Генатка- любимый сын Иисуса

Станислав Малозёмов

Генатка — любимый сын Иисуса

Рассказ

На седьмом километре трассы машина моя сама метнулась на «встречку». Я по приказу бдительного инстинкта самосохранения рванул баранку вправо, но старый «москвич» плевал на мой инстинкт, на руль и попутно на меня, ещё недавно любимого хозяина. Он по крутой дуге летел в противоположный кювет, где росли придорожные тополя, один из которых точно распилили бы потом на доски для моего гроба.

Но, что хорошо — все, не пальцем даже деланные советские машины, а не скажу — чем, по крепости тормозов могли запросто соревноваться с «мерседесами», «BMW» и точно не проиграли бы. Тормоза всегда были гордостью «Автопрома» СССР. Я вдавил педаль в пол, «москвича» шесть раз крутнуло по часовой, он снова выбросился на свою полосу и, швырнув назад полтонны пыли и гравия, влип задними колёсами в грунт обочины.

Минут пять я вытирал тряпкой для чистки внутреннего стекла пот с лица, шеи и спины. Пот был холодный, хоть тело горело синим пламенем и дрожало всеми его, чудом выжившими фрагментами. Машин на трассе было мало. Все они вовремя остановились и шоферы сзади и спереди меня вежливо засигналили, когда поняли, что смерть моя промахнулась-таки и пошла на новый заход, разыскивая шофёра менее везучего.

— Съездил за хлебушком, вашу маму! — сказал я почти радостно, глядя почему-то в глубины неба. Осознал, значит, что живой. Но рыбалка «накрылась».

Шел «лихой» 1995 год. В большом городе Алма— Ате ежедневно рождались конторы и конторки капиталистического профиля. Всего стало много и всё было дорого. Как положено в частном бизнесе. Меня на очень коротком тросу, чтобы «москвич» без руля на метался по сторонам, за двадцать долларов дотащил до города грузовик с будкой, расписанной вдоль и поперёк извивающимися красными словами «COCA COLA». В те времена все серьёзные граждане меняли местные тенге на доллары, потому, что иметь их было современно и круто. Имевший доллары даже теоретически не мог больше считаться «совком», если умел как бы невзначай «засветить баксы» при народе. Правда, в магазинах по привычке видно, доллары не брали и покупатели предварительно снова шли в «обменник», чтобы возвратить тенге для закупав меру ядовитого спирта «Royal» или пародии на шоколад «сникерс», или элитного хлеба «литовский с кунжутом Мадлен» Белорусской выпечки, который таскали в Казахстан бизнесмены из Гомеля.

Долларами я расплатился с парнишкой в желтой кепке со словом «CAMEL», написанном на длинном как клюв пеликана козырьке. Он приткнул мой «москвич» возле косых жестяных ворот с плакатом, прибитым к фанере и повешенном на воротах. Плакат объяснял каждому дураку, что вот именно здесь с верой в «бабки» и в правду капитализма служат реально лучшие в мире ремонтники всего, что ездит на колёсах и гусеницах. Я вытащил из недр старинных «боксов», где при социализме хранили мешки с суперфосфатом, мастера на все свои мозолистые руки, гаечные ключи и отвёртки. Он был в клетчатой кепке, драных джинсах и в кирзовых сапогах.

— Чё? — обошел вокруг он мою советскую «тачку» слабой похмельной поступью. — Она у тебя ещё и ездила? Это, бляха, против законов физики и механики. Ну, да и… Надо было тебе брать «Фольксваген». На него все запчасти из Китая едут бесперебойно. А на твою инвалидную коляску я, конечно, тоже найду детали, но стоить это будет «баксов» пятьсот. Нет у нас на «совковые» машины ни хрена. Выписывать надо из Москвы. Это, считай, пара месяцев уйдёт. А чего тут «крякнуло»?

— Руля не слушается, — сказал я и закурил. Нервничал. Думал: из Москвы предстоит долго ждать неизвестно какую запчасть.

— А! Так рулевую рейку менять — это ещё сто «зелёных», — мастер достал из сапога пачку «Мальборо» и чиркнул зажигалкой «ZIPPO».

