Ведьминские рассказики

1. Момент истины

Чёррт! Чёрт бы побрал этот апрель с его чахоточным больным солнцем и снеговыми лужами! Каждый год одно и то же!.. Ноги промокли моментально. Новенькие сапоги, так классно обтягивающие ножки, было жаль безумно. Чёррт! Ну до чего же скверно на душе!..

У подъезда пятиэтажки — толстый рыжий котяра с наглой презрительной рожей. Смотрит на прохожих, щурится. Солнце, отражаясь от поверхности огромной лужи, слепит ему глаза. Вот, не выдержал, отодвинулся в тень. Как хочется скатать комок и заехать по рыжей толстой…

«Даже не думай! Промажешь, как всегда!» — кот приоткрыл глаза и насмешливо уставился на меня, — «Иди, куда идёшь! Отсутствие секса ещё не повод так обращаться с братьями вашими меньшими»

«Ах ты, гад!» — зачерпываю пригоршню мерзкого мокрого снега, лихо скатываю плотный комок и прицельно бью. Мимо.

Кот повёл ушами, лениво повернул свою усатую морду в профиль: «И охота тебе напрягаться! Смотри, какая теплынь сегодня! Да и прав я…» — кот гаденько усмехнулся в усы, — «…насчёт секса то…»

«Да иди ты, придурок!» — достаю носовой платок и вытираю мокрые покрасневшие руки, натягиваю перчатки. Накидываю ремешок сумочки на плечо, поднимаю воротник: «Кстати, у первого подъезда две хорошенькие киски. Не тебя, красавца, дожидаются?»

«Где?!» — котяра мгновенно вытянул шею в указанном направлении. Я ехидно захихикала.

«Обманула… дурацкие у тебя шутки…» — кот разочарованно отвернулся. С деланным равнодушием стал вылизывать шкуру.

Я улыбнулась: «Да правда, правда! Не обманываю! Персидская серая и какая-то чёрная выдерга.

Рыжий снова встрепенулся, но быстро принял вид равнодушный и независимый: «Сама ты выдерга! Аппетитная штучка, скажу я тебе. Да и вторая, тоже ничего, пупсик сладенький! Пойти, поздороваться, что ли…» — он потянулся, выставив откормленный хвостатый зад, отчего моя правая нога отчаянно «зачесалась». Кот видимо оценив расстояние между носком моего сапога и основанием своего хвоста как опасное, с непередаваемой грацией, деловито направился в интересующем его направлении: «Смотри…» — не поворачиваясь, бросил он напоследок, — «…не переусердствуй с зельем! Полнолуние всё-таки!»

Ах, да! Зелье… Как я забыла. Пора принять. Что-то и правда, надо решать с личной жизнью. На вчерашнем шабаше приятельница подкинула, говорит — стопроцентное попадание! Просто — штабелями! Конечно штабеля нам ни к чему, но пора возвращать утраченную длительным воздержанием форму. Так и лицензии недолго лишиться. У нас, у ведьм, да ещё рыжих, с этим строго…

Флакончик тёмного матового стекла приятно греет ладонь даже сквозь перчатку. Какового же на вкус, интересно… Фу, чёрррт! Гадость какая! Ну, да любовная лихорадка тоже, удовольствие — то ещё! Ну вот! — тётка какая-то из-за угла не вовремя вывернула. Смотрит, как будто я «боярышник» у аптеки намахнула в один приём. А, пошло оно!.. Ой!.. и вправду пошло! Тёплая, даже жаркая волна от мочек ушей до пальцев ног!.. другая… третья… Ничего себе ощущения! Розовая какая-то пелена перед глазами… Что-то мне душно, сниму-ка берет. Ой! Что это с моими волосами? Ну-ка в витрину гляну… О, да! Ие-с-с-с! Вот это грива, я понимаю! Надо двигать отсюда — тётка, как вкопанная стоит, зырит!»

Бегу, перепрыгивая лужи, так легко и радостно, что кажется — помело бы моё сюда, ох, бы и полетала! Правда, одежда жутко мешает и жмёт, ну да всему своё время!.. дай-ка зеркальце достану, гляну — с лицом-то никаких метаморфоз не произошло?..

Мама моя! Глаза зеленью отливают изумрудной, кожа мраморная, а румянец!.. Ну, подружка! Ну, угодила, ведьмочка моя золотая!.. Дяденька, под ноги надо смотреть, бриллиантовый, рот закрой! Для запланированного действа, святой миссии, так сказать, староват будешь, извини! Дома тётенька заждалась с обедом… Малыш, а тебе ещё рано так пялиться на взрослых девочек, яхонтовый, уроки делать пора! Двигай давай отсюда!..»

Каблучки стучат по просохшему тротуару — ну, хоть какая-то часть улицы вытаяла и то хорошо! Чуму что ли наслать на этих «коммунальщиков» или хотя бы диарею… Ай, ладно — пусть живут!..

