Смерть Сталина / Соло Ричард
 
avatar

Смерть Сталина

0.00
 
Соло Ричард
Смерть Сталина
Смерть Сталина

Смерть Сталина

 

Повесть из цикла «Воспоминания о Сталине»

 

Предисловие

 

Данная рукопись была найдена нами в спецхране КГБ СССР. По нашему мнению, повесть лишена литерных достоинств. В тоже время она представляет важный исторический интерес.

Полностью сохраняется авторский стиль, в том числе ненормативные слова и выражения.

 

Часть 1. Дебют

 

Было самое начало 1953 года. Я работал сварщиком на заводе «Красный металлург» и чувствовал себя вполне нормально, когда неожиданно получил вызов в редакцию заводской многотиражки с красивым названием «Путь в коммунизм». «Зачем вызывают?» — помнится, подумал я: «Неужели по поводу поэмы?». Самолюбие приятно пощекотало меня где-то под мышкой и я, весело напевая марш Дунаевского, побежал в редакцию.

Дело в том, что я сочинил поэму… Ну, может, не поэму, а длинное стихотворение. Вот оно:

 

Сталин

 

Великий Сталин нас позвал в поход!

Родной наш Сталин вызвал на подмогу!

И смело мы пошли вперед!

И томик Маркса взяли мы в дорогу!

Спешим на помощь Сталину, друзья!

Ведь он один, а врагов так много!

И буду я последняя свинья!

Коль не спасу его любимого, родного!

Схвачу еврея я рабочею рукой!

Врачу в горло я вопьюсь зубами!

Товарищ Сталин, я всегда с тобой!

Не дам бандитам обижать тебя я!

А рядом падают товарищи-бойцы!

За Сталина, что жизни положили!

Убили Горького троцкисты— подлецы!

И Жданова до смерти залечили!

И нас все меньше…все теснее круг!

Враги все ближе подойти стремятся!

За сердце Берия схватился вдруг!

Терпи, Лаврентий, надо нам держаться!

Поганое фашистское дерьмо!

Добейте Берию, коли так хотите!

Мочите вы хоть все политбюро!

Лишь Сталина, злодеи, пощадите!

Но нет пощады, нет пощады нам!

Нас предали наркомы — прохиндеи!

И Сталина уже напополам

На части рвут проклятые евреи!

Ору: «Милиция! Товарищи! Беда!

Тут убивают Сталина евреи!»

Смотрю:

бежит на помощь к нам сюда

патруль НКВД.

Скорей! Скорее!

Ну! Наконец-то! Ждали вас друзья!

Шпионов арестуйте заграничных!

Вдруг вышел генерал из патруля!

И улыбнулся нагло и цинично!

Достал он маузер свой!

И обнажил оскал звериный

И вот чекистскою рукой

Убит был Сталин наш любимый!

 

 

В тесной комнатке редакции сидел Денис Клюев— главред нашей заводской многотиражки и Вася Лобачев— секретарь комсомольской организации. Первый был маленького роста, мелкий, какой-то субтильный, напоминающий взлохмаченного воробушка с очками на носу. Лобачев наоборот, несмотря на двадцать с небольшим лет, выглядел как настоящий мужчина: широкоплечий, красномордый с вздымающимися под рубахой бицепсами и слегка трясущимися с похмелья руками.

— Твой стишок? — воробушек— Клюев указал мне на поэму.

— Так точно! — отрапортовал я по— военному. Хотя комиссия военкомата признала меня негодным для службы в армии по состоянию здоровья ( заключение давал психиатр), внутренне я всегда ощущал себя солдатом.

— У тебя все нормально? — Клюев внимательно с каким-то нескромным любопытством осмотрел меня с головы до ног.

— Так точно!

— Значит ты нас уверяешь, что ты— нормальный?! — неожиданно повысил голос воробей-Клюев и ударил кулачком по столу.

— Так точно!

— Я же говорил, что он— идиот! — проворчал из своего угла Лобачев.

— Сталина убили?! А вот это ты видел! — воробей-Клюев протянул мне номер газеты «Правда». Со страницы, как живой, смотрел Сталин, сидящий в президиуме 19 съезда КПСС. Надпись под фотографией гласила: «Иосиф Виссарионович Сталин с глубоким удовлетворением отметил работу химической промышленности CCCР в 1952 году».

— Так ты говоришь: Сталина убили? — тыкал мне в нос газету Клюев: — А газета «Правда» пишет, что он жив— здоров. Не знаю: кому уж и верить? Тебе или центральному органу партии! — Клюев иронично скосил глаза на Лобачева, как бы приглашая его посмеяться. Однако тот выглядел отнюдь не веселым. Во время нашей беседы он перечитывал мои стихи и становился все мрачнее.

— Я написал, что Сталина убить могут … еб ты! — пробурчал я.

— Ты— паренек рабочий! — несколько смягчился Клюев: — Сварщик! По месту работы характеризуешься в целом положительно! А стихи…Их, брат, уметь писать надо! А у тебя рифма хромает, ритм сбивается…Ты ямб от хорея хоть отличить можешь?!

— Никак нет!

— Учиться тебе надо!

— А жить я на что буду ?! Если учиться пойду… бля…— возразил я.

— По разговору вижу— ты парень сообразительный! И мы тебе тут только добра желаем…И я, и вот— секретарь комсомольской организации. Послушай мой добрый совет: брось ты это дело! А то опозоришься….Будут о тебе слухи всякие ходить… Поэтом обзывать начнут! Оно тебе надо?!

— Че в стихе то не так ?! — поинтересовался я.

— Как тебе сказать…— Клюев на мгновение задумался:— Стихотворение твое сложное, неоднозначное. Начало как будто хорошее! Бодрое! А вот конец никуда не годится. У читателей создается впечатление, что Сталина убили! А это совершенно невозможно! Я, по— крайней мере, даже представить себе такого не могу!

— Я тоже! — вставил Лобачев, дыхнув на меня перегаром

— Да! Врагов много! — продолжал Клюев:— Но они никогда не победят! Хотя бы потому, что Сталин умнее и мудрее их в сотни раз! То есть он обведет их вокруг пальца! Понимаешь?!

— Ну…

— Вот о чем бы тебе написать! — Клюев выразительно посмотрел на меня и продолжил:

— Второе: у тебя в поэме Сталина убивает чекист. Причем, в звании генерала! Это в корне неверно! Чекисты не такие люди…Понимаешь?!

— Так точно!

— Вот именно! А у тебя получается, что сотрудники органов безопасности— чуть не бандиты какие-то… Самому смешно! Сколько они полезного делают… Тебе бы им в ножки поклониться! А ты поклепы возводишь…

— Так точно!

— Ты знаком хоть с одним чекистом?!

— Никак нет!

— Напрасно… Хорошие люди! — Клюев почему-то посмотрел на Лобачева, который смущенно опустил глаза.

— Сойтиться бы тебе с ними поближе…Поговорить! — Клюев снова бросил взгляд на Лобачева, который теперь вовсе отвернулся.

— Так ведь они в заговоре были …Еб ты! Я сам в газете читал! — попробовал возразить я.

— Тех кто был в заговоре— тех уже нет! — отрезал воробей— Клюев:— Их вовремя разоблачили! Кто опять же разоблачил?! Те же чекисты. При помощи партии, конечно! Так что панику не сей! Про чекистов надо выкинуть…Идем дальше: что ты против Берии имеешь?!

— Я?! — у меня глаза на лоб полезли от такого вопроса.

— Сам же пишешь: «добейте Берию!» — ухмыльнулся воробей— Клюев.

— Где?! — я проследил за пальцем главреда и глазам своим не поверил:— Ебаный урод!

— Никаких «добейте Берию!» — вступил в разговор Лобачев: — Тебя самого за такие слова добить надо!

— Короче, ты нас понимаешь…Фильтруй базар! — Клюев еще раз просмотрел поэму: — И последнее…Как-то у тебя все мрачно получается. Смотри на жизнь веселей! Придумай оптимистичный финал! Я не знаю…Например, такой конец: изобрели эликсир молодости, и Сталин стал бессмертным!

Клюев бросил мне листок с поэмой, и я ловко поймал его на лету.

— А лучше оставил бы ты это дело! — посоветовал в свою очередь Лобачев:— Ты же сварщик, а не поэт! Не твое это дело…Со свиным рылом, да в калашный ряд!

Я взял стихи и с достоинством удалился.

Над новым вариантом пришлось поработать три ночи. Вечерком, придя с завода, я заваривал чай покрепче и начинал писать. На четвертый день забежал в редакцию и оставил новый вариант:

 

Сталин

 

Великий Сталин нас позвал в поход!

Я собираю свой дорожный ранец!

Какой-то сука! Ебаный урод!

Обидел Сталина! Мерзавец!!!

О! Эти ебаны еврейские врачи!

Что Сталина лишь заразить сумели!

С какой бы радостью я их всех замочил!

Что Сталина они так поимели!

Схвачу еврея я рабочею рукой!

Врачихе в горло я вопьюсь зубами!

Товарищ Сталин, я всегда с тобой!

Не дам бандитам обижать тебя я!

Мы будем на смерть за тебя стоять!

Все плотники, и кочегары!

Наркомов будем в падлу убивать!

Евреев всех загоним мы на нары!

И Сталин вместе с нами на коне!

Он с саблей впереди! Врагам на диво!

И всех жидов потопим мы в говне!

И это будет очень справедливо!

Ну, выходите, гнусные жиды!

Вы Сталина, уроды, уж достали!

За это вы получите пизды!

Чтоб больше вы его не обижали!

 

Воробей-Клюев поднял на меня грустные глаза. Взгляд его мне показался таким тоскливым, что я даже подумал: может, у него какое горе?

— Че бля случилось? — деликатно спросил я.

— Ты что хочешь, чтобы мы эту матерщину публиковали? — ответил он мне вопросом на вопрос.

— Я?!

— Что ж ты матом ругаешься!

— Где? — я схватил стих и еще раз перечитал его: — Ни хуя се!

— То-то и оно!

— Так ведь достали! Пидорасы ебаны!

— Мат уберешь! — строго заметил воробей— Клюев: — Второе: у тебя создается впечатление, что наши наркомы какие-то бандиты. Это в корне неверно. А Берия?! А Тевосян!? Это же честные коммунисты! Таких— абсолютное большинство! Да среди наркомов были отдельные вредители! Но партия их вовремя разоблачила. Основное же ядро правительства у нас здоровое! Поработай над тем, чтоб отразить это!

— Так точно!

— И третье: у тебя тут антисемитский душок… Попахивает погромами. Мы, большевики-интернационалисты, всегда боролись с такими уродливыми явлениями буржуазного мира, как антисемитизм! А ты тут развел пропаганду! На чью мельницу воду льешь?! — Клюев нервно прошел по кабинету.

— На Колыму бы его за такие стишки! — недовольно пробурчал злой с похмелья Лобачев.

— Да среди евреев много космополитов! Но гораздо больше среди них честных людей! Короче: антисемитизм выкини! Работай! — под конец речи воробей-Клюев совсем расстроился и раздраженно протянул мне стихотворение.

— А лучше б бросил ты это дело…— неприятно рыгнул Лобачев:— А то пишешь, пишешь…Хуйню какую-то!

Я ничего им не ответил и твердым шагом вышел из кабинета. На этот раз работал над новым вариантом две недели, и результат превзошел все мои ожидания. Я, как на парах, примчался в редакцию и, прорвавшись без очереди в кабинет главреда, протянул Клюеву исписанный мелким почерком листок:

 

Сталин

 

Великий Сталин нас позвал в поход!

Родной наш Сталин вызвал на подмогу!

И весь советский наш народ

Пустился, как один, в дорогу!

Идем к тебе, любимый Сталин!

Наш бронепоезд уж в пути!!!

Твои враги тебя достали!

А мы спешим тебя спасти!

Мы все— простые работяги!

От плотников до профессоров!

Тут есть наркомы, есть стиляги

И даже парочка жидов!

Мне не поверят: ведь жидам

О Сталине так волноваться ново!

Но каждый жид ответит вам:

Что им без Сталина хуево!

И Берия Лаврентий впереди!

Приятно видеть этого красавца!

За ним построились рабочие-жиды!

За Сталина готовые сражаться!

И Сталин вместе с нами на коне!

Из-под усов смеется он слегка!

И не найдешь нигде во всей стране

Такого удалого жениха!

 

Клюев задумчиво почесал затылок. Лобачев рыгнул, уставившись на меня красными с перепоя глазами.

— Опять написал…— уныло констатировал Клюев.

— Так точно! — отрапортовал я.

— Я думал: ты уже не придешь! — тяжело вздохнул Клюев.

— Я напечатать хочу…еб ты!

— Как твое мнение? — повернулся Клюев к Лобачеву.

— Какое тут может быть мнение?! — Лобачев трясущимися руками плеснул в стакан воды из графина:— Я же тебе говорил…Дать ему лет пять! Без права переписки!

— Именно без права переписки! А то пишет, пишет…— подхватил Клюев, повернув ко мне изможденное лицо: — Знаешь такую поговорку: можешь не писать— не пиши!

— Чего это я не могу…Еб ты! — обиделся я.

— Не можешь! — внезапно рассвирепел Клюев (я вообще заметил, что они с Лобачевым свирепеют без видимых причин): — Что у тебя все жиды, да жиды?! Других слов не знаешь?!

— Не хуя се! Я же о них хорошо пишу… — начал было я, но Клюев тут же перебил меня.

— Не надо!!! Ни хорошо, ни плохо! Тема это скользкая…

— Я пишу, что жиды за Сталина! Еб ты! — возразил я.

— Не надо! — молитвенно сложил руки Клюев:— Теперь вот еще что: какой тебе Сталин жених?! Откуда ты это взял?!

— Я?!

— Ты ничего не слышал?! — повернулся Клюев к Лобачеву. Тот только развел руками:— Уберешь жениха! Мат выкинешь! И последнее: кто такие стиляги?! Я что-то не слышал… Башмачники что ли?!

— Хуй его знает…— пожал я плечами:— Наверное, башмачники. Слышал как-то на улице…Пиздатое слово!

— Стиляг выкини! — безапелляционно заявил Клюев: — Все! Свободен!

— Так точно! — я отдал честь и, отбивая каблуками бодрый марш, вышел из кабинета.

В эту неделю я работал в три смены, а стихи приходилось писать в перерывах. Было очень трудно. Однако к следующему понедельнику удалось подготовить новый вариант:

 

Сталин

 

Товарищ Сталин! Кто тебя обидел?!

Кто тот подонок?! Кто мерзавец тот?!