— Не, не потяну, — я сел на капот и загрустил, помрачнел лицом специально для мастера. Чтобы скинул малость. А лучше — половину. — Работаю простым корреспондентом на телевидении. Если зарплату в доллары перевести, то будет где-то сто пятьдесят.

— Иди к ты! — улыбнулся мастер. — А звенишь, как «царь-колокол». Но почти задаром. Корреспондент, хмык! Сам тогда свою убогую и делай бесплатно.

Бросил мне окурок под ноги и удалился, определив на ходу моё место под солнцем:

— Бесполезное ты существо. Вынь руки из задницы и работай ими, а не забивай людям сознание брехнёй и бредятиной про независимость и суверенитет. Корреспондент, блин! Руками надо работать. Могилки иди копать. Или мешки разные разгружай с товарняков. Всё Родине польза. А то дурите народ, корреспонденты хреновы.

И исчез среди недоделанных «жигулей» и «москвичей».

Во двор мой я попал поздно вечером. Ехал мимо трактор «Беларусь» и сивый мужик из ближнего совхоза остановил агрегат от испуга. Я стоял на середине дороги, размахивал руками, подпрыгивал, а в конце рванулся вперёд и подпёр грудью капот трактора. Мужик попался добрый, послушал меня и молча насадил «москвич» на задний крюк, куда цепляют плуги и сеялки. От денег отказался.

— Я ещё из СССР не вышел. Я ещё человек человеку друг, товарищ и брательник двоюродный, — так объяснил он свой гуманный шаг. — Вот ты бы с меня взял, если вдруг со мной чего стряхнётся?

— Не взял бы, — мы пожали руки и он уехал, пугая жителей двора пушечными выхлопами солярки из глушителя.

Утром я кинул под машину старую простынь, на спине заполз под двигатель и увидел, что рулевой рейки нет вообще. Концы её тоскливо свисали с болтов, а сама рейка рассыпалась на фрагменты и в таком виде осталась на трассе.

Подошел сосед с нижнего этажа и пнул мои кроссовки в подошвы.

— Выковыривайся. Жить что ли там собрался? Дельную мысль тебе скажу, где ремонтироваться.

Из десятиминутной речи соседа, насыщенной полностью нецензурными эпитетами, метафорами и такими же сравнениями в адрес десятков городских СТО, стало ясно, что ехать надо только к конкретному частнику — подпольному волшебнику виртуозного ремонта Геннадию Иванычу Кудакину. Что живёт он в частном секторе и возвращает жизнь любой колымаге максимум за пару часов. И телефон у него — 24— 24— 24. А такой любому проходимцу не дадут. Значит, он начальнику телефонной станции машину выправил натурально волшебно.

— Только ты, Станислав, на всё остальное, что он кроме ремонта будет делать и болтать, не клюй, не вникай ни во что и не верь ничему. Такое несёт бывает, что мозги свариваются. Но он не псих. У него шофёрские права есть, психбольным их не дают, машина «волга» новая есть и справка из диспансера, что он душевных расстройств не имеет. Но приколы выдаёт, прямо скажу, фантастические. Аж страшно слушать местами. Пиши адрес. Хотя… не надо, сам к нему доставлю.

Через час сосед на своём советском ГАЗ-69 дотянул меня до улицы Павки Корчагина, к воротам дома № 66 и быстренько, подпрыгивая на кочках и виляя, исчез за углом.

Возле забора, раскрашенного художественными масляными красками под радугу на фоне ясного неба, сидела молодая и, судя по угольно— черному носу, очень свирепая овчарка. От ошейника к калитке тянулась короткая толстая цепь. На калитке ремонтник Геннадий Иваныч привинтил шурупами медную табличку с уведомлением: « Осторожно. Вы видите перед собой собаку-людоеда». Овчарка молчала и разглядывала меня глазами, полными любви.

— Геннадий Иваныч! — крикнул я поверх забора. Собака повернула морду в сторону палисадника с яблонями и розами по всему периметру. Намекала, похоже, что надо постучать в окно. Я поблагодарил овчарку и аккуратно поколотил стекло обручальным кольцом. Через пять минут кто-то истошным голосом стал хрипло кричать с крыльца примерно следующее:

— А ну, пошли вон со двора и от дома моего к своим чертям, отродье вы сатанинское. Выродки и уроды!