Тихо! Не вспугнуть. Вот он, момент истины! Хорош! Хорош то как, а? Высокий, спина прямая… И почему у большинства современных мужчин плечи всё время опущены вниз, зад отвисает, а походка такая, будто у них на плечах мировая скорбь примостилась… Лицо какое!.. Порода чувствуется! Нос тонкий, чуть с горбинкой… скулы хорошо очерчены… губы… с ума сойти! Глаза умные внимательные… Виски уже чуть-чуть серебрятся. Самое то!.. Кольцо на пальце…Хорошо! Не будет претензий по поводу… ну, да это потом… Всё потом…

« Что, простите? Нотариальная контора? Сейчас объясню. Пойдёте прямо, через два квартала повернёте… Что? Да, в ту же сторону… Ну, хорошо, пойдёмте, провожу… боитесь заблудиться? Конечно шучу…

Апрель, если разобраться, не такой уж и плохой месяц. А что? По крайней мере не хуже, чем остальные месяцы в году… Уж это я теперь точно знаю!..

04.2011 г.

2. Орудие возмездия

Ну, вот и всё! Луна начинает убывать, полёты закончены — я зачехляю такое послушное, такое надёжное и удобное помело свое, маскируя под банальные лыжи и отправляю на балкон — теперь до следующего полнолуния!

Уже выпрямились и приобрели будничный русый оттенок мои рыжие кудри, изумрудный оттенок в глазах исчез, как будто его и не было, а в походке и улыбке и в помине нет того бесовского, притягательного очарования, что сводило с ума встречных и не встречных мужчин, а женщин заставляло вертеть головами и шипеть с завистью змеями на солнцепёке: "Су-у-ка!" Отдыхаем и набираемся сил. Так положено и так правильно!

По ночам ещё тревожат сны — тёмные, тяжкие: чьи-то жаркие губы на виске… руки, блуждающие по телу… жадные, злые… Но утро приносит прохладу и чистоту, а солнце, вынырнув из-за горизонта, нахальное и беспардонное, плавит моё сладостное инферно в ровный круглый блин, и я улыбаюсь растерянно этим ночным безумствам и удивляюсь собственной зависимости от этого бреда… этих странных и больных видений… Словно и не ведьма я — рыжая, циничная и насмешливая, а существо высшее, чистое… небесами привеченное, поцелованное, впервые узнавшее пряный аромат искушения плоти...

День прошёл в обычной своей суете. Обыденность рабочего дня даже радовала своей бесполезной наполненностью и рутиной. Затем — аллюр по городу в решении проблем неотвязных и насущных, в сумочке уже давно лежали неоплаченные счета, квитанции, какие-то дурацкие справки… все эти знаки нашего пребывания в угрюмом и серьёзном мире людей...

Уже почти стемнело, когда стук моих каблуков будоражил пустынный квартал одного из, как модно сейчас говорить, спальных районов нашего милого городка. В многоэтажках вовсю желтели окна, люди отдыхали после трудового дня и занимались своим обычным человеческим делом — с наслаждением и азартом или расслабленно и со вкусом поедом ели друг друга...

Навстречу мне неторопливо и как-то отрешённо ковылял серый полосатый, когда-то пушистый кот, приволакивая правую заднюю. Шерсть его висела безобразными колтунами, кончик левого уха был откушан кем-то напрочь, а роскошные некогда усы повисли книзу, придавая всему облику вид невообразимо печальный. Унылая кошачья морда сочетала такое количество вселенской скорби, отчаянья и отвратительного для меня смирения, что физически, даже правильнее — анатомически, я вдруг рыжей своей натурой почувствовала удушливую вонь безысходной, безнаказанной несправедливости. Горячее пламя колдовской крови прихлынуло к голове и я поняла, что волосы мои приподнимаются вновь, приобретая тот густой глубокий рыжий оттенок, свиваясь упругими непокорными кольцами по плечам и спине.

— Максимилиан Сергеевич, прелесть моя, что же это Вы так запустили себя, батенька?! — строго спросила я кота, всё ещё бредущего мне навстречу, с не выражающей ни единой самой паршивенькой эмоции, отрешённой физиономией...

Кот вздрогнул, присел на задних лапах, вытянулся весь от морды до хвоста и уставился на меня жёлтыми круглыми глазами, словно увидел приведение собаки Баскервилей...

— Я с Вами, с Вами разговариваю, милейший! — я засмеялась...

— Простите, — мяукнул неуверенно кот, — Мы разве знакомы?

— Конечно! — я отступила на шаг, сдёрнула берет со своей рыжей шевелюры и помахала им рисовано перед самой мордой опешившего Максимилиана Сергеевича. — Мы были представлены как-то на весеннем шабаше друг другу, незабвенной Ферфаксией Дальской, запамятовали?

Кот напряжённо и недоверчиво стал вглядываться в моё лицо, уморительно принюхиваясь с чисто кошачьими повадками и ужимками. Я снова рассмеялась.

