Шляпа

Вера читала — нахмурив лоб, перелистывала стопку крайне измусоленных листков формата А4. Бледные строчки, отпечатанные на дешевом принтере, сплошь пронизывали следы гелевой ручки. Слово, фраза, а иной раз и целый абзац были похоронены под ровным слоем чернил. Вороненых клякс было много.

Девушка шевелила губами, морщила переносицу, кривилась, ухмылялась и сдувала с лица непослушную челку. Спустя миг, прядь упрямо возвращалась на место.

У окна напротив нее сидел Лёня. Словно нью-йоркский деляга, он сложил руки на груди и закинул ноги на кухонный стол. Довершала образ небрежно брошенная на лоб вельветовая шляпа с полями.

— Постричься тебе надо, — заметил парень.

Вера подняла глаза.

— А?

— Нравиться, говорю?

— Шедевр, — констатировала девчонка, бросив стопку листов на липкий стол.

— Правда? — Изумленный Лёня сдвинул шляпу на затылок.

— Да, нет, конечно. Говно полное.

— Слав те гос-с… — Парень переместил головной убор обратно на лоб. — А то я уже испугался.

Вера закурила.

— Бездарь ты… — Она выпустила серебряное облако дыма и тоже положила ноги на стол. Ее стройные гладковыбритые конечности смотрелись куда лучше Лёниных — кривых и волосатых.

— Но, ты знаешь, это не самый страшный из твоих пороков.

— А какой самый? — донеслось из-под шляпы.

— Самый-самый?

— Так, чтоб самее некуда.

Вера не стала надолго задумываться.

— Считаешь себя умнее всех.

Лёня расплылся в улыбке.

— Это да… — сказал он, наверное, сам себе, поскольку Вера его не особо слушала. Она продолжала:

— … Умнее меня, умнее родителей, умнее друзей, — тут она ткнула в парня двумя пальцами, между которыми была зажата сигарета, — Поэтому, кстати, у тебя их почти нет…

Лёня благосклонно кивнул.

— …Даже умнее классиков! — Всплеснула руками девчонка.

— Хм… да нет. — Пожал плечами парень.

— Нет?

— Не-а.

— А когда ты Толстого в последний раз читал?

— Да я вообще его не читал!

— Вот! — Вера стукнула по столу. — Вот об этом я и говорю!

Лёня поежился.

— Ну ты это … не утрируй…

— Чего?

— Ты Льва Алексеевича не тронь…

— Он Николаевич…

— Как это? — Лёня выглянул из-под своей шляпы.

— А вот так. По батюшке.

— Да не-е…

— Ты не только бездарь. — Печально кивала Вера. — Ты еще и бестолочь.

— Верка, я те говорю, — пылил Лёня, — Алексеевич он. Или Анатольевич.

— Бес-то-ло-чь…

Парень поджал губы.

— Хотя, может и Николаевич. Хрен его знает. Только я когда его вспоминаю, у меня всегда буква «А» вертится. Почему, не знаешь?

Вера пустила дым по столу.

— Там еще один Тостой был.

— Анатолий?

— Алексей, балда!

— Балда — это прозвище или фамилия?

— Балда — это ты. А Толстой — Алексей.

— Тоже Николаевич? — спросил Лёня.

— Нет, Константинович.

Лёня сдвинул брови.

— Так, стоп. Что-то ты меня совсем запутала со своими То́лстыми… Толсты́ми…

— Что не так?

— Они кто? Родственники?

Девушка дернула плечом.

— Да, как сказать…

— Ртом скажи.

— Хер его знает… — произнесла Вера ртом. — Не помню. Может и родственники, только очень дальние.

Тут в комнату вошел еще один персонаж. В расстегнутой рубахе и с красным лицом (у него всегда багровеют щеки, стоит ему выпить хоть пятьдесят грамм).

Парень вошел на кухню. Снял шляпу с Лёниной головы и надел на свою. Затем присел на подоконник.

Этим парнем с красной рожей был я.

— У них, — авторитетно начал новый обладатель шляпы, — деды братьями были.

— А ты откуда знаешь? — усомнилась Вера.

— В интернете прочитал.

— Веско, — признал Лёня. — Но не оригинально.

— Да-да, — подтвердила девчонка. — Не интеллигентно, как-то…

Я развел руками:

— А что делать? Дух времени.

— Обгугленное поколение, — печально произнес Лёня. Он покачал головой.

— А сам?! — воскликнула Вера.

— Наглотался зубного порошку… — сказал я.

— Третьего дня, — с улыбкой подхватила девчонка.

— А что я? — отбивался Лёня. — Я чуть что в сеть не лезу — я честно говорю: не знаю! И потом — Николаевич, Алексеевич, какая разница?

Вера задавила бычок в пепельнице. Затем встала и направилась в комнату. На ходу она обронила:

— Тебе бездарю может и никакой, а гениям обидно…

Лёня стащил с меня шляпу и с кличем «убью!» запустил в девчонку. Та ловко отскочила за дверь, и шляпа пролетела мимо, после чего вхолостую стукнулась о стену.

Вера выглянула из-за косяка:

— А еще: запятые ставь хоть иногда. Понял, Шекспир?

— Исчезни! — среагировал Шекспир.

— Грамматику учи, — съязвила Вера и исчезла.

Лёня схватил со стола листки.

— Ну и где? — бубнил он. — Все ж на месте! Вот стоит… и вот… Разве не запятая? Ну стоят ведь, а?

Он сунул мне свою печатную рукопись.

Я бегло глянул и кивнул. Запятые добросовестно стояли. После «ну», перед «но». Правда, ни одной перед «что»…

— Слушай, комрад, — сказал я, — а откуда у тебя эта шапка?

— А, — отмахнулся парень, не отрываясь от своего рассказа, — это отцовская. Вернее не его, даже, а великого покорителя заполярья Макара Макаревича.

— Кого?

— Да еврей какой-то. Батин приятель. Подарил когда-то. Ей лет больше, чем мне. Да и любил ее папик больше, чем меня.

Я повертел шляпу в руках. Черный вельвет всюду потерся, но выглядел еще вполне прилично. Внутри обнаружились вышитые красной гладью инициалы: «М.М.».

— И ты ее так швыряешь… — покачал головой я. — Как тебе не ай-яй-яй…

Лёнька на миг залип. Потом поинтересовался:

— А как пишется «ай-яй-яй»?

— Через дефисы.

— Через дефисы… — повторил Шекспир. То ли переспросил, то ли чтобы запомнить.

— Ну да. Дефисы, — вкрадчиво пояснил я, — это такие маленькие черточки. Вроде тире, только короче.

— Очень смешно, — без тени улыбки ответил Лёня.

В дверях появилась Лена — Лёнина сестра. Лена и Лёня… У их родителей было или слишком плохо с фантазией, или слишком хорошо с юмором. Но одно ясно наверняка — у них было «слишком»…

Лена подняла шляпу. Отряхнула ее и села на стул, где минуту назад сидела Вера.

— Уединились голубки? — сказала Лена. — Аб чем воркуете?

— Аб литературе, — ответил я.

Лёня промолчал.

Лена — стройная жгучая брюнетка (натуральная — проверено!) была взрослее, начитаннее и смышленее всех нас вместе взятых. Причем никогда не показывала этого, что, несомненно, является доказательством высокого уровня развития интеллекта. Кроме того, она, в отличие от брата, никогда не корчила из себя великого литератора. И вообще не касалась пера. По крайней мере, при всех.

