Мех 9/1. Начало похода.

— Снарядить в дорогу флот,

Нашей гордости оплот.

А.С. Пушкин

На борт поднялись два неизвестных. На них были канадки на меху, как у подводников, ватные синие брюки, как у штурманов морской авиации, шерстяные чёрные шапочки, как у водолазов-диверсантов и кирзовые собранные гармошкой сапоги с подковками, как у дембелей стройбата. За плечами по громоздкому рюкзаку. Они ступили на палубу, зашли внутрь и оккупировали кают-компанию.

Я, с разрешения командира, по-быстрому завтракал, так как с подъёма находился в машинном отделении, пытаясь научить левый двигатель ходить назад, но приобретённые рефлексы не отступали, команду мозжечка он упорно не выполнял. Пересаживать коню гусиные яйца для того чтобы он начал ходить назад – бестолку.

– Приятного аппетита, механик, — поздоровались неизвестные.

– Петя.

– Вася.

– Максим. – Как они узнали, что я механик?

– Сало будешь? – предложил Петя, выгружая из “Ермака” часть содержимого. На столе появился шмат розовенького сала с мясной прослоечкой. Он нарезал сало добренькими такими кусками и положил на тарелку с хлебом.

– Спасибо. – Отставив тарелку с ячневой кашей, я налил Пете и Васе крепкого грузинского чая с “грузинами”, так я называл всплывающие к краям стакана стебли, придвинул к ним сахарницу и принялся за данный богом сэндвич.

Петя был старшим мичманом, как потом прояснил командир, а Вася – Контр-адмирал. – Оба из штаба Флота.

Я спустился в каюту за новым вахтенным журналом и посмотрел на себя в зеркало.

– Да-а, это механик, – всё было намазано на лице. Чистыми на нём были только стёкла очков.

***

Через пять лет, в 96 году мой Большой десантный корабль Северного флота временно базировался в Балтийске. И летом подошло время проходить ежегодную диспансеризацию. Командир корабля поставил ультиматум: сход на берег через отметку в медицинской книжке. Мы со штурманом пошли в поликлинику. Время было отпускное, поэтому удалось только слить на анализ кровь, “побеседовать” на тарабарском языке с окулистом, и поймать невропатолога. Штурман быстро отыгрался и Дядечка в белом халате стал водить молоточком вправо-влево перед моими глазами. После трёх ночей преферанса я азартно, не отвлекаясь на молоток, смотрел дядечке прямо в глаза. Тот постукал по моим коленкам, провёл рукояткой молоточка по запястьям и попросил высунуть язык, потом показать передние зубы и напоследок поднять брови. Я отвечал ему валетами – кривляясь и гримасничая. А он, между тем, тревожно, так, спросил:

– Вы что, Капитан-лейтенант – на Севере служили? – и тут я понял – Партия.

– Но как Вы догадались?! КАК?!

– У вас в медкнижке написано.

Партия. Штурман упал с кушетки.

_____________________

– Ну, Николай Иваныч, бывай, счастливо тебе, может, ещё увидимся, — вышел я на палубу его проводить.

– Бывай, Максим Анатольевич. В завод тебе надо. А лучше дизеля поменять.

– В море мне через пятнадцать минут надо, вон уже штаб спускается, – от казармы по ступенькам спускался к причалу Командир дивизиона, дивизионный связист и замполит. Начальника штаба с ними не было. – А коней, Иваныч, сам знаешь – не меняют, и на заводах – тоже, год-то на дворе какой? Ну, всё, давай, спасибо тебе за всё, особенно,… Ъ, за твой храп.

– Давай: удачи тебе, ну и семь футов Вам под килем.

– Механик, иди в машину, — шепотом по громкой связи с ходового мостика приказал командир.

– А что – я храпел? – крикнул уже с причала коломенский специалист. Дошло, наконец.

– Да не-е, всё нормально. Счастливо! На катер не опоздайте!

Люк открылся и из него в ЦПУ опустились голова и плечи штурмана Юры Авитяна, моего боевого товарища.

– Мех, у тебя какой двигатель назад работает? Командир спрашивает, комдив уже в рубке.

– Левый. Постой, правый, да точно правый. Я… Ъ не знаю уже какой, оба мозги… Ъ.

– Макс, не шуми. Скажу правый, – и Юра закрыл люк.

– Делайте что хотите, – пробурчал я себе под нос.

– Убрать трап, и – скомандовал командир. – Швартовой команде приготовиться.

