Четкая работа.

Четкая работа.

Рассказ.

Поработали на совесть, за что хозяйка, из тех, из новых русских, пришла в восторг. И, что самое неожиданное, тут же им выдала деньги по тысячи баксов на брата и, опять же столь неожиданно, пригласила на уик-энд. Теперь у них так пьянки, застолья стали называться. Правда, пьянкой такое застолье, применительно к ним, не назовёшь, скорее товарищеский ужин, знак уважения, и потому вели себя сдержанно, с провинциальным достоинством.

А они, действительно, не городские, не столичные. Один, это он, Виктор Шошин, из-под Калуги; другой – из брянских; третий — вообще из-за три девять земель, аж из-за трех границ, из Молдовы. Москва, она теперь притягивает народ к себе за длинным рублём, как раньше Север. Только в столице северные льготы не идут и прописку не дают.

Хозяйка наняла их за три тысячи долларов и не обманула. Да ещё вот, на уик-энд пригласила, и даже на своей тачке привезла. Среди новых толстосумов тоже люди попадаются. На таких и поработать можно, такой и подлянку не станешь делать. А то до этого была одна сволочуга, до сих пор сто баксов не отдаёт.

Женщина собой недурна, ничего не скажешь. Может быть, чуть полновата. Так и у него Зоя не тоньше. Правда, эта покультурнее, поласковее, пообходительнее и не шипит. Зоя, как что не по ней, так язык показывает, а то и по шее отвесит. А у этой и взгляд, и голосок, и в движениях… Ну ясно дело, москвичка.

На этой дорогой халат, может быть, это даже платье? Сейчас пойми богатеньких, все у них с придурнинушкой, да с прибамбасами. Пуговицы с глаз величиной, на боку, на бедре светятся, и по косой к противоположному плечу поднимаются. Декольте на полтитьки и на шее раза в четыре бусы намотаны и, похоже, жемчужные. А может хипует, в подделке рисуется. Ведь приглядываться не полезешь, еще по мусалам схлопочешь.

— Пшол вон, скажет, мурло периферийное!

Смотрели вприглядку.

Подливала, не скупилась. Кормила, не оговаривала.

После первой бутылки водки он, Виктор, притормозил. Хватит. Ещё до своей ночлежки добираться. Глянул за окно, на улице серо, свет в домах горит.

— А вы, что же, Витенька, не выпиваете? – подпорхнула хозяйка, смеясь. – Или вам не нравится наше угощение?..

— Да что вы! Всё тип-топ, как в лучших домах Ландόна и Пόрижа! – засмеялся и он ей в тон, даже с некоторой столичной развязностью (среда, место обитания, общество тоже воспитывают, доводят до стандартов.) Спросил: — Скажите, а до метрá далеко?

— Ой! Да что это такое? Неужели вы хотите нас покинуть? – воскликнула хозяйка. Подхватила свой бокал с вином и чокнулась им о его рюмку. – Э-э, так не годится. Давайте пить. Мы этого заслужили, не так ли? Надеюсь, даме вы не откажете? – Она сама подняла его рюмку и подала ему в руку. – Прошу, прошу. И мне нравится, как вы пьете. Другие тянут, сосут, как молоко, а вы раз – и опрокинули. Мастерски!

— Так, ха, сколь лет практики!

Выпили. И она пригубила, тонко, изящно. Верхнюю губку помочила в вине, язычком провела по ней, слизнула, и фужер поставила. Какая прелесть! Зою бы к ней на стажировку.

И всё равно, пора вид делать, линять отсюда. Не то потом будешь петь: ах, небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…

Виктор резко поднялся. По-военному, как гусар в натуре, в поклоне тряхнул головой и отступил за стул.

— Витенька! Да что же это такое? – подхватилась хозяюшка.

— Пора. Извиняйте. Благодарю за хлеб-соль, за сосиски, за бифштексы, алкоголь. Словом, за приятный уикенд, но пора и знать момент…

— О! Да вы ж поэт!

— Что вы! С языка сорвалось. В школе маленько баловался.

— Нет-нет, у вас явные способности. У меня есть профессиональные поэты. Могу хоть сейчас их пригласить.

Поднялись и его подельники.

— Да вы что это, господа хорошие?!.. И все разом! Не-ет. Мне так не нравится. Давайте уж так и быть, проводим Виктора, он первым засобирался. А потом вы, хорошо? Нет-нет-нет, и не возражайте. Я танцева-ать хочу-у… — и она, напевая, сделала пару вальсирующих движений.

Так изящно, так мило! У дамы на боку снизу отчего-то две пуговицы распустились, и бедро сверкнуло белизной.

Подельники осели. Тут явно на вторую серию тянет, а ему вроде как и отступать некуда.

Виктор вышел из подъезда. Огляделся.

Дома, словно из скал вырубленные колонны, от низа до верха окнами светятся. Куда идти? Где метро, или автобус хотя бы? Придется к прохожим приставать.

Но спрашивать ни у кого не пришлось. Какой-то парень за ним из подъезда вышел. И вдруг сам спросил:

— Вы заблудились?

Одет в пальто до пят, в кепочке, интеллигентно.

— Ага. Как к метру пройти?

— Да здесь недалеко, минут десять ходу. Пойдемте, нам по пути.

Пошли. И точно, минут десять шли. Разговаривали. Человек оказался общительным. Что не спроси, на всё ответ знает и юморить умеет. Ничего не скажешь, москвич.

И как будто бы вышли. Большущая улица развернулась или даже площадь, и вдали буква “М” светится.