Его б я с удовольствием увидел!

И дал бы в морду! Ебаный урод!

Нет! Не надо бить его по морде!

Его б в асфальт я лучше укатал!

Иль за уши подвесил на природе!

Чтоб он висел и долго умирал!

 

Товарищ Берия! Тебя прошу, красавца!

Поймай ты тех, кто Сталина достал!

А я уж заставлю их признаться!

Ты б только на допрос меня позвал!

И если даже брат мой будет это

Иль мой отец, или племянник мой!

Сживу его, подонка, я со света!

Убью его я собственной рукой!

 

— Гораздо лучше! — одобрительно заметил Клюев, который был почему-то в хорошем настроении:— Можешь ведь, когда захочешь!

Я покраснел от удовольствия.

— «Ебаный урод» только опять вылезло…— нахмурился Клюев, пробегая глазами рукопись.

— Где?! — изумился я.

— Что это у вас, у сварщиков, за манера такая материться?! Тут еще один заходил. Ты хоть о Сталине, а он про любовь написал. Мат— перемат!

— Можно написать не «ебаный урод», а «гребаный урод» — предложил похмельный Лобачев.

— Можно! — устало согласился Клюев: — Но лучше не надо. Давайте обойдемся без сленга…Придумай какую-нибудь рифму! Я не знаю: «пот», «крот», «мот», «брод». И сегодня же отдадим в печать! Надоел ты мне хуже горькой редьки!

Я присел на подоконник и тут же в кабинете редактора принялся сочинительствовать.

— Какое вдохновленное лицо! — заметил, указывая не меня, небритый с похмелья Лобачев.

— Пушкин еще тот! — согласился Клюев.

Я снова покраснел от удовольствия. Через минуту из-под моего пера сами собой родились строки:

 

Товарищ Сталин! Кто тебя обидел?!

Какой такой у нас завелся «крот»?!

Какой шпион?! Хотелось бы увидеть…

Кто на тебя раскрыл поганый рот!

Ему сначала дал бы я по морде!

Потом в асфальт живым бы укатал!

Потом бы за уши подвесил на природе…

Под ним костер бы я разогревал!

 

Товарищ Берия! Тебя прошу, красавца!

Поймай ты тех, кто Сталина достал….

 

 

— Ну дальше вы уже слышали…— закончил я.

— Вполне прилично! — Клюев повернулся к Лобачеву:— Как твое мнение?!

— Я бы гребаного урода оставил…— зевнул Лобачев.

— Не стоит! Будем соблюдать политкорректность! — возразил Клюев:— Стих отнесешь машинистке. Она его перепечатает. И больше к нам не ходи! Понял?!

— Так точно! — гаркнул я и вылетел из кабинета, как на крыльях.

— Гребаный урод! — крикнул мне в след Клюев, но я уже ни на что не обращал внимания. Я был счастлив.

 

 

 

 

 

 

 

Часть 2. Со Сталиным

 

Глава 1. дорога

 

 

Мой стих был напечатан в заводской многотиражке «Путь к коммунизму» в феврале 1953 года. Затем его перепечатала столичная «Комсомольская правда». Стих имел резонанс. Я получал письма со всей страны. Писали рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция. Почти во всех письмах звучали слова одобрения, сочувствия и поддержки. Правда, в общем потоке можно выделить несколько писем, полных ненависти и угроз. Т.е. враги народа тоже не дремали.

В самом начале марта 1953 года меня пригласили в Москву. Дело было так. Я как раз заступил на смену, когда ко мне подбежал похмельный Лобачев. От него так и несло перегаром. Сам он был просто вне себя: весь взмыленный, с дрожащими руками, с красным с перепоя лицом. Орет мне:

— Бежим скорей! Сталин на проводе!

Я, конечно, не поверил. Говорю ему:

— Иди, проспись!

Тут он схватил меня за шкирбан (мужик он здоровый) и, не говоря больше ни слова, потащил. Я думаю: пусть потешится. Только людей, чтоб не смешить. Говорю:

— Слышь! Полегче! Я сам пойду!

Приходим мы в редакцию. Там воробушек— Клюев уже суетится. Трубку мне сует. Делать нечего: беру. В трубке голос с кавказским акцентом:

— Это вы, товарищ Смирнов?!

Я говорю:

— Так точно!

— С вами говорит товарищ Сталин.

Не скрою: от этих слов стало жутковато. А он продолжает:

— Я тут прочитал в «Комсомольской правде» ваше стихотворение. Возникли некоторые вопросы. Если у вас найдется свободное время, мы могли бы встретиться и обсудить их. Не возражаете?!

— Никак нет, товарищ Сталин! — что было сил закричал я.

— Я бы ждал вас у себя завтра вечером. Часиков в десять. Вас устроит?!

— Так точно! — орал я в трубку.

— Сейчас я передам трубку своему помощнику: он поможет вам организовать билеты на поезд.

— Так точно!

— До скорой встречи, товарищ Смирнов!

— До свидания, товарищ Сталин!

После этого я переговорил с помощником Сталина и выяснил, что билеты уже заранее заказаны, и поезд отходит через час с небольшим. Как в бреду я бросился собираться. Прежде всего, нашли в редакции оригинал стихотворения (Клюев перерыл весь шкаф)— на остальное времени уже не оставалось. Впопыхах накинул пальто, кто-то одолжил мне зонт. У подъезда уже ждала машина. Слух о том, что меня вызывает сам товарищ Сталин, сразу разнесся по заводу. Поэтому, когда я, выбежал на улицу— там был почитай весь коллектив. Какая-то юная симпатичная девушка (раньше я ее никогда не видел) бросилась мне на шею и страстно поцеловала в губы. Вторым меня поцеловал директор— обрюзгший, но еще не старый мужчина в каракулевом пальто. От него сильно пахнуло соляркой. Не соображая почти ничего, я собирался уже влезть в машину, когда толпа недовольно загудела.

— Скажи что-нибудь! — крикнул мне кто-то.

Десятки рук подхватили меня, и я оказался на крыше автомобиля. Бог ты мой! Вся площадь перед заводом была запружена людьми. Они волновались, что-то кричали, многие плакали. В этот ответственный момент я взял себя в руки и, стараясь соблюдать спокойствие, обратился к толпе:

— Товарищи!

В ту же секунду над площадью воцарилась тишина. Слышно было как часы тикали на заводской башне. Я не знал, что буду говорить, целиком полагаясь на вдохновение. И оно меня не подвело! Я заговорил стихами:

 

Сталин вызвал меня к себе!

Убивать врагов народа!

Я помчусь на белом коне!

Я выебу всех уродов!

 

Я еду, великий отец!

Для всех времен и народов!

Врагам наступит пиздец!

Я выебу всех уродов!

 

Не долго осталось ждать!

Не долго терпеть народу!

Я скоро начну убивать!

Я выебу всех уродов!

 

Да здравствует Сталин! Ура!!! Товарищи!!!

 

Мои последние слова потонули в аплодисментах. Я оглянулся вокруг. Что творилось на площади! Люди кричали, бросали вверх шапки, хлопали в ладоши. Толпа подхватила меня и понесла. Я было попытался вырваться, боясь, что не успею на поезд…Куда там! Они все-таки решили проводить меня. Мы шли по центральной улице города, распевая мои стихи, а милиционеры расчищали нам путь и брали под козырек.

— Ура Сталину! — орал я, вознесенный над толпой.

— Ура! — как эхо откликались мне тысячи голосов.

Напрасно я волновался. Поезд специально задержали до моего прихода. Перед отправкой устроили краткий митинг. Ораторствовал воробушек— Клюев:

— Товарищи! У нас сегодня радостное событие! Мы провожаем нашего пролетарского поэта, гордость нашей газеты дорогого товарища Смирнова к великому товарищу Сталину!

Что он говорил дальше— разобрать было невозможно. Любое слово тонуло в несмолкаемых овациях. До меня долетали только отдельные слова, но они мне запомнились: «народный поэт», «рабочий самородок», «верный сталинец». Это все про меня!!! Я так и млел, стоя на подножке поезда. Невольные слезы хлынули из глаз. Поезд дернулся и поехал, а я все стоял на подножке, махая провожающим рукой. Они бежали за мной, размахивая портретами Сталина и моими (когда их только успели сделать?!).

— Ты только матом не ругайся! — орал мне Лобачев.

— Не ругайся матом! — заклинал меня и Клюев.

— Не буду, товарищи! Честное комсомольское! — отвечал я им. Забегая вперед скажу: я сдержал свое слово. Ни одно слова мата не сказал я ни Сталину, ни Берии! А учитывая, что со мной происходило, это было очень нелегко! Но об этом дальше. А сейчас поезд набрал ход. Крики стали затихать вдали. Портреты остались позади. А вскоре и родной город скрылся за горизонтом. Я ехал в Москву.

Не буду описывать свое путешествие. Потрясенный и растерянный, подавленный величием московской архитектуры я вышел из вагона на Курском вокзале. Оказывается, меня уже ждала машина. Очень вежливый офицер НКВД распахнул передо мной дверцу. Уже в пути он извинился, что не успеваем заскочить в гостиницу, и придется ехать сразу к товарищу Сталину.

— Там помоетесь и перекусите! — объяснял он мне:— Товарищ Сталин ждет вас к десяти часам. На объекте мы будем в восемь сорок пять. Время переодеться у вас будет. Может быть, есть какие-то просьбы?! Предложения?!

Как сообщил офицер: ехали мы не в Кремль, а на «ближнюю дачу». Не знаю, где она находится. Скажу честно: чем ближе мы приближались к даче Сталина, тем больше я робел. Стали одолевать сомнения. В голове бродили какие-то непонятные мысли: «Зачем он меня вызвал?! Понравились ли ему стихи?! Вдруг нет?! Может быть, я его чем-то обидел?!». На душе стало тоскливо. Я повернулся к офицеру:

— Водка есть?!

Офицер потупился:

— Есть. Но я бы вам не советовал. Товарищ Сталин этого не любит!

Я тяжело вздохнул.

— Товарищ Сталин угостит вас вином! — поспешил утешить офицер:— У него хорошее вино. Доставляют прямо из Грузии самолетами.

— Э-хе-хе! — только и смог прогундосить я, погружаясь в жуткий транс.

Как мы добрались до дачи лучше не вспоминать. Я был в такой тоске, что хотелось выпрыгнуть из машины и разбиться об асфальт. Офицер, как мог, старался подбодрить меня, рассказывая анекдоты. Но я почти ничего не понимал. Голова раскалывалась. Руки так и тряслись. Вылез я из машины. Чувствую: ноги не идут. Стою, как дурак, посреди двора, глазею на сталинскую дачу (зеленый такой домик) и чуть не плачу. Сделаю шаг: не держат ноги. Спасибо офицеру. Он сразу все понял (видно, был опытный в таких делах), ловко подхватил меня и увлек в дом. Я почти ничего не понимал. И уж тем более не обращал внимания на мебель и интерьер. Так что вспомнить ничего не могу. Единственное, что я отметил (даже в том состоянии транса, в котором был) — это абсолютное равнодушие, даже какую-то апатию персонала. Казалось, приехал незнакомый человек. Кто такой?! Что ему здесь нужно?! У нас бы в городе сразу собрался народ, начали обсуждать. Интересно ведь! Все бы глазели, шушакались по углам. Тут: ничего подобного. Даже не смотрят! Дотащил меня офицер до моей комнаты (никто даже не поинтересовался, кого несут) и уложил на кровать. Говорит:

— Обед на столе. Одежда на спинке стула. В десять часов будьте готовы! — отдал честь и ушел.

 

Глава 2. Два поэта

 

Лежу без сил и думаю: «Как же я до Сталина дойду?! Позор какой-то! То хвастался, что всех за Сталина замочу, а то сам встать не могу!!! Посмешище! А если бы, правда, враги народа сейчас на дачу напали?! И так мне стыдно стало, что готов был под землю провалиться. Собрал всю волю в кулак и попытался встать. Ноги, как ватные. «Трус! Дешевка! Враг народа!» — орал я на себя. И такая меня злость обуяла, что вскочил я с кровати и как подпрыгнул! Ноги подкосились. Упал я на пол и лежу! Нет! Рано радуетесь. Снова на себя ору: «Троцкист! Жид! Врач!!!». При последнем слове, будто сила какая-то в меня вселилась: встал я и как затопал ногами. Расходился!!! Еще раз повторил: « Врач! Врач! Врач!!!». Как будто легче стало. Заработали ножки! Подошел я столу. Смотрю: щи горячие, картошка отварная, селедка, вино какое-то в графине. Понюхал: явная сивуха. Думаю: «Ну, его! А то на Сталина перегаром дышать буду! Жрать тоже особо не хочется». Переоделся я в чистый костюм (мой весь потом провонялся) и сел ждать своего офицера. Ровно без десяти минут десять дверь открылась. Офицер был собран и молчалив. Он ловко обыскал меня (нашел листы со стихами, и, молча, сунул их себе в карман). После этого, так же корректно жестом попросил следовать за ним. Мы миновали несколько комнат, где встречались одни охранники (один из них еще раз меня обыскал и отнял железную расческу и пилочку для ногтей). Под конец вошли в небольшой зал. Середину зала занимал длинный продолговатый стол, покрытый белой скатертью. На столе стояли блюда с едой и напитками.

Во главе стола сидел невысокий седой старик в очках с изрытыми оспинами лицом. Все видом он напоминал провинциального интеллигента. Что-то вроде учителя закона божьего из церковно-приходской школы. Больше никого в комнате не было. Сопровождавший меня офицер тут же исчез. Я присмотрелся к старику: и вдруг почувствовал, как часто забилось мое сердце! Старик был совсем другой, чем изображали Сталина в газетах: меньше ростом, худее, некрасивей. Но глаза! Глаза были те же самые! Тот же гордый, какой-то неземной блеск мудрых и смелых глаз. «Это он!!!» — понял я, чувствуя, как меня начинает буквально трясти от фанатизма. Что было делать?! Я не знал! Сталин сидел молча, читал газету, не замечая меня. Мне хотелось броситься к нему, упасть на колени, целовать его ноги. Я едва сдерживал себя. Лишь тихонько постанывал, как собака, которую взяли на охоту и вот-вот должны спустить с поводка. Видимо, Сталин услышал эти звуки, потому что отложил газету и внимательно посмотрел на меня через очки:

— Вы кто, товарищ?!

Я хотел крикнуть, что я ему лучший друг, но вовремя спохватился. Взял себя в руки. Ответил по военному:

— Разрешите доложить, товарищ Сталин. Иван Смирнов. Прибыл по вашему приказанию!