– Трап убран.

– ОтдАть кормовОй. – Корма стала отходить от причала.

– ОтдАть носовЫЕ. Левая машина тоОвсь, – стрелка левого телеграфа переместилась на “товсь назад”.

– Товарищ командир, правая, – поправил я шепотом командира.

– ОТ-ставить. Ну что там… Ъ на причале? Швартовые? Отдать носовой! — Разлетелось по Тюва-Губе. – Праваямашинатовсь, – стрелка левого телеграфа перескочила на “товсь вперёд”, правого – “товсь назад”. – ЦПУ-ГКП, командир БЧ-5, вы готовы?

– Обе машины готовы и мы – тоже.

– Правая машина самый малый назад, – телеграф звонким колокольчиком дублировал команды главного командного пункта, ГКП.

– Есть “правая самый малый назад”. Ну что, АлександЭр, давай. – Отдохнувший старшина команды мичман Чернашенцев перевёл маховик управления. Пуск воздуха и правая машина отработала задний ход. Сразу же запустился компрессор.

– ГКП-ЦПУ, правая машина работает “самый малый назад”, замечаний нет, — докладывал я на мостик свои действия.

– Руль право десять. – И корабль медленно отошёл от причала задним ходом и развернулся на выход из Тювы.

– Правая машина “стоп”. Обе машины “ самый малый перёд”.

– ГКП-ЦПУ, обе машины работают “самый малый перёд”, замечаний нет.

Раздалось три коротких и один бесконечно продолжительный звонок.

– Аврал. По местам стоять, узкость проходить. Осмотреться по отсекам.

– ГКП-ЦПУ, боевая часть пять по местам прохождения узкости, по отсекам осмотрелись, жертв и разрушений не обнаружено.

– Обе машины “малый перёд”. Командир БЧ-5, отставить,… Ъ, шутки, по готовности к “среднему” доложить на ГКП. ГКП перевести на мостик, штурман, связь на мостик.

Корабль вышел в Кольский залив, и развернулся на выход в Баренцево море. Связь была переведена на ходовой мостик, комдив и командир поднялись наверх.

Я поднялся из ЦПУ и вышел на ют. Старший мичман Петя и Адмирал Вася курили. Посмотрев за корму на поднимающиеся от винтов буруны и удаляющийся кильватерный след, я зашёл внутрь и прошёл по коридору в кают-компанию. За столом сидел Замполит.

– Сало хочешь, механик, – спросил он, застигнутый врасплох, и тут же начал заворачивать сало в фольгу.

– Нет, спасибо, я уже. Я за журналом вахтенным зашёл. – Замполит быстренько спрятал свёрток в дипломат.

Я взял журнал и пошёл в ЦПУ, столкнувшись в коридоре со Старшим мичманом Терентичем, дивизионным Химиком. В руках он держал штабной пакет, через плечо был перекинут сроднившийся с ним противогаз.

– Иван Терентич, вы какими судьбами пожаловали к нам на борт?

– Новый начштаба послал меня с вами за место себя.

– Это ж как?

***

Наш прежний начальник штаба, капитан третьего ранга Сергей Николаевич Пашутин очень любил курить чужие сигареты. Мой командир, как-то, зашёл в госпиталь навестить его после тяжелейшей автокатастрофы и застал его всего перемотанного бинтами, в шинах и на растяжках. На белом фоне забинтованной головы чернел прокуренный рот, который прошептал: «Дай закурить, командир». Позже я встретил Пашутина в одном приморском городке: он сидел в ларьке у вокзала и уже продавал чужие сигареты, и попивал при этом чужое пиво.

На службе ему нравилось всех оставлять в обеспечение, непременно всех. Делал он это со словами:

– Обстановка напряжённая товарищи офицеры, и до конца не ясна, надеюсь завтра всё прояснится, – и прыгал в катер, оставляя на причале всех, кто хотел попасть на сход к жёнам и детям. Мы называли “неясную обстановку” — «Сигнал «Витязь»: я ушёл, а Вы… Ъ.

– Жизнь удалась, ларёк свой имею, – так прокомментировал он мне у привокзального ларька свою новую гражданскую жизнь.

_______________

Вновь назначенный начштаба Капитан третьего ранга Бабиков Михаил Сергеевич совсем не курил, вот только один раз, и только в это утро: он сидел в своём кабинете и делал одну единственную продолжительную затяжку, длиною в целую сигарету, заканчивая в отведённое для затяжки время писать «Инструкцию по пользованию унитазом».