— Я помню Вас, рыжая моя Фея! — вдруг радостно привстал кот на задних лапах. Мы играли в фанты, и мне досталось поцеловать Ваше поистине королевское лилейное плечико! — кот подошёл и стал тереться облезлыми боками о мои замшевые ботфорты.

— Максимилиан Сергеевич, да что же с Вами приключилось, золотко? — я присела перед котом на корточки и погладила по голове.

Серенький подставил мне под руку свою спину и замурлыкал по кошачьей привычке звонко и благодарно.

— Меня наказали, Фея! Я посмел полюбить всем сердцем земную женщину… нет… Ангела! — Максимилиан Сергеевич сел, обернув лапы хвостом, и уставился вдаль, где золотились в кромешной темноте сотни огней ночного города. Они мерцали в его погрустневших снова глазах, и мне вдруг сдавило сердце, чего не было со мной… ну… пару веков точно!

Мы помолчали, затем кот повернулся ко мне:

— Осмелился подать прошение отпустить меня в смертные...

Я покачала головой… в нашей системе такие решения не только не приветствовались, а всегда пресекались самыми радикальными, я бы даже сказала, изощрёнными методами.

— И теперь Ваша хозяйка...

— Нет, она не фурия! — кот прочитал мои мысли мгновенно, — Она просто несчастная женщина… Его глаза потухли и он отвернулся...

— Ну, да! — сказала я понимающе и повторила за ним — Она просто несчастная женщина!...

Иллюстрацией к нашему разговору подъездная дверь вдруг с шумом распахнулась, треснувшись о стену, и на наше обозрение вывалилась дебелая тётка в грязных спортивных штанах, вытянутой футболке с надписью "Я люблю секс" на английском языке, с сальными жёлтыми волосами, нещадно вытравленными каким-нибудь "Блондэксом". Её жуткая неопрятность, казалось, ничуть не мешала ей жить, даже наоборот! Она встала в дверях вызывающе и недобро и уставилась на нас небольшими мутными глазками, заплывшими и бесцветными. Нам с Максимилианом Сергеевичем моментально стало ясно, что уверенности и шарма ей придают литра полтора некоей амброзии с добрым, каким-то даже домашним названием "Бражка".

Как я и ожидала, очаровательная хозяйка кота разговор начала первой:

— Ты, курва рыжая, тебе чавой от маво Мурзика надоть? Ну-ка, пш-шла отсель!

Я перевела изумлённые глаза на Максимилиана Сергеевича: "Мурзика?!"

Он стыдливо опустил голову и побрёл к хозяйке. Та грозно упёрла кулаки в дебелые бока, но потреблённая ею амброзия оказывала неблагоприятное действие на согласованность центра и периферии и кулачищи ее соскальзывали то и дело с боков, отчего бабе для устойчивости и равновесия приходилось хвататься за подъездный косяк.

— Ах, ты ж скотина хвостатая! Сволочь! Шляется цельный день по грязи, потом с такими лапами в чистую помещенью попрётся! Полы мне пачкать. Скотина!

Я хмыкнула, потому что сильно сомневалась в чистоте тёткиных полов, что не ускользнуло от зоркого взгляда "нимфы".

— Чо хмыкаешь, чо хмыкаешь мне здесь! — добрая женщина угрожающе двинулась в мою сторону. — Я тебе щас похмыкаю!

Отважный Максимилиан Сергеевич из-всех своих кошачьих сил попытался предотвратить вооружённый конфликт: он бросился хозяйке под ноги и стал тереться об её лоснящиеся от долгой бессменной эксплуатации штаны, громко, почти утробно мурлыкая; но усилия его оказались не только напрасны, но и опасны для тщедушной кошачьей жизни… тётка злобно пнула добрейшего Максимилиана Сергеевича, отчего тот пролетел добрых два метра и ударился об угол кованной подъездной лавки. Я погасила в себе желание тотчас проделать то же самое с полупьяной извергиней, но сдержалась. Подойдя к бедному оглушённому коту, я взяла его на руки. Максимилиан Сергеевич глазами просил меня о благоразумии и сдержанности, боль в голове видимо была настолько сильной, что он тряс ею отчаянно и напрасно, стараясь избавиться от неё таким образом. Тётка меж тем пёрла на меня безтормозным трамваем, быстро сокращая расстояние между нами. Что было делать? Не драться же с ней, в самом деле? Но и оставлять зло безнаказанным мне не полагалось, не этому нас учили в ведьмовских пенатах, как бы ни парадоксально это звучало. Я отпустила Максимилиана Сергеевича на землю, и умное животное с пониманием уковыляло в кусты акации. Быстро глянув по сторонам и оценив пустоту и темноту двора, как весьма благоприятную, я змеиным движением вспрыгнула на лавку, встряхнулась и уставилась пристально и строго прямо в бегающие злобные глазки "доброй" женщины.

