Ночной лес освежал прохладой разгоряченное бегом лицо, щекоча ноздри запахом пряной листвы. Вламываясь всем телом в густые кусты и прикрываясь руками от хлёстких веток, Лейтон улыбался. Ему нравился этот забег сквозь ночной лес.

На небе ярко светили две луны мира Отор. Сквозь густую листву этот свет пробивался редкими, а порой целыми скоплениями лучиков. Всё зависело от густоты растущих деревьев. В этих лучах кружились местные насекомые. Они обладали странным свойством, впитывая лунный свет, отлетая в темноту, светились какое-то время сами. Красота этого ночного леса, завораживала.

Вывалившись из очередных кустов на маленькую поляну, Лейтон остановил бег. Он оглянулся и прислушался…

Где-то не так далеко позади, хрустели ветки и слышались резкие возмущённые крики его преследователей. Им тоже, идя по следу, приходилось проламываться сквозь кусты. А Лейтон зачастую выбирал самые колючие из тех, что попадались ему на пути…

В целом, он их достаточно погонял по ночному лесу, можно разобраться с этой глупой погоней на этой поляне.

Лес пел множеством голосов. Голосом ветра, шуршащего листьями, бьющего ветками о ветку и заставляющего их время от времени поскрипывать. Голосом шуршащих и попискивающих время от времени полевых зверьков. Звонким голосом множества кружащих на поляне насекомых, танцующих в свете двух лун. Ночной лес, кружа голову запахами полевых цветов, чистым и чуть резким запахом зелени, от сорванных бегом листьев, создавал атмосферу праздничного действа…

Солнце стояло высоко и слепило глаза, но над отрядом, ползущем по северной дороге, уже можно было различить частый лес копий и знамен. Ричард, герцог земель, заключенных между Саут-ривер и Килвордским лесом, дал знак следовать навстречу небольшому войску. Герцогу скоро исполнялось пятьдесят, но в седле он держался так же крепко, как в двадцать, а голова его еще не поседела и наполовину. Герб, вышитый на высоко поднятом знамени, изображал медвежью голову с ощерившейся пастью, что как нельзя лучше подходило его характеру. Заскрипел свежий, нетронутый снег, и шелковое полотно, без ветра ровно свисавшее с перекладины, заколыхалось в такт рыси лошади знаменосца.

Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась однообразная, покрытая снегом равнина, но на юго–западе – герцог мог поклясться, что уже видит их – в небе дрожали струйки дыма от очагов Керка, небольшого селения в половине дня пути от Лондона.

«И мы уже могли быть там», — досадливо подумал он, пуская коня в галоп. Немного замешкавшись, молодой знаменосец устремился следом. Ричард промолчал, но недовольно рыкнул про себя: он не любил рисоваться. «Пусть Господь проклянет этот день и эту зиму! Проклятый французский недотепа!» Герцог получил послание короля несколько дней назад и тут же отправился в путь. Теперь ему не терпелось побыстрее разобраться в этом деле.

Убрав руку с горячего теплообменника, маг протер платком вспотевшую в душной кабине шею, останавливаясь в предместье города N. Междугородний маршрут заканчивался там, где бока каньона уходили круто вверх, бросая благостную тень на остывающие автобусы и их водителей, коротавших обеденное время на летней площадке потрепанного за годы бара. На стоянке витал крепкий запах масла и дорожной пыли, взбитой каблуками смуглой официантки, разносящей стаканы с кислым морсом. Лето только вступало в свои права, но солнце уже успело раскалить каменное полотно дороги и подрумянить растущие на околице черешни.

Шагая вверх по обочине, обгоняемый спешащими в город автобусами, Приезжий не переставал удивляться тому, как сильно переменился город за последние шесть лет. Спины пятиэтажных зданий жались едва ли не к самому обрыву, спускались по склону, сгоняя к полям ораву низкорослых домов тех, кому удалось отстоять право на свой собственный сад. Доносящиеся со дворов, перебивающие друг друга голоса радио разносили по округе дух индустриальной революций, поднимающийся ввысь вместе с клетчатым дирижаблем, туда, где плыли темные дымы, выдыхаемые металлургическим комбинатом южнее города N.

