Отпуск поэтессы

Всегда, когда поэту перестает писаться, ему нужна волшебная осень. У Пушкина она была болдинской, а вот у одной современной представительницы племени пиитов — критской. Странным оказалось другое: в этом году осень оказалась ужасно неправильной…

…Жмурясь от солнца, поэтесса поглубже залезла в тень большого тента, но зонтик уже не спасал.

— Ребят, а всегда осень такая?

— Не-а, — отозвался сонно Дионис, — это кореш чего-то намерен от папаши добиться, вот и юродствует. А, брат?

Аполлон согласно похрапел в ответ, а затем перевернулся на другой бок.

Сидеть на пляже было дико скучно, вино пить в такую погоду вредно, а гулять под палящими лучами попросту глупо. Поэтесса мысленно прошлась в адрес Гелиоса и его родственников: нашел время забастовку устраивать, да еще таким образом! Нет бы просто ушел, так ведь жарит, паразит, да как будто так и надо.

Валяться рыбой на песке надоело.

— Слышь, Аполлоша, — потыкала лучшего друга поэтесса изящной ножкой, — ты б поговорил с ним, что ли?

Дионис с интересом поднял голову, но добудиться Аполлона девушка так и не смогла. Зато на всех троих с высоты рухнуло что-то большое и горячее, компашка аж тентом накрылась от неожиданности.

— Какого…?! — заорал проснувшийся Аполлон.

Общими усилиями удалось выбраться из-под объекта, оказавшегося бесчувственным Гермесом.

— Какое безобразие! — возмутилась поэтесса. — Профсоюза на Зевса нет — в такую погоду курьера гонять! Не удивительно, что у него солнечный удар… ребята, раз-два, взяли!

Втроем им удалось оттащить бедного летуна к воде, после чего от щедрот греко-русских душ помакать так, что тот очнулся быстро и завопил: «Не топите, я все скажу!» Компашка облегченно рассмеялась: бессмертие-бессмертием, а мигрени вещь кому угодно неприятная.

Оказалось, Гермес в общем-то к Гелиосу и летел, направили от вышестоящего узнать, что за претензии у солнечного друга, но долететь в сорок градусов (а на южной оконечности Крита как раз столько) даже на высоте Олимпа совершенно невозможно — жарко даже в чем мать родила. Помимо этого бедный еще и обгорел, так что на него ушло аж три тюбика крема с оливковым маслом.

— Слушайте, но так же нельзя, — выгнула соболиную бровь девушка. — Надо колесницу свистать — да к этому паршивцу.

Аполлон начал было протестовать, но был схвачен, скручен и отправлен к сеструхе за конями и средством передвижения. В итоге с Артемидой и прилетел, а та вещала на ходу: «И что ты там без старшей сестры натворишь, Апик? Не пущу!». Поэтесса мужественно подавила веселое хрюканье еще на подходе, постаравшись быть серьезной, а потому с неподвижной миной, коей обзавидовался бы античный театр (ибо нет такой маски), полезла в колесницу.

Стреловержец был вынужден (под напором общественности) дать с места в карьер, после чего, хотя на колеснице и было тесно, всем стало куда как прохладнее, чем на земле. Догоняли Гелиоса на скоростях — война войной, а обед у всех по расписанию.

Собственно, на обеде солнечного и догнали, в таверне.

Бедный Гелиос поперхнулся самогоночкой:

— Вы что, все ко мне?!

— К тебе! — боги, слова худого не сказав, схватили коллегу за руки — за ноги.

Раскачав на «три-четыре», ребята бултыхнули заоравшего от неожиданности Гелиоса прямо в море, внаглую пользуясь тем, что он все равно не потонет. Солнечный олимпиец потерял венец, а потому вылез на берег чуть не плача:

— Мужики, ну что вы все, ну, ё-моё… за что?

— Так прожарил же, гад! — злобно оскалился сильнее всех пострадавший Гермес.

— Ну, гадом буду, братва, ну не виноват я! Работа такая…

Поэтесса увлеченно строчила в блокноте:

Надоело всем солнце, виноватых нашли —

Олимпийские боги к Гелиосу пошли,

И за руки — за ноги, да с раскачкой его

Боги бросили в море, не сказав ничего.

Вылез мокрый и жалкий, аж венец потерял,

И над ним посмеялся Гермес зубоскал:

«Посмотрите, как долго ему обсыхать

Да жена его мокрым не пустит в кровать!»

Гелиос причитает: «Чем же я виноват?

Ведь работа такая! О, она — сущий ад!

Каждый день я мотаюсь вослед за Луной,

Хоть бы дали, паршивцы, и мне выходной!»

Увидев такое творчество, Гелиос попытался утопиться, но, конечно же, у него ничего не вышло, и тогда солнечный сел на песок и заплакал. У богов вытянулись физиономии, а Артемида принялась громко стыдить их за то, что сделали с другом. Дионис почесал репу и притащил вина.

В итоге прямо из таверны Гермес улетел с письмом к Зевсу с просьбой об отпуске для Гелиоса — правда же, зачем так издеваться-то?