И, опять же в отличие от родича (да и от всех нас, пожалуй), писала без ошибок...

— Там Павлик напился опять… — сказала девушка. И предупредила: — Диня, тебе его домой тащить.

Я представил восемьдесят килограмм не очень живого веса и под конец Пашину жену Ольгу, кричащую на меня (а заодно и на весь подъезд): «Когда ж вы все поиздохнете, твари пропитые!» Да уж, особенно меня смущала она — эта худощавая, красивая женщина. Перспектива была ясной, но не привлекательной. Я взмолился:

— Лен, а может он у вас отоспится, а утром сам как-нибудь… На своих двоих.

Для убедительности я показал пальцами человечка, который бодро перебирает «своими двоими».

— Тогда тебе за ним убирать, если что.

— Идет, — согласился я, в душе надеясь, что это «если что» не произойдет.

Лена бросила мне шляпу и ушла.

— Слыш, — ожил Лёня, — а как правильно «в отличиЕ» или «в отличиИ»?

— Отвяжись…

— Ну, комрад, у кого мне еще спросить?

— Да не знаю, — скривился я, потому, что и правда не сильно понимал, — у них вон спроси.

Я кивнул на дверь, где, едва разминувшись с Леной в тесном коридоре, показались Ира и Антон — красивая и на редкость удачная пара. В руках ребята сжимали спички и сигареты.

Оба они были хронические спортсмены: Жека — боксер разрядник, Ирка — бегунья олимпийского резерва. Как-то Вера пошутила, что неплохо бы им померяться силами, если конечно он ее догонит.

И что бы вы думали? Конечно померялись… Конечно не догнал.

Лёнька спрашивать не стал. Вместо этого сгреб всю свою нетленку, отчетливо сказал кому-то: «козел ты», встал и вышел.

Я нахлобучил шляпу Ирке на голову и отправился вслед за ним — нужно было убедиться, что мой подшефный Паша не надумал сделать «если что».

Оставшиеся на кухне молча закурили. Им не о чем было болтать — они и без того были счастливы.

Кончился вечер странно.

Во-первых, и это уже непорядок, кончился он утром следующего дня. Но самое удивительное, что, в итоге, по сырым задворкам меня на себе тащил тот самый Паша, который каким-то непостижимым образом оказался трезвее меня. Куда он тащил меня — не знаю, но точно помню, что не ко мне домой. А я все норовил встретиться с землей и доверительно шептал ему на ухо:

— Павлик, ты только не сделай «если что»…

При этом сам я сотворил это гадкое «если что» раз пять, а то и больше. В основном просто на асфальт, но однажды, кажется, на кошку. Этот момент особенно стыдно вспоминать, хотя Павел и клянется, что ничего такого не было.

Очнулся я ближе к обеду в незнакомом доме. Сквозь желтые сатиновые шторы в комнату пробивался интимный и горячий свет, в котором плавали шкаф, стол, книжная полка и диван. Должно быть, все это благополучие приобрели совсем недавно, поскольку, за исключением дивана, где спал я, вся остальная мебель была пустой, холодной, какой-то безжизненной что ли, словно свежепостроенный дом.

За дверью шуршали голоса — мужской и женский:

— Ну он есть-то будет, нет? — раздраженно спросил женский голос.

— Да не знаю я, — ответил мужской. — Пойди спроси.

— Сам спроси — ты его припер.

— Тише ты…

— Пашка, ты меня уже достал. Всю душу вытрепал со своими друзьями-алконавтами.

— Да ладно тебе, Дён хороший парень.

— Такая же тварь пропитая, как и ты.

— Оль… — сказал мужчина. И, наверное, взял жену за руку. Я, конечно, не видел, но воображение нарисовало именно такую картину.

— Отстань…

— Олька, — повторил мужской голос. На этот раз игриво.

— Дурак, — воскликнула женщина и хохотнула. — Прекрати.

Дальше голоса превратились в какие-то рваные звуки и возню, пока наконец женский голос не сказал решительно: «Так, все — мне на работу!» и не исчез за хлопнувшей дверью.

Спустя пару минут дверь в мою комнату, уютно скрипнув, открылась и впустила Павлика.

— Спишь? — спросил тот.

— Сплю, — говорю.

Он присел на табурет у стола — такой же неприятно новый, как и сам стол.

— Жрать будешь?

— Нет, — говорю, а сам думаю: «дурак, соглашаться надо было». Потом спрашиваю: — Где это я? У тебя?

— Ага. Помнишь, че вчера было?

— День рождения, — хмуро констатировал я.

— Уже хорошо, — улыбнулся Паша. — А чей?

Я сосредоточился. Попытался вспомнить. В голове промелькнули только две ярких картинки: первая — злополучная облеванная кошка, а вторая — кухня, на ней в обнимку я и Вера. Поем народные песни. Поем хорошо, в унисон, жаль только песни разные: у нее про ворона, у меня что-то матерное. Вот собственно и вся память о вчерашнем вечере. Остальное — не память, а так останки, скользкие и гадкие, как плесень в банке с огурцами. Поэтому я сказал наугад:

— Веркин?

Паша помотал кудрявой головой.

— А чей? — спрашиваю.

— Мой.

Блин, думаю, неприятно как-то.

— Поздравляю…

— Спасибо, — ответил Паша и предупредил, почесывая горбинку на носу: — Ты, если есть не будешь, давай собирайся. Мне уходить надо.

От завтрака (или обеда) я опрометчиво отказался, поэтому — делать нечего — стал искать штаны. Нашел их в пыли под диваном — между своей же рубахой и чужим огрызком груши.

Когда мы вышли из лифта, я спросил:

— Слушай, а сколько тебе стукнуло-то?

— Тридцать, — ответил Паша.

— Ни хера себе… — вдруг вырвалось у меня.

— Да уж, — согласился Павлик, — ни хера…

Выйдя на улицу, мы тут же распрощались. В отличие от меня, Паша куда-то спешил. Он пожал мне руку, и, поинтересовавшись есть ли у меня деньги на маршрутку, ретировался.

Вообще-то он отличный парень, наш Павлик. Его, Лёньку и Веру я знаю кучу лет: в детском саду мы сидели на соседних горшках, в школе — за соседними партами, а в институте списывали с одной шпаргалки.

Так вот он — Пашок — был самым толковым из нашей шайки. Учился всегда хорошо, что не мешало ему быть таким же разгильдяем, как и все остальные. Не знаю, как такое возможно — наверное, это дар — но факт есть факт: в зачетках и дневниках Пашка стабильно имел железобетонные пятерки, при этом пива выпил не меньше моего. А то и больше.

В конце концов, последние пять лет учебы кончились. Я и Лёнька вынесли из института стопку протертых штанов, Вера — какие-то свои собственные знания, тоже в общем не связанные с дипломом. А вот Пашка стал самым, что ни на есть специалистом. С большой полужирной буквы «С».

Он сразу нашел работу. Вернее работа в лице залетного хедхантера сама нашла его еще на защите диплома. Паша сменил студенческую джинсо-футбольную униформу на солидный костюм работника преуспевающей торговой фирмы. Спустя каких-то пару лет у него образовалась еще дюжина таких костюмов, должность начальника отдела, красавица жена, квартира в хорошем районе и серьезные виды на будущее.