Ночь тем временем шла на убыль, начало светать, но местами ещё клубился предрассветный туман. Макс коснулся борта, чувствуя под рукой влажное шероховатое дерево, потянул плотный воздух, вдыхая запах соли, водорослей и едва различимый дух смоляной пропитки корпуса.

Было очень тихо, и корабль осторожно скользил по воде. Промокшие от солёной воды канаты покрылись коркой и огрубели на прохладном ветру. Макс забрался на грот-ванты и остался сидеть прямо на них, с напряжением глядя на тёмную и непрозрачную поверхность моря. Не кричали чайки, не гомонили полусонные матросы, и почти не плескалась вода — так плавно шёл корабль, разрезая носом волнистую гладь.

С марса раздалось чьё-то гундосое пение про жарких девушек. Макс хмыкнул и поёжился. Он бы сейчас многое отдал, чтобы быстрее вернуться в солнечную столицу… и не только потому, что там было на порядок теплее.

От лёгкого качка Макс обхватил ванты покрепче, вплетая руку до локтя в тугие снасти. На миг показалось, что ветер донёс до него запах свежеобжаренного кофе и горячего хлеба, который готовили слуги по утрам. И ощущение было таким ярким, что от голода заурчало в животе. А какое они делали жаркое из индейки…

Но вот над холодной гладью наконец разлился лёгкий румянец, и белёсое солнце сверкнуло первым лучом прямо в глаза. Макс сощурился. Растеклись по палубе клетчатые тени от вант, расходились и истончались облака. Менялся ветер. И начиналась работа. И это лучше, чем снова вспоминать прошлое.

Дворец Правосудия – одно из старейших зданий города – сиял мрамором и казался воздушным, словно взлетающим; но здесь, внизу, наоборот, сразу представлялось, как вся масса здания вместе с колоннами, скульптурами и витражами, давит на обомшелые древние перекрытия. В коридоре было сыро и душно, потолок едва ли не прижимал к земле голову, а светильник на горном масле выхватывал из темноты лишь самого охранника да клок боковой стены, прокопченной и местами заплесневелой. Но за поворотом стены раздались в стороны, открывая длинный ряд из нескольких десятков камер, каждая выходила в коридор прозрачной стеной-окном. Окна эти, обрамленные металлом, сияющим, как после полировки, казались чужеродными на фоне изъеденной временем кирпичной кладки. Жуткая, мрачная красота. Недаром казематы Дворца Правосудия в народе прозвали чертогами дна.

На стене напротив чадили такие же светильники, как тот, что принес с собой охранник. Их света едва хватало, чтобы разглядеть узников. Большинство и правда попали сюда с самого дна, но были и те, что казались приличными, даже небедными горожанами. Среди них – даже знать… впрочем, какое дело было Эрику до всех этих бедолаг? Разве что отвлечь мысли от предстоящей встречи.

Стражник подошел к одной из камер и щелкнул замком. Половина стеклянной стены отъехала в сторону.

— Ты? Вот уж кого не ожидал, — послышалось изнутри. — Что ж, раз пришел – садись. В ногах правды нет.

В комнате для допросов было душно. Старая система кондиционирования не спасала от привычного для любого полицейского участка «букета ароматов» — пота, табака, алкоголя, растворимого кофе и дешевых лосьонов после бритья. Сегодня в него вплелась новая нотка — запах гари, исходящий от задержанного.

— Итак, — неторопливо, словно допрос только начался, а не длился уже несколько часов, произнесла старший следователь Кей Бедридант. — Расскажи все еще раз, Лайнел.