Тут из отделения милиции, которое они проходили, два сотрудника им навстречу вышли. У Витька душа в пятки. Не дай Бог, привяжутся? А у него, у иногороднего, только паспорт иногороднего. И билет с автобуса "Калуга – Москва". Специально ездил два дня назад на автостанцию, у шофера покупал. Пассажиры отдают ему билеты по приезде в столицу, кому не нужны, ну а он уже – вот таким, столичным нелюдям, и за деньги. Тоже приработок. Всяк зарабатывает, как может.

И точно! Словно за язык на дурной мысли поймали. Чтоб тебе его откусить!

— Ваши документы!

А вот они, наши документы, смотрите. Только что приехал, гость столицы нашей Родины. Через день отчалим-с. А три дня имеем полное право гостевать. Мэр Лужков разрешает.

А милиционер документы в карман и на Витька.

— А ну, дыхни! Почему пьяный?

— Так я же в гостях. Почему бы и не выпить?

— Раз приехал, так сиди в гостях. Шатается тут разный сброд!

— Да я ж не шатаюсь. К метру иду… Вот гражданин подтвердит.

Попутчику слова не сказали, отпустили. Что ему скажешь, москвич, а его, гостя столицы, с обеих сторон обступили и повели.

Идёт Витёк, сам не свой. Ведь весь калым при нём, во внутреннем кармане! Тысяча баксов!.. Вот влип! Как просила хозяйка остаться, нет, пошёл судьбе навстречу. Как шопом чувствовала баба. Заграничный “шоп” Виктор называл по-русски – задницей. Одна надежда: при приёме вещей сделают опись и впишут в этот список и его деньги.

— Не волнуйся, гость дорогой, всё впишем и выпишем. Отдыхайте.

Загнали вначале в обезьянник, потом в камеру, на нары.

Утром, как обещали, ему всё вернули, вернее, почти всё, и выставили из отделения – без денег. Как ни умолял, как ни плакал, вернуть хотя бы половину. Ну, хотя бы четверть. Ну, хотя бы на метро дали!.. Дали. На шоп теперь не сядешь.

У-у! Менты поганые… Зашёл в ближайший сквер, сопли утереть. Закурил.

Сигареты отдали. Пригляделся к пачке – не его. Он отрадясь не имеет такой моды на пачках писать. Телефоны, адреса. В голове всё. Да и кому звонить? Домой? Так они до такой роскоши ещё не дожили. Нет у него дома телефона.

А в голове мысли, как угли в печи, одна другой жарче. Сами так и вспыхивают. Вот что домой вести? Ведь Зоя – это ж Змея Особой Ядовитости!

Вот бы кого напустить на вас, сволочи!

И что он засуетился, ушёл из гостей раньше? Подельники, поди, сейчас вышли на работу, его поджидают. А он?.. Тьфу!

Достал другую сигаретку. Опять на пачку уставился, вроде знакомая. Кто-то пишет на пачках?.. “Мос” – и номер телефона. “Мол” – в скобках коды и номера. “Мос” и “Мол”?.. Постой! Да это же… Он не успел додумать разгадку (пачка принадлежала молдаванину!), как услышал у отделения милиции шум. Оглянулся.

Ха! Из отделения его друзей-приятелей выносят. Один уже с асфальта красные сопли отдирает, другой – не хуже его, Витька, скачками со ступенек спрыгивает, за шоп держится. И, похоже, приварок от ботинка сорок пятого размера, и не растоптанного. До Молдовы хватит от такой заправки доскакать.

Виктора (только что плакал!) в хохот понесло, и с икотой. Из глаз – слезы, из уст — смех, из души – икота. Идёт к ним навстречу, за грудь держится, за сердце, подъикивает.

— Вы-то, — говорит, — как здесь оказались? Вы ж хозяйку остались ублажать?

Молдаванин егозит, на месте не стоит, приварок стряхивает. Брянский по-волчьи воет, платком матюгальник утирает. И оба, видать, не ожидали его тут увидеть. Ведь первым ушел и почти трезвым.

— Так проводили, — отвечают, — до метра. А эти, враги народа!..

— Вас кто провожал?

— Да малый один. В кепочке, в пальтишке, как у Феликса Эдмундовича шинель, до пят. Говорит, тут ходу десять минут. Мы спьяну и поперлись за ним. Кружил по Москве не то десять минут, не то час десять? Время не засекали.

Оно понятно. Пьяные, как и влюбленные, часов не наблюдают.

— А что у хозяйки не заночевали?

— Так, сказала: время, пора и честь знать.

Сели в сквере, сидят, как петухи ощипанные. Обиду, злость переживают. Тут молдаванин взъерепенился.

— Я, — говорит, — дядьке сейчас позвоню. Он у меня в войсках служит. Он их тут по кирпичникам разберёт.

Виктор поддакивает.

— Ага. Давай. Международный конфликт развяжем. Нá справочник, звони. – И подает ему пачку сигарет. – Твой?

— Мой! – удивляется иностранец из Молдовы и достает из своего кармана сигареты. – А это твои?

— Мои.

Обменялись пачками, как верительными грамотами. Молдаванин сел, прижал горящие места на каменном бордюре, на шопе остатний жар остужает.

Молчат. А что ещё остается делать? Не затевать же третью мировую войну из-за трех тысяч баксов? И пойти некуда. Кому они здесь нужны, московская нелюдь. Кому что докажешь? Сработано четко, на совесть. Комар носа не подточит.

Оставалось одно – встретиться с хозяйкой, с ней объяснится.

Ждали неделю – нет, не появляется на старой квартире. Раньше по пятам ходила, поторапливала, нахвалиться не могла на их работу, а тут потерялась. Хоть в розыск подавай.

Потом какой-то мужичок нарисовался. Они его ни разу здесь в глаза не видели.

К нему за интервью.

— Знать, — говорит, — не знаю, кто такая. А я, — говорит, — за этот ремонт еще три месяца назад заплатил шесть тысяч баксов. Отвалите.

Так и сделали.