Начштаба выдохнул из могучего организма литров сто дыма и крикнул в открытую дверь, в коридор:

– Иван Терентич, зайдите ко мне.

Терентич бежал по наполняющемуся дымом коридору и на ходу одевал противогаз.

– Товарищ капитан третьего ранга пру… пру.., вызывали? пру… пру… – захлопала мембрана противогаза. Терентич включил фонарик и высветил в непросветном дыму протянтую руку, держащую штабной пакет, запечатанный сургучом. Громогласный кашель разрядил задымленную атмосферу – за столом сидел начштаба.

– Передай комдиву, что я приболел, видишь – кашляю. Пойдешь вместо меня. Пакет вскроешь по прибытии в Гремиху. И смотри у меня там – об исполнении доложить немедленно.

С полчаса назад, новый начштаба прибежал на наш корабль по очень большой нужде. Я в это время завтракал сэндвичем и о происшедшем ничего знать не мог. Столкнувшись с моим командиром, готовым произвести ему доклад о готовности корабля к выходу в море, начштаба со словами: «После, командир, поговорим, после…», – пробежал по коридору и заперся в кормовом офицерском гальюне, оборудованном единственным на корабле унитазом. Польский белоснежный сантехнический прибор однополого видения, сокращённый начштабом по привычке до ПОПВ, с стерильнейшим белым стульчаком и такой же белоснежной крышкой, никак не ожидал такого с ним обращения: посетитель поднял крышку и стульчак, и взгромоздился на него ногами, приняв выжидательную позу Кондора. Под стодвадцатикилограмовым весом птицы унитаз развалился со всем своим и чужим содержимым на две равные половины, содержимое при этом развалилось тоже. Кондор спрыгнул с образовавшейся на его глазах скалы, взмахнул крыльями и запарил по коридору на выход.

– Товарищ капитан третьего ранга, разрешите доложить, – не унимался командир.

– После расскажешь, командир, после.

Начштаба стремительно поднялся на сопку за казарму и приземлился в ольховнике на склоне. Выбранный склон представлял собой обзорную площадку, оборудованную нами в своё время под место для пикника. Он приземлился у странного на первый его взгляд монументального сооружения из кирпичей и сейфа, из которого торчали крылья баклана, и здесь уже переждал бурю, бушевавшую у него в животе после утреннего корабельного чая, к которому он уже никогда не привык. Штурман наблюдал с корабля за его полётом в бинокулярный визир. Когда буря улеглась на траву, кондор спикировал в казарму, открыл кабинет, сел за свой стол, достал единственную сигарету, которую предпочитал нюхать, и закурил. В море он решил не идти. Наверное, потому что он любил океанские просторы, а наш корабль держал путь вдоль скалистых берегов, разделённых фьордами и устьями ручьёв, сбегающих с прибрежных сопок.

– ГКП-ЦПУ, обе машины готовы к даче среднего хода.

– Ообе машины средний перёд.

– ГКП-ЦПУ, обе машины работают средний перёд, готовы к полному.

– Ообе машины полный перёд. Штурман проложить курс, доложить обстановку.

Командир корабля Сергей Раховский, из всех восьми пережитых мною за девять лет службы командиров, был для меня самым-самым. Ну, ещё Виктор Иванович Кузьмин, отнёсший мой рапорт на Адмирала нашего соединения лично самому Адмиралу. Так предписывал Устав.

– ГКП-штурманская, на румбе шестьдесят, скорость шестнадцать узлов, докладывал Юра.

– Механик, добавь обороты до девятьсот пятидесяти. Товарищ комдив, погода-то какая, солнышко – красота, – прошло по громкой связи.

– ГКП-штурманская, скорость девятнадцать узлов.

Да, ходить вперёд двигатели умели.

На траверзе острова Кильдин нас догнала и обогнала касатка. Пройдя вперёд, она развернулась, обошла корабль с другого борта и стала обходить нас с кормы. Так она сделала несколько кругов радиусом в два кабельтова вокруг бегущего корабля. Мы наблюдали за её фантастическими очертаниями, необъяснимой скоростью и при этом плавными спокойными движениями. Вскоре мы повернули вдоль береговой черты на восток, а касатка немного отстала, пересекла наш кильватерный след и ушла на север, в открытое море, о котором так мечтал новый начштаба.