Случайный прохожий, если бы таковой имелся в наличии, забредший на свою беду во двор этим вечером, увидел бы со стороны следующее: прямо перед полупьяной гражданкой в спортивном костюме вдруг, откуда ни возьмись, вспучилась огромная, голубовато-зелёная страшная-престрашная змеюка с огненно-оранжевой гривой, сыплющей искрами во все стороны, переливаясь зеркальной чешуёй. Она вздыбила перепончатые гремящие крылья, страшной лапой с огромными железными когтями чиркнула по асфальту, и разинув чудовищную пасть, вывалив раздвоенный язык, так низко и оглушительно рявкнула на впавшую в ступор гражданку, что ту буквально отнесло, как пушинку к подъездным дверям и яростно впечатало в них. Он увидел бы, как побелевшая ликом гражданка с отвисшей в страхе челюстью, кое-как отлепившая зад от дверей, издавая нечленораздельные звуки стала сползать вниз, а змеюка, нависнув над ней всей своей немалой массой прорычала прямо в её перекошенное страхом лицо:

— Ещё только раз, ты куча протухшего свинячьего сала, посмеешь пальцем тронуть уважаемого Максимилиана Сергеевича или другим каким способом выразить ему своё непочтение, я откушу тебе твою никчёмную тупую головёнку, а тушу порву надвое, уяснила?

Наверное, в этом месте случайный прохожий, быстро крестясь, рванул бы, сломя голову из страшного двора, клятвенно обещая себе с понедельника завязать с пьянкой и вообще начать вести здоровый образ жизни...

Гражданка же пискнула совершенно ошарашенно:

— Да какого же Макси… мли… на… не знаем мы такого!

Я чуть не рассмеялась, но придав голосу ещё большего змеиного колориту снова рявкнула:

— Кота твоего, дура!!! Поступит малюсенькая жалоба — башку твою безмозглую отъем!

Тётка закатила глазки и завыла.

Я, решив, что для первого раза воспитательных процедур вполне достаточно, опять встряхнулась, видоизменилась в своё привычное состояние и, пригладив волосы, подняв с травы и отряхнув свой берет, подмигнула остолбеневшей тётке.

Максимилиан Сергеевич вышел из кустов акации, потряс поочерёдно задними лапами — ночная роса уже лежала на траве и чахлых ноготках, петунии и космее, торчащих в этих дурацких клумбах из лысых автомобильных покрышек и подошёл ко мне:

— Право, не стоило так беспокоиться, Фея! — сказал он мне смущённо, но на самом дне его кошачьих, светящихся в темноте глаз, плескалась горячая благодарность вперемешку со злорадством (всё-таки нашей породы существо, из ведьмовских!). — Благодарю Вас, Фея!

— Да не за что! — я присела на корточки и погладила Максимилиана Сергеевича по голове, почесав непроизвольно ему за ухом. Он также непроизвольно мяргнул и потёрся головой о мой рукав. — Скорейшего отбывания наказания, милейший Максимилиан Сергеевич, надеюсь встретиться с Вами на одном из наших мероприятий в недалёком будущем всенепременно!

Кот ничего не ответил, только опустил голову и вздохнул. Мне тоже не хотелось расспрашивать, сколько назначено ему так, в кошачьем обличье, искупать своё непростительное, с точки зрения нашего ведьмовского руководства, и такое понятное, с точки зрения человеческой, желание любить и быть любимым. И уж конечно не спросила я, что стало с тем ангелом, что внушила Максимилиану Сергеевичу светлое и бескорыстное чувство, приведшее его к таким роковым катастрофическим последствиям…

Я поднялась, отряхнула плащик, перекинула ремешок сумочки через плечо. Протрезвевшая тётка всё ещё наблюдала за нами, выпучив глаза и отвесив челюсть. Я сдвинула брови:

— Ну!

Она птичкой порхнула к Максимилиану Сергеевичу, схватила его на руки, боязливо косясь в мою сторону и, судорожно гладя питомца по облезлой спине, затараторила:

— Пойдём киса, пойдём лапа моя! Сичас сметанкой накормлю, колбаской… Ишь, исхудал-то как, по двору шатаючись! Ничо, откормим животинушку...

Пятясь задом, тётка отступала к дому, затем повернувшись, она просто понеслась в спасительный подъезд, теряя и подхватывая на ходу тапки. Максимилиан Сергеевич успел мне сказать через плечо страстно любящей его теперь хозяйки:

— Фея, глазки не забудьте притушить… Спасибо и до встречи!

Тётка при этом присела, ойкнула и уже пулей влетела в подъезд, захлопнув за собой дверь.

Я чертыхнулась. Зыркнула по сторонам. Затем привела себя в порядок, глядя в зеркальце и отправилась домой. Стук моих каблучков, отражаясь от стен домов, метался гулко и отчётливо по тёмному сонному двору. Из-за здания центрального почтамта выкатилась ущербная уже луна и уставилась на меня всевидящим укоризненным оком. Я пожала плечами и, совершенно не чувствуя за собой никакой вины, повернулась к ней своей хорошенькой круглой задницей.