Сказать по правде, мы все ему завидовали. Но, видит Бог, белой завистью, подразумевающей уважение и радость за успехи. Да и как иначе относиться к человеку, который через полгорода тащит твое бездыханное тело, и устраивает его на ночлег. Да еще и на маршрутку готов отсыпать.

Словом Павлик — из тех, кто снимет последнюю рубаху. Нам всем с ним повезло.

Я потопал вниз по улице. Туда, где за шеренгой высоток шумела проезжая часть. Голова потрескивала, а в желудке с запозданием зашевелилось что-то едкое.

В кармане, как эпилептик затрясся телефон. Я вынул его и нажал на кнопку.

— Ты гандон, — заявил смутно знакомый голос. Еще миг и я узнал Лёнькины гундосые интонации.

— Это спорный вопрос, — возразил я.

— Только не в твоем случае!

— Ближе к делу, комрад.

Лёня перешел к делу:

— Где шляпа, мерзавец?

— Какая шляпа, — не понял я.

— Обычная шляпа. Еврея полярника.

Тут я вспомнил шляпу. Правда так и не осознал, какое отношение к ней имею.

— А я откуда знаю?!

— Ты в ней уходил.

— Когда?

— Вчера… ну то есть сегодня… не важно! Где шляпа?

— Да хер его знает! — говорю.

— Комрад, — Лёнька сменил тон с полушуточного на очень серьезный, — я спрошу только один раз…

— Валяй! — разрешил я.

— Шляпа на тебе?

Я ощупал голову — мало ли… Но нет, пусто.

— Нет, — говорю.

Лёнька шумно выдохнул в микрофон, и наверняка скорчил одну из своих знаменитых мин.

— Давай ко мне, — выговорил он.

Минут через сорок я был в их с Леной квартире. Выглядел Леонид, как огурчик. Маринованный. В руках держал бутылку пива с измочаленной этикеткой. Еще одну вынул из холодильника и поставил на стол передо мной. Зеленое стекло манило прохладной испариной. Зубастая крышечка умоляла поскорее снять себя. Но я невозмутимо ее игнорировал — не похмеляюсь принципиально.

— Комрад, — заявил я, — у тебя был взволнованный голос. Что там с этой чертовой шляпой?!

Парень поморщился и хлебнул из бутылки.

— Слушай, ты точно не помнишь где она?

— Да ты че? — отвечаю, — Я ж, в древесину был. Кстати, сильно?

Лёня кивнул.

— Угу… Прилично так… На кошку соседскую нарыгал…

Пришел мой черед кривить лицо.

— Вот она где, значит… — пробормотал я.

— Чего?

— Да ничего… Свинство.

— Да забей. — Лёнька махнул рукой. — Она ж не расскажет никому.

— Ну да, — ответил я, припомнив какой-то пошлый анекдот. — Не расскажет, не напишет, не позвонит…

— Да хрен с ней! Ты лучше шляпу отдай.

— Старик, ну не знаю я где твоя шапка.

— Сань, — взмолился Лёня, прихлебнув — ты пойми, эта шляпа — отцовская реликвия… Типа память про молодость, понимаешь? Ну, вроде твоего зеркала с общаги. Помнишь, как ты психовал, когда мы его случайно… того.

Я даже разозлился. И надо было ему про это зеркало вспоминать!

— Ты достал! — говорю. — Не знаю я где она! Отстань! Найдется рано или поздно!

— В том то и дело! — ответил Лёнька. — Что поздно. Батя сегодня вечером приезжает. С этим своим корефаном отмороженным. Как его, черт? Макаром…

— И че?

— Да ниче! — он в сердцах стукнул по столу пустой тарой. — Точно про эту, гребаную, шапку вспомнят. А ее нет! Я за нее свою шляпу сниму, выкупаешь?!

Да уж. Выкупаю. Отец у Лёни мужик брутальный. Помню, как-то в классе десятом поймал нас за соображением на троих. Досталось всем. Даже Верка неделю фингал тоналкой штукатурила.

Я призадумался.

— Слушай, — говорю, — а точно я в ней уходил? С чего ты вообще взял?

Лёня пожал плечами.

— Верка так сказала…

— Тю, так давай у нее спросим!

Я кивнул в сторону комнаты. Вера обычно оставалась на местах хмельной славы — ей всегда было далеко до дому.

Но я, видимо, ошибся — Лёня полез в карман за телефоном.

— А она не у вас?

— Не-а, — ответил парень, копаясь в записной книге, — они вчера с Графиней поругались.

Графиня — это сестра. Лёня ее так называл.

— С чего это вдруг?

— Верка ее лопух сожрала… — Он приложил трубку к уху. — Там, на окне.

Да, Лена выращивала цветы. Братец ее называл все их коротко и емко — «лопухи» или «дрянь». А то, что Вера СОЖРАЛА одно из растений — странно, но вполне в ее репертуаре. Я не удивился, но из вежливости спросил:

— Как это?

Ожидая вызова, Лёня между делом отвечал мне.

— Та… Ленка подпила и хмыря своего как всегда просвещать начала. Это, мол, «Хренариус Миссисипский», его бобры жрут, когда болеют. А для человека, мол, отрава. А Верка рядом сидела. Да ладно, говорит, отрава?! — и хвать зубами за листок. Ну ты ее знаешь… — Тут он, вроде, дозвонился. — Алло, Вер? Вер, это ты? Это Лёнчик. Как это, на хер? Подожди… Ты дома? Что значит?.. — Лёня улыбнулся. — Ну ты давай, определяйся. Дома? Ок. Мы приедем сейчас… Ну, я и Саня… Что? А, хорошо, возьму… — он покосился на бутылку пива и добавил, как мне показалось, уже коротким гудкам: — Жди.

И мы отправились к Вере.

Чтобы разбудить девчонку пришлось больше получаса трезвонить в двери. Вера вышла в коридор босиком и в нижнем белье. Без лишних слов выхватила из Лёниных рук пиво и снова скрылась в прохладном сумраке квартиры, оставив дверь нараспашку. Это значило «заходите».

Квартира у Веры была крохотная, зато своя. Последний подарок бабушки, которой не стало лет восемь назад. Она не умерла, нет. Просто уехала на ПМЖ в Канаду и с тех пор никак не напоминала о себе.

Мы-то с Лёнчиком давно привыкли к Верке в целом и ее жилищу в частности, но на неподготовленного человека эта берлога производила сильное впечатление. Во-первых, она походила на склад. Вещей было так много, что нам пришлось выстроиться гуськом, чтобы пройти по коридору. Сложенные вдоль стен на нас с вальяжностью сфинксов глядели старые журналы, давно просроченные консервы, гитара, два велосипеда, чучело кошки, кукольные дома, монитор компьютера, шланг от пылесоса, неисправный вентилятор и еще много-много всего. Кажется, где-то среди всего этого я даже приметил потрепанный витринный манекен.

Многое из этого богатства досталось Вере от бабки-эмигрантки вместе с квартирой, но и сама девчонка нет-нет, да и подбрасывала кое-что в коллекцию.

Хлам надменно изучал нас с Лёнькой, пока мы протискивались сквозь него вслед за Верой. Девчонка же скользила меж залежей истории легко и уверенно, пошлепывая босыми пятками по пыльному паркету.

Оказавшись в комнате, она взгромоздилась на развороченной кровати и принялась открывать зубами бутылку. От усердия на ее высоком лбу собрались трогательные морщинки, как у обиженного малыша.

