"ШАРАМЫГА"

***

Полная женщина средних лет возилась у газовой плиты. На сковородке шипело растекающееся подсолнечное масло. Густые черные волосы её были аккуратно собраны под цветастый платок, зеленое платье облегало пухлое тело, бесцеремонно выставляя все складки пышной плоти. Когда-то, возможно, это платье было ей впору, но теперь она из него, как говорится, выросла, или, точнее, выползла. Низким немного хриплым голосом женщина строго спрашивала мужа, сидевшего за столом тут же, в комнате:

— Говорила я тебе, зачем ты связался с этим Васькой? Не рассчитается он с тобой! Он же бывший зэк! Ради денег такой любого закопает в лесу, смотри, и тебя тоже!

— Не каркай, Аля! С ума сошла? — сиплым голосом проворчал тощий мужик, для убедительности вытянув вперед челюсть и выставив жилистую руку с поднятым вверх пальцем. — Вася — коммерсант, деньги у него водятся. Запла-атит, никуды ему не деться!

— Когда он с вами должен был рассчитаться, а? Ещё на прошлой неделе работу закончили, и чо теперь?..

— Чо-чо … Заладила. Ничо! Обещал, стало быть, даст. Обождать надо маленько.

— Ага, ищи дурака, даст… Догонит ещё поддаст! Хоть бы аванс взял, ишо в июне-то… Скоро август, детям в школу пора, на зиму им пальтишко и обувку прикупить надо. Растут, детки-то… Думала, на базар в город съезжу в эти выходные, а тут … ни базара, ни хрена… Моя-то получка на еду вся уходит, знаешь поди!.. Лучше вон, шёл бы в лесхоз, им сейчас нужны егеря. Полно городских браконьеров носятся тут, по лесам.

— Вот эти точно "закопают", и глазом не моргнут, если встанешь на их пути. А сколько твои егеря получают? Еле концы с концами сводят. А денег за шабашку у Васьки не то што на пальто детям, а на шубки и ботиночки хватит… и еще останется…

— Так иди и возьми… за шабашку-то! Сидишь?.. Эээх, дубина, ты Толька, ду-би-на! — Аля досадно махнула рукой.

— А ты, лучше меня не нервируй! Они и так у меня на пределе, нервы-то! — муж привстал и сжал кулак. — Лучше следи за языком-то своим, раскудахталась… Курица!

— Ах так?!.. Курица, значит? А ты чо, петух что ли? Так иди, попетушись перед Васькой… — Аля сердито уперла руки в широкие бока. Она смело шагнула в сторону мужа, так как правда была на её стороне. Толик робко переступил с ноги на ногу и понуро плюхнулся на стул. Аля вспыхнула:

— Ты чо, опять уселся? Иди давай к Ваське, топай … — и, задумав спровоцировать мужа, въедливым голосом с издевкой ввернула: — ША-РА-МЫ-ГА!

— Ыы-аа, — зарычал Толик. Мерзкий тон Али и ненавистное с детства слово, которым бичевала его мама и о котором прекрасно знала жена, перелили чашу терпения. Толя вскочил… открыл было рот, но не найдя слов закрыл… снял куртку с гвоздя возле входа, саданул ногой по двери и, выходя в сени, выкрикнул:

— Ну, и пойду…

Жаркий июльский воздух придушил его легкие. В прохладе деревянного дома казалось будто на улице наступил вечерний холодок, но оказалось не так. Толик закинул ненужную куртку на плечи и нерешительно шагнул. Однако, с каждым шагом его походка становилась тверже. «Ааа, катись-ка все к чёрту, — Толик широко замахал руками и взял уверенный курс. — Пойду-ка я к Ваське, небось, завалялось у него чего-нибудь…»

— Ну-ну, иди… — буркнула в это время дома жена себе под нос.

«Как бы не напился с дуру-то…», — подумала с досадой Аля, отсутствующим взглядом налила на сковородку светло-желтую жидкую массу и стала проворно двигать вилкой, протыкая и переворачивая поспевающие оладьи. В комнате вкусно запахло печеным.

Жили они в небольшом, затерявшемся среди Алтайских гор и лесов, селе с тюркским названием Сентелек, возле одноименной горной речки. Однако, в деревне с таким названием осталось всего несколько тюркских семей из алтайцев и татар, основное же население было русское. Все, конечно, общались на русском, а дети обучались в русских школах. Труднопроизносимые тюркские имена естественным образом переиначивались на более привычные. Поэтому, отец семейства Туруш стал Толей, мать Алтына — Алей. Трое детей тоже получили обиходные варианты: пятнадцатилетний Белек — Бека, одиннадцатилетний Карабаш — Коля, и младшая шестилетняя дочь Сютчи — Света.

Туруш был из рода найман, входящий в состав большого рода куманды. Его соплеменники населяли несколько районов края поблизости, и все были из того же рода, то есть считались ему близкой родней. На какие-нибудь большие мероприятия сородичи приглашали и его с женой, но постоянную связь с ними Туруш не поддерживал. Куда близкими для него и его семьи стали русские односельчане, русское имя стало более родным, а русский язык — роднее алтайского.

Толик, как и многие в деревне, хорошо владел плотницким инструментом, руки его росли откуда надо. Только две слабости мужика мешали выправиться и стать зажиточным сельчанином: он любил выпить, а после выпивки обижался и взрывался по любому поводу. По этим двум причинам наш герой часто попадал в истории, которые заканчивались потасовкой и временным содержанием под стражей в милицейском участке.

Однако, в трезвом состоянии Толька был сдержан и всегда находил заработок, которого на жизнь с женой и тремя детьми достаточно вполне, тем более Аля работала в лесхозном питомнике.

Вот и в этот раз Толька с другом, Петькой-печником, и ещё двумя молодыми ребята с села построили на заимке у Васи коровник с небольшим домиком. Нанявший их, Вася, в прошлом был боксер и известный хулиган, жил в городе и был осужден за разбой. После тюрьмы он вернулся в родное село, довольно быстро «поднялся»: купил небольшой грузовичок-автолавку, открыл магазин во дворе дома, наполнил продуктами, рядами выставил большой ассортимент бутылок с крепкими и не очень напитками. Привозил из города необходимые для хозяйства товары под заказы сельчан. В общем, торговля у него шла бойкая.

Шли в деревне разговоры, что Васька мол крутит деньги с воровского «общака» и каждый месяц отстегивает «грев». В подтверждение к слухам, люди видели, как к нему приезжали на джипах крепкие парни в спортивной одежде. Долго они не задерживались, заходили в дом, а спустя часок-другой быстро удалялись на резвых машинах. Только глубокие следы от широких протекторов импортных шин оставались как память о таинственных посетителях.

Конечно, Аля жаждала, чтобы Толя скорее забрал деньги у Васи, но при этом в её душе затаилось беспокойство. В жестких серых глазах бывшего зэка чувствовалась скрытая угроза. Жители с опаской поглядывали на Васю и сторонились. Она предупреждала мужа, чтоб не связывался, но разве его удержишь…

«Зря я его накрутила-то, чёрт дернул. Лучше бы завтра сама сходила… Как бы чего не вышло…», — подумала, накрывая на стол еду детям.

Ночью Толя домой не вернулся. «Вроде, все тихо-спокойно… никто не звонил… участковый тоже… Опять что-ль в загул ударился?!.. Ух я ему… устрою… пусть объявится тока!», — Аля начала нервно греметь посудой.

В обед она узнала по телефону у детей, что мужа все ещё нет. От растущего беспокойства кольнуло в сердце, присев на стул Аля решила: «Надо бы попить водички и уйти пораньше». Вернувшись домой она отправила старшего сына, Беку, на поиски. Тот выгнал велик со двора и мигом умчался.

Сын вернулся через несколько часов с недобрыми вестями:

— Папа пропал!.. В деревне говорят, что вчера они с другом Петькой-печником выпили, а потом пошли к Ваське в магазин. Папка начал с ним спорить, а потом ругаться, а потом взял его за грудки и взял на калган*. А Васька-коммерсант вырубил отца одним ударом. А друг папин, Петька, драпанул… Папка очнулся и решил уйти, но уходя пообещал магазин и дом заодно спалить. А Васька ответил, что убьет его. С тех пор папку никто не видел… — глаза мальчика выражали растерянность и испуг.

Душу подростка ещё терзала обида: «Почему папин друг детства, дядя Петя, дал дёру?.. Папа же сам говорил, что они были горой друг за друга?..»

Аля, пытаясь осознать сказанное, села на стул и несколько минут молчала. Вообразила она, что Толя пошёл ночью к Васе с канистрой бензина, а тот с дружками подкараулил его, вывез в лес и убил. Затем губы её скривились, и сильным певучим голосом женщина запричитала:

— Уж уби-ил он, окаянны-ый, маво муженькаа! Уж поприба-авил он да мне-ка горюшкаа!..

Ой, растили мы детей тру-уда-ами, ой, да осталися типерь они сиро-отами-и…

Аля причитала так, как слышала много раз в родном селе и невольно училась этому всю жизнь, и получалось у неё совсем так же, как было принято у местных русских женщин из кержаков**.

Весь вечер и часть ночи Аля была безутешна и продолжала оплакивать без вести пропавшего мужа. Надеялась она, что все же объявится её Толя, что не так все плохо, как она представила. Однако, муж не объявлялся. Хотела было она пойти на разборки к Васе, но подумав, решила поступить по-другому. Наутро, собравшись с мыслями, села она писать заявление в милицию. Накатала целых три страницы, подробно, со всеми подозрениями и обвинениями в адрес бывшего зэка, а ныне преступного типа и потенциального убийцу — Васи-коммерсанта, и отнесла в участок.

Строгий и угрюмый сельский участковый милиционер, Степан, за принципиальность прозванный кем-то из стариков Сталиным, сидел за столом в своем кабинете. Он вскользь прочитал заявление, поморщился и попросил переписать, оставив только смыл. Но Аля категорически отказалась.

— Давай мне свои порядки здесь не устраивай! Ты имеешь представление куда пришла, а?! — рявкнул пожилой уже капитан. — Пиши, как я скажу или катись… к кузькиной матери!

Аля вылупила испуганные глаза, прижалась к стулу и с трудом выдавила:

— Ну, ладно.

Сталин сухо и четко продиктовал заявление, которое уместилось в полстраницы. Сделал запись в журнале и приступил к официальному расследованию. Опрос очевидцев вчерашнего инцидента к каким-либо обнадеживающим уликам не привёл. После злополучного вечера Толя будто исчез, из магазина Васи он ушел своими ногами в темную ночь и безвозвратно.

Собрав показания очевидцев в папку, участковый отвез дело в районный центр Чарышское, передал начальству и стал ждать, когда пришлют следователя.

Через день появился молодой следователь, улыбчивый лейтенант Сивицкий. Покрутился день, формально опросил свидетелей и потерпевших: Алю, и старшего сына, Беку. Отдельно допросил Васю. У того было железное алиби: он всю ночь работал в магазине и это подтверждали несколько свидетелей. Ничего нового не обнаружив, следователь вечером уехал. «Как-то между прочим он тут все расследовал?.. Чего они молокососа отправили-то, не нашли штоль поопытней кого?.. Надо бы при случае пожаловаться ихнему начальству…» — пришла в голову Але еще одна неоригинальная идея.

Прошла неделя. Затем вторая. Вестей с района не было. Не объявился и Толя. Аля потеряла всякую надежду, а уверенность в смерти мужа только возрастала.

В начале третьей недели участковому позвонил дежурный с районного УВД и попросил привезти родственников пропавшего Аргышева Туруша на опознание трупа.

— Ты, хозяйка, давай это… собирайся … поедем на опознание…, — угрюмо опустив голову, выдавил Сталин, зайдя в дом. — Звонили с района… Видать, не живой твой Толик-то, раз на опознание…

Хладнокровный взгляд капитана сменился на участливый, а руки были учтиво сложены по швам, готовые в любую минуту прийти хозяйке на помощь.

Глаза Али недоуменно посмотрели на участкового, затем она быстро-быстро заморгала и … полилась нескончаемая плачевная песня:

— Ой, да уж видно мине горе го-орькуюю, ой, уж видно век не дождати-исее, ой, да уж и муженька не дозвати-исее, ой, уж с тово свету бе-елогоо…

Сталин нерешительно потоптался на пороге, затем повернулся и вышел. «Пусть выплачется, так лучше будет…», — позаботился вслух капитан, зажимая губами сплющенную в двух местах гильзу папиросы. Покурив, он сел в служебный УАЗик и терпеливо замурлыкал любимую песню:

«Калина красная, калина горькая.

Опять мне выпала разлука долгая.

Разлука долгая, дорога дальняя.

Калина горькая, калина красная…»

Ждать долго не пришлось. Заплаканная Аля вышла со старшим сыном. В дороге женщина сидела тихо, уткнувшись в платок. Пятнадцатилетний Бека рассеянно смотрел в боковое окно. Первозданная красота родного края, смешанный лес, сменявший хвойные и лиственные породы деревьев, широкая темная река Чарыш, вившаяся всю дорогу то отдаляясь, то приближаясь снова, знакомые поселки вдоль дороги, с деревянными могилками на пригорках, — все это наводило сейчас тоску. Не было теперь в этом мире его единственного отца. Вспомнил он добрые глаза и крепкие руки родного человека и никак не мог осознать, что больше их не увидит.

В районном отделении милиции их ожидал все тот же молодой следователь Сивицкий. Он указал им на лавочку у стены слева. Перед лавочкой стоял массивный обшарпанный стол, справа у противоположной стены был старый темный шкаф с бумажными папками. Сивицкий сел напротив на деревянный стул со спинкой и глядя на бумаги на столе обыденным бесстрастным голосом начал говорить:

— В ходе предварительного следствия установить личности, причастные к пропаже вашего мужа не представилось возможным. Был допрошен круг подозреваемых лиц и свидетелей, но это не прояснило ход расследования…

Милиционер продолжал говорить, вставляя в речь много непонятных терминов и сложных выражений. Аля в это время смотрела на него и думала про себя: «Молодой, а умный, однако. Чего это я подумала, будто он дурачок?» Прежде наивное лицо молодого следователя теперь преобразилось и выражало уверенность и знание своего дела.

— Таким образом, начатое следствие по делу вашего мужа, Аргышева Туруша, было приостановлено до возникновения новых обстоятельств. И вот вчера они возникли…, — здесь чеканная речь Сивицкого на мгновение замерла, он оторвал взгляд со стола и продолжил другим, привычным житейским тоном. — В лесу, недалеко от дороги, ведущей в ваше село, пастухи обнаружили труп мужчины с признаками насильственной смерти, от ножевых ранений, по описаниям совпадающий с вашим пропавшим мужем. Документов и одежды не было… Сейчас мы поедем на опознание, но должен предупредить, что из-за жары и длительного срока труп сильно разложился. Поэтому, потребуется заключение судебной экспертизы.

Следователь привстал и начал складывать бумаги в сумку. Поглядев на мальчика, он добавил:

— Хорошо, что сына привезли, не надо будет криминалиста везти. Его ногти, волосы и анализ крови отправим в Барнаул, чтобы установить родство.

Дорога до морга при районной больнице оказалась короткой. На металлической тележке выкатили труп. Санитар в белом халате снял накрытую простыню.

При виде останков мужа у Али подкосились ноги, пришлось Беке подхватить маму под руку. Сталин, стоявший рядом, поддержал женщину с другой стороны. Лицо трупа было обезображено, вместо глаз виднелись тёмные ямы. Большие участки кожи отсутствовали, торчали только кусочки посиневшего мяса, а в некоторых местах мясо высохло так, что виднелись кости. Сейчас труп был промыт и обработан, но даже при этом чувствовался неприятный запах мертвого тела.

***

Заключение судмедэкспертов пришло через неделю. Сталин привез копию домой к Аргышевым. В нём значилось, что данные экспертизы с вероятностью 93,1% подтверждают идентичность трупа с образцами анализа Аргышева Белека. В доме были морально готовы к такому повороту событий и покорно приняли вердикт.

Покойного привезли домой. Вызвали родственников Толи. Приехал старший брат с Горно-Алтайска. Он и взял все хлопоты с похоронами на себя. Лицо погибшего решили не показывать, обернули его в белый саван и положили в украшенный синим бархатом гроб головой к окну, а ногами ко входу. По алтайским обычаям зажгли в комнате большую керосиновую лампу, которая горела все время, пока приходили люди, чтобы попрощаться с умершим. День и ночь рядом с покойником поочередно дежурили его друзья, а также бывшие одноклассники, некоторые из которых приехали издалека.

Аля сидела в соседней комнате и при каждом выражении соболезнования причитала громко и навзрыд. Всякий раз находились у неё новые слова для оплакивания любимого мужа. Откуда они брались она уже не понимала, происходящее плыло перед ней будто во сне, а в голове стоял туман и безразличная тупость.

Похоронили Толика по всем смешанным христианско-алтайским обычаям, выработанным несколькими последними веками соседства с русским народом, значительную роль в которых составляли старообрядческие традиции переселенцев. Поминали умершего хорошим словом и выпивали за упокой его души. Собралось много народу, пришлось накрывать несколько длинных столов во дворе.

Вася-коммерсант принял активное участие в похоронах. В начале он выплатил семье заработанное Толей, а перед похоронами бесплатно привёз спиртное, напитки и конфеты. Следствие его полностью оправдало, но Вася всем своим видом и поведением демонстрировал раскаяние и сожаление, будто безмолвно показывал этим свою непричастность к смерти хозяина дома.

Денег, что принесли на похороны родственники и друзья хватило на всё, даже осталось на поминки в седьмой день. Брат и родственники заказали в городе памятник, установили по алтайскому обычаю в сорок девятый день и помянули вновь по-русски.

***

Прошло три месяца. Наступил морозный ноябрь. Быстроводная река Сентелек спряталась подо льдом и толстым слоем снега. Березы, осины и тополя в деревне и вокруг стояли голые, а на склонах гор темнел хвойный лес, одетый в снежные шапки на макушках кедров и елей.

Обыденная жизнь таежного села текла своим чередом, только в доме у Аргышевых все еще чувствовалась невосполнимая пустота. Однако, смерть мужа сыграла положительную роль в жизни Али. Подруга уговорила её посещать самодеятельный ансамбль в клубе. У Али оказался редкий низкий грудной контральто и даже присутствовал музыкальный слух. Она сама была удивлена! Руководитель ансамбля, Иннокентий Ипполитович, разводил руки, манерно складывал ладонями друг к другу и восторженно вился вокруг новоявленной солистки.

Выступления на сцене раскрепостили её сознание, теперь она отважилась вставать на защиту работников на собраниях, не стеснялась выражать мнение своё и народа, устраивала вылазки коллектива на природу, по случаю праздников собирала деньги и людей для дружных посиделок, — в общем, житьё-бытьё Али стало насыщеннее. При всем при этом, она успевала следить за домашним хозяйством и детьми.

Новая жизнь женщины положительно сказалась на здоровье: она заметно похудела, перестала жаловаться на недомогания, вытащила старые платья, которые стали снова ей впору, — будто помолодела на десяток лет.

Сыновья неожиданно повзрослели, стали внимательнее к маме, во всём помогали ей: посуду помыть, постирать белье, корову подоить, за скотиной следить, дрова и воду натаскать, — в общем, многие домашние заботы взяли на себя. Семья старалась реже вспоминать об отце, только у младшей дочери иногда вырывалось заветное «папа», но обрывалось на полуслове под грозными взглядами братьев. Аля нежно брала Свету на руки и долго прижимала её к себе. А девочка всякий раз твердила маме: «Не умер наш папа, а живой. Видела я во сне старца в белой одежде, приходил он ко мне и говорил: «Нет твоего папы среди мёртвых. Вернется еще, жди!»».

Однажды, ворвалась в контору лесхоза соседка Али, Люся с вылупленными глазами и с порога истошно, будто резали её, закричала:

— Аляя! Только што своими глазами видела Толика тваво, как живово! Идёт весь в новом, сверкает, сапоги блястят, как на параде. Издале-ече кричит: «Как дела, соседка?». Неушто, думаю, воскрес, али сам чёрт привиделся?.. Свят-свят-свят, господи, убереги от окаянного! — трижды перекрестилась Люся. — Я как увидала яго, так к тебе сразу прибёгла.

— Чо ты городишь-то, Люся. Бога побойся! Сама же видала, как похоронили мы Тольку-то моего!

— Дак, видать-то видала, а этот — ОН!, один в один Толька. Иди вон, сама погляди, — Люся вытянула руку с сторону окна.

Аля накинула пальто, застегиваться не стала, а опрометью выскочила на улицу. Шаг её все убыстрялся и постепенно перешёл на бег, большие пимы** на ногах не стали тут помехой, высоко поднимая ноги неслась она домой, как будто вернулась былая девичья лёгкость. Ворвалась она в дом: глаза большие, пальто нараспашку, красный платок на шее, однотонное розовое платье с разрезом, грудь высоко и часто поднимается от бега, пимы в снегу, щеки раскраснелись, — будто с картины художника сошла.

Толик сидел за столом, на коленях у него разместилась дочь, пацаны стояли рядом и улыбались во весь рот. Лицо мужа было посвежевшее, помолодевшее даже, глаза сияли величественно и радостно, вырядился, действительно, — как на парад.

— Аля!.. — вскрикнул он, увидев её, привстал, поставил дочь на пол. Затем немного откинулся назад и изумленно посмотрел на жену, — Ты ли это?

— Мама, говорила я тебе, что папа наш живой! — лепеча скороговоркой подбежала к ней дочка.

От увиденного ли, от быстрого бега ли, но голова Али стала тяжелеть, в глазах потемнело и зарябило, Толя и дети начали как будто отдаляться и уходить куда-то вдаль, сознание её стало проваливаться в пустоту и… наступила безмятежность.

Пришла в себя она довольно быстро и почувствовала в голове ясность и бодрость, как будто ради этого и надо было упасть в обморок. Она лежала на диване, муж стоял на коленях возле неё и целовал её руки, лоб, глаза. Аля обхватила руками крепкую шею Толика, судорожно, еще сильнее прижалась к нему, пряча прижимая голову его к груди. Она вновь обрела потерянную ценность и не хотела терять снова.

После некоторого замешательства семья Аргышевых успокоилась. Аля выслушала сбивчивый рассказ мужа: как в ту ночь, отчаявшись выбежал он из деревни на трассу, и бежал без оглядки, злой на неё, на Васю, на всю деревню и на весь мир. Бежал долго, выбился из сил, а тут проезжала машина и притормозила. Оказалось, с соседнего Казахстана закупщики скота решили помочь заблудившемуся человеку.

Сел он к ним в грузовик и попросил довезти попутно до райцентра, чтобы утром на автобусе вернуться домой. В машине разговорились, подружились. Нормальные оказались ребята, казахи…

— Рассказал я им о себе, а они — о себе. У нас в России коней никто не ценит так, как у их — в Казахстане. Известно дело, конина — это деликатес казахам. Поэтому, и цена их там выше… — в который раз рассказывал Толя свою историю вновь прибывавшим друзьям сельчанам и соседям.

Никто не хотел поначалу верить, подозрительно косились на хозяина, но потом заражались всеобщим праздником, улыбались, слушая рассказ Толи, и садились тут же со всеми за стол. Аля быстро приготовила что-то, накрыла, вытащила соленья с погреба, конфеты и спиртное с сундука. Люся-соседка тоже принесла заначку. Наступил и у Аргышевых в доме праздник!

— Предложили они ехать с ими в Семипалатинск, это недалеко от кордона-то, сразу за Рубцовском. Скотники у их в дефиците, а я чо, чем не чабан? Ха-ха-ха! Скотину знаю, пасти могу!.. Вот и попал я таким макаром на джайляу! Пожил малость, почабанил, кумыс научился пить, мясо три раза в день кушал. Вон како пузо наел, — Толя вставал и хлопал в этом месте себя по округлившемуся животу и громко гоготал, все поддерживали его тем же. — Хотелось, конечно, позвонить домой…, но какой там телефон в горах-то, да и страна другая… А, когда зима пришла, повезли мы лошадей в город и па-ашла тут торговля-я. Вмиг разбогатели ребятки-то. Да, и мне заплатили как уговор был. В обчем, не жалуюсь, на следуший год опять можно поехать.

— Дааа, хорошо сидим, весело. Рады мы тебе Толик, рады, шо живой вернулся — сказал, почёсывая подбородок Петька-печник. И после непродолжительной паузы вопросил, высоко подняв брови, — А кого-же мы хоронили-то?..

Сельчане недоумённо посмотрели друг на друга. На радостях все забыли про покойника.

Аля в образовавшейся паузе вмиг вспомнила прошлое: как пропал её муж, как нашли его труп, как ездила она на опознание с сыном, как жутко было смотреть на искаженный труп мужа, как привезли его домой и хоронили, вспомнила выплаканные слёзы и сорванный до хрипоты голос от беспрерывного причитания…

Хлопнула она звонко ладонью по столу и громким низким голосом провозгласила:

— Всё! Завтра иду в милицию писать заявление на експертов этих окаянных! Где это 93% моего Толика они опознали, а!? Засужу их, пусь теперь они поплачут!

Толик хлопнул рюмку горького, закусил огурчиком, поморщил сладко нос, и зажмурив счастливо глаза, откинулся на стуле: «Не зря я все-таки смылся-то… Хорошо!.. А она мне шарамыга-шырамыга… Вот тебе и «ШАРАМЫГА»!!!»

***

взять на калган* — ударить головой в лицо (воровской жаргон)

пимы** — валенки (в Алтае)