В конце концов, я — ведьма!.. чё такова-то?.. подумаешь!.. имею право...

08.2012

3. "Принцесса"

— Принцессу из себя гнёшь… — он смотрел мне в лицо с ненавистью и отчаяньем и уже не кричал — почти шипел. — Кто ты есть вообще?! Думаешь об меня ноги вытирать можно? Да она в тысячу раз лучше тебя, добрее, чище… что бы ты о себе не думала. Я знаю, ты всегда считала её курицей! — у тебя всегда всё на лице написано… Пусть! Но это моя курица, моя! Которая прощает и будет прощать мне всё! Поняла? И в моём доме я всё решаю! Как скажу, так и будет! Я всё решаю сам!..

Спокойно и с интересом, глядя в его перекошенное и бледное лицо, мне вдруг по аналогии подумалось о курятнике и петухе. Эта озорная мысль едва не заставила меня фыркнуть, совсем не к месту — слишком драматический был момент, и в этой сцене у меня была роль без слов, надо было подыгрывать партнёру. Я закусила губу, что не ускользнуло от его внимания.

— Смешно? Тебе смешно?! — у него перехватило дыхание, и он замолчал.

Я понимала, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не заехать мне по физиономии наотмашь и со вкусом, вкладывая в пощёчину все свои обиды отвергнутого мужчины. Отвергнутого без объяснений, слёз, компромиссных решений, многократных прощальных объятий, уходов и возвращений — всех этих обязательных, но комичных и дурацких атрибутов, которые полагались на последнем свидании по поводу завершения изживших себя отношений. Вот если бы всё было наоборот!.. Но это я сегодня вызвала его во время обеденного перерыва к нашему месту на набережной и спокойно и буднично объявила, что нам надо расстаться. Честно говоря, я бы предпочла вообще уладить это дело по телефону, но надо, как говорится, и совесть иметь. И что в результате? В результате я вот уже полчаса избегаю прямых ответов на заданные мне многочисленные вопросы, исключительно из чувства сострадания и уважения к человеку, ещё недавно значившему для меня гораздо больше, чем он того заслуживал. Кляня себя за нелепое, совершенно нелогичное чувство, которому я разрешила перевернуть всё в моём существовании с ног на голову, ясно осознавая ошибочность совершённых впоследствии поступков и предвидя, чем всё закончится — я вынуждена теперь торчать перед ним соляным столбом и выслушивать отповеди одну за другой, как будто именно мне принадлежала инициатива нашего сближения и узнавания друг друга когда-то на уровне, превосходящем обычную заинтересованность людей, пересекшихся по чьей-то доброй или не доброй воле на жизненном непростом пути…

Вернее, первые пятнадцать минут мне пришлось уворачиваться от поцелуев, отводить его ладони, не отвечая на призывы «не быть букой» и «перестать дуться, потому что у него были дела, и он не мог позвонить», которые вскоре перешли в раздражённое «жена просила съездить на дачу» и «собаку нужно было ветеринару показать». И только после моего заявления о необходимости прекратить общение и предложения остаться друзьями, и посыпались, как из рога изобилия вопросы, комментарии… появились металлические, саркастические нотки в голосе, сигнализирующие мне, что сложившаяся ситуация не устраивает должным образом и данная встреча проходит не в том ключе, как хотелось бы другой стороне…

Самое забавное, что оба мы понимали, что разрыв неизбежен и каждый из нас просто «тянет резину», не в силах взвалить на себя ответственность за этот разрыв, начав разговор первым…

Если б только он мог знать, с какой лёгкостью, с каким стопроцентным результатом, совершенно не прилагая усилий к переделыванию себя в соответствии с его требованиями и представлениями о женском поведении, месте в жизни мужчины и сексуальной привлекательности, о коих он прожужжал мне все уши, явно стараясь принизить меня в собственном мнении, притягивая к себе, я могла бы раз и навсегда заставить его забыть про всё на свете! Сделать его, такого искреннего в своём самолюбовании и гордыне, своей неотступной тенью без воли и попыток самоутверждения! Каким бы жестоким разочарованием для него было это знание!..

— Я что, так смешон тебе?! — он приблизил ко мне лицо, и я увидела своё отражение в узких зрачках его холодно-голубых глаз. Я молча разглядывала родное, такое любимое мной лицо, этот надменный изгиб губ, которые умели быть удивительно трогательными и неумолимо требовательными в ласках…

Нежность горячей волной подступила от сердца к самому моему горлу. Та самая нежность, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не будет вычеркнута мной из памяти, перемолота на безжалостных мельницах времени, осмеяна или разъята холодно и рассудительно на жалкие составляющие…

— Прости, — я дотронулась кончиками пальцев до его щеки, затем повернулась на каблуках и пошла прочь вдоль длинного каменного парапета, ведя ладонью по гладким, отполированным солнцем, ветром, дождём и тысячами людских рук и локтей красноватым широким перилам.