Лёнька сдул пыль с бумажных цветов в хрустальной вазе, и спросил:

— Ну, ты как?

— Колбасит, — призналась Вера.

Наконец, крышечка с шипением поддалась. Неровности на Веркином лбу вмиг растянулись. Она припала к горлышку.

Я осмотрелся. В комнате, вроде, прибавилось экспонатов: у стола притаилась ветхая этажерка, под стенкой образовалась не виданная раньше куча журналов «Если», а со шкафа, ехидно скособочившись, на меня пялились два разноцветных члена. Оба — резиновые. А в остальном все было по прежнему. Тот же хлам сложенный стопками, та же старая мебель, знакомый монитор со следами сигаретных ожогов, в нем — как всегда аниме (разве, что в этот раз вместо грудо-глазастых нимфеток, нежно-зеленый крокодил говорил рисованному Чебурашке: «Ва таши ва Гена»).

Ну и, разумеется, та же Вера с блаженной физиономией потягивает пиво.

Лёня вдруг спросил:

— Вер, а где Фимка?

Я тоже спохватился — Веркиной любимицы и правда нигде не было видно.

— Где-то летает… — туманно ответила девчонка. — Не любит она, когда я с бодуна.

У Веры жил необычный питомец. Но о нем — о ней — позже.

А пока Лёнчик решил заговорить о деле.

— Слушай, родная… — он потер шею. — А ты, случайно, мою шляпу не видела? Случайно...

Как и я, Вера не поняла сразу. Но, она была смышленей и быстро сообразила что от нее хотят.

Она кивнула на меня и сказала:

— А, ну так, ее Дэн вчера таскал.

— А потом? — спросил я.

— Что, потом?

— Куда я ее потом дел?

Вера улыбнулась.

— Вот ты странный! Откуда ж я знаю?!

— Ну, ты скажи хоть — я в ней уходил или нет?

— Да без понятия! — ответила Вера и растянулась на кровати, при этом умудряясь держать бутылку вертикально.

Я посмотрел на Лёньку.

— Ну и кто из нас гандон? — говорю.

Парень нахмурился.

— Погоди, — отвечает — Вер, ты ж мне сама говорила, что Ден в ней ушел!

— Когда? — отозвалась Вера.

— Вчера!

— Х-ха! — просипела Вера и дернула головой совсем, как легендарный товарищ Сухов.

Это «Ха!» — ее коронное выражение — могло значить что угодно. Но сейчас подразумевало дословно следующее: «Ну даешь, нашел кого слушать! Я ж вчера упилась до обморока! Не помню, как до койки доползла».

— Хотя ты знаешь… — сказала Вера, подняв палец, — вот теперь я вспомнила…

Мы с Лёнчиком напряглись.

— Была на тебе эта шапка! — торжественно воскликнула девчонка.

Леонид выдохнул. С таким облегчением, словно его собирались расстреливать, да только что передумали. Впрочем, зря он радуется — сейчас-то шляпы на мне нет.

Вера продолжала, по-прежнему глядя в потолок и грозя ему пальцем:

— Вот точно помню: в ней ты уходил. В дверях встал, такой, осмотрелся. «Спасибо этому дому», — говоришь, — «пойду к Антону!». И шляпу молча хвать! На голову нацепил и в дверь. Я еще подумала: «Во дурак! Зачем ему шляпа ночью»…

— Вот так, Комрад! — развел руками Лёнчик. — Гандон по-прежнему ты.

— Стоп! — сказал я. — К кому, я говорил, пойду?

— К Антону, — повторила Вера.

— А че к Антону?

— Ну, так ты с ним уходил. И с Иркой.

— Я у Паши проснулся…

Вера села на кровати и посмотрела на меня.

— И ты знаешь, — сказала она, — это тебе очень повезло. Потому что ты вчера был такой синий, что вполне мог проснуться где-нибудь в канаве. Или вообще не проснуться. Не дай Бог, конечно…

— Ой, да ладно, — отмахнулся я. — В первый раз что ли?

Поставив на пол пустую бутылку, Вера снова рухнула на кровать.

— Мы с вами точно упьемся когда-нибудь… — тихо сказала она потолку.

Лёнчик оживился:

— Ты понял, теперь у нас есть нить!

— Да, Шерлок…

— Ты давай не ржи, а Антохе звони.

— А у меня, — говорю, — денег нет.

— Ой, не бреши, — устало поморщился Лёнька.

Денег на счету действительно оставалось всего ничего. Но на один звонок, конечно, хватит… Я вытянул из кармана телефон. Аппарат был хороший — дорогой, сенсорный.

Да только не мой. Абсолютно незнакомый смартфон лежал сейчас у меня на ладони.

С минуту я рассматривал находку, прикидывая, откуда она могла взяться. Потом Вера сказала:

— Ну? Чего тупим?

— Набираешь номер, прикладываешь к уху и ждешь, — подсказал Лёня.

— Это не мой, — тихо признался я.

— В смысле? — спросила девчонка.

Я вынул из того же кармана свой старый «сименс» и продемонстрировал приятелям:

— Вот мой. А этот «самсунг» я первый раз вижу.

— Как это? — удивился Лёня.

Я лишь пожал плечами.

Вера предположила:

— Может это Пашкин.

Я снова приподнял лопатки, не отрывая взгляда от незнакомого мобильника.

— А включи его, — предложил Лёнчик, — посмотрим.

— Да ну, — возразила Верка, — ссыкотно. Мало ли, где ты его взял. Еще убил кого...

Я посмотрел на нее:

— С ума сошла, что ли?

— Ну а вдруг...

— Вдруг… — усмехнулся я. Но включать телефон не стал. Спрятал его обратно.

И уже почти набрал номер Антона, но отвлекся — стекло единственного в комнате окна разразилось требовательным дребезгом. Словно кто-то стучал в него с той стороны. И это на девятом-то этаже!

Парни, сидевшие в комнате, испуганно встрепенулись. Зато Вера ничуть не удивилась, наоборот даже — обрадовалась, будто давно ждала этого настойчивого стука. Она вскочила с кровати и бросилась к окну, приговаривая: «Ну наконец-то».

— Зайка моя прискакала, — шептала девчонка, отдергивая шторы.

Верка распахнула окно пошире и на давно не мытый подоконник опустилось нечто рябое, размером чуть меньше деревенской курицы. Причем, сначала в дом проникли два огромных янтарных глаза, и только потом уже все остальное: мягкие опахала крыльев, желтый клюв, кривой, как ятоган, облако серых перьев.

— Фимка… — сказал Лёнчик и тоже направился к окну.

Через миг над Вереным плечом образовалось две физиономии: сначала Лёнина, секундой позже — моя. Все трое с живым интересом смотрели на маленькую сову.

Фимка прошлась по подоконнику, с видом следователя прокуратуры, после чего недовольно ухнула. Лично я не понял что это значит, но Вера, закатив глаза ответила:

— Фим, ну не начинай… Пойдем я тебе лучше тараньки дам.

Фима сдалась мгновенно — «тараньку» она любила. Кстати, это не рыба, а тараканы. Черные земляные тараканы, слегка обжаренные на сливочном масле заботливой Верой. На вид — редкая мерзость, к тому же, не знаю едят ли другие совы, что-то подобное. Кажется, нет. Но, так или иначе, Фимка такое лакомство полюбила стразу и навсегда.