Сталин слегка улыбнулся:

— Ждал вас, товарищ Смирнов. Присаживайтесь, пожалуйста.

Не зная куда сесть, я хотел было занять стул возле самой двери, но потом, набравшись смелости, прошелся вдоль стола и сел на ближайшее место справа от товарища Сталина. Теперь я был совсем рядом со своим кумиром. От волнения у меня сперло дыхание. Я замер, не смея глотнуть. И в тоже время мне хотелось кричать, ходить на голове, беситься. В душе поднялась настоящая буря! Сталин внимательно осмотрел меня своим добрым и мудрым взглядом. Когда он стал говорить, голос его вблизи звучал еще в сто раз прекраснее:

— Как я уже сообщил вам по телефону, товарищ Смирнов, я прочел ваше стихотворение…-Сталин раскрыл красную папку на столе и достал из нее «Комсомольскую правду» всю исчерченную синим карандашом. Я затрясся.

— В целом стихотворение интересное… У нас в политбюро есть даже мнение дать ему Сталинскую премию…

У меня сладко засосало под ложечкой. Сталин испытующе посмотрел на меня и продолжил:

— Вы— человек молодой. И не должны обижаться на некоторые мои мысли…

— Обижаться?! — вскрикнул я. Голова пошла кругом. Я не мог понять, как это я (Да кто я такой есть?!) мог обидеться на этого великого человека. Да я недостоин ноги его целовать! Мне хотелось крикнуть, что я никогда на него не обижусь, но слова застряли в горле. Я только густо покраснел от стыда.

— Великий Ленин завещал нам: учиться, учиться и еще раз учиться. Вы согласны с ним?! — мягко улыбнулся Сталин.

— Да я за вас…— я хотел крикнуть «любого порву», но слова замерли в горле. Я лишь дико вращал глазами и хватал воздух открытым ртом.

— Скажу вам как коммунист коммунисту: в вашем стихотворении не хватает поэтичных образов. Не обиделись?! — слегка прищурился Сталин.

— За вас любого… — снова попытался высказаться я и снова не смог продолжить.

— Вот вы пишите: у нас завелся крот?! Какой крот?! Где крот?! — Сталин оглянулся вокруг и вышло у него так потешно, как будто он в самом деле искал крота. Я невольно расслабился и засмеялся.

— А тут вы пишите «за уши подвесил на природе!». Это так что ли?! — Сталин вдруг оттопырил уши в разные стороны и скорчил такую смешную рожицу, что я снова прыснул.

— «Костер под ним бы разогревал» — прочел дальше Сталин:— Тут уже какая-то инквизиция! Ведьмы, костры инквизиции, всякая чертовщина. Славу богу двадцатый век на дворе! Пора бы уж забыть об этих ужасах!

Сталин неожиданно подмигнул. Я почему-то снова рассмеялся. Надо сказать, что Сталин все больше очаровывал меня своими манерами и особым мягким юмором.

— Читаем дальше…— Сталин отчеркнул что-то карандашом:— Вот это место: «Кто на тебя раскрыл поганый рот?!». Товарищ Смирнов! Мы должны воспитывать нашу молодежь! А кого мы воспитаем на «поганых ртах». Босяков?! Бандитов?!

— Я, товарищ Сталин, писал о врагах народа! — покрываясь гусиной кожей еле прошептал я.

— Я набросал тут кое-что…Хотите послушать?!

— О! — едва смог вымолвить я.

Сталин открыл тетрадку и начал декламировать:

 

Товарищ Сталин! Ты— наше солнце!

Твои враги все— как луна!

Ты светишь нам всегда в оконце!

Враги же прячутся всегда!

 

И в темноте, в кромешном мраке

Они готовят свой удар!

Товарищ Сталин! Быть тут драке!

Им не избегнуть божьих кар!

 

— Ну, как?! — Сталин причесал усы.

— Очень хорошо, товарищ Сталин! — поспешил ответить я.

Сталин довольно потер руки. Я несколько смущенно замолчал. Дело в том, что в конце были слова «божьих кар». Как комсомолец, я прекрасно знал, что слова «бог», «дьявол», «Христос» и прочие употреблять в стихах запрещено. Это хуже мата! Как бы предупредить товарища Сталина! Вот о чем я думал! И смущался. Все-таки сказать Сталину, что его стихотворение не пропустит цензура — это вам не фунт изюма съесть. Выручил меня сам Сталин. Видимо, по моему лицу он понял, какая в моей душе идет непростая борьба, и слегка нахмурился:

— Вам что-то не понравилось, товарищ Смирнов?!

«Эх, была, не была! — решил я: «Двум смертям не бывать, а с одной мы справимся!».

— Товарищ Сталин! Ваше стихотворение цензура не пропустит!

— Почему? — удивленно заморгал красивыми глазами Сталин: — Мата ведь нет!

— Там в конце вы пишите про божьи кары!

— Вот как?! — Сталин задумчиво почесал голову: — Смотри, что дальше у меня:

 

Твоих врагов мы ненавидим!

Рогатый дьявол их возьми!

Товарищ Сталин! Мы увидим!

Как передохнут все они!

 

На их могилах мы попляшем!

Наступит божья благодать!

Товарищ Сталин! Мы вам скажем:

Вы наш отец, и наша мать!

 

— Не пропустят, товарищ Сталин! — заверил его я:— У вас тут дьявол, господь, …Сами должны понимать!

— Беда с этой цензурой! — Сталин задумчиво раскурил трубку: — Что не напишу— все не подходит! Послал в прошлом месяце в «Правду» одно стихотворение. Называется «Россия». Не под своей фамилией, конечно. Под псевдонимом Джугашвили.

 

Как прекрасна Россия!

Какие у нас поля!

Какие церкви святые!

Как плодородна земля!

 

Как Сталин у нас гениален!

Как он велик и прост!

За ним к мечте идеальной!

Как в церковь идем на погост!

 

Повсюду у нас свобода!

Промышленности бурный рост!

Даешь пятилетку в три года!

Благослови Христос!

 

Мне нравятся наши колхозы!

Огромный у них урожай!

Мне снятся чудесные грезы:

Идем мы дорогой в рай!

 

И скоро до коммунизма!

Дойдем мы на нашем пути!

Свети и сияй отчизна!

Господи благослови!

 

— Не приняли в «Правде» — горько пожаловался Сталин:— Как ваше мнение?!

— Хорошее стихотворение! — согласился я.

— Хорошее?! — саркастически усмехнулся Сталин:— А вот редакторов «Правды» оно не устроило. Я их естественно расстрелял. А что толку?! Пришла новая сволочь и снова меня зажимают!

Сталин раскуривал трубку и в некоторой тревоге ходил по комнате.

— Так вы бы, товарищ Сталин, подписались своим именем! — озарило меня:— Кто посмеет вас запретить?! А то какой-то Джугашвили…Кто его знает?!

— Думал об этом! — признался Сталин:— Неудобно! Генералиссимус, председатель совета министров СССР, секретарь ЦК КПСС и стихи пишет, как мальчишка…Засмеют!

— Тогда прикажите, чтоб напечатали! Они не посмеют вас ослушаться! — предложил я.

Сталин ответил не сразу. Несколько раз он прошелся вдоль стола, будто обдумывая мое предложение.

— Нельзя! — наконец, решил он, присаживаясь рядом со мной:— Слухи пойдут: кто такой Джугашвили?! Почему о нем товарищ Сталин так беспокоится?! Наплетут с три короба. Незаконнорожденный сын, любовник…Черте что!

Тут уж задумался я. Не каждый раз к начинающему поэту обращается за советом другой начинающий поэт (к тому же генеральный секретарь партии). Я изо всей силы напряг мозги:

— Товарищ Сталин! А что если провести закон: разрешить употреблять в стихах имя бога!

— Думал об этом. Не пойдет! — отрезал Сталин: — Сначала бога начнут славить, потом в церковь ходить… Попы только того и ждут, чтоб снова народу на шею сесть. За ними капиталисты подтянутся, олигархи … Не успеешь оглянуться— нет советской власти! Получайте, бабушка, контрреволюцию!

— Тогда я не знаю! — развел я руками.

— Завтра у меня будет товарищ Шепилов— главный редактор газеты «Правда». Вы его, наверно, знаете?!

Я неопределенно кивнул. Сталин пыхнул трубкой:

— Человек он знающий, фронтовик. Попробуйте поговорить с ним.

— Я?!

— Мне самому неудобно. А вы скажите, что это вы стихи написали…

— Я?! — у меня дыханье в зобу сперло. Невозможно было даже представить, что под моей фамилией, выйдет в свет стихотворение самого великого Сталина!

— Так нужно, товарищ Смирнов. Партия поручает вам это важное задание. Как советский человек и коммунист— вы обязаны выполнить волю центрального комитета! — спокойно заметил Сталин.

В голове все плыло. Тем не менее, я собрал волю в кулак, и закричал, что было сил:

— Так точно, товарищ Сталин!

— Вот и хорошо…— Сталин с удовольствием затянулся трубкой: — Гости ко мне приедут в двенадцать часов! Сейчас еще есть время! Хотите пари, товарищ Смирнов?! Давайте, как два поэта, сочиним с вами по стихотворению. А потом посмотрим: чье лучше?!

— Так точно, товарищ Сталин!

Сталин придвинул к себе свою тетрадку и с воодушевлением принялся что-то черкать. Я тоже попытался сосредоточиться. Но мысли в голову не шли. Я сидел со Сталиным и млел от этой близости. Его гордый орлиный профиль, мудрые добрые глаза, мягкие какие-то женственные кисти рук сводили меня с ума. В голове стоял туман, а на душе было так тепло, так хорошо, будто я только что выпил двести грамм водки. «Так бы сидеть и сидеть всю жизнь!» — мечтал я:— «И ничего мне больше не надо!». Прошло минут двадцать, когда Сталин оторвался от работы и довольно потер руки.

— Вот послушайте, товарищ Смирнов:

 

Товарищ Сталин! Ты наш отец!

Великий, мудрый, очень справедливый!

Твоим врагам уж настает конец!

А ты останешься в веках, любимый!

 

Хотим, чтоб ты был вечно молодым

Ходил гулять, чтоб с нами на рассвете!

И чтоб девчонок ты всегда смешил!

И был за Родину всегда в ответе!

 

О, милый Сталин! Друг наш дорогой!

Твоих врагов мы люто ненавидим!

А ты для нас— икона! Ты— святой!

Мы молимся, когда тебя увидим!

 

О, господи! Иисусе наш Христос!

Дай Сталину ты жизни лет так двести!

Чтоб к коммунизму несся паровоз!

И ехали со Сталиным мы вместе!

 

— Я считаю, товарищ Смирнов, на этом мы остановимся! — Сталин явно довольный собой снова раскурил трубку.

Мне очень не хотелось его огорчать, но другого выхода не было.

— Не напечатают, товарищ Сталин! — горько посетовал я.

— Товарищ Смирнов! Наша партия коммунистов и ленинское политбюро дали вам важное задание: напечатать эти стихи! — Сталин достал из стола целую кипу исписанных бумаг (видимо, он тоже писал поэмы):— Сколько вам нужно времени, чтобы все это напечатать?!

— Я за вас…— снова начал я, но меня перебил стук в дверь.

 

Глава 3. Гости прибывают

 

Сталин приветливо повернулся.

— Входите! — крикнул он.

Дверь открылась, и на пороге возник персонаж: маленький, пухленький, в широкополой шляпе и очках. Персонаж радостно улыбался. Не знаю почему, но всем своим видом он напомнил пушистого персидского кота (у меня был такой в детстве, пока его ни замучили мальчишки). И походка у него была кошачья: мягкая, тихая. Совсем неслышно он подошел к столу и пожал нам руки: сначала Сталину, потом мне.

— Садись, Лаврентий! — Сталин придвинул гостю стул.

«Так это же Берия!!!» — мгновенно пронзила меня мысль, и я чуть не упал со стула. Сам Берия был рядом со мной! Такой близкий! Такой доступный! Я чувствовал сильное головокружение и вынужден был вцепиться в стул обеими руками.

— Как добрался, Лаврентий? — поинтересовался Сталин, наливая гостю стакан вина.

— Все хорошо, Иосиф Виссарионович! — голос Берии был до такой степени вкрадчивый, что сразу согрел мою душу.

— Что с мингрельским делом?! — продолжал расспрашивать Сталин:— Нашли большого мингрела?!

— Ищем, товарищ Сталин!

— Как найдете: сразу его расстрелять! — почему-то подмигнул Сталин. И вид его стал такой потешный, что я не выдержал и громко рассмеялся. Возможно, я сделал это слишком громко, потому как Берия вздрогнул и посмотрел на меня. Я тоже взглянул на него и тут же осекся. В его глазах была такая боль, такое неподдельное страдание, что я чуть не заплакал. Слава богу: нас отвлек новый стук в дверь.

— Открыто! — прокричал Сталин.

На этот раз на пороге стояло двое. Один толстый, как пивная бочка, с важным, но каким-то бабским лицом. Глаза его испуганно моргали, а жирные пальцы рук непрерывно барабанили по зеленому френчу (руки он держал по швам). Второй: поджарый, с веселым, но уже морщинистым лицом, почти лысый, но в тоже время какой-то подвижный, одетый в украинскую косоворотку— всем своим видом напоминал крестьянина с ярмарки.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — поприветствовал первый, похожий на бабу.

— Здравствуй, товарищ Маленков! — не поворачивая головы к вошедшему, ответил Сталин: — Садись, коли пришел!

Маленков, как-то боязливо ступая, подошел к столу и сел на самый кончик стула. Второй мужчина, весь светясь приветливой улыбкой, подскочил к Сталину и размашисто протянул ему руку.

— А! Микита! — Сталин тоже приветливо улыбнулся.

Они обменялись рукопожатием.

— Все в сборе или еще кого ждем?! — поинтересовался Сталин.

— Ворошилов с Молотовым должны подъехать…— напомнил Маленков.

— Пошли они на хер! — неожиданно выматерился Сталин:— Лаврентий! Будь добр! Сходи, скажи, охране, что бы они им пизды дали!

Берия тут же поднялся и стремглав выбежал из комнаты (куда только девалась его кошачья вальяжность!). Я с огромным любопытством следил за происходящим. Признаюсь честно: последняя фраза Сталина ошеломила меня. Все-таки Молотов и Ворошилов тоже были моими кумирами. Пусть не такими, как Сталин, но все-таки…Портрет Молотова висел у меня в спальне над кроватью ( он там в очках такой симпатичный). А про Ворошилова я очень любил петь песню:— «Ведет нас Ворошилов в бой!». Из размышлений меня вывел Берия, который так же стремительно, как ушел, успел вернуться назад:

— Лично дал пизды, товарищ Сталин! — сообщил он, присаживаясь за стол:— Они как раз из машины вылезали…я Молотову по ебалу! А Ворошилова охрана сейчас пиздит!