— Я уже дважды рассказал. У тебя нет никакого права меня здесь держать.

Лампочка под потолком мигала и потрескивала. Задержанный время от времени поглядывал вверх и демонстративно потирал то один, то другой висок, но Кей делала вид, что ничего не замечает, разглядывая его.

Это был молодой мужчина — высокий, худощавый, с резкими чертами лица и темными глазами. Волосы, по нелепой молодежной моде коротко остриженные на висках, открывали уши. Длинная всклокоченная челка то и дело спадала на глаза, и он отбрасывал ее, с каждым разом все больше размазывая по лбу сажу. Отличный костюм уродовали пятна засохшей пены из огнетушителя. Воротник белоснежной рубашки посерел от налета копоти. До того как побывать в переделке, Лайнел, видимо, выглядел прекрасно, а сейчас ему, наверняка, очень хотелось снять испорченную одежду, принять ванну, поесть и отдохнуть. Тем лучше. Может, станет, наконец, сговорчивее.

— Помню, — кивнула Кей. — Ты потерпевший, но еще и очень важный свидетель. Нам нужно все, что ты вспомнишь, любые детали.

— Эй! А поосторожней нельзя?!

За выкриком последовала крепкая моряцкая брань, вобравшая в себя слова трёх языков и двух наречий. Он не силён был в испанском, и тем более — в португальском, но общий посыл смог понять и без точного перевода: провинившемуся предлагалось биться о палубу лбом до тех пор, пока из головы на мокрые доски вместе с мозгами не вытечет всё скудоумие.

Он высунулся из-под одеяла, сонно сощурился и зевнул. В лицо тут же дунул холодный ветер, заставил поёжиться. На щеку попали брызги разбившейся о борт волны. Было пасмурно, солнце едва проглядывало сквозь затянувшие небо серые тучи, и просыпаться отчаянно не хотелось. Но незнакомый матрос разошёлся не на шутку, выкрикивая всё новые и новые ругательства в лицо своему юному напарнику. Парнишка стоял, вытянувшись перед ним в струнку, с плотно прижатым к груди подбородком и сутулился. Его затравленный взгляд метался по палубе, не находя пристанища.

Зыбко передёрнув плечами, он огляделся. Море простиралось от горизонта до горизонта. Сколько он ни напрягал глаза, ни в одной стороне не мог разглядеть берега: тот словно канул в эту чернильную синеву, растворился в ней без остатка.

Чуть в отдалении сгрудилась кучка потрёпанных кораблей — бывшая гордость английского флота. На ближнем трепыхались на ветру лохмотья оборванного паруса, на другом снесло мачту, в борту третьего зияла пробоина, а четвёртый просел так, что палуба выступала над водой всего на пять локтей. Когда тот пойдёт ко дну, было лишь вопросом времени.

...28 ступеней скользили под ногами, перетекали одна в другую и превращались в кошмар Эшера. Винтовая лестница завертела ее, и она снова и снова начинала подъем, соскальзывала, садилась перевести дыхание…

19-я ступенька. Она облокотилась горячим лбом о холодные перила. «Передохну и дальше двинусь. Главное – не смотреть в низ», — пальцы сжимали кованые стебли перил и ключи от машины. Металл приятно холодил лоб. Но быстро нагревался. Выдохнула, мотнула головой и подалась вперед за новым источником прохлады. Наткнулась на пустоту.

Открыла глаза и вперилась на мозаичный пол прихожей. Где-то далеко-далеко внизу танцевал узор, вспыхивал и кружился, превращаясь в блендер, замешивая лестницу, ее и весь этот дом-колодец. Тело сжалось в спазме. На задворках сознания маячила слабая мысль: это не я. Это просто не могу быть я.

С пальца соскользнули ключи от машины и с глухим стуком ударились об пол…

Когда приступ рвоты истощил ее, она осторожно высунула голову из прутьев и облокотилась о стену. Попыталась прилечь, растянувшись на ступенях. Но коварный архитектор создал все возможное, чтобы не допустить подобного кощунства. Тело под собственной тяжестью заскользило вниз.