И вот мы — трое людей, стоим на кухне и смотри, как ест одна небольшая птица.

Словно чувствуя все обращенное к ней внимание, Серафима трапезничала не спеша. Медленно и очень церемонно подхватывала из именной мисочки одного таракашку, проглатывала его целиком, и, прежде чем взять следующего, долго изучала нас троих, покручивая пернатой головой. Очень забавно.

Вера как-то рассказывала, что совы не умеют водить глазами, из-за их необычной формы. Зато невероятно гибкая шея позволяет им поворачивать голову чуть ли не на триста шестьдесят градусов. Поэтому совы вертят глазами сразу вместе с головой.

Вскоре Фима доела порцию тараньки и мы оставили их с Верой наедине. Кажеться, им было что обсудить. Верка тут же принялась извиняться.

Я позвонил Антону.

— Ты где? — спрашиваю.

— В гараже, — ответил Антон.

Лёня услышал его голос в трубке и ехидно ухмыльнулся — а где ж ему еще быть, мол?

Я говорю:

— Мы сейчас подъедем.

Антон не стал спрашивать, кто. Сразу ответил: «Давай». И отключился.

К Антону отправились втроем. Хотя Веру пришлось тащить едва ли не силой. Сначала она пыталась откосить по похмелью. «У меня, говорит, голова раскалываеться». Я напомнил ей, про выпитое пиво. Потом вдруг вспомнила про какую-то мифическую подругу, которая с минуты на минуту должна прийти. «Да какая подруга? — сказал Лёнчик. И отрезал: — Нет у тебя подруг!» Жестоко, но правда. Тогда Вера попыталась прикрыться Фимой — мол, некому с ней посидеть — и это был откровенно слабый ход. Все знают, Серафима — птица самостоятельная. В няньках не нуждается.

Словом, в конце концов мы победили. Для Фимы приоткрыли окно, чтобы, так сказать, не ограничивать свобод, Веру затолкали в пальто, и пошли.

Микрорайон, где жил Антоха в народе назывался Железка. Здесь давали квартиры труженикам железной дороги. Естественно, самым достойным — начальникам, их родне и знакомым. Хотя перепадало и простым работягам. Но редко. И только самым заслуженным.

Антону повезло. Его отец положил на рельсы сорок пять лет жизни и, когда собрался уходить на пенсию, государство, скрепя сердце, одарило его комфортабельной угловой однушкой в старой хрущевке. Случай небывалый. Едва ли не единичный.

Счастливый железнодорожник, конечно же, принялся бурно отмечать новоселье. В процессе чего лег в сугроб, заснул и больше не проснулся. Случилось это лет шесть назад. Антону тогда как раз исполнилось восемнадцать. Матери он не знал — отец растил его сам, братьев и сестер у парня тоже не было. Так что все наследство досталось ему безраздельно. В один миг у Антона появились: целый шкаф наград и грамот, полтонны ворованного мазута, квартира и — внимание — машина. О ней, пожалуй, стоит рассказать подробнее.

Эта «копейка» — их родовое проклятие. Редкая, неизлечимая болезнь, что передается от отца к сыну вот уже три поколения. Антонов дед приобрел ее в семьдесят втором, и с тех пор все мужчины их семьи отрабатывают на ней технику владения матерными выражениями.

И не то чтобы машина выдалась неудачной. Совсем наоборот — эти первые фиатовские ВАЗы были лучшими за всю историю совкового автопрома. Дело не в этом.

А в чем?.. Трудно сказать. Должно быть, их род просто-напросто не создан для автомобилизма. Иначе не выразишься. Так бывает. Вот все в человеке хорошо, все удачно — и умный, и красивый, и руки золотые, а что-то не дается. Вот не идет и все, сколько не берись.

Так и у них. Намучались они с этой копейкой — страх. Да и сама она, надо сказать, натерпелась от их семейства. То заправят ее чем попало, то радиатор водой наполнят в минус двадцать. А уж били сколько раз! У ней бедной на кузове боевых шрамов больше, чем на тридцать четверке, штурмовавшей Берлин.

Но, надо отдать «жульке» должное, ездит по сей день. Хотя с каждым годом все меньше. Нынче Антон недели две живет в гараже, после чего пяток дней со счастливым лицом ездит. Потом авто неизменно ломается и все по-новой: гараж, пиво, матюги, какой-нибудь дядя Валера — местный слесарь-алкоголик...

Думаю, до Антохиных детей машина уже не дотянет. А жаль.

Красный гараж с выцветшим номером был раскрыт настежь. Машина стояла на свежем воздухе. Антон сидел на стопке старых покрышек и курил, задумчиво глядя в раскрытый капот. Чуть поодаль мужики играли в домино, разрывая шершавую тишину спального района, матерком и раскатистым стуком.

— Здорово, — сказал я, когда мы приблизились.

Антон молча кивнул и затянулся.

— Как «ламборджини», — улыбнулся Лёнчик, — Бегает?

В ответ Антон скривился и дернул плечом, словно неврастеник.

— Та не… — говорит. — Приболела че-то...

— И че с ней? — Лёня тоже заглянул под капот, хотя, ничего в этом не смыслил.

— Да хз. Не заводиться. Аккумулятор наверно...

— Ну так может подтолкнем?

— И че? — произнес Антон с таким лицом, будто хотел спросить «а нафига?».

— А ниче! Мож заведется.

— Ну давай… — вяло согласился автолюбитель.

Антон сел за руль, мы трое уперлись в багажник: я и Лёнчик по краям, Вера — в середине.

— Ты мудак, — еле слышно произнесла девчонка.

Подтолкнули.

Антон включил передачу. Копейка содрогнулась всем своим луженым телом, но не завелась.

Подтолкнули снова. На этот раз удачнее — двигатель запустился. Но спустя пару метров закашлял и опять затих.

Антон вышел. Затянулся и открыл капот. Снова принялся туда глядеть. Лёня пошел к нему. Стал давать какие-то безнадежные советы. Спросил есть ли бензин.

Я и Вера остались позади.

— Слушай, — спросила девушка, — что это за палки перед глазами плавают? Белые такие… У тебя бывает?

Я пожал плечами.

— Бывает, — говорю. — Это какая-то загадочная фигня. Никто не знает что это. Наверно, что-то потустороннее.

— У меня после пьянки всегда… Такие забавные.

Вера улыбнулась и попыталась смахнуть рукой невидимые «белые палки».

Появилась Ира. Вышла из гаража. В ее глазах таяли остатки сна.

— Че шумите? — спросила она, потягиваясь.

— Да вот, — ответил я, — вашего бронтозавра заводим.

— Я бы эту шнягу в речке утопила, — Ирка кивнула на авто. — Веришь, нет — ревную. Он со мной столько не трахается, сколько с ней!

— Рыба!!! — донеслось со стороны.

Мужики бросили на стол домино и, вынули пластиковые стаканчики. Накапали по половине.

— За жителей глубин, — произнес один из них — щуплый дедок в драной бескозырке. Стаканы опустели. Кости на столе перемешались. Игроки стали брать по одной.

— Твою мать! — ни с того ни с сего воскликнула Вера. — Ну, млять, шикарно! Просто блеск!

Она глядела на свои кроссовки. Когда-то они были желтыми, но сейчас трудно было судить об их цвете — мешал слой жидкой грязи, облепившей их.