До обеда оставалось часа два, и дивизионный химик Иван Терентич стал приставать к моему командиру капитан-лейтенанту Раховскому, с предложением незамедлительно провести на корабле учение с объявлением химической тревоги. При этом Терентич заискивающе смотрел на комдива, ища у него в первую очередь одобрения и потом уже поддержки. Командир дивизиона, Капитан второго ранга Астафьев Сергей Петрович вздохнул и поддержал. Но не одобрил, потому что ему оставалось до пенсии пару месяцев, и нужно было время хорошенько всё обдумать и подготовиться. Уезжать из города Полярного он не хотел и уже подыскал себе работу начальником насосной станции. Теперь он поручил мне подготовить его: провести занятие по специальности – рассказать про всякие там насосы и показать имеющиеся на корабле. Сергей Петрович мог дать мне фору при проверке знаний корабельного оборудования и механизмов, но ему хотелось подтвердить самому себе свои знания и удостовериться ещё раз в правильности принимаемого им решения.

После группы тревожных звонков все облачились в защитные комбинезоны, КЗИ. Звонки ещё не отыграли тревожную химическую трель, а Терентич уже стоял в кормовом коридоре, возле матросского гальюна во всеоружии.

Складывалось представление, что КЗИ он носил под форменной одеждой, и стоило ему скинуть шинель, брюки и китель и он уже был готов к химической атаке противника. Оставалось только одеть противогаз.

Дивизионный химик, исполняющий на время плавания обязанности начальника штаба, пробежался по кораблю, заглядывая во все шхеры, и теперь распинал спрятавшихся от химической атаки в гальюне моих старших ассистентов Лесючиса и Безрудного, и уговаривал их принять участие в соревновании по одеванию противогазов.

– Товарищ Старший мичман, нам альбом дембельский доделать надо, фотографий напечатать, видели,… Ъ, касатка какая,… Ъ, да и КЗИ с противогазами мы уже сдали, – пытался разжалобить химона Безрудный.

– Во, давайте мы вас сфотографируем с механиком, – продолжил Лесючис, обратив внимание, как я открываю люк из ЦПУ и вылезаю в кормовой коридор.

– Так, Эдуард, в чём дело? Давай в машинное отделение, скоро смена вахты, и убери,… Ъ, с пульта свой Диплом.

– О-о, механик, давайте сфотографируемся в КЗИ на верхней палубе, пошли на ют, – радостно, так, предложил Терентич, — Максим Анатольевич, а почему ты, кстати, без противогаза?

– Потому что я,… Ъ, в очках. Прошу тебя, Иван Терентич, отстань и не обижайся. Безрудный, выходите со старшим мичманом на ют, а я в гальюн забегу.

Я открыл дверь и остолбенел – в гальюне было всё, кроме главного: отверстие в облицованном белым кафелем полу было заткнуто деревянным чопом, предназначенным для борьбы за живучесть корабля в случае пробоины и поступлении воды в отсек. – Да,… Ъ, живучесть нам обеспечена. – Наверное, потому что жрать нечего, вот унитаз и убрали, – обратился я громко к подошедшему в гальюн продовольственнику, мичману Тырину. Гриша Тырин ничего не ответил и нырнул вперёд меня в матросский гальюн, закрыв за собой броневую дверь. И я вышел на ют фотографироваться.

– Команде руки мыть, бочковым накрыть столы, – скомандовал с ходового мостика заступивший на вахту помощник командира корабля Старший лейтенант Дмитрий Антонов. Дима жил в одной каюте со штурманом и без служебной надобности не покидал её. После того, как месяц назад, во время учений, при стрельбе из носового орудия у того застрявшим снарядом разорвало ствол, Дима был в опале, а корабль уже навсегда матросы соседних кораблей окрестили “Заразой”. Теперь Дима ждал прибытие с Большой земли своего спеца по артвооружению с новым стволом.

– Что за праздник?! — спросил Дмитрий, садясь на место командира, подменившего его на время приёма пищи. Он очень любил это место и ревностно переживал назначение Раховского командиром корабля – переживал как разлуку с калининградской Любовью всей своей жизни. Командира назначили, отпуск Дима отгулял, ствол разорвало и из всех радостей оставалось вкусно поесть, но и этого в наступившие нэповские времена мы стали лишены.

– Теперь у нас нет не только полноценных заднего хода и носового орудия, но и бесценного по нонишним временам унитаза, – просветил я помощника. Пока мичман Тырин, подменив вестового, подавал на стол, штурман вкратце рассказал, не вдаваясь, конечно, в подробности, про утренний полёт начштаба.