Я шла, подставляя лицо слепящим лучам июльского солнца, мелькавшим сквозь зелень листвы, и тень моя беспорядочная и угловатая бежала сбоку, кривляясь и размахивая руками. Усилием воли я не позволила себе увидеть, как он стоит и смотрит мне вслед, не решив ещё — проклинать ли меня, себя, день, когда он решил приблизиться или запомнить уходящий миг, как самое дорогое и светлое в его жизни…

Поздно вечером пригородная электричка уносила меня стоглазой проворной змеёй в милый сердцу городок, утопающий в зелени разросшихся беззастенчиво и привольно зарослях сирени и жимолости. Вагон был практически пустой, что радовало меня чрезвычайно. Прислонившись головой к оконному стеклу, я смотрела в сумерки наступающей ночи и мысли мои блуждали где-то далеко-далеко, метались и суетились, как солнечные зайцы от поверхности воды по бетонным опорам мостов…

Наверное поэтому, не обратила внимание я на стук вагонных дверей и чьи-то шаги за спиной — мало ли пассажиров перемещаются из вагона в вагон, и вздрогнула от неожиданности, когда на лавку напротив плюхнулся нетрезвый субъект в потёртых светло-голубых джинсах, явно родившихся усилиями какой-нибудь узкоглазой «кутюрье» из Поднебесной на подпольной фабрике где-нибудь под Казанью, и линялой камуфляжной майке. Просветлённый взгляд субъекта, оглядывавшего меня с видимым удовольствием и стойкое амбре, наполнившее, казалось, весь вагон как-то разом, не предвещали мне ничего хорошего.

— Курносая, что куксимся? — спросило «мачо», откинувшись на спинку скамьи, разбросав привольно ноги в стоптанных пыльных кроссовках, явно ожидая моей заинтересованности его явными признаками альфа-самца.

Я молча перевела взгляд в темноту за окном электрички.

— Мы гордые значит, да? — «мачо» не унимался. — А что так? Профилем для Вас не подходим или этим… как его… анфасом? Хе-хе.

«Альфа-самец» явно был горд, имеющимися в его затуманенным алкоголем мозгу знаниями умных слов.

Я продолжала молчать.

— А ну да! Мы ж благородных кровей, голубых! Остальные жеш быдло недостойное! Отстой, такскать! — субъект повышал голос.

Я посмотрела в его наливающиеся кровью недобрые мутные глаза и как на ладони увидела матерящегося прораба, который в тысячу последний раз предупредил его сегодня, что ещё один прогул или появление на стройке в нетрезвом виде, и он даст здоровенного пинка без выходного пособия обнаглевшему гегемону; плачущую женщину, закрывающую собой двухгодовалую, тоже плачущую девочку со светлыми, почти прозрачными глазёнками, худенькую и дрожащую от страха; потёртую обшарпанную мебель, недопитую бутылку водки, пепельницу полную смятых «бычков» на столе… самого «мачо» с открытым чёрным ртом, изрыгающего страшные, бесчеловечные слова, адресованные этой женщине — виновнице всех его бед…

Тоска… тупая беспощадная тоска навалилась на меня мрачной давящей чернотой. И тотчас вслед за ней, где-то глубоко внутри, заплескалась светлой лужицей расплавленного горячего воска, веселящая душу, ожидаемая и радостная, такая знакомая мне жажда справедливости. Ладонь просто физически ощутила всю тяжесть и увесистость обоюдоострого карающего меча мести…

Я встала и пошла к выходу. Электричка, постукивая ритмично колёсами на стыках рельсов, подкатывала к знакомому перрону. «Мачо» поспешил за мной к выходу, зловеще и тяжело сопя.

Обойдя вместе с другими, сошедшими с поезда, людьми здание вокзала, я не спеша пошла по освещённой десятками магазинов и учреждений улице с незатейливым названием Вокзальная. Присутствие озлобленного, целеустремлённого человека, выбравшего меня в этот «не его» вечер своей жертвой, своим «козлом отпущения», выдавали мелькавшие то и дело отражения его в бесчисленных стеклянных витринах где-то в двух шагах позади меня, в окнах проезжающих автомобилей, а также ощущение тягучей пульсирующей тёмной энергии, которую я по причине своей странной исключительности чувствовала на любом расстоянии и в любых количествах…

Свернув с центральной улицы, я сразу окунулась в тишину и сумрак липовой аллеи городского парка — микрорайон, в котором я проживала, начинался сразу за ним. Сзади отчётливо слышался неровный аллюр неугомонного «народного мстителя». Вскоре послышался его торжествующий рёв:

— Остановилась, коза!

И не подумав выполнить эту вежливую просьбу, я продолжала идти по аллее. Деревянные лавочки на массивных литых основаниях были пусты и сиротливы для этого времени года.