— Молодец, Лаврентий! Найдешь большого мингрела— цены тебе не будет! — подмигнул Сталин.

Я снова прыснул. Ну, не мог я сдержаться, когда Сталин подмигивал или строил смешные рожицы. До того это выходило у него потешно и уморительно! И вновь я осекся, взглянув на Берию. На этот раз он смотрел на меня из-под очочков с такой неприкрытой злобой, что я просто глазам своим не поверил!

— Больше никого не ждем? — снова поинтересовался Сталин.

— Вы, товарищ Сталин, приглашали Шепилова, главного редактора «Правды». Но только к четырем утра! — напомнил Маленков, заглянув в серый блокнотик.

— Ну что ж! Семеро одного не ждут! — улыбнулся Сталин.

Он взял бутылку вина и сам, как опытный официант, не пролив ни капли, разлил его по фужерам (себе он налил немного, зато остальным до краев). Берия сидел слева от меня (справа был Сталин). Напротив расположились Хрущев и Маленков. Такой тесной компаний мы и начали выпивать. Сталин поднял бокал:

— Предлагаю тост за великого Ленина! Тут у нас сидит новый товарищ. Его зовут Смирнов.

Я чуть не пробздился, услышав свою фамилию. Сам Сталин говорит обо мне!!! Все поплыло перед глазами… Тем временем, Сталин продолжал:

— Он сидит за этим столом в первый раз. Поэтому, наверно, не знает, что мы всегда подымаем первый тост за великого Ленина. И пьем до дна!

Я тут же опрокинул в себя бокал, но краем глаза успел заметить, как Берия ловким движением руки, выплеснул свое вино под стол. «Этот котяра не так прост!» — мелькнула мысль в моем уже не трезвом мозгу ( вино было сладким и в тоже время удивительно крепким. Сталин наливал его из простой бутылки без этикетки, и я так и не узнал его марку, поскольку ни до ни после никогда такого вина не пил). «Да! Этот кот не прост! За Ленина не пьет. К тому же мингрел. Не ошибся ли я, выбирая его себе кумиры?!». Да! Именно в этот момент я впервые заподозрил его. Но, конечно, я не мог предвидеть, что произойдет дальше. Я лишь засомневался на счет его личности. И тут товарищ Сталин сказал такое, что просто ошеломило меня! Но об этом в следующей главе.

 

Глава 4. Тост за дружбу

 

 

— На правах хозяина…— Сталин поднялся из-за стола: — На правах хозяина я прошу вас дать мне сказать еще один тост…

— Просим, товарищ Сталин! — первым крикнул Берия. Его тут же поддержали другие. Все зааплодировали.

— Я хочу сказать тост за друзей! — задушевно начал Сталин. Голос его при этом стал таким удивительно теплым, что я почувствовал, как ответная волна любви и нежности захлестнула мое сердце: — Жены изменяют и уходят к другим. Родители нас не понимают. Но настоящий друг никогда не изменит, никогда не предаст, никогда не уйдет! Он понимает тебя! На него можно опереться в трудную минуту. Вот тут сидит Жора Маленков…

Мы все поглядели на Жору Маленкова и, он не замедлил покраснеть.

— Это мой старый друг. Сколько мы с тобой вместе, Жорж?

— С 1925 года, товарищ Сталин! — Маленков вскочил и вытянулся по струнке.

— Тут он вместо меня прочитал доклад на 19 съезде КПСС. Что ж это неплохо…Мы старики уходим, приходят молодые. Товарищ Маленков очень хочет занять чье-то место. Это естественно! Он молодой! Энергичный! Ему и карты в руки! А я уже старый! Все хуже слышу, вижу…Завалил всю работу. Что ж: пусть теперь он попробует. Коли такой умный…

Я поглядел на Маленкова, и мне стало страшно. В какую-то минуту, пока говорил товарищ Сталин, он посерел и осунулся. Глазенки его беспомощно хлопали, а руки бессильно тряслись. Он силился что-то сказать, но только квакал, как мокрая лягушка. И уж совсем стало не ловко, когда он с размаху, как стоял, повалился на стул. Лично я к нему не испытывал никакого сочувствия. Сталин — мой главный кумир. Берия еще туда-сюда. А Маленков…Мне всегда казалось, что в нем чего-то не хватает!

— Имя у него интересное— Жорж! — продолжал Сталин: — Уверен, он как-то связан с французской разведкой!

— А-А! — только и смог выдавить из себя Жорж Маленков, глотая воздух ртом.

— Этот вопрос мы выясним! — пообещал товарищ Сталин.

— Рядом с Жоржем сидит Лаврентий! — Сталин указал на Берию (отчего тот почему-то резко дернулся): — Они— лучшие друзья. Такие друзья! Вай! Вай! Ничего друг без друга не делают! Я для них уж так…Когда друга нет, можно и к Сталину зайти…За дурака меня держат! Слово не дают сказать …Ни то, что речь на съезде!

— Товарищ Сталин! Вы же сами дали указание…— подал голос Берия. Его интеллигентские очочки ярко блеснули.

— Погоди, Лаврентий! Это же тост! Тосты у нас на Кавказе не перебивают! — Сталин величественным жестом руки остановил его: — Ты же мингрел— должен понимать!

Я мельком бросил взгляд на Берию (пристально смотреть на него я уже боялся). Внешне он был спокоен. Взгляд опущен долу. Лишь по подергивающимся мышцам лица было видно, какого напряжения сил это ему стоило.

— Меня в последнее время удивляют мингрелы…— после паузы продолжил Сталин:— Есть там у них какое-то шебуршение. Это факт! Хотели убить первого секретаря грузинского ЦК, отделить Грузию от СССР, меня убить хотели…Письма отравленные шлют! И все им с рук сходит! Есть у них свои люди в Политбюро…Что думаешь, Лаврентий?!

Я старался не смотреть на Берию. Лишь по тяжелому его дыханью: я понял— как ему сейчас тяжело!

— Третий мой друг— Микита! — Сталин указал на Хрущева: — Очень хорошо танцует гопака. На этом его достоинства исчерпываются! Так Микита?!

— Я еще комаринского могу станцевать! — глупо улыбнулся тот.

— Я уж молчу о Ворошилове, Молотове, Микояне…Недавно выяснилось (слава тебе богу хоть, наконец, выяснилось!), что они английские шпионы с 1914 года. Это сколько раз за это время они могли меня убить!? Страшно подумать! В уме не укладывается! Я с ними вино пил, песни пел, расслаблялся. А они только и думали, как меня отравить или горло перерезать! Вот такие у меня друзья…Только и мечтают как меня или отравить, или нож в горло всадить…Как говорится в библии: избави, господи, от таких друзей. А от врагов мы сами избавимся!

К концу тоста Сталин сделался совсем грустным. Он обвел нас всех орлиным взглядом и продолжил уже бодрее:

— И все-таки я верю, что есть и другие друзья. Честные, верные, надежные! Так давайте же выпьем за настоящих друзей! За друзей с большой буквы! За верных друзей! За надежных друзей! За таких друзей, каким был великий Ленин!!!

Сталин чокнулся со мной (а больше ни с кем!) и сел за стол.

Эмоции переполняли меня. Сталин, великий Сталин не имел друзей! Как мне было больно! Мне хотелось схватить его, увезти к себе домой, заботиться о нем, кормить из ложечки, защищать от врагов. Невольные слезы брызнули из глаз. Сталин сразу это заметил:

— Товарищ Смирнов! Почему вы плачете?!

— Товарищ Сталин! Я— ваш друг…— я ударил себя кулаком в грудь (сказалось выпитое вино).

Сталин с интересом посмотрел на меня:

— Вы уверены, товарищ Смирнов?!

Я вскочил (просто не было сил сидеть и выносить такое нервное напряжение).

— Я за вас любого порву!!!

— Даже мингрела? — уточнил Сталин.

— Хоть тыщу мингрелов!!!

— Спасибо, товарищ Смирнов. Заступились за старика! — Сталин мягко и как-то беззащитно улыбнулся мне. От этого я почувствовал такой прилив сил, бодрости и воодушевления, что не смог удержаться.

— Товарищ Сталин! Можно экспромт?!

— Мы здесь все свои, товарищ Смирнов.

— Стихи! — воскликнул я и, в каком-то неистовом порыве вдохновения принялся декларировать:

 

Поганые мингрелы! Плюю на ваши рожи!

Вы тоже, что евреи! Вы тоже! Тоже! Тоже!

Ни одного мингрела в живых я не оставлю!

Тебя великий Сталин! Тебя лишь только славлю!

 

Поганый Каганович! И Молотов поганый!

И Микоян поганый! И Ворошилов сраный!

Мечтаю вас, мингрелов, сегодня ж замочить!

Тебя, великий Сталин, лишь буду я любить!

 

Я Жоржу Маленкову скажу при вас при всех:

Зачем читал доклад ты?! Ведь это просто смех!

Страну ты опозорил! Народ ты рассмешил!

И лишь одним мингрелам ты этим послужил!

 

Еще скажу Хрущеву— танцуй ты гопака!

В политику не лезь ты— а то дадим пинка!

А то таких комаринских дадим тебе сплясать!

Что долго, обезьяна, ты кровью будешь ссать!

 

В политбюро мингрелам я нынче так скажу!

Садитесь-ка, ребята, сегодня на баржу…

В Мингрелию плывите! Оно там само то!

И средь своих мингрелов пожуйте-ка гавно!

 

 

Я замер, ожидая реакции публики.

— Браво! — первым закричал Сталин.

— Браво! Браво! — подхватили остальные.

Хлопали мне громко. Мне даже, казалось, они устроили соревнование: кто больше хлопает и сильнее кричит. Я был как контуженный. В голове звенела одна мысль: «Сталину понравилось! Великому Сталину понравилось!». От этой мысли я потерял сознание….

 

Часть 3. Без Сталина

 

Глава 1. Государственная тайна

 

Не знаю, сколько я был в беспамятстве. Очнулся на полу. С трудом приоткрыл глаза и тут же чуть снова не упал в обморок. Картина, которая представилась, поразила меня. Лицом ко мне за столом сидел товарищ Сталин. Он был все такой же красивый. Все тот же орлиный нос. Все те же седые шелковистые волосы. Но взгляд его был совершенно безжизненный! Я сам себе не поверил! На меня смотрели глаза мертвеца. С трудом я поднялся с пола и, весь трясясь, боясь самого худшего, приблизился к нему. «Только не это!» — шептал я одними губами. Вдруг сердце мое буквально разорвалось от боли. Чтобы не упасть, я вынужден был схватиться за спинку стула. В полусумраке едва можно было разглядеть странный предмет, торчащий из горла товарища Сталина. Так и есть! Это был нож! Мне хотелось кричать, звать на помощь. Но слова застревали в горле. И слава богу, что я это не сделал! Сталину было уже не помочь. А себя погубил бы. Вдруг со стороны коридора послышались шаги. Сам не отдавая себе отчета, что я делаю, подчиняясь какому-то звериному инстинкту (или правильней сказать божественному озарению?!), я успел спрятаться за портьеру. В комнату спешными шагами вошли двое.

— Я все-таки считаю Лаврентий, его надо похоронить! — произнес тонкий голосок, по которому я безошибочно признал Маленкова.

— Похоронить надо. Только не его! — произнес голос с кавказским акцентом. «Это Берия!» — догадался я.

— Не пойму я тебя. Куда ты клонишь?! — голос Маленкова трусовато дрожал. Чувствовалось, что его обладатель совершенно потерял присутствие духа.

— Что ты хочешь с дыркой в горле его хоронить?! — зловещим шепотом ответил Берия:— Нас сразу за жопу возьмут! Начнут копать! Самого тебя придется закапывать!

— Лаврентий! Я не могу на это пойти!

— Не ссы! Прорвемся!

— Умоляю! Не надо! — я услышал, как что-то тяжелое упало на пол. Осторожно выглянув из-за портьеры, увидел, что это Маленков встал на колени и, обхватив ноги Берии, гнусаво зарыдал.

— Баба ты! — Берия с презрением отпихнул его ногой:— Бери свой нож!

— Нет! Лаврентий! Умоляю! Я не смогу! Нет! Нет! — Маленков бился в истерике, катаясь по полу и воздымая руки к Берии.

— Никита! — требовательно позвал Берия.

В комнату ворвался запыхавшийся Хрущев.

— Погляди на эту бабу! Не хочет резать! — возмущенно кричал Берия.

— Давай так закопаем? — предложил Хрущев.

— Жоржа?!

— Сталина!

— С ума ты сошел! Никита! — глаза Берии металлически сверкали из-под очков. Несмотря на все горе, которое у меня было в тот момент в душе, я невольно залюбовался этим красавцем.

— Да мне шо?! Резать так резать?! — тут же пошел на попятную Хрущев: — В юности помню я на мясокомбинате подрабатывал. Хорошее было время. Это еще при царе. Получали мы тогда в месяц …

— После доскажешь! — нетерпеливо перебил Берия. Вся его гибкая и в то же время мощная фигура излучала уверенность и силу:— Бери нож!

Мужчины схватили со стола длинные ножи ( в магазинах такие не продаются: с узкими кривыми лезвиями и массивной с узорами рукояткой). Я старался не смотреть. Сталин был, конечно, уже мертв. И все-таки невозможно было видеть это без слез. Даже Маленков, терзая Сталина, одновременно рыдал во весь голос. А представьте мое состояние. Холодный пот градом стекал со лба. Руки тряслись. Сердце болело так, будто это меня режут на части. Несколько раз я громко вздыхал (увлеченные работой злодеи, к счастью, не слышали меня). Через несколько минут (они мне показались вечностью) все было кончено. Аккуратно погрузив, то, что еще недавно было Сталиным, по пакетам, негодяи вышли из комнаты. Я было вздохнул с облегчением, но, как выяснились злоключения мои в этот вечер еще не кончились. Едва я вылез из-за портьеры, как снова послышались шаги. Я нырнул обратно и затаился. В комнату ввалилась та же компания (они уже где-то успели избавиться от пакетов). Подлецы шумно расселись за столом. Я слышал, как в бокалы полилось вино. То самое вино, которым еще недавно угощал меня великий Сталин! Как же стало одиноко без него! Я едва сдерживал себя, что б не разрыдаться.

