, чтобы не разбираться дотошно в том, какой именно дар он получил, а поверить — это именно то, что он просил. Поэтому он тотчас же пошел на стену и крикнул пиратам… Была ночь и все или почти все спали, но крик их разбудил, чем, признаться, пираты были очень недовольны.
— Немедленно уходите прочь! Этот замок под моей защитой!
Те, кто проснулись, были страшно злы. Им не очень-то удавалось выспаться в бурной морской жизни, и вот на земле тоже спать не давали.
— Ну и что ты сделаешь, если не уйдем? — спросили те, кто был менее зол, пока более злые искали слова, чтоб выразить свою злость.
— Сделаю так, чтоб вы ушли, — сказал Жоан.
— Ну началось… — проворчали пираты. — Иди уже спать, утром поговорим об условиях сдачи.
Жоан не хотел спать, он собирался спасти замок.
Поэтому он он спустился со стены и подождал, пока пираты заснут. То есть он конечно не ждал, а собирал по всему замку, у знахарей и травников, запасы «кошачьей травы». В ту ночь был сильный ветер и ничего не стояло разбросать травы по всему пространству за стенами, не покидая замка. У живой травы был сильный запах, а сухая начинала пахнуть еще сильнее, когда на нее попадала вода. Ночная роса выпала как раз вовремя… А потом оставалось только открыть крошечную дверцу и выпустить за стены уже собравшихся перед нею кошек, мяукающих, возбужденно скачущих, со светящимися в темноте глазами.
… Словом, пиратам не удалось в эту ночь и две следующие выспаться или просто поспать. И земля и они сами успели хорошо пропитаться запахом «кошачьей травы» и вызывали дикий восторг у кошек. А кошки — это такие удивительные существа, которые никогда не отступают и всегда точно знают, чего хотят.
Это вообще интересно, как в наше время «мэссинджеров» и напрочь забытого эпистолярного искусства, появляется мысль писать письма. Словно откуда-то из другой жизни…
Критика, например. Правильная критика — это подарок. Неправильная — удар. «Меня раздолбали о стену и еще сверху потоптались» — это даже звучит жутко, и не знаю, кому такое может казаться правильным. Почему сейчас модно возить человека лицом о стену и отчего это зовется жесткой критикой? Впрочем, спорю только с первым, зная: так — действительно жестко.
И бесполезно, по крайней мере, для таких, как я. Ах нет, во мне нет ничего особенного. Как и все, я прямо отвечаю на прямые вопросы. «Ты хочешь критики?». Очень хочу. «Любишь похвалы?». Несомненно. Но от них, как и от побрякушки-медальки, повешенной другими или лично тобой, никакой пользы, лишь сиюминутное удовольствие и сладковато-гнилостное чувство гордыни. «Критика это добро?». Безо всякого сомнения. Даже ИМХО, высказанное открыто и без эмоций. Потому что в «Автор, ты дурак!» — я замечу только последнее слово. И после этого все остальное стану видеть через его призму. Потому что меня уже оскорбили, искренне считая, что говорят правду в лицо и тем оказывают мне одолжение. Потому что я не могу верить такому человеку и работать с его словами, как с полезным материалом. Слова идут в душу. Надо ли лить туда кислоту? И да, здесь, как и во многом, главные слова – «я не могу».
Обязан ли кто-то возиться со мной, подбирая слова помягче? Нет, если только это не заложено в нем или он сам этого не хочет. И все. Я сама это признаю и выдаю индульгенцию «жесткой критике», которая вовсе не критика, а современный способ самовыражения.
Итак, милосердие умерло. Закопаем его поглубже и поплачем на могилке – когда-нибудь, лет через ндцать, когда перерастем жестокость во имя самовыражения. Когда наша огрубевшая кожа станет тоньше. Когда захочется доброты, и мы сами начнем щедро раздавать ее большими порциями всем и каждому. И ждать того же самого в ответ, потому что человеку не чуждо и это. Совсем не чуждо.