Сзади послышался уже слоновий топот, и вот дорогу мне преградила квадратная фигура борца за мужские права.

— Оглохла? Сказал — стоять!

Выпитое ли количество дешёвого алкогольного суррогата или некрупное моё телосложение придавали ему столько уверенности и будили в нём азарт охотника за скальпами — я не знаю, но парень явно не комплиментами собирался услаждать мой слух в наступивших уже сумерках позднего вечера.

— Я таких шмар, как ты, знаешь, на чём пачками вертел?

Заданный вопрос ответа явно не требовал, и я молча смотрела на отвисшие пунцовые щёки своего преследователя.

— Чо, язык проглотила, кукла рыжая? — «мачо» стал теснить меня к зарослям орешника. — Прынца ждёшь на белом кане, дык вот он я! — кривляясь и гримасничая, «прынц» склонился передо мной в подобии реверанса, широко разбросав кряжистые руки.

Жаркая, искрящаяся волна неудержимого веселья просто захлестнула меня с головой. Ну, должно же хотя бы под занавес уходящего дня случиться сегодня что-то позитивное и светлое в моей жизни?

В мгновение ока в поле его зрения стоптанные кроссовки превратились в атласные розовые туфли на каблуке, отороченные алым бархатом с причудливыми серебряными пряжками, линялые джинсы в элегантные бархатные рейтузы с шёлковыми белыми чулками, крест-накрест перевязанными голубыми, тоже атласными, лентами с кокетливыми бантиками по бокам. Парень в ужасе выпрямился и уставился на свои руки утопающие в узких вверху и широких внизу пышных рукавах с кружевными манжетами.

— Что за…! — заорал он, смешно тряся этими кружевными манжетами, словно желая стряхнуть их с заскорузлых своих лап. Эхо, живущее в многочисленных пересечениях дорожек, беседках и парковых скульптурах, гоняло его «аханье» и «бляканье» по парку, как хокеист шайбу по ледовому полю.

Затем он с остервенением принялся рвать массивные перстни со своих узловатых пальцев, дёргать большой воротник брюссельского кружева и завязки шёлкового плаща на алом подбое…

Я без тени улыбки наблюдала эту сцену, хотя внутри меня кувыркались, играли в чехарду и хохотали до коликов тысячи маленьких пушистых колобков — озорных непослушных сорванцов, которые всегда жили где-то глубоко в недрах моей ведьмовской натуры и всегда приходили на помощь, что бы со мной не случалось в череде превращений, перевоплощений или реинкарнаций, из которых и состояло моё существование в разные отрезки этой непостижимой и неизмеримой субстанции, называемой людьми временем…

— Опять Вы за своё, дитя моё! — укоризненно послышалось откуда-то сверху. Я подняла голову и увидела белоснежную ангорскую кошку с голубыми глазами, устроившуюся на нижней ветке канадского клёна, также бесстрастно созерцающую страдания новоиспечённого «высочества».

Я прищурилась, вглядываясь. Киска обернула грациозные лапки роскошным пушистым хвостом и насмешливо уставилась на меня.

— Жаннет, Вы ли в столь неподобающем месте? Откуда к нам, небесное создание? — я подошла к дереву и протянула руки. Кошка мягко спрыгнула в мои объятия, сохраняя невозмутимость и бесстрастность.

— Ну, не такое уж небесное… — Жаннет явно не хотела отвечать на заданный ей вопрос и языком пригладила растрепавшиеся шерстинки на своей белоснежной шкурке. — Шалить изволите? — она посмотрела в сторону беснующейся «коронованной особы», которая то наклонялась вперёд в надежде через голову снять гламурный прикид, то пыталась рвать плотно облегающий, украшенный золотым и серебряным позументом, рюшами и бантами «жюстокор» с плеча, отчего вид потного, ещё больше раскрасневшегося лица его был одновременно и комичен и ужасен.

Я пожала плечами и почесала белоснежной Жаннет за ушком:

— Как дела у Людовика?

Жаннет выгнула спинку:

— Скучает, естественно. Вы же знаете, Оранж, живой характер его Величества, с течением времени ничего не поменялось…

Я усмехнулась, услышав давно забытое одно из имён своих…

Наступившая внезапно тишина заставила нас с Жаннет взглянуть в сторону жертвы собственного языка, которая оставила, наконец, бесплодные попытки расстаться с атласно-бархатным костюмчиком и, выпучив глаза, с отвисшей челюстью слушала наш разговор.

Жаннет критически смерила фигуру «прынца» своим небесно-голубым взглядом и заметила:

— Не кажется ли Вам, душечка, что в облике явно чего-то не достаёт?

Я озадаченно осмотрела камзол и рейтузы «его высочества», вроде всё на месте… Наряд времён Людовика-XIV был выполнен безукоризненно из тканей эпохи роскоши и неги и соответствовал той далёкой моде на все сто… но действительно… в облике чего-то явно не хватало… Ах, да! Головной убор! По правилам, это должна быть широкополая мягкая испанская шляпа со страусинными перьми, но!...