— Что?! За помин души раба божьего Иосифа! — услышал я голос Берии. В самой интонации был едва уловимый сарказм.

— А ты, Жорж, боялся! — радостно засмеялся Хрущев:— Не унывай, хлопец! Все путем!

— Все-таки не понимаю…— жалобно загнусавил Маленков:— Ну, убили. Это понятно. В жизни все бывает… Но чтобы останки утопить в туалете! Это, товарищи, слишком!

— Ты думаешь, он твои останки не утопил бы? — Берия снова разлил вино:— Если бы не я: ты уже завтра дал показания, что французский шпион!

— А мне Сталина жалко! — неожиданно возразил Хрущев:— Хороший был мужик. И дом как-то без него опустел. Никто стишок не расскажет, песню не споет…

— Будет тебе песня! — пообещал Берия.

Действительно в дверь постучали, и Берия пошел открывать. «Кто это еще?» — мелькнула у меня. Я был так потрясен всем происходящим, что, казалось, уже ничто не могло удивить меня. Но сюрпризы в этот вечер еще не кончились. Я чуть не упал, когда сквозь щелку в портьере увидел в новь вошедшего. Хорошо, что я человек крепких нервов! А с любым из вас, уважаемый читатель: случилось бы истерика. Берия открыл дверь и на пороге возник Сталин. То есть совершенно живой! Я таращил на него глаза и не мог сам себе поверить. Неужели Сталин воскрес!? То есть только что на моих глазах свершилось чудо. Второй случай за почти два тысячелетия истории человечества воскресает человек. И какой человек! Лучший на земле! Я чуть не закричал: УРА! Но, к счастью, во— время опомнился.

— По вашему приказанию прибыл, товарищ Берия! — взял под козырек Сталин (на этот раз он было в форме офицера НКВД).

— Проходите! — Берия властным жестом указал Сталину место за столом.

«Мир перевернулся! Или я сошел с ума?!» — не мог понять я:— «Берия командует Сталиным. Как такое возможно? Или это сон…».

На всякий случай я изо всех сил укусил себя за руку, но не проснулся.

— Политбюро решило поручить вам важное и совершенно секретное задание, — продолжал Берия:— Вам надлежит умереть вместо товарища Сталина. Понимаете? Сыграть надо достоверно. Чтоб все действительно поверили, что Сталин умер…

— Зачем?

— Дело в том, что по каналам МИ-6 к нам поступила достоверная информация, что в ближайшие дни англичане собираются убить товарища Сталина. Для отвлечения их внимания нужно срочно создать впечатление, что товарищ Сталина умер. То что я вам сейчас говорю является государственной тайной! Надеюсь, вы это понимаете?

— Так точно, товарищ Берия.

— Для достоверности мы действительно дадим вам несколько сильнодействующих аппаратов. Ничего опасного! Хотя поначалу вам действительно поплохеет…

— Я готов, товарищ Берия!

— Вот и отлично! Пейте! — Берия протянул Сталину (вернее лже— Сталину. Я уже догадался, что это— двойник) рюмку красного вина. Тот выпил ее залпом и тут же забился в конвульсиях. Через доли секунды он уже остывал.

— Вот вам и покойник! — широко улыбнулся Берия (все-таки было в нем какое-то внутреннее обаяние):— Теперь любое вскрытие покажет— острая сердечная недостаточность!

— Что-то ты мудришь, Лаврентий! — Хрущев по хозяйски пощупал пульс лже-Сталина:— Могли и самого Сталина так грохнуть!

— Дурак ты Никита! — усмехнулся Берия:— Думаешь, я не пытался? Чего только не пробовал! Все бесполезно! Видимо, он противоядия принимал…

— Я тоже один раз пытался…— подал писклявый голос Маленков.

— Вот видишь! Жорж тоже пытался! — подхватил Берия.

— Надо здесь убраться…— заметил Хрущев (было в нем что-то от рачительного украинца):— А то какие-то трупы валяются, кровь…

— Уберитесь! Я на минутку! — Берия выскочил за дверь. Хрущев взял веник, а Маленков половую тряпку и они быстро прибрали следы своих зверств. Вскоре Берия вернулся, но ни один, а в сопровождении двух охранников, несущих березовый гроб. Охранники бережно подхватили бездыханного лже Сталина и положили в гроб, прикрыв его крышкой.

— Я обо все договорился…— заметил Берия:— Утром объявят по радио. В двенадцать начнем церемонию прощания…Речь бы надо написать!?

— Слушай? А куда этот дебил девался?! Который стихи здесь читал? — неожиданно вспомнил обо мне Хрущев.

— В самом деле? — Берия изумленно посмотрел на то место, где когда-то лежал я: — Убег, сволочь!

— Что же делать! — во весь голос заголосил Маленков: — Он же нас заложит!

— Не успеет! — Берия схватил нож и выскочил за дверь. Следом за ним поспешили Маленков с Хрущевым (последний держал в руках топор. Где он его добыл?!).

Я был едва живой от страха. Только теперь становилось понятно: в какое дело влез! Мне были известны теперь такие тайны, за которые запросто могут убить (если уж они убили великого Сталина, то меня вовсе порешат и не заметят). Стало жутко! Но одновременно и как-то весело на душе. Отчаянье придало силы. Мозг заработал быстрей. Все здесь решали доли секунды! Конечно, мое убежище за портьерой вот-вот могло быть раскрыто. Но в то же время внутренний голос мне говорил, что не все еще потеряно. В каком-то неистовом кураже я бросился к гробу, где лежал лже-Сталин и сорвал с него крышку. Дальше действовал как в бреду. Как будто какая-то неистовая сила двигала мной. Подвинув тело лже— Сталина, я улегся в самом низу гроба и прикрылся покойником как щитом (гроб был очень объемистый и туда вполне могли поместиться еще пару человек). Лежать в нем было достаточно удобно. Кроме того, я так вымотался и физически, и психологически за этот день, что мне было уже все равно. Бандиты вернулись не скоро. Неудача в моих поисках несколько раздосадовала их. Хрущев громко матерился. Маленков плакал. Один Берия соблюдал спокойствие. Во-истину он был самым мужественным, смелым и непоколебимым мужчиной из тех кого я знал. «Красавец!» — восхищался я невольно. Я задумался о жизни, меня охватило вдохновение и сами собой сложились строки:

 

На смерть Сталина

 

 

Убили Сталина сегодня!

Погасла в небесах звезда

Давно пророчил я невольно,

Что скоро Сталину пизда!

 

Он был всех лучше в этом мире

Ему завидовали все!

И вот теперь лежит в сортире!

И вот теперь лежит в гавне!

 

Ему ничто уж не поможет!

Его ничто уж не спасет!

Но как же сердце, сердце гложет!

И как под ложечкой сосет!

 

Прощай на век, любимый Сталин!

Не знаю, как мне дальше жить!

И мыслей ход, и чувства встали!

Мне некого теперь любить!

 

Лишь только Берия Лаврентий…

Хоть это он тебя убил

Из всех людей на белом свете

Немного все ж таки мне мил!

 

Ему, коль он меня не тронет!

Ему, коль не будет убивать!

Ему, коль воцарится он на троне!

Я буду лиру посвящать!

 

 

 

Глава 2. Похороны

 

Вы когда-нибудь лежали в гробу на морозе в одной гимнастерке и легких брючках?! Да чтоб сверху на вас лежал труп? Да чтоб еще в ваш гроб заглядывали любопытные и болтали всякую чушь («еще вроде не старый был», «а какой симпатичный», «выпивал, говорят, сильно…»). Конечно, выпивал!

Гроб находился на помосте в центре какой-то московской площади (я не знаю названия). Под ним размещалась трибуна. К помосту вела длинная деревянная лестница, у подножия которой дежурили милиционеры. Для прощания со Сталиным пропускали строго по очереди. Ниточка из людей тянулась беспрерывно. Сзади помоста находилась другая лестница, предназначенная для спуска посетителей.

Возле гроба сутки напролет в почетном карауле стояли члены политбюро. Сами понимаете: в таких условиях сбежать не было никакой возможности. Оставалось лежать и сочинять стихи. В этот хмурый мартовский день, лежа в гробу, я сочинил два. Начну с автобиографического:

 

Лежу в гробу— один на свете!

А сверху Сталина двойник!

Сам Сталин похоронен в туалете!

И сверху кто-то на него пердит!

 

Поэтов никогда не понимали!

Хоть Лермонтов, хоть Пушкин, хоть Гомер!

На них на всех при жизни клали!

И обижал их каждый хер!

 

Пришел прогресс! И люди получили

Машины, технику и газ!

И лишь поэтов замочили!

Их запихнули в унитаз!

 

Лежать в гробу было тяжело. Ни почесаться, ни пукнуть…Все тело ломило от боли и усталости. Да еще сверху давила тяжесть трупа ( он уже начал попахивать). Больше всего я боялся уснуть. Дело в том, что я очень сильно храплю по ночам…Представляете, что могло случиться?! Там и без меня образовалась давка (говорят, погибло несколько сот любителей похорон). А если б еще из гроба раздался храп?! Сколько б полегло народу?! Поэтому я сдерживал себя изо всех сил! Щипал за задницу, кусал руки. Видимо, мои шевеления под трупом не остались незамеченными. Какой-то визгливый женский голос (ох, уж мне это женское любопытство!) неожиданно завопил: «Сталин дергается!». На секунду над площадью воцарилась тишина. Честно скажу: я в этот миг сам чуть не умер от страха! А что, если они захотят посмотреть под труп?! Что дальше могло произойти, было настолько ужасным, что я внутренне похолодел. Но славу богу! Истеричку тут же поставили на место! «Проходите, уважаемая! Не мешайте людям прощаться с товарищем Сталиным!» — ответил ей рассудительный мужской голос. «Это Берия!» — догадался я. Кто еще может говорить так ласково, серьезно и интеллигентно?! Какой-нибудь Ворошилов просто дал бы ей пизды…А тут так все вежливо. Я невольно восхитился этим котом и вновь начал сочинять стихи. О, если бы я знал, как эти стихи повлияют на мою жизнь. Но, увы! Человек — существо, блуждающее в потемках. Ему не дано знать волю провидения!

 

Посвящается товарищу Берии.

 

Лаврентий Палыч— интеллигентный человек!

В очках и шляпе он по улицам шагает!

Но на дворе давно уж хамский век!

Лаврентий Палыч лучше всех про это знает!

 

Одно хамло вас матом обложит!

Второй вас в магазине обсчитает!

Дорогу вам хамло перебежит!

Хамло на вас доносы сочиняет!

 

Лаврентий Палыч раскроет тот донос!

Поморщится, как нюхнул гавна,

Не сдержит он интеллигентных слез!

И скажет: «Жизнь печалию полна!».

 

Напишет он чуть дрогнувшей рукой:

«В следственный отдел. Для исполненья»

И мягкою и нежною душой

Он содрогнется от своего решенья!

 

Как жить, когда вокруг одно хамье!?

Что так доносы любит сочинять!

Не дать им силы?! Так завтра на него…

Доносы будут пачками писать!

 

Как трудно жить нам с тонкою душой!

В несовершенном грубом этом мире!

Держись, Лаврентий Палыч, дорогой!

Хоть Сталина ты утопил в сортире!

 

Пока я сочинял эти строки, милиция наводила порядок. Как мне потом рассказывали: была реальная возможность, что толпа прорвет кордоны, доберется до гроба и растащит поддельного Сталина на кусочки. Как вы сами понимаете, участь моя в этом случае была бы незавидна. Но сейчас по репликам членов политбюро, несущих караул у гроба, а также яростных криков толпы стало понятно, что милиции удалось оттеснить любителей похорон. Я уже начал было надеяться, что все кончилось и гроб понесут в Мавзолей (об этом радостном для меня событии я слышал еще утром). Почему радостном?! А вам бы хотелось быть похороненным заживо?! Хоть даже и у Кремлевской стены? А оказаться в Мавзолеи даже интересно. Я там с детства мечтал побывать. Да и сбежать оттуда вполне реально.

Впрочем, о Мавзолее я рано размечтался! Оказывается, еще должен состояться траурный митинг. Ох, уж эти мне митинги! Чего болтать?! Попрощались же уже, так несите в Мавзолей. Нет! Будут еще пиздить (извиняюсь за выражение) три часа.

Первый выступал Ворошилов. Поскольку он был первым, его выступление мне больше всего запомнилось. Конечно, если ни считать речи Берии! Но Берия вне конкуренции!

— В этом гробу лежит мой дорогой отец и лучший друг! — начал Климент Ефремович.

Я чуть не пробздился! Как он догадался, что в гробу два человека?! Как!? С ужасом я ждал продолжения речи.

— Этот человек, который лежит в гробу, товарищ Сталин!

Толпа восторженно загудела. Я облегченно вздохнул.

— Я горжусь тем, что знал этого великого человека! Аж с девятнадцатого года знал! Кто еще знал его с девятнадцатого года?! Никто! Даже, если кто-то и знал, все они давно сгинули! Боялись его страшно! Только я один никогда не боялся. Я мог прямо в лицо ему все сказать. Даже матом! И ничего мне за это не было! Вспоминаю один случай. Наехал он на меня за Советско-Финскую, я тоже вскипел. Прямым текстом ему говорю: «Пошел на хуй! Это ты всю армию перестрелял!». Вышел из Кремля. Иду домой и думаю: все! Загремел ты, Клемент Ефремович, лет так на пятьдесят без права переписки. Уже носки теплые в чемодан упаковал, свитер, валенки одел. Сижу. Жду. Вдруг звонок в дверь. Открываю! И кто вы думаете: это был?! Сам Сталин с двумя пузырями! Вот это друг! Сейчас вы, молодежь, дружить не умеете! Я даже по внукам своим это вижу! Вам бы соплякам у нас поучиться! А вы все норов свой показать норовите. Танки, артиллерия, ядерные бомбы какие-то напридумывали. А про шашку с конем уже забыли…А разве танки могут устоять против плотной атаки кавалерии?!

— Климент Ефремович, закругляйся! — резко перебил его Берия.

— Я только хотел досказать мысль…

— После доскажешь! Стратег! — отрезал Берия.