Ещё через пять минут калитка открылась и в ней возник маленький, лысый мужичок лет пятидесяти в сером костюме из ткани «диагональ», надетом поверх красной рубахи в синюю клетку. Он жил со старинными веснушками на лице, желтыми зубами и добрым блеском зелёных глаз. Мужичок оценил меня, по-моему, на пятёрку и сказал громко, будто выступал без микрофона на стадионе:

— По какому вопросу ко мне?

— Да вон…— ткнул я пальцем в сторону «москвича». — Рейка рулевая слетела.

— Ну, надо как-то затолкать во двор несчастную, — прокричал Геннадий мне в лицо, вгоняя в мой нос пары свежеупотреблённого чеснока. — Руль не работает, значит развернём машину руками и выправим прямо колёса.

Он вышел на улицу, приподнял «москвич» за бампер задний и поставил её фарами в ворота. Колёса при этом тоже встали ровно для движения во двор.

Я оторопел и заметила это только овчарка. Мужичок на меня и не глянул.

— Реек у меня полно всяких. Может, только на БЕЛаз не найду. А так имею всё на любую машину.

Он толкнул автомобиль вперед, забежал во двор, прыгнул в салон и возле подъёма на крыльцо затормозил. Оцепенение меня не отпускало и я, чтобы не выглядеть мумией или дурачком, лихо закурил, но с места тронуться что-то мешало.

Я как-то пробовал зимой по снегу повернуть слегка машину за бампер, но не вышло. Хотя был мастером спорта в десятиборье и силу вроде имел. Иваныч выглядел недокормленным, тощим, маленьким и дохлым. Лысина и потное лицо образ его хилый усугубляли в большой минус. Но как он машину перенёс? Тонну металла на два метра в сторону, оторвав колёса от грунта, как?

— Заходи. Я Гавриилу уже передал, что ты свой, — сказал Геннадий Иваныч так, что слышала публика из двух кварталов, не меньше. Будто звал он меня к себе из другого города, но не по радио и даже без «матюгальника» — громкоговорителя, а голосом. Как Карузо своего парикмахера из соседнего села.

— Ничего вы псу не говорили. Он же мне легко голову отхватит, — я не двигался и пытался дружелюбно улыбаться овчарке с именем архангела.

— Нам слов не надо тратить, — захохотал ремонтник. — Собака, она только что книжек не читает. А умная от природы. Я решил, чтоб Гавриил тебя пустил, а он мысль уловил. Иди спокойно, можешь его даже погладить.

Я, конечно, рисковать не решился и бочком проскочил во двор. К машине.

— А кого вы тут гоняли, когда я пришел? Нет же ни кур, ни овец, даже птичек не вижу, — я загасил об каблук сигарету и окурок сунул в карман. Потому как двор был настолько чистый, будто убирали его минимум десятка два дворников. Даже пыли не было на залитом бетоном дворе.

— О!!! — тихо закричал Геннадий Иваныч. — Лучше тебе не знать. А то кондрашка прихватит. Или инфаркт.

Он пошел в сарай и через пять минут принёс рулевую рейку.

— Иди пока в магазин и купи мне три селёдки пожирнее, колбасы полукопчёной кило, подсолнечного масла пять пузырей и три бутылки зелёной «фанты». Деньгами я с тебя брать не буду. Работы на пять минут. А рейка вообще ничего не стоит. Ну, пять долларов, не больше.

По дороге в магазин меня придерживала сзади за ремень чья-то лёгкая рука. Будто делаю я не то, будто надо вернуться, выкатить машину на улицу, дождаться того, кто дотащит меня до СТО, да там и установить эту несчастную рейку. Поскольку Геннадий не мастер вовсе, а аферист. Денег не берёт. Масло подсолнечное глушит вместо водки. Пять минут работы ему как раз — сложную рейку поставить. Но другая рука, потвёрже, за тот же ремень, но спереди, доволокла-таки меня до магазина. Я всё купил и быстро вернулся, перепрыгнув через овчарку Гавриила, который улыбнулся и успел лизнуть меня в подошву.