Я посмотрела на Жаннет, она царственно кивнула, хотя на дне её узких овальных зрачков плескалась милая моему сердцу золотистая смешинка…

В то же самое мгновение на макушку парня увесисто шлёпнулась невысокая инкрустированная корона из настоящего золота, украшенная сапфирами и рубинами. Мы с Жаннет, одновременно нагибая головы то влево, то вправо, оценивающе уставились на оцепеневшее «высочество». Парень, согнув ноги в коленях, ошарашенно молчал некоторое время, подняв глаза кверху, затем обеими руками стал осторожно ощупывать голову. Поняв, что за предмет водрузили ему на голову, он как-то тоскливо завыл.

Мы с Жаннет продолжали молча разглядывать плоды моей фантазии.

— Нет… — Жаннет вздохнула. — И всё-таки чего-то не хватает…

Я рассмеялась:

— Как чего, транспортного средства, конечно же!..

И тут же парня подхватила неведомая сила, приподняла, и между его кривоватых ног в шёлковых чулках с подвязками была плотно воткнута здоровенная упитанная коняга белой масти с лаково поблёскивающим седлом, попоной с белыми королевскими лилиями, в богато украшенной сбруе.

— То, что надо! — удовлетворённо подытожила Жаннет, одобрительно разглядывая композицию в целом. — И всё-таки, душечка, тобой будут недовольны… — она отвела глаза в сторону, и я поняла, наконец, откуда и с какой целью возникло «небесное создание» здесь, на кленовой ветке в городском парке провинциального городка на моём пути. Было заметно, как неловко, как стыдно выполнять ей эти обязанности «фискального органа», как оскорбляют они её эстетические чувства и достоинство… Всё-таки благородное создание, хоть и не из благородного ведомства!

Я с сочувствием посмотрела на неё и погладила за ушком:

— Ничего…в конце концов можно всё списать на мою непомерную гордыню и мстительность… Это ведь не возбраняется? — я взглянула благожелательно в её миндалевидные непроницаемые глаза.

— Даже поощряется! — обрадованно выпрямилась Жаннет и где-то как-то даже с благодарностью посмотрела на меня — «Порядок! Будет теперь, что указать в отчёте…».

Наш «прынц» опять впал в ступор. Вцепившись в гриву смирно стоящему животному, он втянул голову в плечи и замер некрасивым мешковатым кульком, боясь пошевелиться… Я подошла к коню и, погладив по мощной благородной шее, заглянула в его лиловые прекрасные глаза. Конь, тряхнув пышной чёлкой и звякнув уздечкой, натянул поводья и медленно пошёл прочь от нас по аллее, цокая подковами, увозя незадачливого седока, находящегося практически на грани обморока, навстречу его судьбе, которая изменится с этого июльского вечера фатально, перевернёт всю его жизнь, и нам с Жаннет было непередаваемо приятно знать это… Знали мы также ведьмовским своим знанием, что на выходе из парка встретится наш «прынц на белом кане» подгулявшей дворничихе и по совмещению сторожихе тёте Кате, вышедшей «освежить кумпол» на сон грядущий, которая, увидев «благородного» всадника, расставит свои пухлые дебелые ручки и скажет ошарашенно: «Ёптваю! Эт ко мне штоль? Чо так припозднился-то, суженый-ряженый!» Знали мы, сколько слухов и пересудов будет потом в городишке, как будут они множится, переиначиваться и обрастать новыми подробностями, как с течением времени перейдут они в разряд «Брехня!» и забудутся благополучно, как будто и не шествовал по ночным городским улицам призрак «белого принца на белом коне», не приводил в непередаваемый трепет переспелых уездных гражданок, а недоспелых — в безудержное веселье, «ржач» иными словами… Как проснётся наутро «его высочество» в привычном своём виде на лавке зала ожидания с дикой головной болью, как даст он себе зарок не пить больше никогда в своей жизни…

Лишь одного не могли знать мы с белоснежной голубоглазой Жаннет, что дочка нашего «прынца», та самая худенькая девчушка, повзрослев, закончит иняз, выучится на филолога, специализируясь по языкам галло-романской подгруппы и, проходя стажировку в Кембридже, встретит там потомка настоящих французских королей — жизнерадостного, доброго и весьма не бедного обалдуя и повесу Жан-Батиста, который, влюбившись без памяти в утончённую и образованную девушку из России предложит ей руку и сердце… Не могли мы знать, что родятся у них впоследствии смуглый кудрявый и весьма смышлёный сынок и светловолосая, очаровательная дочурка, в венах и артериях которых, тоже будет течь настоящая благородная «голубая» королевская кровь. Не знали и не могли знать, потому что это была совсем другая история… совсем-совсем другая!.. по эгидой совсем-совсем другого ведомства…

09.2012 г.