— Шоб я сдохла! И штаны тоже? — добавила девчонка осмотрев штанины, тоже бесповоротно изгаженные. — Вообще класс! Ну все, пи… дец...

Решительной походкой Вера подошла к Лёнчику и что есть духу влепила ему подзатыльник. Прозвенел хлесткий шлепок. От неожиданности парень вскрикнул и схватился за голову.

— Ты что, сдурела?!

Вера подняла ногу:

— Ты посмотри, что твоя шляпа с моими штанами сделала! Кто это стирать будет?! Ты?!

Лёнька встал в позу:

— Еще чего?! А морда не треснет?

— Ах ты говнюк… — зарычала Вера и бросилась на парня. Тот кое-как отбивался.

Антон спокойно докурил, отбросил бычок, после схватил Верку за талию и оттащил от несчастного Лёнчика.

— Козел! — кричала девчонка, угрожающе размахивая кулаками.

— Успокойся, истеричка, — выдохнул спасенный.

— Истеричка?! Это кто истеричка?! Я? Да я тебя сейчас… Пусти, Антон! На куски порву...

— Держи ее, Антох, — кричал Лёнчик, — еще покусает кого!

Верка выкрикнула что-то нецензурное и нечленораздельное. Лёнчик в долгу не остался.

— Закройтесь оба! — закричала Ира.

Так резко и пронзительно, что затихли даже доминошники. Все смотрели на девчонку.

— Ты, — Ира ткнула пальцем в Верку, — успокойся. Подсохнет — вычистишь, не велика беда. А ты, — перст указал на Леонида, — помолчи, не подначивай! Антон, отпусти ее. Обнял, как родную...

Антон повиновался. Очутившись на свободе, Вера стала нервно разглаживать несуществующие складки пальто. Лёня подошел к ней и обнял. Антон закурил еще одну сигарету.

— Вот так хорошо, — похвалила Ира. — Кстати, что за шляпа?

— Какая шляпа? — не поняла Вера.

— Ну, ты там про шляпу, что-то кричала...

— А, это моя, — откликнулся Леонид. — Мы вообще-то из-за нее и пришли.

Антон выпустил облако дыма и сказал:

— Я помню эту шляпу. Такая, в полоску, да? — он показал рукой полоски вельвета.

Лёнчик кивнул. Антоха продолжал:

— Ден в ней вчера был.

— Ну так и где она? — спросил я.

— Это у тебя спросить надо.

— Ты понимаешь… я не помню.

— Бывает, — пожал плечами Антон.

— А в чем проблема, вообще? — поинтересовалась Ира.

— Это отцовская шляпа, — объяснил Лёня. — Ее найти надо.

Я почесал затылок:

— Ребят, а долго я вчера с вами был?

— Где-то полчаса, — ответила Ира.

— Меньше, — покачал головой Антон. — Было так...

И Антон поведал приблизительно следующее. Вчера я действительно ушел с ними. И да, был в шляпе. По пути рассказывал про утконосов. (Интересный факт, если учесть, что про утконосов я не знаю ровным счетом ничего. Даже толком не помню, как они выглядят). Метрах в трехстах от Лёниного дома есть круглосуточный магазин. Ира и Антон зашли туда за сигаретами, а я остался снаружи. Кроме меня, там был еще какая-то кампашка. То ли двое парней и девчонка, то ли две девчонки и парень — не суть. Они тихонько выпивали — никого не трогали. Но это их не спасло. Я появился внезапно, как прыщ. И, должно быть, попытался рассказать им про утконоса. Естественно, меня послали. Естественно, я обиделся. Антон застал только конец конфликта — он как раз вышел из магазина, когда у видел, что я общаюсь с местной молодежью. Общение носило специфический характер: я с огоньком выматерил всех присутствующих, наотмашь ударил ближайшего паренька, выхватил у него из рук мобильник и побежал. Мои новые знакомые бросились за мной, и мы всей гурьбой исчезли во тьме. Все. Больше Антон не видел ни меня, ни шляпы.

— Так вот откуда мобила, — сказала Вера.

— А она сейчас у тебя? — спросила Ира.

Я вынул из кармана аппарат.

— Значит, убежал… — задумчиво констатировал Антон.

Картина потихоньку прояснялась. Следующим звеном в цепи должен был стать Паша. Оставалось только найти его. Но он упорно не брал трубку. Мы звонили ему каждый по нескольку раз. Лёня — раз пять, я и Верка — дважды, Ира с Антоном, которые тоже подключились к поискам — по разу. Итого: двенадцать звонков. Павлик невозмутимо пропустил их все.

Мы отправились к нему домой. Нас встретила супруга пропавшего. Состоялся разговор типа: «Здравствуйте, а Пашу можно?». Выяснилось, что нельзя. Поскольку Оля и сама в неведении где он. Оказывается, по воскресеньям Павлик имеет обыкновение исчезать безвести с обеда и до вечера. Где он и чем занимается все это время — загадка, похлеще секрета мирозданья. Жена прощает ему эту маленькую вольность, в обмен на то, что по возвращении от него никогда не пахнет ни водкой, ни женщинами.

Что ж, с точки зрения семейного благополучия, это, конечно, очень мило с Пашиной стороны, но сильно осложняет его поиски.

Мы звонили Пашиным родителям, каким-то общим знакомым, у Веры очень кстати нашелся телефон его сослуживца… Но все без толку.

Во время этих наших безрезультатных мытарств Лёнчику звонил отец. Сказал куда и во сколько прибывает. Так мы узнали, что на поиски у нас осталось пять часов.

Все вместе мы шли по парку. Весна пришла сюда неделю назад. Села в уголке, словно бедная родственница, и терпеливо наблюдала, как ее предшественница собирает вещи. А зима не торопилась — мучительно долго она упаковывала в чемодан остатки снега, разбросанные повсюду, потом нехотя разморозила лужи, а сейчас не спеша сворачивала сырой брезент неба. Оказывается, все это время за серыми тучами пряталась высокая лазурная бесконечность. Невероятно, до чего же чисто и свежо может быть там наверху.

Верка где-то подобрала котяру-беспризорника и все дорогу кормила его колбасой. Не спрашивайте откуда у нее колбаса — не знаю. Наверное, всегда хранит для таких случаев. Кошак с довольной мордой жевал обветренную докторскую. Лёнька гладил его по облезлой холке и ласково приговаривал: «кошмя-як». Кошки — их общая с Верой страсть. Одна из многих.

Погода хорошела на глазах.

— Тепло, — выдохнула Ира, зажмурившись. — Вот бы теперь всегда так было…

— Не-а, не будет, — отрезал Антон.

— Почему?

— Через неделю снова мороз ударит — я в нете смотрел.

— Ну и хрен с ним, — Ира пожала плечами. — Главное, что сейчас тепло.

— Вкусно? — спрашивала Вера у кота.

Кот безмолвствовал. Вероятно, воспитание не позволяло ему разговаривать с набитым ртом.

— Родная, а заведи себе кошмяка, — предлагал Лёнчик у Вере.

— Не могу, — вздыхала девчонка. — У меня Фима…

Ира сказала Антону:

— А давай мы себе кошку раздобудем?

— Я кошек не люблю, — ответил Антон, закуривая.

— А кого ты вообще любишь?

— Тебя люблю. И утконосов, — он подмигнул мне.

— Дурак…

— Чего дурак-то сразу?

— Того…

— Зря ты так. Знаешь какие они классные?