— Вот. Катайся. Руль можно одним пальцем поворачивать. Сделал, как мой батянька научил. Вишь ты, за пятнадцать минут примастырил рейку-то. Ещё найди такого как я в краю нашем родном, навек любимом! Всё рассыплется на твоей телеге, а рулевое останется как новое. — Мастер забрал у меня сумку с покупками, пересчитал в ней всё и закричал добрым голосом.

— Ну, теперь надо отметить возрождение машины. Пошли чай пить. С конфетами «Весна» и печеньем «курабье». Батянька меня всему хорошо научил. Даже чай заваривать. Сдохнешь, а не догадаешься, как я его делаю!

— Отец ваш живой? — вежливо спросил я, запивая конфету чаем и откусывая «курабье». — Вам-то, наверное, под шестьдесят, не менее. Хотя, смотритесь вы лет на сорок.

После этих нейтральных слов Геннадий Иваныч отодвинул от себя чашку с чаем, поднял глаза к потолку и после трёх минут молчания очень тихо, почти шепотом прокричал так, что зашевелились шторы на кухонном окне.

— Мне уже семьсот лет! Может, чуть больше. Не знаю. И сам я оттуда! — он прыгнул к окну и вонзил палец в форточку, в небо. — Точнее, я — сын Божий.

— Блин, надо было на СТО ехать, — окончательно, хоть и поздно сообразил я. — Вы — сын Божий? Бога Саваофа-отца? Так у него один сын — Иисус.

— Я Иисуса сын, — Геннадий Иваныч глянул на меня остро. Проколол взглядом.

И продолжал глядеть пронзительно в упор, от чего мне стало неловко и рука зависла над чашкой. Не донесла «курабье» до назначенного места. Тянуло засмеяться, похлопать Иваныча по плечу и успокоить его.

— Да сразу видно, что Вы сын Христа. И похож. Глаза, уши, нимб над головой, — не сдержался я и тупо разглядывал ремонтника машин, забыв про чай и конфеты «весна». — А ремонтировать машины тоже он научил? Тогда же машин не было. Вот откуда Христу была известна конструкция двигателя?

Геннадий Иваныч сел и оживился при слове двигатель. Глаза потеплели, он откинулся на спинку стула и минут десять лицо его гляделось красивым, а голос стал бархатным.

— Поршневой двигатель внутреннего сгорания включает корпус, два механизма — кривошипно-шатунный и газораспределительный, и ряд систем — впускную, топливную, зажигания, смазки, охлаждения, выпускную и систему управления, — он не рассказывал, а пел слова любимой своей песни. — Корпус двигателя объединяет блок цилиндров и головку блока цилиндров. Кривошипно-шатунный механизм преобразует возвратно-поступательное движение поршня во вращательное движение коленчатого вала. Газораспределительный механизм обеспечивает своевременную подачу в цилиндры воздуха или топливно-воздушной смеси и выпуск отработавших газов.

— Всё, всё, всё!!! — я перепугался, что лекция затянется на много часов, после чего мне станет дурно и надо будет пить валерьянку, которой у меня не было. — Вы так подробно всю конструкцию любой машины знаете?

— Даже самолёт могу до последней заклёпки описать. Люблю технику. Но сейчас мне почти некогда ей заниматься. Жениться скоро буду. Готовлюсь. Закупаю приданое. Батянька мне невесту нашел.

— Иисус нашел?

— Христос, — кивнул Геннадий Иваныч. — Я пока женатый временно на Лидке Савостиной. В школе ещё учились вместе. Но батянька недавно сказал, что я на бабе, на Лидке своей поскользнулся, не ту выбрал. Её менять надо. На свою. Из нашего божественного собрания святых и праведных, детей всяких богов. Я, сказал он, тебе сам выберу. «Да таку выберу рыбину, что будешь сидеть и часами глазеть». Вот он мне и подыскал дочку Аллаха. Санию Аллаховну. Ну, да и я-то не Иваныч. Это для посторонних, земных. А для наших я — Иисусович.

Он подошел к небольшой картинке, вставленной в резную рамку. На ней в большой кувшинке стояла посреди райского, наверное, озера красавица в длинном сарафане, вышитой красными узорами голубой кофточке и с короной на золотистом волосе, который сплетённой туго косой свисал до воды. Лицо у Сании было русское, как и всё шикарное одеяние. Хорошая вырезка из старого журнала «Советская женщина».