Вторым выступал Молотов. Его речь была не такой яркой. Запомнились лишь отдельные тезисы:

— Главная заслуга товарища Сталина— это борьба за единство нашей партии. За эти годы нам пришлось немало повозиться с разными группами и группочками, которые создавали угрозу нашему единству. Это троцкизм, бухаринская оппозиция, рабочая оппозиция, группа демократического централизма, группа Рютина, групповушка Енукидзе, право-троцкисткий блок, лево— бухаринский блок, лениградское дело, дело врачей, параллельный троцкистский центр, довольно сильное мингрельское течение и другие. В результате тяжелой и напряженной борьбы из всего состава нашей партии (я проверял по списочному составу на дату смерти Ленина) в живых остались только я и товарищ Сталин. Поэтому вы должны понять тяжесть моего горя. Теперь я и вовсе остался один. Если, конечно, не считать Ворошилова, с которым и бороться как-то несерьезно…

— Почему это несерьезно?! — раздался обиженный голос Ворошилова.

— Да что с тобой бороться?

— Прекратите склоку! — интеллигентно остановил их Берия:— А ты, Вячеслав Михалыч, закругляйся…

Следующим выступал Хрущев:

— Сталин был гарный хлопец! И песни петь любил, и станцевать мог, и анекдотов знал кучу. Девки за ним толпами бегали …Выпить любил! А как выпьет: сразу гопака меня просил станцевать…Очень ему это нравилось.

— А ты бы сейчас станцевал! — неожиданно предложил Берия.

— Да народу много…Я как-то стремаюсь.

— А мы поддержим! Правильно, товарищи?! — задорно крикнул Берия в толпу.

— Поддержим! — заорали с площади.

Ах, как я жалел, что нахожусь в гробу, а не на площади. Судя по всему там началось самое интересное. Грянула веселая музыка. Но даже сквозь ее грохот, я слышал, как бойко и задорно стучит каблуками Хрущев, а вся толпа хлопает в такт его па. Закончилось все громом аплодисментов (гораздо больше, чем у Ворошилова и Молотова).

Следующим должен был выступать Маленков. Его долго выпихивали на трибуну, но он так и не смог взять себя в руки и расплакался прямо перед выходом. Поэтому пришлось выступить Берии. Ах! Как мне бы хотелось увидеть этого красавца! Увы! Я мог только слышать! Но и этим я был счастлив:

 

— Товарищи! — начал Лаврентий Павлович: — Дорогие друзья! Наш советский народ, партия, правительство, все прогрессивное человечество сегодня лишилось самого дорого, самого лучшего, что у нас было— достойного ученика великого товарища Ленина великого товарища Сталина! И сейчас перед твоим мертвым телом, дорогой товарищ Сталин, я хочу поклясться— мы выполним все твои указания, товарищ Сталин! Твои враги будут убиты! Клянусь тебе!

 

Речь естественно потонула в овациях. Он еще что-то говорил. Но я уже не мог слушать. Я весь трясся от фанатизма. Так что труп поддельного Сталина ходил ходуном. К счастью, все внимания было обращено на красавца— Берию.

Митинг закончился траурным салютом. После чего гроб со мной понесли в Мавзолей.

 

 

Глава 3. Закон и порядок.

 

Когда все ушли, я, наконец, вылез из гроба и размял закоченевшие члены. В мавзолеи я был один, если не считать двух великих вождей. Было сыровато, но в целом это гораздо лучше, чем лежать в гробу под трупом. Единственное, что меня мучило— жажда и голод. Последний раз я пил и ел еще на злополучном ужине у Сталина. Так что можете представить мое положение! Я оглянулся вокруг. В полусумраке было сложно что-то различить. Тогда я стал шарить по полу: в надежде найти оброненную посетителями еду. Где-то в глубине души: меня беспокоило опасение, что я не выдержу и займусь каннибализмом (или это правильней назвать трупоедством?!). К счастью, до этого не дошло. Мне удалось найти надгрызанную булку и кусок сосиськи. Но главная удача заключалась в том, что тут же за дверью находился туалет с умывальникам (видимо, для обслуживающего персонала). Прежде всего, я напился, затем пописал, покушал и почувствовал себя сытым и счастливым. Много ли человеку надо! Уселся на стул спиной к Ленину и Сталину (видеть последнего мне было особенно больно) и начал писать стихи. После знакомства со сталинской поэзией на меня нашло сильное вдохновение:

 

В.И. Ленину посвящается

 

Лежу я в Мавзолее!

Куда меня, батенька, занесло!

Чтоб все на меня смотрели!

Такое мое ремесло!

 

Вы все лежите в могилах

Никто вас не видит там!

Как вам должно быть уныло!

Как я сочувствую вам!

 

Зато у меня тут гости!

Буквально не продохнуть!

Глядят и глядят мои кости!

На час не дают уснуть!

 

Такое веселье мне мило!

Но и я устаю иногда!

Я б час полежал в могиле!

И снова вернулся сюда!

 

— Стишки пишем!? — прошипел под самым моим ухом страшный хриплый голос.

Я вздрогнул от неожиданности. Пока я находился в поэтическом трансе, кто-то тихо и незаметно подкрался ко мне сзади и встал за спиной. Я боялся повернуться. Боялся увидеть самое страшное: восставших из гроба вождей! Пот лился с меня градом…Голова кружилось. Это последнее, что я помню.

 

***

 

Зеленые стены, белый потолок, унитаз напротив. Это то, что я увидел очнувшись. Никаких гробов с вождями. Было довольно светло. Я оглянулся вокруг: обычная комната без мебели. И все-таки с самого первого мига она показалось мне подозрительной. Я только не мог понять: почему?! Что в ней было такого жуткого?! Может быть, пол?! Нет! Пол как пол! Обычный лакированный паркет. И стены тоже обычные. Такие стены были и у нас в редакции на заводе. Как давно это было! Будто в другой жизни! Сколько после этого всего произошло: поэтический вечер со Сталиным, застолье с соратниками вождя, его убийство, моя жизнь в гробу, мавзолей, стихи, близкое соседство с Лениным. Что дальше?! Какой-то провал в памяти. В задумчивости я коснулся подбородка и вдруг остолбенел. Откуда ни возьмись, у меня оказалась небольшая бородка. Я точно помню, что перед встречей со Сталиным был гладко выбрит! Это сколько же я здесь нахожусь: день, два, три?! И что со мной все это время происходило?! Неужели я так долго был без сознания? Возможно ли такое?! И главное: почему эта комната мне кажется такой странной. Что в ней не так?! Попробую еще раз. Потолок?! Нет! Потолок, как потолок. Почти без пятен, видимо, недавно побеленный. Лампа на потолке. Обычная лампа. У меня такая же дома на кухне висит. Унитаз. Нет. Тоже обычный. Кровать?! Нормальная железная. Стул?! Нет! Тоже не то! Что еще бывает в комнатах?! Может быть, окно?! Я стал искать глазами окно…Удивительно. Но его тут не было! Комната без окна. Я даже улыбнулся. Впрочем, такое тоже случается. У нас курилка на работе тоже без окон. Да и соседка, тетя Варя, живет в комнате без окна. Ничего— живет! Главное: дверь есть! И тут меня осенило! Я еще раз внимательно осмотрел все четыре стены. Как же я раньше не догадался! Идиот! Я схватился за голову и почувствовал, как весь покрываюсь мурашками. В этой комнате не было двери! Я вскочил и стал щупать по стенам руками. Ни одной выемки! Кто-то не ведомый замуровал меня. И тут в этот самый миг я почувствовал преимущество поэта над остальными людьми. Что бы стал делать инженер или, к примеру, сварщик?! Долбить стены, пытаться выбраться. И, конечно, поломал бы себе все руки и ноги. Не таков поэт! Его даже в самый тяжелый миг жизни не отпускает вдохновение. Будто невидимые крылья дают ему возможность улететь из этого никчемного мира, в сладкий мир грез и мечтаний. Я откинулся на кровати, достал из кармана ручку и тетрадку, куда я записывал стихи ( я специально захватил ее еще в редакции перед поездкой в Москву и, слава богу, она так осталось лежать в моем кармане, пока я находился в небытии). Итак, я стал сочинять:

 

Моя жизнь или размышления о текущем политическом моменте.

 

Работал сварщиком на заводе

Девчонок лапал и портвейн любил!

Однажды утром как-то на природе

Стихи я сочинить решил!

 

Я написал о Сталине любимом!

Я написал о Родине моей!

И вышел стих роскошным и красивым!

И зазвенел легко среди полей!

 

Потом в Москву поехал и впервые

Я Сталина увидел там:

Его глаза такие неземные!

Как будто звезды вечно светят нам!

 

Потом злодеи Сталина убили!

И в унитаз спустили, как гавно!

И сердце тем они мое разбили!

Мне в жизни все теперь уж все равно!

 

Плевать мне на портвейн и на девчонок!

Ничто не мило мне теперь вокруг!

Я будто бестолковый жеребенок,

Без матери остался вдруг!

 

Ну что теперь любить?! В чем смысл жизни?!

Как горько сердцу, ранена душа!

Вокруг чужие люди! Нет отчизны!

Без Сталина вся жизнь нехороша!

 

Ну, хорошо хоть жив еще Лаврентий!

И все надежды только на него!

Хотя убил он Сталина! Заметьте!

Но все ж мужик он вроде ничего!

 

Мне нравятся его кота манеры!

И энергичность, и его очки!

Бери же власть смелее, кабальеро!

А всех врагов ты смело замочи!

 

— Опять стихи пишешь?! — прошептал мне над ухом тот же голос, что я уже слышал в Мавзолее.

Я вздрогнул и обернулся. Прямо передо мной стоял и широко улыбался Лаврентий Павлович Берия.

— Вы?! — изумился я. Еще больше я изумился, когда осознал, что Берия вошел в замурованную комнату. Я совершенно точно был уверен, что его не было в комнате, когда я производил осмотр ( ведь даже под кровать заглядывал!). Как же он мог войти?! Еще раз оглядел стены: нету дверей. И, тем не менее, он вошел! Пока я приходил в себя от изумления, Берия присел на стул рядом с кроватью ( я был настолько потрясен, что даже не догадался встать).

— Дай посмотреть! — Берия протянул свою мягкую мясистую руку, и не успел я оглянуться, как он цапнул тетрадку и начал читать. Он и при чтении напоминал персидского кота: глазки тихо мерцали из-под очков, а на губах играла безмятежная улыбка. Читал он довольно невнимательно. Пролистывая целые страницы. Я проследил за его ногтем (как же он напоминал кошачий коготок). Им он подчеркивал места, касающиеся Сталина и его самого. Честно говоря: я чуть не обосрался. Чего я только о нем не понаписал?!

— Ну что ж…— Берия, наконец, захлопнул тетрадку и внимательно посмотрел мне в глаза (ах это кошачье мерцание, от которого становится так жутко на душе):— Я не такой уж знаток поэзии, но стихи мне не понравились. Не Пушкин! И даже не Маяковский! Это по форме! А по содержанию— наглая клевета на советскую власть!

Я лежал, слова не смея сказать.

— Хотите откровенно, товарищ Смирнов? — Берия положил мне на плечо свою мягкую кошачью руку:— Вы— плохой поэт. Скажу вам больше— и товарищ Сталин был плохой поэт. Хотя я вообще не люблю поэтов: ни хороших, ни плохих. Все они не от мира сего…— Берия покрутил пальцем у виска:— Нервные какие-то, тщеславные, сумасшедшие. Того же Сталина возьми. Совсем со своими стихами с ума сошел. Ленинградское дело затеял. Пол Ленинграда перестрелял. Видите ли, стихи его в ленинградском журнале забраковали. Заговор! Враги народа! Устроил истерику! А если так посудить: откуда ж они знать могли, что это Сталина стихи! Он же их анонимно послал. Но ему и ответили до востребования. В том духе, что сходите с вашими стихами в туалет. Как он орал! Потом снова история. Врачам свои стишки подбросил. Они люди смешливые. Ну и подняли его на смех. Так он будто взбесился! Дело врачей открыл. Профессоров, уважаемых людей, как мальчишек на конвеере по пять суток допрашивали! Меня тоже хотел посадить…Видите ли, я в стихах плохо понимаю. Так мне под расстрел?! За что?!

— Товарищ Берия! — еле-еле смог вымолвить я. Скажу честно: рассказ Берии потряс меня. Это был какой-то новый неожиданный взгляд на деятельность товарища Сталина! Я с жадностью продолжал внимать ему..

— Хочешь, тебе скажу, чем я от Сталина отличаюсь?! — не спеша продолжил Берия: — Сталин по своей сути— поэт. Плохой, но поэт. Чуткий, ранимый, обидчивый, с душою нежной голубки. Не так посмотришь на него, слово не то скажешь! Все! Пиши, пропало. Сам себя изведет. Ночи спать не будет. И тебя заодно расстреляет. А я прагматик и чту закон! Для меня отступить от буквы закона— все равно, что мать родную изнасиловать. Поэтому я и тебя еще до сих пор не замочил. В твоих преступлениях суд будет разбираться. Вот ты, небось, думаешь: у меня был конфликт со Сталиным! Нет! Это у Сталина был конфликт с законом! Совсем оборзел, падло! Сколько невинных людей по тюрьмам сгноил! Стихи его видите ли не печатают! Поэт долбанный!

Я слушал: и будто пелена спадала с глаз. Как же я мог так ошибаться в Сталине. Как же я раньше не догадался?! Я то думал он— святой, а он оказывается вон какой! Невинных людей в тюрьму сажал. И из-за чего?! Из-за стихов?! Ну не нравятся, допустим, кому-то мои стихи. Что ж я теперь его убивать буду?! Да правда ли это?! Возможно ли такое?! Или, может, Берия все врет, чтоб себя выгородить?! Оправдать этим свое убийство. А как же враги народа?! Они то не дремлют?!

— Лаврентий Палыч! — не выдержал я: — Вот вы долго возглавляли органы госбезопасности. Знаете, как у нас много врагов народа…

— Нет! — резко перебил меня Берия:— Нет у нас врагов народа. У Сталина враги были. Те, кто стихи его не любил. Но народ то тут причем?! Я уже подготовил документы. Дело врачей закрыли, мингрелов реабилитировали. Скоро амнистию проведу! На двадцатом съезде собираюсь выступить. Доклад будет называться «О преодолении последствий культа личности». Это про Сталина. Мне уже Хрущев тезисы пишет…Все хватит! Натерпелись! Пора с этим беззаконием кончать!

— Я не могу в это поверить! — у меня действительно начиналась нервная лихорадка:— Ведь Сталин…

— Гавно твой Сталин! — снова перебил меня Берия:— Мнил себя чуть ли не господом богом. Сам то даже семинарию не смог окончить! Вылетел за неуспеваемость…

— Неужели? — потрясенно промолвил я.

