Продли жизнь маме

Мой герой скоромен, неприметен, носит очки, худощав.Он крайне подвижен как будто у него внутри вставлена вечная батарейка, типа "Energizer" и даже пытался отращивать бороду, подобно земским врачам прошлого, но во время отказался — подозрительно похож на чертика. В церкви печальный батюшка косился на него во время крестин племянника и причитал: "упаси меня боже!". Иногда наш герой может позволить себе ругать правительство и пить пиво с варенными креветками в прикуску, хотя чаще любит как многие простой чай с пряниками.

Его зовут Пал Палыч, так, может несколько нескромно и амбициозно, его назвали родители. И кажется еще в раннем детстве с подготовительной группы детского садика за ним закрепилось этот вариант прочтения его евангельского имени. Разные там Паша, Пашек. Павлик, Павлуша не приставали к нему на долго. А вот Пал Палыч! Эдакое имя Пал Палыч может украсить олигарха, директора завода, видного писателя или генерала. От него исходит, какая то аура силы и власти. Но он просто врач скорой помощи, каких тысячи бороздят на крестоносных "газелях" утопающие то в снегу то в грязи просторы нашей необъятной Родины. Некоторые до самой смерти не приобретают в своем наименование отчества оставаясь даже в преклонных летах Васями, Ванями, Яриками и Сашками. А он всегда был только Пал Палычем.

Пал Палыч любил скорую помощь наверно, потому что он ощущал себя, каким-то особенным нужным и необыкновенно важным человеком. Белый халат, поверх синяя куртка — весь в полете, всегда в движении! Шину к ноге, промедол в мышцу, флакон в вену и поехали вперед с мигалкой по встречной полосе! Так что бы у милиции, всяких там обожравшихся благами народа депутатов началась изжога от того как нагло летит его ласточка вопреки всем правилам дорожного движения и водители охотно и покорно уступают ей дорогу.А он возбужденный и счастливый всегда готов т засадить адреналин прямо в застывшее сердце!

Сначала, давно, когда он только пришел на скорую, ему казалось, что перед ее врачами, как перед смертью или исповедником, все равны. Пал Палыч как бы сам становился выше ростом и шире в плечах, осознавая это, голос его обретал звонкую уверенность.Жесты отточенную четкость. Ему даже думалось, что наверное его узнают на улицах как популярного киногероя. Потом со стажем работы, важности и романтической ауры конечно заметно поубавилось, мнение о равенстве людей прошло вместе с юношеским задором, но признаться радовало другое — платили вообще-то неплохо. Кроме того, постоянно культивировали надежду, что будут платить еще лучше.

Этот вызов как был как миллионы других вызовов, обычный вызов, в обычное дежурство, все было до омерзения — обычно! Одинокий звонок среди прочих других заблудившихся в ночи звонков, пробуривший насквозь спящий город. Этот звонок, занырнув в сеть где-то далеко вынырнул на станции «скорой помощи» №4 Ленинского района г.М, активизировав до того не подававшую уже с пол часа признаков жизни диспетчера Лену.

— Тринадцатая на выезд, — прозвучал сонный голос абсолютно апатичной ко всему Лены.

— Что там? — спросил у нее Пал Палыч.

— А какой то маме плохо! —

— Мать ее! —

Лена вонзила крепкие как у коня здоровые зубы в сочное яблоко и чавкая, продолжила.

— Шестьдесят восемь лет. Гая четырнадцать квартира тринадцать. Звонил сын от соседей. Кажется, умирает. —

Лена яростно стачивала яблоко, возможно в прошлой жизни она была яблочным червем, судя по этой ее привычке — за дежурство она съедала почти килограмм яблок.

— Яснее? —

— Не чего не пойму, но кажется у сына настоящая истерика!

— Сколько лет пацану? — поинтересовался врач.

— Пацану наверное где-то за тридцать!

— Малыш?

— Ага!

— Мать их! Умирают. Мы все умираем. Каждую секунду в мире мрет где-то шесть человек! Может, мне жить осталось от силы минут пять или шесть. Я еще умру быстрее, чем она. Лен, ну спросила бы поподробнее. На что едем не ясно! Может ей надо реанимационную бригаду уже. А может она остыла?

— Мамаше вроде шестьдесят восемь!

— Шестьдесят восемь лет — ремонту не подлежит! — авторитетно заключил Пал Палыч, а лена вздохнула в ее руках оставался обточенный ею огрызок:

— Средняя продолжительность жизни женщин у нас в России где-то так! А если и подлежит ремонту, то только легкая косметика!