— У нас, господних последышей, все — родня. И мы родню не меняем. Это батянька мне сказал. — Ей, невесте, тоже уже за семьсот лет перевалило. Так что, поживём мы с ней тыщ пять лет, а потом отец мне новую даст.

— А она же русская. Или украинка. — Удивился я вполне натурально.

— А что, у Аллаха не может быть русской дочери? Да под него любая баба ляжет с восторгом. Хоть даже эскимоска или королева Англии. Королева, к слову, тоже наша. Дочь Кришну. Или Вишна. Путаю я их, индийцев. Все на одно лицо. Королеве ужо за вторую тыщу лет перевалило. А на людях она всем говорит, что ей и семидесяти нет. Правильно говорит. Не фиг семейные наши священные тайны разбазаривать!

— А долгожителя как узнать в толпе? — мне стало натурально любопытно. — Не того, кому девяносто, а настоящему, вроде Кощея бессмертного? Ну, чтоб тысяч десять лет ему стукнуло? Или хоть бы как Вам — семьсот-восемьсот?

Геннадий Иисусович вышел на середину комнаты и рванул на груди рубаху. Он посмотрел вверх, напрягся, покраснел как девушка перед первым в жизни поцелуем и вдохнул кубометр воздуха. На его худой шее внезапно раздулись огромные вены и жилы. Страшное зрелище. Шея почти исчезла, грудь совсем опала и лысина взмокла. Он пошевелил ртом и жилы, толстые как швартовочные канаты на кораблях, стали набухать и извиваться.

— Вот вся наша родня божественная с такими жилами! И все долгожители. В крепких жилах — силища неземная и вечность нашей жизни. Батянька мне приказал никого пальцем не трогать. Потому, что я один посильнее стада слонов. Если кого приложу по кумполу — и мокрого места от человека не будет. Сразу — в прах!

— А такие как вы у нас в городе есть? Или Вы один из семьи всех богов?

— Есть двое ещё. Двоюродные братки мои. Детки апостола Павла. Но им батянька строго наказал:

— приходите ежели к Генатке — ботинки моете ещё за воротами и полчаса молитесь на него перед крыльцом, славу ему поёте. Ибо он сын мне. Почти, значит, я самолично. А не то — разжалую в простых людей. Будете на работу ходить и образ мой только в церкви видеть.

— Ну, а жена ваша к божественной невесте не ревнует? — я старался придержать улыбку. Получалось, но с огромным трудом.

— Батянька сказал ей: — Живи с Генаткой и не вякай. Не каждой такое счастье вываливает — с сыном Господа хоть сорок лет пожить. А будешь мужа ругать и не слушаться — превращу тебя в кикимору болотную, бухгалтером сделаю в самом дальнем совхозе. Ну, она ж не дура. Поняла. Так и живём пока.

— Значит, он вас Генаткой зовёт, а Вы его батянькой?

— Ну да! — Генатка сел и съел «курабье», не разжевывая. — Свои же. Одна семья. Одна родня. И мы родню не меняем. Нас, родственников богов всяких — сто тридцать четыре на Земле и во Вселенной ещё полторы тыщи.

Пока он переваривал большую печеньку, я подошел к персидскому ковру, который висел на стене и блестел всеми узорами. Потрогал. Ковёр был мокрый и несло от него прогорклым подсолнечным маслом.

— А? — тупо издал я звук, тыча пальцем в олимпийскую символику в середине персидского изделия.

— Это Казахстан и Россия на ковре разместились, — закричал Генатка. — Вокруг ковра пространство — это весь остальной белый свет. Мы и Россия как брат и сестра. Навечно вместе. И мы будем миром управлять лет через… хрен его знает сколько. Но скоро уже!

— А маслом ковёр поливаете на кой фиг?

— Маслом подсолнечным я всё в доме протёр. И крыльцо. Масло не пускает бесов. Они его не переносят по запаху.

— А почему так чисто во дворе? Как в музее искусств. Когда вам убирать лично? Столько забот. Машины ремонтируете лучше всех в городе. Народ к вам в очередь, наверное, записывается?