— Зуб даю! Я ж с чего начинал. Биографию его написал. Какой он там герой несусветный! Чуть ли не в одиночку революцию сделал! Короче, навешал лапши на уши! Зато видишь: в Москве оказался. А так бы до сих в сраной Грузии сидел. Мне потом рассказывали: Сталин, как мою книгу прочитал, целый месяц, как начищенная бляха, сиял. Одно слово: поэт. Из-за славы удавится!

— Неужели?! — только и мог повторять я.

— Ну, все хватит. Надоело это гавно вспоминать! — Берия плавным кошачьим движением поднялся со стула:— Я чего заходил…Сегодня суд по твоему делу.

Так что в восемь часов будь готов. Адвоката можешь нанять любого. Но я советую Натансона Абрама Самуиловича. Он сейчас самый сильный в Москве.

Я все еще не мог переварить новости о Сталине. Поэтому мало, что понимал и предпочитал кивать.

— Вот и хорошо. Ты не волнуйся. Я прямо сейчас с ним свяжусь.

Берия уже повернулся уходить, но задержался еще на мгновение:

— Мы там тебя полечили пару— тройку месяцев. Ты не волнуйся: аппараты абсолютно безвредные. Из нашей собственной лаборатории. А то ты совсем был доходяга. Не сладко, наверно, в гробу то лежать…А?!

Берия хитро чисто по-кошачьи улыбнулся. Затем достал из кармана пульт, нажал на какую-то кнопку. Стена напротив бесшумно приподнялось, и он ловко нырнул в проем. Как же он все-таки напоминал персидского кота, который было у меня в детстве.

 

 

Глава 4. Суд.

 

Я лежал потрясенный и не мог осмыслить, что же произошло. Будто мир треснул и раскололся на части. Все что было понятного, вечного, монолитного, не поддающегося сомнению— все рассыпалось на какие-то мелкие осколки. Сталин сажал невинных людей?! Я гнал от себя эту мысль, но чем сильнее гнал ее, тем больше она довлела надо мной! Неприятный, гадкий, скользкий червь сомнения заполз в мою душу и ползал по ней, доставляя ужаснейшую боль! Как— будто пилили душу ржавой пилой! Я не выдержал и покатился по полу, кусая руки и неистово крича! Мне казалось, мир рушится, и его осколки падают на меня, давят, не дают дышать. Бессильные слезы хлынули из глаз. Я шарил вокруг руками, будто ища опоры. В эти страшные мгновения я был как никогда близок к помешательству. Внезапно какая-то новая мысль, будто луч солнца сквозь тучи, мелькнула во мне. Я сел на пол, держась за больную голову. Как удержаться на грани безумия?! В чем найти спасение?! И снова луч света мелькнул в моем истерзанном мозгу! Поэзия! Вот, что еще может спасти меня! Пусть мир рушится, пусть не остается ничего святого, пусть все вокруг перевернулось с ног на голову, но стихи будут вечными и нетленными! Я выхватил из кармана тетрадку и, как в бреду, начал водить по ней ручкой. В это мгновение я не помнил себя, не ощущал ни время, ни пространства. Будто целительные капли какого-то волшебного нектара, капали на мое истерзанное сердце, заживляли раны, вновь возвращали к жизни:

 

Товарищу Сталину

 

Товарищ Сталин! Как любил я вас!

Сильнее мамы, больше, чем родного брата!

И вдруг узнал от Берии сейчас!

Что смерть твоя за жизнь была расплата!

 

Что ты сажал невиннейших людей!

Всех тех, кто не признал в тебе поэта!

И сердцу моему труднее и больней!

Осознавать, что, видно, правда это!

 

Да! Много было у тебя заслуг!

Индустриализация, в войне победа!

Но почему же возомнил ты вдруг!

Что все должны узнать в тебе поэта?!

 

Да разве Пушкин ты?! Да разве ты Гомер?!

Иль ты решил, что ты у нас Твардовский?!

Иль Байрон ты— английский пэр!

Есенин, Блок иль Маяковский?!

 

До классиков тебе еще срать и срать!

Есть посильней, чем ты у нас таланты!

Зачем людей, людей тогда сажать?!

В чем люди, люди виноваты?!

 

Когда я дописал последние строки, стало немного полегче. Я прилег на кровать и забылся во сне. Снилось мне, как я гуляю по Москве и вдруг вижу перед собой огромный памятник Сталину. Я любуюсь памятником (Сталин выглядит очень красивым и величественным), как вдруг на нем образуется трещина. С каждой секундой она становится все больше. Я осознаю, что памятник вот-вот рухнет. Но не могу пошевелиться. Как будто какая-то сверхъестественная сила удерживает на меня. И вот памятник начинает рушиться. Сначала падает голова, затем одна рука, другая. Я в ужасе кричу и просыпаюсь.

Когда я открыл глаза, передо мной стоял Берия. Его очочки весело поблескивали.

— А говорил, что поэт…— подмигнул мне Лаврентий Павлович:— У тебя суд на носу, а ты спишь— пушками не разбудишь. С такой нервной системой в разведке нужно работать. Или ты в ней и работаешь?! Ладно! Шучу! Собирайся, пошли!

Через каких-нибудь десять минут, пройдя по нескольким коридором, преодолев пару лестниц, мы с Берией оказались в небольшой комнате с серыми обоями и зеленой лампой на столе. Может быть, из-за этой лампы я сразу почувствовал покой и уют. Нас уже ждали. За столом покрытым красным кумачом сидели двое в милицейской форме. При появлении Берии они встали. Он занял место в центре стола, как раз между милиционерами. С боку от стола стояло еще два стула. На одном из них сидел крупный пожилой дед с носом— картошка. Он был в форме работника прокуратуры. На другом был тоже пожилой дед, но без формы, а в пиджаке и при галстуке с длинным еврейским носом ( я сразу догадался, что это мой адвокат). Наконец, последний стул стоял напротив стола в глубине. Берия жестом указал мне на него, и я занял свое место.

— Встать! Суд идет! — провозгласил Берия с места. Деды встали, и я поднялся вместе с ними.

— Прошу садиться! — махнул рукой Берия, и мы вновь заняли свои места:— Слушается уголовное дело № у— 23189— 1953 по обвинения Смирнова И.В. в преступлениях, предусмотренных пунктами 2, 8, 12, 16 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР. Дело слушается особым совещанием при НКВД СССР в составе суда: маршал Советского Союза, советник юстиции первого класса Берия Лаврентий Павлович— председательствующий, судьи: генерал-лейтенант внутренний службы Гоминадзе Георгий Асланбекович, генерал-майор внутренней службы Круглов Игорь Денисович. Отводы составу суда имеются?!

— Нет! Ваша честь! — первым ответил прокурор.

— Нет! Ваша честь! — поддержал его адвокат.

— Процессуальные права сторонам известны? — поинтересовался Берия.

— Да! Ваша честь!

— Да! Ваша честь!

— Какие-нибудь заявления, ходатайства до начала процесса имеются?!

— Нет! Ваша честь!

— Слово предоставляется обвинителю, Сидоренко Евгению Петровичу. Пожалуйста, Евгений Петрович. Слушаем вас.

Дед с носом-картошкой поднялся с места и, взяв в руки какие-то бумажки, начал читать монотонным голосом.

— Гражданин Смирнов обвиняется в преступлениях, предусмотренных п. 2, 8, 12, 16 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, совершенных при следующих обстоятельствах. 02 марта с.г. в заводской газете «Путь к коммунизму» им было опубликовано стихотворение, содержащие грубую клевету на советский строй (материалы дела лист № 8). Указанное стихотворение образует состав преступления, предусмотренного п.2 ст. 58 УК РСФСР, а именно: антисоветская агитация и пропаганда.

— Подождите, Евгений Петрович! — прервал его Берия: — Есть какие-нибудь конкретные доказательства, что это стихотворение является антисоветским?!

— Разумеется, ваша честь. В деле имеется справка от 08.04. 1953 г. № 45 научного института лингвистики при прокуратуре РСФСР, которое проводило экспертизу по этому вопросу (лист дела № 46).

Берия заинтересованно листал толстый том, лежащий перед ним на столе. Видимо, это и было мое дело.

— Я протестую, Ваша честь! — поднялся мой адвокат.

— Протест принят. Слушаю вас. Можно с места! — разрешил Берия.

— Спасибо. Данный документ не может рассматриваться как доказательство по делу в соответствии со статьями 4, 35, 40 Уголовно— процессуального кодекса РСФСР, поскольку экспертиза проводилась в научном институте, который находится в непосредственном подчинении прокуратуры РСФСР— стороне обвинения по делу. Кроме того, в деле имеются представленные защитой на этапе следствия результаты независимых экспертиз, а именно: справка лингвистического института им. Луначарского ( лист дела № 34), справка института филологии при академии наук СССР (лист дела № 38), справка Главного агитационного управления при ЦК КПСС (лист дела № 40). В соответствии с этими документами никакой антисоветской агитации в указанном стихотворении не содержится.

— А!? Что скажите, Евгений Петрович. Облажались вы с вашей экспертизой! — Берия был даже как будто рад неудаче прокуратуры. Это меня обнадеживало.

Прокурор не нашелся, что ответить и снова уткнулся в свои бумажки:

— Тогда же по предварительному сговору с другими лицами, а именно: с секретарем комсомольской организации завода Лобачевым и главным редактором заводской газеты « Путь в коммунизм» Воробьевым, подсудимый имел намерение убить товарища Сталина. Данное преступление предусмотрено п. 8 ст. 58 УК РСФСР.

— Есть тому доказательства? — снова перебил Берия

— Да. Ваша честь. В деле имеются показания Лобачева и Клюева (листы дела № 158-231), где они полностью изобличают себя в намерении убить товарища Сталина. Именно с этой целью в Москву был направлен подсудимый. Кроме того, и сам подсудимый дал признательные показания (лист дела 234).

«Когда я интересно их успел дать. Наверное, когда был в небытии…» — подумал я.

— Но ему не удалось осуществить свои намерения? — уточнил Берия.

— К сожалению, имеются все основания полагать, что удалось. Следствием установлено, что подсудимый находился на последнем ужине у товарища Сталина. Об этом имеются свидетельские показания товарищей Маленкова и Хрущева (листы дела 245-249). Вероятно, на этом ужине подсудимый смог осуществить свои намерения…

— Я протестую, Ваша честь! — снова прервал речь прокурора мой адвокат.

— Протест принят. Слушаю вас, Абрам Самуилович! — Берия повернулся к адвокату.

— Довод прокуратуры об убийстве товарища Сталина моим подзащитным основан на предположении, что в соответствии со ст. 9 УК РСФСР, ст. 10 УПК РСФСР является недопустимым. Обращаю внимание, уважаемого суда, что в деле нет доказательств непосредственной причастности моего подзащитного к этому преступлению, в том числе не содержатся они и в показаниях товарищей Маленкова и Хрущева.

— Но это следует из логики его действий…-начал было прокурор, но адвокат снова прервал его.

— Вы лучше меня, знаете дорогой коллега, что согласно ст. 17 Уголовного кодекса РСФСР все неразрешимые сомнения следует трактовать в пользу подсудимого…

— Какие уж тут сомнения… — недовольно проворчал прокурор.

— Разрешите также, ваша честь, заявить ходатайство о приобщении к делу документов, свидетельствующих, что сам факт убийства товарища Сталина такая же выдуманная прокуратурой фикция, как и участие в этом «убийстве» (я беру это слово в кавычки) моего подзащитного.

— Ходатайство удовлетворено. Какие у вас документы? — заинтересовался Берия.

— Пожалуйста, ваша честь. Копия медицинского заключения 4 управления Минздрава СССР, а также справка центрального морга г. Москвы от 23.03. 1953 г., из которых следует, что смерть товарища Сталина И.В. наступила от естественных причин.

— Что на это скажите, Евгений Петрович! — Берия принял от моего адвоката документы: — Где вы тут видите убийство?!

— Я лишь высказал точку зрения прокуратуры на этот вопрос…— явно смутился прокурор.

— И эта точка зрения противоречит официальному медицинскому заключению? — слегка улыбнулся Берия. Остальные судьи тоже заулыбались. Улыбнулся и адвокат. Улыбнулся и я, понимая, что дело, похоже, поворачивается в мою сторону.

Прокурор явно растерялся. Он только хлопал глазами, шелестя своими бумажками.

— Ладно! Слушаем, вас дальше, Евгений Петрович! — Берия откинулся на стуле и иронично прищурил кошачьи глазки.

— Дальше…— прокурор выглядел явно ошарашенным, нервно копаясь в своих документах:— Кроме того, в деле имеются показания товарищей Маленкова и Хрущева, что в день убийства товарища Сталина на последнем ужине подсудимый прочел стихотворение, содержащее в себе резкие выпады против вышеназванных товарищей, а также ЦК коммунистической партии большевиков (лист дела № 654). Данное преступление подпадает под пункт 12 статьи 58 УК РСФСР.

— Я протестую, ваша честь! — снова выступил мой адвокат. «Давай, родной! Дави прокуратуру!» — хотелось крикнуть мне ему, но я, слава богу, смолчал.

— Слушаю вас, Абрам Самуилович! — приветливо махнул ему Берия.

— Уважаемый суд! Указанное стихотворение действительно имеется в деле. Никаких выпадов против ЦК КПСС в нем не содержится. На этапе следствия защитой были представлены тому доказательства, а именно справка Агитпрома при ЦК КПСС от 13.05. 1953 г. (лист дела № 789). Что касается выпадов против товарищей Маленкова и Хрущева, то в соответствии с разъяснением Пленума Верховного Суда СССР от 04 февраля 1952 года, данные лица имеют право на защиту чести и достоинства в порядке установленном гражданским кодексом РСФСР. Уголовное наказание за оскорбление частных лиц в действующей редакции УК РСФСР не предусмотрено!

— Это не частные лица! Это политические деятели! — выпалил весь красный прокурор. Левый глаз его дергался, а руки начали дрожать. «Хороший все-таки у меня адвокат!» — с удовлетворением отметил я.

— Действительно! Какие же это частные лица? — поддержал прокурора Берия.

— Согласно Постановлению Пленума Верховного суда СССР от 04 июня 1950 года под оскорблением политических деятелей СССР понимается оскорбление нижеследующих лиц: Председателя Президиума Верховного Совета СССР, генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР. Расширительному толкованию данный список не подлежит. На момент оскорбления товарищ Маленков занимал должность заместителя председателя Совмина СССР, товарищ Хрущев был секретарем ЦК КПСС. Т.Е. они не являлись политическими деятелями!

— Что же теперь их можно оскорблять?! — изумился прокурор.