— Кто?

— Да утконосы эти. Они яйца несут, а сами млекопитающие. Как мы с тобой.

— Я яйца не несу, — надулась Ира.

— Это я тебе вчера рассказал? — спросил я. — Про яйца?

— Ну а кто ж еще?

Вдруг Вера отпустила кота и воскликнула:

— Эй! Вон там!

Она указала вглубь парка. Мы присмотрелись. Но ничего особенного не увидели: молодые семьи с колясками, пенсионеры с собачками, парочки, кто-то бегает трусцой. Среди темных стволов мелькают оранжевые жилетки — активисты движения «Чистый город» вышли на борьбу с мусором, как обычно в воскресенье. В общем, все как всегда.

— Что? — спросил Лёнчик.

— Вон! — Вера ткнула пальцем в огненные жилетки.

— — Ну да, «Чистюки», — подтвердил Лёня. — И что? Хочешь вступить?

Девчонка цокнула.

— Да нет же, — она схватила его голову и повернула в нужном направлении.

Спустя миг Лёнчик воскликнул:

— Твою ж мать! Точно!

— Что там? — спросила Ира. — Еще одна кошка?

— Лучше… — кинул Лёня и побежал к «Чистым».

Вера — за ним. Я, Ирка и Антон следом.

Лёнчик подскочил к одному из активистов, который высматривал в траве собачьи «неожиданности». У парня был мешок для мусора, резиновые перчатки, кудрявая голова и очень знакомый горбатый нос.

Через секунду Лёнчик воскликнул:

— Здоров, Пахан!

И тут же посторонний доброволец стал нашим Пашкой.

Лёнчик, сияя, протянул ему пятерню. Павлик с сомнением посмотрел на свою перчатку, измазанную в экскрементах.

— А, ну да… — пробормотал Леонид и спрятал руку обратно в карман. — Ты как здесь?

— Да вот… — Пашка обвел рукой поляну, на которой пестрели оранжевые жилетки. Ребят было немало — человек двадцать, а то и больше. Все с пакетами — такими же, как у Паши. Каждый с серьезнейшим видом смотрел себе под ноги, словно искал в траве что-то очень ценное. То и дело кто-нибудь нагибался и пополнял мешок новой находкой.

На груди у всех, словно медаль, болтался бейдж с именем. У Паши тоже. Верка наклонилась и прочла по слогам: «Ва-лен-тин».

— Здравствуйте, Валентин! — церемонно сказала она. — Я — Вера.

— Та это не мой, — отмахнулся Пашка. — Я свой потерял.

— Так ты что ли член? — спросил Лёня, кивая на оранжевую поляну, с каждой минутой становившуюся чище.

— Дурак, — толкнула его в плечо Вера, — он не член. Он — мозг.

Паша насупился.

— Зря ржете, — говорит. — Нужное дело делаю. Городу помогаю.

— Правильно, — кивнула Верка, — а то он без тебя совсем зачах.

— Слышь, Пахан, а что вы с удобрениями делаете? — поинтересовался Лёнчик, кивая на Пашин мешок — Помогаете труженикам села? Или обратно в собак заталкиваете?

— А вам зарплату продукцией выдают? — прыснула Вера.

— Нам ее вообще не выдают, — пытался обороняться Паша. — Но тебе по дружбе могу отсыпать.

Он протянул Верке пакет. Девчонка заглянула туда.

— О, давай! Я возьму вот эту, — она показала, — эту и вон ту еще. И зелененьких накинь.

— И мне! Мне тоже! — подставил ладони Лёнчик. — Да побольше! Не жмись.

Вдвоем с Верой они полоскали мозг профессионально. Могли делать это часами. Я хлопнул Лёньку по спине и напомнил:

— Шляпа…

— А? — отозвался парень, вытирая слезящееся глаза. — Ах да. Паш, мы тебя как раз ищем. Слушай, ты…

Он не закончил. Из-за Пашкиного плеча, как черт из табакерки, выпорхнула девушка. Или может женщина. Не поймешь. Есть такой тип. На лице — морщины, на ногах — кеды. Стареющие дамы постбальзаковского возраста, которые кидаются в общественную деятельность, как в колодец вечной юности.

У самки «Чистюка» тоже был оранжевый жилет, но вместо мусорного пакета в одной руке она сжимала мобильный телефон, а в другой картонный планшет, с зажатым в нем листом А-4 — какие-то таблицы, фамилии, цифры. Словом, малый набор главнюка — современный вариант скипетра и державы. Стало ясно: перед нами предстал командир отряда чистоты.

Женщина окинула нас цепким взглядом, протянула Вере руку и представилась:

— Инна Олеговна.

— Октябрина Лучезаровна, — ответила Верка.

Инна Оелеговна опешила. Но лишь на мгновение.

— Вы Пашины друзья? — спросила она. На этот раз у Антона. Видимо, он показался ей самым адекватным из нас.

— Родственники… — туманно ответил Антон, выпуская облако дыма.

Функционерка подвисла еще на полсекунды.

— Как хорошо, что вы пришли, — сказала она наконец. — У нас не хватает рук.

Это прозвучало, как приговор. Общественная деятельность хуже секты. Подпишешься — ты в рабстве, не согласишься — совесть загрызет насмерть. Короче говоря, не успели мы опомниться, как в руках у нас оказались мешки, перчатки, инструменты.

Мне досталась острога для бумажек и дырявый мешок, Ира и Антон получили на двоих совок и веник, Вера с Лёнчиком удостоились резиновых перчаток и перешли под командование к Павлику.

Ближайшие два часа мы подарили городу.

Верка удивлялась:

— Такая маленькая собачка, а кишечник, как у бегемота!

Я стал мечтать о том, чтобы посетители всех парков мира ели шоколад вместе с обертками.

Антон чуть не сломал челюсть прохожему выплюнувшему окурок на тротуар.

Зато, когда «Чистый город» — и мы в его рядах — закончили, парк было не узнать. Это какое-то чудо, клянусь! Четверть века я хожу в этот парк и впервые узнал, что трава в нем зеленая, что мусор может храниться в урнах, что бычки и бутылки — это не обязательная часть ландшафта.

Довольные собой волонтеры сгрудились в кучу. Состоялся небольшой митинг — пламенные речи, награждение передовиков, ободрение отстающих. В центре внимания оказалась, молодеющая на глазах Инна Олеговна. Для полноты образа ей не хватало броневика.

Паша остался с нами. Пока мы выполняли свой гражданский долг, Лёнька расспросил его про вчерашний вечер.

Выяснилось, Пашка нашел меня недалеко от своего дома. Я сидел на парапете и плакал.

— Что делал? — изумился я.

— Рыдал, — говорит Пашка. — Аж захлебывался.

Впрочем, плакал и плакал — это ладно: человек выпил, расчувствовался. Бывает… Самое страшное, что шляпы на мне уже не было.

— Наверное ее те хмыри с тебя сорвали, — сокрушался Лёнчик. — И выбросили…

Он всхлипнул и продолжил:

— Они ж думали, это просто шляпа… а это… — он в сердцах махнул рукой. — Одно слово, гандон…

В общем, шляпа ушла. Навсегда.

Мне вдруг стало так стыдно. Нужно было что-то сказать, но слов не нашлось. Честное слово, даже тогда, когда они с Веркой, накурившись, принесли в жертву шаре мое зеркало я не испытывал такой печали, как Лёнчик сейчас. Ведь зеркало-то было лично моим, а шляпа — она отцовская. На кону доверие отца к сыну. Дескать, прошляпил шляпу, не уберег…

И тут я вспомнил про найденный в кармане телефон. Достал его.

— Комрад, — говорю, — не ссы. Сейчас мы этих засранцев вычислим!

Вера, увидев аппарат, просияла:

— Точно у нас же их мобила в заложниках. Обменяем ее на шляпу.

— Да они ее уже выбросили давно… — не верил Лёня.

— Я им выброшу! — воскликнул я и нажал на кнопку.

Все четверо нависли надо мной. Теперь у нас был свой собственный кружок. Почти такой же, как и у «Чистюков», только с другими приоритетами. Что-то вроде оппозиции.

Экран телефона загорелся. Прошла заставка бесконечная, как рекламный блок. Наконец мобильный был готов к работе. И, прежде чем я успел что-нибудь нажать, на номер пришла целая куча сообщений. Штук двадцать. Все — оповещения о звонках. От абонентов: «Маман», «Маша-сестра», «Инга», «Санек-СТО», «Зайка», «Кабан» и так далее. Чаще всех звонили «Кабан» и «Зайка».

— Зайке звони, — предложила Вера.

— Лучше Кабану… — заметил Антон.

— Интересно, — сказала Ира, — Что за Инга?

Лично я колебался между «Маман» и «Машей-сестрой». Решил остановиться на последнем варианте.

Нашел контакт в телефонной книге. Нажал «вызов». Приложил к уху.

Наша партийная ячейка вмиг затихла. «Чистогородцы» же наоборот расшумелись не на шутку. Они взвешивали мешки с экскрементами, при этом хохотали, как полоумные и дико раздражали. Звенел скрипучий голос Инны. Из толпы вышла девушка. Должно быть, идейно близкая нам — тоже не выдержала децибелов самовосхваления.

Но нет, она всего лишь искала тишины, чтобы позвонить. Прижав телефон к щеке, девчонка скрылась за ближайшим деревом.

— — Ну что? — почему-то шепотом спросила Ира.

Я качнул головой — нет, дескать, ничего пока, но в тот же миг длинные гудки оборвались, и на другом конце провода приятный девичий голос воскликнул: «Алло!».

Голос-то, может, был и приятный, но интонация совсем не дружелюбная.

У телефона оказался прекрасный динамик. Маша-сестра кричала мне в самое ухо:

— Алло! Кто это?!

Я даже растерялся.

— Это ты?! Верни телефон, тварина! — внезапно взвизгнула Маша. Так громко, что, ей-богу, мне показалось, я слышу ее и без телефона.

Но я не потерял самообладания. Сказал деловито:

— Спокойно, Маша, — и добавил зачем-то: — Я — Дубровский.

Зачем, понятия не имею.

— Да мне пофигу! — крикнула Маша. — Ты где?! Мы тебя найдем!

Чем-то гнусным веяло от этого «мы».

— Да не ори ты, — говорю. — Дело есть.

— Какое еще дело? — воскликнула девушка, немного успокоившись, но все еще довольно истерично.

«Чистый город» тем временем начал розыгрыш какой-то лотереи. Активисты, алчущие ценных призов, писали свои имена на крохотных бумажках и передавали их в центр круга.

Лёнчик без интереса следил за их действиями.

И вдруг его лицо окаменело.

— Бляха-муха, — сказал парень (вообще-то он выразился покрепче, но пусть будет так), и бросился в толпу митингующих, раскидывая комья земли. Вера, Ира и Антон устремились за ним. Следом кое-как поспевал я, на ходу что-то отвечая Маше.

Лёнчик исчез в оранжевой толчее. Через миг оттуда раздались крики. Преимущественно матерные. Кричали все, но громче остальных — Инна Олеговна.

Мы ворвались в толпу. Картина, надо сказать, открылась зубодробильная. В самом центре собрания Лёнчик и командирша выдирали друг у друга шляпу — черную, вильветовую, с полями. Да-да, ту самую!

— Отцепись, придурок! — визжала Инна.

— Моя-я-я! — рычал Лёнчик.

Толпа «Чистовцев» облепила его и тащила прочь от своего лидера, била по рукам. Кто-то даже уцепился в кулак зубами. Лёня стоял намертво, но силы были неравны. Его уже почти повалили, когда подоспели мы. Антон наотмашь ударил в толпу, я ткнул в лоб кусавшего Лёньку активиста, Вера пнула Инну Олеговну. Та завопила, но таки выпустила шляпу. Человеческий ком вокруг Лёнчика, повинуясь инерции, рухнул в траву.

В ту же секунду сработала Ира. Она выхватила нашу шляпу и припустила вдоль аллеи, оставляя за собой след из крохотных бумажек с фамилиями. Кто-то из волонтеров бросился в погоню, но, клянусь, даже ветер не смог бы догнать спортсменку сейчас.

«Чистовцы» — возбужденные и ошарашенные вскакивали на ноги. Отряхивали жилетки, выплевывали траву, матюгались. Инна Олеговна потирала ушибленную ногу.

И вдруг я с ужасом понял — наших не осталось. Все рванули вместе с Иркой. А я как всегда проспал подъем.

И вот я, как дурак, стою посреди жаждущих крови активистов с телефоном в руках. А в трубке слышится Машин голос: «Ты где, спрашиваю?! А черт, что за вопли?!»

— Маша, — сказал я ей, — кажется, сейчас меня будут бить.

И как в воду глядел. Весь «Чистый город» попер на меня. А мне даже в голову не пришло убегать. Стоял столбом.

Помню, пытался защищаться. Даже с ног сбил кого-то. Но потом с ног сбили меня… Телефон вылетел из руки, но Машин голос я, как ни странно, слышал.

— Стоять! — крикнула она. — Назад шакалы! Вы что сдурели?!

Толпа вокруг меня расступилась. Я приоткрыл один глаз. Увидел травинки и частокол ног. Казалось, их была целая тысяча. Стройный силуэт навис надо мной, закрывая солнце. Тень спросила приятным и до боли знакомым голосом:

— Ты как?

Я не ответил. Вместо этого нащупал в траве смартфон, приложил к уху и сказал:

— Спасибо, Маша. Живой…

— Дубровский?! — воскликнула тень.

Послесловие

Счастливый Лёнька встретил отца и прямо на вокзале торжественно вручил ему шляпу. Папаня, заправившийся еще в поезде, с недоумением посмотрел на головной убор и значительно произнес: «Шо за хрень?!» Спас ситуацию Макар Макаревич. Полярник воскликнул: «Митрич, это ж моя!» и нацепил шляпу на лысину.

Лёнчика пришлось отпаивать пивом. Мы делали это всем коллективом: я, Верка, Антон с Ирой. И Маша с братом — хозяином телефона, спасшего мне жизнь. Ну, как минимум, здоровье. Его звали Леша. Он простил меня почти сразу — спустя два литра компенсаций. Да и вообще, оказался отличным парнем — ни с того ни с сего подарил Верке охапку роз, дал Антохе номер того самого Санька с СТО, который, как выяснилось, большой спец по старым ВАЗам.

Но больше всех меня порадовала активистка «Чистого города» Маша. Очень порадовала… Не хочу вдаваться в подробности, но… Весьма, весьма…

Так закончилась эта короткая история. Слава богу, без жертв и почти без пострадавших.