И снова мозаичный пол прихожей, голова на первой ступени, а высоко-высоко над ней маячат не взятые 27 ступеней. Она прикрыла глаза и сдалась беспамятству.

Пробуждение было неудобным и зябким.

Пронзительный свет десятка белых солнц рассыпался искрами и растекался по всему небу, качаясь и пульсируя. Он прожигал лицо и ослепительной болью проникал прямо в голову, переполняя ее низким гулом.

— Нееее…

Непреодолимая сила прижимала Кая к упругой стене, гладкой и прохладной. От стены несло удушливым запахом пота и резины, а еще под ногами не было пола.

Чертов свет убивал и нужно было с этим что-то делать.

Кай качнулся из стороны в сторону, пытаясь отлипнуть от стены. Внезапно для себе перевернулся, приподнялся на локтях и уперся лбом. В носу будто открыли кран с горячей водой, на пористую поверхность потекла кажущаяся рубиновой кровь.

Туго перемотанные бинтами кулаки сжались, заскрипела кожа перчаток.

— Не-е-е вхста-а-авай! — гул перерос в осмысленный возглас, тонущий в шуме толпы. Софиты над головой отбрасывали резкие тени, которые ложились на грязный ринг. Несмотря на онемевшее от ударов лицо боль острым осколком кромсала переносицу. Опять перелом?

Кай вытянул руку, схватился за канат и подтянулся, поднимаясь. Кровь из носа полилась по губам, впиталась в бороду и потекла по шее на грудь.

— Зачем, Кай? Ну зачем?!

Он даже не стал поворачиваться на голос, он так знал что увидит — пунцовое от злости лицо Нельса, пухлое и мясистое, нависающее над воротом застиранной рубашки и зажатый в волосатых пальцах таймер с длинным желтым хвостиком-веревочкой. Все как всегда. Сейчас важнее не секундант, а тот, кто уже начал движение из другого угла ринга.

Когда-то он любил столицу и молил Бога, чтобы сюда вернуться. Вернулся. Дальше что? Люди, люди, обжигающая глупостью толпа! Душные ночи, преследующий запах мусора и вечная теснота узких улиц. А ещe давно забытые чувство, что ты — выбравшаяся на охоту тварь…

Ночь, время воров и убийц. Cтелилась туманом, усмехалась в лицо гнилой вонью, змеилась узкой улицей. Она тянула за собой нитью зова. В проклятую тьму. И даже не откажешься идти. Хозяин не знает слова "«нет»".

Эхом отбивались от глухих стен шаги. Улицы расширились, наполнились воздухом, медленно сдыхали под ногами опавшие листья. Скрипнула калитка. За тесным двориком дыхнули обманным уютом окна небольшого дома. Мягко заплакали под ногами ступеньки, и он в последний раз посмотрел в сереющее небо – входить внутрь не хотелось.

А внутри действительно оказалось тепло и уютно. Тягучим медом тянулся свет, пахло сладковатым дымом, спала у камина, свернушись клубком, черная кошка. Она подняла круглую голову, посмотрела сонно на гостя и вновь улеглась, уткнувшись в пушистый живот темным носом.

Хозяин сидел в кресле, укутав худые колени пледом. Он был не стар, но в отблесках пламени его и без того бледное, сероватое лицо казалось лицом мертвеца, которое для забавы кто-то подсветил изнутри черным светом. И лишь в разных глазах его теплились жизнь и ворованная сила. И что-то, что заставляло сжаться в комок, как нашкодившего мальчишку. Что вызывало внутри беспомощный всплеск гнева.

У подножия скалы жались друг к другу похожие на кукольные домики. Между ними росли невысокие деревья, увешанными какими-то удивительными плодами. Перед каждым домиком сушились в лучах полуденного солнца рыболовные сети. В воздухе витал запах соли, йода и рыбы. На языке тоже ощущался привкус соли, и даже казалось, что ее кристаллики хрустели на зубах.

Улочки между домами были слишком узкими для наших лошадей, поэтому мы оставили их возле такой же кукольной таверны на въезде в селение, пообещав хозяйке — бойкой женщине средних лет, голова которой едва доставала мне до пояса — забрать животных через неделю.

Войдя в поселок, мы пристроились за крытой повозкой, запряженной странным зверем — чем-то средним между крысой и собакой. У зверя были длинные лапы и форма тела собаки, но хвост был лысым и не закручивался колечком, а с силой обхватывал единственную оглоблю, которая крепилась к хомуту. Существо быстро перебирало лапами, его крысиный нос как флюгер поворачивался из стороны в сторону, а под хвостом тяжело подрагивали здоровенные крысиные яйца. Когда-то давно друг мне предлагал завести домашнюю крысу, мол, у каждого нормального неформала должен быть нестандартный любимец, но я отказалась именно из-за этих яиц. Мне было гадко от одной мысли о том, что эта тварь будет ползать по мне и тереться своим мягким и волосатым половым органом. Буэ… И сейчас, глядя на этого собакокрыса, мне было противно.

Солнце уже вовсю золотило пляж, играло яркими бликами на волнах. Стук колес затих далеко позади, и она пошла вдоль берега, все больше ускоряясь. Внутри разрасталось пьянящее чувство свободы. Теперь никто не укажет, что, как и когда ей нужно делать. Она одна, совершенно одна. Без надзора, без принуждения. Как этот ветер, влажный и соленый, что трепет ее одежду, носится по волнам и делает все, что захочет. Она нащупала в кармане *** и сердце болезненно сжалось. Да, вот только за ветром никто не станет гоняться, как за преступником. Солнце поднималось все выше и жарило все сильней. Она остановилась и отпила немного воды из фляги. Ее мышцы окрепли после тренировок, но для таких путешествий этого слишком мало — ноги уже подустали вязнуть в песке. Она приложила руку козырьком ко лбу и посмотрела вдаль — туда, где водная гладь сужалась, образуя длинный залив. И его надо обойти. Берег был совершенно пустынен, и она вытащила руки из кофты, позволив ей свободно свисать за спиной, глубокий капюшон хоть как-то защищал от зноя. Подвинувшись ближе к воде, где песок был плотнее, она шагала, стараясь найти такой ритм, чтобы не уставать слишком сильно и двигаться достаточно быстро. А еще не думать о том, что предпримут ***, чтобы ее найти. Полоса пляжа уменьшилась, уступая место земле, поросшей травой.

Спальня (героя), обустроенная по последней моде: светлый пол, темный потолок, высокая комната на четверть наполнена водой, по которой плавает два полых полушария, в каждом из них расположена постель. Внутри полушарий размещена над постелями слабая подсветка, такая же слабая точечная подсветка устроена на потолке. Кроме того по комнате плавает несколько круглых плоских пуфов, один пуф побольше, расчерченный пополам а-ля инь-янь: половина — мягкое темное сиденье, половина — светлый стол. За широким окном во всю стену виден вечерний город.

Организаторам спектакля следует обратить внимание на устройство постели: в ней нет никаких тканей, человек ложится и погружается в особый материал, который обволакивает тело, как вата, пена или песок, принимает очертания тела. При желании лежащий может включить опцию подогрева.

На столике стоит шарообразная бутыль с вином, бокалы… хотя нет, бутыль и бокалы он потом из шкафчика в стене достанет, а на столике у него стоит… м-м-м-м… даже не знаю, что в те времена люди ели, в последний год перед концом света. Впрочем, зрители тоже не знают. Поэтому уважаемые устроители могут поставить на стол что угодно.