— Евгений Петрович! — Берия повернулся к прокурору:— Меня тоже, как человека, как гражданина, возмущает, что подсудимый оскорбил товарищей Маленкова и Хрущева. Но мы же с вами юристы и должны понимать, что уголовно он ненаказуем!

— Еб твою мать! — выматерился прокурор. Видимо, что он совсем потерял самообладание.

— Евгений Петрович! Делаю вам замечание за неуважение к суду! — Берия ударил по столу миниатюрным молоточком:— Еще одно замечание и я лишу вас слова. Что у вас еще?!

Прокурор снова заглянул в свои бумаги. Но видно было, что он уже сбит с толку. В нависшей тишине он медленно перелистывал страницы, пока в конец не скуксился.

— У меня все! — выпалил он, наконец, и весь красный повалился на стул.

— Слушаю вас, Абрам Самуилович! — Берия поощрительно улыбнулся моему адвокату.

Речь защитника была настолько блестящей, что я даже не смогу ее воспроизвести. Он так и сыпал статьями уголовного кодекса, цитатами классиков марксизма-ленинизма и смешными афоризмами. Достаточно сказать, что не только я, весь суд во главе с Берией, ухахатывался над его остроумными стрелами в адрес прокурора. На последнего было страшно смотреть. Он был уничтожен, раздавлен, разгромлен. Сгорбленный, красный, потный ерзал он на стуле, даже не смея поднять глаза. Упершись взглядом в свои бумажки, он только вздрагивал на каждый новый выпад оппонента.

После речи адвоката Берия предложил прокурору задавать вопросы, но тот, видимо, впал в ступор и отказался от каких-нибудь реплик. Отказался и я. Что говорить, если и так все понятно. Победа была полная! Суд удалился на совещание.

Ждали мы его минут пять— не больше. Наконец, Берия стал оглашать решение:

— Именем Союза Советский Социалистических республик суд постановил:

Признать гражданина Смирнова И.В. невиновным в преступлениях предусмотренных пунктами 2, 12, 16 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, а именно в антисоветской агитации и пропаганде (п.2 ст. 58 УК РСФСР), оскорбление политических деятелей СССР и Центрального комитета КПСС (п.12. ст. 58 УК РСФСР), убийстве гражданина Сталина И.В. (п.16 ст. 58 УК РСФСР). Дело в этой части прекратить. Вынести в адрес прокуратуры РСФСР частное определение о недопустимости в дальнейшем представления в суд дел по недостаточным доказательствам.

Я едва сдерживал себя. Хотелось кричать, прыгать, обнимать судей и адвоката. Сердце прыгало от радости и чуть не выскакивало из груди. Но Берия еще не докончил:

— Признать гражданина Смирнова И.В. виновным в совершении преступления, предусмотренного пунктом 8 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, а именно в намерении убить гражданина Сталина И.В. и назначить ему наказание в виде высшей меры: расстрел. Приговор окончательный, требует немедленного исполнения и обжалованию не подлежит.

Берия обвел нас теплым взглядом и продолжил:

— Еще на одну минутку задержу…Я всегда даю какие-то комментарии, пояснения к процессу. Здесь мне, прежде всего, хотелось бы отметить работу адвоката. Очень качественная, я бы сказал ювелирная работа. Особенно нас, судей, всегда радует, когда не только прокуратура, но и адвокаты представляют в суд доказательства, проводят самостоятельно процессуальные действия. Причем, важно, что это происходит именно на стадии следствия. Это внушает оптимизм. Ну, прокуратура в данном процессе явно была не на высоте. Это будет изложено в частном определении. Почитаете, Евгений Петрович. И примите к сведению. Все! Спасибо всем! Удачи! И до скорых встреч!

Берия и судьи поднялись и тут же исчезли за дверью. Адвокат и прокурор, не обращая больше на меня внимания и оживленно о чем-то беседуя, удалились вслед за ними. Я остался один. В голове отбойным молотком стучала одна мысль: Что это было?!

 

 

 

 

 

Эпилог

 

 

Минут через пять за мной пришли. Два дюжих милиционера долго вели меня по длинным катакомбам куда-то вниз, пока мы не оказались в старом подвале. Мрачное помещение было едва освещено одной тусклой лампочкой. С потолка капала вода. Вся атмосфера помещения наводила на неприятные мысли. Но почему-то неприятнее всего мне показались стены, заляпанные красной краской. Где-то она образовывала геометрические фигуры: треугольник или ромб. В других местах растекалась бесформенными пятнами. Будто художник-авангардист рисовал свою картину.

— Сиди здесь! И жди! — сообщил мне один из милиционеров:— Петрович скоро будет!

— Какой Петрович? — уточнил я.

— Здесь у нас один Петрович! — очень строго реагировал милиционер.

Милиционеры хлопнули железной дверью. Присесть было некуда. Я прошелся вдоль стен, рассматривая картины. «Петрович что ли это рисует?!» — подумалось мне: «Чего меня сюда привели?! Может, портрет рисовать будут?! А я такой некрасивый, заросший с бородой. Хоть бы побрили!». Дальше пошли воспоминания о суде. Честно сказать, все произошло так стремительно, что я ничего не понял. С одной стороны вроде моего адвоката похвалили. Значит, дело он выиграл?! Но с другой стороны я явственно слышал, что говорили про расстрел! Может, это не ко мне относилось?! Тогда к кому?! К прокурору?! Наверное, к прокурору. Он там явно что-то напортачил. Берия— человек справедливый. Он разобрался! В этот момент мои мысли были прерваны. Дверь открылась, и на пороге появился маленький очкастый мужичок лет пятидесяти, абсолютно лысый, одетый по рабочему: в спецовку и резиновые сапоги. Он деловито кивнул. Я тоже ответил легким поклоном.

— Давно ждешь? — полюбопытствовал мужичок, с интересом рассматривая меня через очки.

— Минут десять! — сообщил я.

— Жена велела кур купить. Так я по дороге на рынок зашел! — оправдался он.

— Да! Ничего! — успокоил я его.

Мужичок подошел ко мне, внимательно посмотрел в глаза и с чувством пожал руку.

— Молодец! Хорошо держишься! — одобрил он:— Как самочувствие?

— Ничего! — говорю:— Все нормально!

— Вот это ответ! В самую десяточку! — мужичок пришел в полный восторг и хлопнул меня по плечу: — Ты даже не представляешь, что здесь иные люди мне говорят! Уму непостижимо! Зиновьева знал?!

— Врага народа? — уточнил я.

— Его самого! — посерьезнел мужичок.

— Откуда ж мне его знать?!

— А я боялся— ты зиновьевец! — заметил мужичок: — Шел сюда, а на душе кошки скребли. Думаю: не дай бог, опять зиновьевца привели! Сам тогда повешусь!

— Что ж они вам сделали? — заинтересовался я.

— Что сделали?! — горько усмехнулся мужичок:— Ты вот послушай! Привели ко мне Зиновьева. Я его с вечера ждал (мне разнарядку вечером дали), а его под утро привели. Я тогда всю ночь не спал. Волновался! Шутка ли! Бывший член политбюро! Председатель Коминтерна! Ближайший соратник товарища Ленина! Хотелось с ним посидеть, чайку погонять, о Ленине посплетничать… Как у них там все было…Ну, ты меня понимаешь. Я вообще на истории ушибленный! А тут живой исторический персонаж. Вообщем, шел я сюда как на свидание. А получилось что?!

— Что?

— Гавно на блюде! — с досадой сплюнул Петрович: — Как его ввели, так у меня сразу в спине что-то кольнуло. У меня так всегда в спине колет перед неприятностями. Делать нечего! Человек я чувствительный!

— Да, да…— я слушал его с интересом, хотя недоумевал, куда он клонит.

— Рассказывать даже не хочется! — все больше расстраивался Петрович.

— Что ж он тебе сделал?

— Да обосрал мне здесь все! — сплюнул Петрович:— Представляешь!? Итак, дышать нечем. Окон то нет! Так еще гавно повсюду воняет!

— Да, да! — посочувствовал я. Воздух в помещении и вправду был затхлый и спертый, пахло чем-то нехорошим.

— Два часа тогда пол мыл! Отмыть не мог! — продолжал негодовать Петрович: — Потом не выдержал, пошел к завхозу. «Дайте» — говорю: — «Другое помещение! С кондиционером! А то я задохнусь!». «Нет!» — отвечает: — «У меня фондов!». Ну, думаю, приведут тебя рано или поздно ко мне, узнаешь свои фонды. И точно! Месяца не прошло: гляжу— ведут! Я тогда нарочно вперед него зиновьевца пустил. Он тут, конечно, напердел, обосрал все! А потом уже завхоза. «Что?!» — спрашиваю: «Приятно?! Как дышится?! А мне, думаешь, приятно?! Ты-то на пять минут зашел, а я по пятнадцать часов в сутки хреначу. Что за отношение к специалисту?!».

— К чему ты мне все это говоришь? — тема почему-то стала раздражать меня.

— Пять завхозов здесь побывало. А воз и ныне там! Фондов у них нет! Да, я сам к наркому на прием пойду! Я не кляузник! Но совесть тоже надо поиметь! Ты вот здесь сколько выдержишь?!

— Не знаю! — довольно резко ответил я. Петрович все больше раздражал меня.

— А я тут целый день! Один обосрет, второй обоссыт. И ползаешь с тряпкой, убираешь за ними, как за детьми малыми. А мне за это никто не доплачивает!

— Что ж они у тебя срутся? — не мог взять в толк я.

— Я же говорю: зиновьевцы! Теперь понимаешь, как я их, чертей, ненавижу?! Если попал на зиновьевца, все! Пиши: пропало. Или обгадит все, как последняя свинья, или орать будет, так что перепонки лопнут. У меня пяточный нерв от них расстроился!

— Мда! — я совершенно потерялся, не зная, что сказать на возлияния Петровича.

— Другое дело: троцкист! — лицо Петровича просветлело:— Вот это люди! Пришел, встал, спел интернационал, бах-бах. И никто никому нервы не трепет. Ты не троцкист?

Я отрицательно покачал головой.

— Жаль! — вздохнул Петрович:— Мало настоящих троцкистов осталось! Третью неделю жду…Не ведут! Куда ни плюнь: сплошная дрянь. Зиновьевцы, шпиончики какие-то недоделанные, воришки мелкие…Куда катимся?!

— Что ж ты и шпионов знаешь? — заинтересовался я.

— Самых разных разведок! — охотно пояснил мужичок:— Немцы мне нравятся, японцы ничего бывают, англичане туда-сюда. Но, если, не дай бог, нарвался на поляка или того хуже грузина— все! Пиши: пропало! До слез доведет!

— Понятно! — кивнул я.

— На прошлой неделе был поляк. Как он меня доводил! Все ноги языком своим паршивым вылезал…

— Зачем? — удивился я.

— А я откуда знаю? — развел руками Петрович:— Я же говорю: поляк!!!

— Понятно!

— Молдаван не люблю, эстонцев презираю…— продолжал делиться своими националистическими убеждениями Петрович:— Ты кто по национальности?

— Русский!

— Самая лучшая нация! — заверил Петрович:— Не привередливая, терпеливая, никаких там тебе капризов. А то приведут француза: то ему не то, это не это. Я вчера одному французу так и сказал: ты, друг мой, на расстрел пришел, а не в санаторий. Так что будь добр, свои претензии засунь себе в одно место. Что тут началось! Не приведи господь! — Петрович в ужасе схватился за голову.

— Что ж ты по-французски умеешь? — спросил я.

— Перед смертью они по-русски начинают говорить! — объяснил Петрович:— Причем, любой национальности. Видно, потрясение сказывается. Это ты— кремень! Все-таки есть у меня подозрение, что ты— троцкист!

— Отстань, дядя! Не троцкист я! — Петрович меня уже порядком достал.

— Кто ж ты тогда? Немецкий шпион?!

— Отстань, говорю!

— Ладно! — слегка обиделся Петрович: — Не хочешь говорить— не надо. Я ведь и в деле могу посмотреть!

Петрович поднял с пола скомканную грязную тряпку и аккуратно расстелил ее возле стены.

— Становись прямо на нее!

— Зачем? — удивился я.

— Чтоб пол не залить! — объяснил Петрович:— Ты как любишь: спиной или в анфас?!

— Рисовать собираешься? — начал догадываться я:— Побрил бы хоть!

— Ты что француз что ли?! Брить тебя…— поморщился Петрович: — Не люблю я эти фокусы… Кому там твоя борода нужна?!

— Что ж ты выставки не устраиваешь?

— Нет. Сразу закапываем.

— Зачем тогда рисовать вообще?

— Это уж не мое дело! Я— специалист! А тебе говорю: ты как предпочитаешь. Отвернуться?! Или хочешь прямо в глаза смерти смотреть?! Так сказать, с гордым презрением подставить лоб под пулю?! Особенно троцкисты это любят…Интернационал петь будешь?!

Я только растерянно хлопал глазами. Все происходящее казалось мне каким-то странным метафизическим сном.

— Ладно! Давай становись…А то заболтался я с тобой, а мне в магазин еще надо успеть! На рынке луку забыл купить! Совсем с этими зиновьевцами голова кругом пошла!

Совершенно не понимая, что со мной происходит, я покорно, встал на тряпку и взглянул на Петровича. Прямо в глаза мне смотрело дуло пистолета ТТ…

 

Послесловие

 

На этом обрывается рукопись, найденная нами в спецархиве КГБ СССР. Все предпринятые попытки выяснить дальнейшую судьбу автора ни к чему не привели….

  • Спасатель / Анестезия / Адаев Виктор
  • Я смотрела монстру в глаза / Сулейман Татьяна
  • СЛОВА ДЛЯ ПРОЗЫ / "Зимняя сказка — 2017" - ЗАВЕРШЁННЫЙ КОНКУРС / Колесник Маша
  • Условия конкурса / «ОКЕАН НЕОБЫЧАЙНОГО – 2016» - ЗАВЕРШЁННЫЙ КОНКУРС / Берман Евгений
  • Почему люди не летают? / Записки чокнутого графомана / Язов Сэм
  • Архей / Металлический котик / Сущность Заклинания
  • Афоризм 576. О выходе. / Фурсин Олег
  • Февраль / Из души / Лешуков Александр
  • Карачун / Витая в облаках / Исламова Елена
  • Кумпарсита / СТЕКЛЯННЫЙ ДОМ / Светлана Молчанова
  • Афоризм 646. О теще. / Фурсин Олег

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке

Непрочитанные комментарии (еще примерно 0) Непрочитанных комментариев не найдено. Нажмите для перепроверки Прочитанные комментарии (еще примерно 2) Больше нет комментариев Загрузить все комментарии (2)

Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль