Вечер в казарме

Вечер, усердно страдаем ерундой в казарме. Минтай жмёт штангу. У него мышцы и без того будто в фотошопе нарисованы, а он всё не остановится. Весь красный, как омар, вена на лбу с Дунай шириной, рычит с каждым поднятием, Годзилла хренов. Ещё немного — бицепс лопнет.

Жёлудь на койке опять строчит смс своей девчонке. Закончит и полчаса ждёт, что она тут же ответит. На каждый пятый электронный том она присылает вымученный смайлик. И тот не «Ох, какой же ты забавны», а «Да ты задолбал, оставь меня в покое». Каждый боец в лагере понимает — она уже о нём забыла, и, как пить дать, давно кувыркается с другим, но этот дурень верит, что однажды они женятся и настрогают пухлых карапузов.

У зеркала залип с ножницами Оловянный, ровняет свою бороду. Всегда серьёзен и сосредоточен. Взгляд мощный, словно за плечами две дюжины боевых операций. Зеркало бы не треснуло. Нет, наш Оловянный разве что за гамбургерами вылазки устраивает. Как не толстеет — непонятно. Поди, глиста себе завёл.

В углу оркестр. Бром на гитаре и солист, ему аккомпанирует на губной гармошке Ус, а Сбруй там попросту мешается. Стучит ладошкой по ноге, мотает головой под ритм и подпевать пытается. Слов он не знает и в основном просто мычит, но на припеве, сука, во всю глотку выдаёт «And Nothing Else Matter», чем только портит песню.

Гнедой и Леший рубятся в шашки на шнурки. Леший опять ведёт. Гнедой так скоро совсем без шнурков останется. Пепел чистит винтовку, а Башмак спит, напялив шапку на глаза, а на уши наушники.

Седой пьёт чай, закусывает бутербродом. Он старше всех в отряде, скоро труха из задницы посыплется. Любой, прослужив столько, сколько он, уже бы стал, если не офицером, то сержантом, а этому и тут неплохо. Ни тебе ответственности, ни забот. Пей себе чай, ешь бутерброд. За всё время, что служит, впервые так близко к врагу.

Холоп, напротив, месяц как из учебки, ещё не привык. Подскакивает с первым шумом поутру и сразу «смирно». Весь дёрганый, всё ждёт, когда же в бой. Но это на словах бравада и бахвальства, а глаза выдают испуг. Порой и сам не замечает, как нога трясётся, когда заходит кто-то из чужих.

— Мне нашептали, учения просто предлог, чтобы держать нас на границе. Скоро дадут приказ, и пойдём в бой.

— Кто нашептал? — прожевав бутерброд, нехотя спросил Седой, а после запил чаем. Он на своём веку уже не в первый раз слышит подобное.

— Друг из спецуры. Они изучают карты местности, — разъяснил Холоп.

— И что? Они всегда какие-нибудь карты изучают. Мы учимся стрелять и копать окопы, а им это не нужно. Тихо ушли, тихо пришли, не снимая с предохранителя. Думаешь, коль спецназ, палят как Рембо во все стороны?

— Дёготь говорит офицеры нервные, готовятся к чему-то.

— Да Дёготь идиот, ему даже автомат не доверяют. Из любой другой армии давно бы попёрли. Офицеры на учениях вечно нервные, не дай бог, кто палец поцарапает или что потеряют, потом начальство в штабе так отдрючит, заикаться начнут.

— А баржи зачем пригнали?

— Чтобы посадку/высадку отработать. Завязывай, угомони свою паранойю. Нас бы не послали в бой, не предупредив.

Не успел Холоп успокоиться, а Седой допить чай, в палатку зашёл Сержант.

— Ну что, мамкины дочки, дождались? Собирайтесь. Что б через полчаса стояли вкованные на улице.

В казарме разом замолчали и уставились на Сержанта. Не шутит ли? Не шутит. Все вмиг засуетились, побросали дела. Сбруй, сука, споткнулся об гитару. Леший сжалился и вернул Гнедому шнурки. Минтай машет полотенцем, чтобы остыть, а Жёлудь в полуприседе дописывает смс. Кто-то даже не забыл пнуть Башмака. Седой в спешке затолкал в рот бутерброд, а глянул на Холопа, чуть не подавился. Тот будто с кулаками наброситься готов.