— Да ну, ей богу! Кто хочет — в любое время везёт мне свою лайбу. Особо люблю я ходовую часть ремонтировать — он засмеялся так радостно, как весенний гром радует народ хорошим тёплым ливнем. Глаза его просветлели и стали искриться пёстрыми огоньками.

— Ведь без хорошей ходовой машина — это красивый утиль. А что входит в ходовую часть автомобиля? Нельзя не вспомнить о раме и кузове машины. Именно к этим частям крепятся все остальные детали. Производители легковых автомобилей используют кузов в качестве основного элемента, к которому крепится ходовая часть машины. И чем прочнее будет материал, из которого изготовлены кузов и рама, тем лучше машина будет выдерживать ухабы и ямы на дороге.

Устройство ходовой части автомобиля невозможно разобрать без упоминания подвески…

— Понял, понял! Не надо больше про ходовую! — я аккуратно взял одной рукой Генатку за плечо, а другой прикрыл ему рот. — Вы мне скажите всё же — кто двор так убирает?

— Батянька ангелочков поутру раненько присылает, — лицо ремонтника снова стало блаженным и серые веснушки засветились ярче на розовом лице. — Они дунут-плюнут и в момент всё кругом как в стерильной реанимации. Чистенько, аккуратненько.

— А батяньку-то часто видите? — ну, подумал я, сейчас скажет, что не видел вообще. Он же нормальный с виду. И справка из психдиспансера, подтверждающая, что он не болеет душевно, посреди стола возле маслянистого ковра лежит под стеклом.

— Да каждый день он приходит. Когда один, когда с Аллахом или Буддой. Дружат они, — Генатка гордо поднял голову, выпрямил шею и грудь выпятил. — Поужинаем гурьбой с моей наливочкой. Сам делаю из сливы. Да и спать. Ляжем летом в палисадничке и болтаем про то, как нам мир облагородить и сделать ещё лучше. А потом спим. Я всегда в серединке. Между батянькой и Аллахом. А зимой на печи сны смотрим. Аллах ложится к тёплой стенке. Мерзляк. Батянька храпит шибко. Потому ложится с краю, возле шторки. А я между ними. Хорошо! Вон у меня какая печь с лежанкой!

— Вот же блин! — Я хлопнул себя по коленям. Все ждут второго пришествия Христа и суда страшного, а Иисус каждый день приходит!

— Ну! — мотнул головой Генатка. — Это он ко мне является каждый день. Я же сын ему, не хвост от собаки. А вы, смертные, под богом ходящие, ждите. Скоро будет и второе пришествие для всех. И страшный суд! Все получите по сусалам, грешники— пакостники. Работаете плохо. Живёте как попало. Вот и расхлёбывайте. Мне батянька работать запретил. Не божье это дело, говорит. А я, был момент, ослушался. Устроился на работу в городскую администрацию заместителем главного. Так меня с первого дня тошнить начало, рвало в коридорах и в кабинете. Понял я, что подвел батяньку, ослушался и чуть не помер. С тех пор не работаю и не буду.

— Слушай, Исусыч! — я взял высочайшие умоляющие голосовые интонации. Как редкий певец берёт «ля»третьей октавы. — Работаю я журналистом на телевидении. Ты позвони мне, дорогой, когда он второй раз нам явится. Ну, снять репортаж о втором пришествии Христа — это же предел мечтаний журналиста! Всё равно, что жениться на королеве. Вот телефон на визитке.

— А чего не позвонить? Позвоню. И скажу, чтоб тебе страшный суд он отменил. Хороший ты мужик. Копию потом дашь мне. Пусть поржут на досуге с Аллахом, Мухаммедом, Буддой и Вишну с Кришной. В баньке там или в нашем с батянькой раю. У них-то своего нет.

Ушел я от Генатки неохотно. Будто не опускал кто-то. Голова была квадратной, а сознание как с утра после литра водки. Наверное. Потому как я не пью спиртное. Но то, что сознание было мутным и раздвоенным — это точно. Это факт.

К своему необъяснимому удивлению я почему-то всерьёз жду теперь звонка от Генатки. Снять страшный суд и второе пришествие Батяньки Иисуса — это вам не Соловьёвские «ужастики» сериалами клепать!

А «москвич» мой с тех пор бегает — ни один болтик не скрипнул. Как будто его Господь поцеловал. В самое лобовое стекло.