Он взял листок вызова и пошел к машине. Сзади смешно перебирая ногами в стоптанных сапогах, бежала фельдшер Оля Бастрюкова. Молодая круглая миловидная особа тридцати трех лет, мечтающая выйти замуж повторно и сразу же" залететь". Ее мечты укладывались в два чемодана. В первом была уложена история, что она спасет на работе жизнь случайному миллионеру и тот на ней женится, вторая, что какой нибудь новый врач скорой помощи — одинокий Джеймс Бонд возьмет к себе Бастрюкову в жены, оценив ее глубокую тонкую натуру и неудержимую страсть. Эти истории она носила с двумя десятками рецептов и истрепанным справочником фельдшера, который вот уже семь лет непрерывно читала на дежурствах вперемешку с любовными романами.

А пока она бежала сзади Пал Палыча с выездной укладкой и спрашивала:

— Пал Палыч, а что там за сын, может он моего возраста или чуть постарше! Он не одинокий случайно?

— А что не плохо все складывается для тебя Оля! Одинокий сын. Мама кони двинет, ты его утешешь, женишься, свекрови уже нет! Прекрасно! —

— Какой вы циничный Пал Палыч! — покраснела Оля.

Мрачный как индийский бог разрушения Шива водитель Хренов — третий член бригады тринадцать, спал в машине и храпел. Со станции его всегда выгоняли спать в машину, из за того жуткого храпа, который, он порождал во сне. Как с ним жила жена и соседи за тонкой стенкой хрущевки не знал ни кто, оставалось только догадываться, что в дни его частых дежурств они отдыхают наслаждаясь тишиной… Хотя может быть у них развилось от долгого совместного проживания что-то вроде стокгольмского синдрома. Хотя сам Хренов гордо рассказывал как соседи не могли продать свою "двушку" именно из-за него, покупатели каким-то образом узнавали о его храпе и даже в покупке жилья отказывали, несмотря на низкую цену. Может придумал все?

Хренов был сурового вида лохматый как пес здоровый мужчина, полный антипод худого и лысеющего Пал Палыча. Он бы прекрасно смотрелся с лопатой на фоне могильных крестов или на этикетке бутылки водки «Распутин», а не на фоне белоснежного автомобиля «скорой». Хренов был как обычно предельно трезв и недоволен происходящим, а вернее ночным вызовом причем недоволен больше всех. Каждый вызов уменьшал его левый доход — долю слитого в конце смены бензина. Мрачно оглядев остальную бригаду, он, выждав паузу, басом спросил:" куда ехать?" В мозгу на карте города сложился маршрут движения, какие то счетчики рассчитали потери бензина, после чего Хренов тяжко вздохнул и сказал как Гагарин: "поехали".

Про Хренова, говорили всякое, он работал на "скорой" лет уже так двадцать, и немногие знали, правда, или нет эта история про хряка. Хренов тогда жил в частном доме на окраине города и молодой мужик был увлечен разведением хрюшек. И однажды попытался использовать машину скорой помощи под перевозку своего породистого знаменитого на всю округу хряка. Вонь была от свина была такая жуткая, не спасали от нее последующие многочасовые помывки салона автомобиля. Так вонючую машину с номером тринадцать и оставили за Хреновым пока не списали.

Пал Палыч любил ночной город, полупустые улицы, свет фонарей и светофоров. Каждый вызов был его маленькое эксклюзивное приключение делавшее его жизнь осмысленной, интересной. Он становился свидетелем, а иногда и героем какой то драмы, реже трагедии или комедии, иногда дешевого фарса. Ему в тайне, в глубинах его легко ранимой души, нравилось проникать в чужие дома долгожданным гостем, общаться с незнакомыми людьми, наблюдать их такие разные жизнь и порой смерть, а особенно спасать их жизни. Такие хрупкие и короткие, которые они всячески сами и губили, водкой, неумеренной едой, глупыми поступками — типа залезть в трансформаторную будку игнорируя череп нарисованный на двери.

Пал Палыч особенно ненавидел бабушек или бабок как он их называл. Эти существа, валькирии ночи — по его мнению, оживали после программы "Время" или вечерних новостей и, дождавшись двух трех-часов ночи вызывали "скорую". Причем как он считал исключительно нарочно, для того что бы получить хоть что-то для себя по мимо унылой пенсии и скудных социальных льгот от жадного государства! Они словно выжидали ночи, что бы дерзко напомнить муниципальному здравоохранению о своем существовании. Мол спите, а мы еще живы! Внезапно появлялись гипертонические кризы, стенокардия, запоры. Причиной вызыва мог быть и трехдневный насморк и даже длящаяся месяц головная боль. Причем они словно игнорировали всевозможные горы таблеток бывшие у них в наличие, как кладовые в сокровищнице горы Сезам.

Гая четырнадцать они нашли быстро. Дом одиноко возвышался на пустыре, утопая в море качественно чмокающей под ногами российской грязи. На въезде во двор чуть не задавили зазевавшуюся кошку, по мнению трогательного любившего животный мир Хренова — плохая примета.

— Тринадцатая квартира это где-то четвертый этаж, первый подъезд. — прикинул Палыч. Лифт не работал, домофона не было. В этом доме он как и прочие блага цивилизации он был не нужен никому. В подъезде добротно пахло мочой, сиротливо светили жидким желтым светом одинокие лампочки, будто глаза заболевшего катарактой и задохнувшегося от испарений урины дракона. Кругом окурки, пластиковые стаканчики — все как после атомной войны…. Корявый колорит фольклора с грамматическими ошибками на стенах. Олина отдышка, обжигала Пал Палычу спину. Жених стал ей не нужен. Розовый замок в Олиной голове рухнул, погребая под обломками ее мечты. Звуки шагов на лестнице в безлюдной ночной тишине — все что их ждало в этом подъезде. Третий этаж. Четвертый. Крепкая грязная облезшая дверь.

— Надо было Хренова позвать с собой, что-то страшненько стало мне, — защебетала Оля.

Пал Палыч даже надел очки в поисках звонка. Звонок неказисто корявым пупком торчал в самом углу. Зазвенел он противно.

— Заходите! У нас, мля, для всех открыто! — за дверью раздался голос потенциального Олиного мужа. Она поморщилась.

Квартира была похожа на застенки из американского фильма ужаса, какая нибудь "пила — три" или даже четыре. Не хватает крови на стенах и полах, металлических колец к которым привязывают руки! Кругом редкая грязь. Пал Палыч и Оля, не снимая обуви, по коридору, ориентируясь лишь на одинокий маячок кухонной лампочки, крадучись двинулись в глубь квартиры.

Кухня была огромной, по середине стоял стол. У стола как не странно было целых четыре ножки, на столе лежала желтая газета, на газете пластиковая стояла початая полторашка пива «Колос». Несколько высушенных трупиков воблы обсыпавшиеся своей чешуей на стол, скромно валились в самом уголке. И самое страшное было рядом на табурете со столом — полуголый лысый здоровенный бугай с полным ртом железных зубов. Тело его было оплетено голубой вязью неизвестных наколок. Нос явно, когда-то кем-то неоднократно сломан, похоже, один глаз был стеклянный, на лбу багровел шрам, на четырех пальцах правой руки обхвативших стакан топорщились густые черные волосики и татуированные буквы:" Вова". В другой руке его огромных размеров зазубренный кухонный нож с черного цвета рукояткой заботливо перемотанной синей изолентой. Из-за бугая не боясь света, тут и там выглядывали не прописанные, но проживающие по этому адресу тараканы.

Пал Палыч растерялся, но успел подумать: " вот и познакомились — Вова".

Все один к одному тринадцатая бригада, тринадцатое число, тринадцатая квартира! Ну и гадина эта Лена!

Вова встал из-за стола и обнажил свой волосатый круглый живот, с которого сползала резинка диковинного трико с черными оттопыренными коленками. Он с размаху резко в порыве засадил нож в стол, так что его ножки чуть разъехались в стороны. Руки Вовы были крепкие и толстые размером с ноги обычного человека….

— А врачи наконец-то приехали! Мы ждем….Че то вы мля, долго ехали…

— Пробки! — тонким звонким голосом Пяточка из мультика про Вини-Пуха вдруг сказала Оля и испугалась своего голоса. Бугай посмотрел на нее пристально сверху вниз и хищно облизнулся как волк на овцу. Оля икнула.

— Ах пробки! — уточнил детина и перевел взгляд на Пал Палыча.

— Пробки! — подтвердили твердым голосом Пал Палыч, радуясь Олиной сообразительности. "Жить хочет" подумал он о фельдшере одобрительно.

— Это… там, — загнусавив, Вова указал замусоленным пальцем куда-то сквозь них и Оля и Пал Палыч обернулись, обнаружив сзади еще одну дверь ведущую с кухни в темную комнату. Спрашивать что-либо они не решились и моча двинулись по направлению указующего перста. А в след им понеслось:

— Слышь док, там мам моя ей очень плохо, умирает она, док, продли ей жизнь, Прошу все, мля, сделаю. Я уезжал к друг в Александровку, там одна непоняточка вышла, разобраться надо было.

После этих слов, особенно после кодового слова "непоняточка" Оля пристально посмотрела на бледного Пал Палыча. Вызовов в этот район на тяжкие телесные вроде не было сегодня, а может сразу труп? Или самотек? Или труп вообще еще не нашли? Детина продолжал завывать:

— Вот приехал и на…Мамаша умирать собралась, без просу? —

— А как я то одни буду? — вдогонку спросил, но с ними в комнату не пошел. А сел за стол и опрокинул стакан пивка в круглый аквариум своего пуза. При этот рыгнул, отчего Оля тихонько взвизгнула.

— Все нам конец! — трясущимися губами прошептала она.Неожиданным было то, как вдруг Вова громко зарыдал, затрясшись всем своим жирным пивным телом:

— Мамуля, мамочка моя, всех порешу гадов, убью! —

«Ни что человеческое этому скоту не чуждо» — подумал Пал Палыч. И прошептал на ухо фельдшеру:

— Оленька еще раз тебе говорю, смотри, какой жених, прям для тебя, знакомься, сейчас мамаша кони двинет, и ты в отдельной квартирке, а посадят его, да и живи одна!

Оля тряслась как осиновый лист и шептала в ответ:

— Он нас убьет, Пал Палыч расчленит, а потом тела через мясорубку и в унитаз. А вы все шутите, может убежим?

В темной маленькой комнатке на покосившемся диване среди грязных бутылок и груды вещей, лежала пьяная худая женщина в выцветшем от времени и стирок халате. Ее слипшиеся седые волосы свисали клоками. Она источала запах дерьма, прокисшей блевотины и алкоголя

Руки мыть не рискнули. Пал Палыч одел перчатки. Подумал и поверх одел еще одни. Так надежнее. Вот она действительность! Он вдруг понял как себя вести. Пощупал пульс: мама жива, но по исходящим испарениям пьяна. Причем пьяна мертвецки. Вот так вывозок. Алкашка мать и рыдающий сынок-тюремщик! Отличное сочетание.

Раздув грушу тонометра, Оля измерила давление — нормальное, пульс в норме. Алкогольное опьянение в шестьдесят восемь лет лечит все и сразу! В то время как приличные трезвенницы и праведные бабульки страдают гипертонией и стенокардией у этой с давлением и пульсом норма, вот бы еще ЭКГ снять! Мамаша сладко зачмокала губками — живая.

Пал Палыч вспомнил давнишнее, как его после медицинского института "офицером-двухгодичником" призвали в армию, вспомнил Аргунское ущелье, раненных. Тогда он был врачом батальона и даже тогда не позволял фельдшеру-женщине лазить под пулями — он все дала сам, выполняя ее и свою работу. Мурашки прошил по его спине, да плевать!

— Успокойся Оля! — твердо произнес он.

Голос детины с кухни причитал:

— Ну что мама? Ей плохо.…Спаси док.…Спаси я у нее один! Ах сирота я сиротинушка! А… — и с кухни опять послышались всхлипывания длинной с полминуты и рыдания. Опят нож от удара вгрызся в стол.

Оля почти заплакала:

— Что мы делать будем? Может в окно?

— Нет, четвертый этаж! А эта тварь Хренов к нам даже из машины не выйдет! Кричи его, не кричи, милиция не успеет!

Пал Палыч снял очки, он был врачом скорой помощи не первый день, он знал что делать, главное не терять уверенности в себе:

— Кордиамин четыре, сульфокамфокаин два, в вену. (Рыдания уменьшились) Сын, а сын насколько продлить матери жизнь? Лет десять хватит?

Рыдания Вовы прекратились полностью, пауза — немая сцена, кульминация драмы. Муки совести и угловатые крупные как раскормленные карпы в пруду, мысли Вовы отражались у него на лице — Шекспир бы плакал, увидев эту сцену! Здоровый глаз сделал несколько кругов, обеспечивая скорость вращения мыслительных мыслительный процесс в жухлых Вовиных полушариях. Вова почесал голову или репу как говорят в некоторых не столь отдаленных кругах — поскреб блестящую лысину лопатой-рукой:

— Не— а.…Десять много давай док пять.…Да пять и хорош во все меру надо знать! Куда ж десять ей, десять многоватенько!

— Хорошо, я тоже считаю десять много, Оля убавь сульфокамфокаина вполовину до куба.…Пять так пять. Но смотри, только на пять хватит, а дальше сам. Понял? —

— Ага, — бугай повеселел. Оля икнула.

Пал Палыч любил свою работу. Даже такую.