На столе стоял борщ с мясом вместо тушенки, винегрет, свежая зелень, отварной картофель с жареной курочкой и персиковый сок. Вдобавок к тому – сало, думаю, это штаб Флота проставлялся, Петя с Васей.

Попросивший добавки замполит, налегал на их сало. Мы пообедали и разошлись по боевым постам, замполит же остался посмотреть по телевизору так волновавшие его сегодня “хоть какие-нибудь вести с Украины”. Ещё через полчаса он обнаружил, что телевизор не работает – кроме морских волн корабль больше никаких не принимал.

Полным ходом до Гремихи было ещё часов двенадцать-тринадцать, которые пролетели без особых накладок и происшествий, кроме одного – Гремиху мы почему-то проскочили. Флагманский химик мял в руках штабной пакет, рассматривая сургучную печать и обратился почему-то ко мне, спустившись в ЦПУ:

– Механик, а где Гремиха?

– В пяти милях по правому борту, но мы её прошли.

– А куда мы идём?

– Да, мне, Иван Терентич, по-барабану, куда скажут, туда и идём.

– А куда сказали? – волновался Терентич.

– Да пока не говорили, просто идём. Для меня главное что – вперёд.

– А кто должен сказать?

– Терентич, дорогой мой, подойди к Тырину, он всегда про всё и про всех знает, ему бы,… Ъ, в Москву, честное слово.

– А что там,… Ъ, в Москве?

– Лубянка, Кремль и музей изящных искусств.… Ъ, Терентич, отстань, вот мой противогаз, чего Вам от меня ещё нужно?

– Да не кипятись ты, мех, просто мне очень нужно знать.

– Про Москву?

– Да нет, про Гремиху.

– Иван Терентич, ты у нас за начштаба, поднимись на мостик да узнай, потом мне скажешь.

Оказалось, что мы идем на Канин нос, где должны выгрузить гусеничный тягач, ГТСку, которая стояла в танковом трюме первой у ворот. ГТСка зашла своим ходом в танковый трюм последней, когда месяц назад мы погрузили в него медикаменты и какие-то ещё тюки.

Ещё часов восемь мы пилили вдоль берега и горла Белого моря, и встали на якорь в означенной точке ждать прилива. В четыре утра прилив закончился, мы подошли к берегу и ткнулись в него носом. Я спустился в танковый трюм и, ожидая, когда матросы раскрепят носовые ворота, осмотрел гусеничный тягач – ничего интересного, кроме кузова, который наглухо был затянут брезентом. Под брезентом угадывались ящики. Я подошёл к посту управления воротами и запустил насосы. Аппарель начала опускаться, скрежеща по створкам ворот, которые под её тяжестью начали раскрываться. Когда аппарель опустилась и упёрлась в грунт, я сошёл по ней на пустынный мелкогалечный пляж. Осенний северный пейзаж открылся моему взору. Вдалеке утюжил мордой мхи и лишайники не пуганый морским десантом одинокий Северный Олень. Людей не было, ГТСку никто не встречал. Надо же, в одни сутки я увидел двух представителей животного мира наяву – касатку и оленя, пожиратель сала не в счёт.

***

Полгода назад по весне под бортом корабля в Тюва-Губе на льдинке плавал детёныш нерпы – белый и пушистый с большими чёрными глазами и смешными усиками. Дивизионный связист Капитан-лейтенант Андрей Арнольдович Завалин вышел тогда из своего бунгало и завалил с одного выстрела этого чудесного детёныша. Андрей был настоящим браконьером.

– Очень полезна печень и сердце нерпы, — ответил он мне лаконично на мой вопрос – зачем?

Арнольдыч соорудил себе бунгало из заброшенного здания матросского клуба. В сенях были развешаны сети и прочие браконьерские штучки, и всегда пахло рыбой и свежатиной. В город он выезжал только за батонами, и сливочным маслом. Андрей был очень гостеприимным и всегда угощал большой кружкой чая и бутербродом: разрезав вот такой батон вдоль на две половины, он накладывал на него масло и шматок сёмги, форели или поварешку красной икры.

Однажды после подъёма флага, перед утренним совещанием, Андрей Арнольдович уединился в своём бунгало позавтракать. Разрезая батон, он услышал, что кто-то крадётся через сени и, не поворачиваясь, вскинул ружьё.

Дверь в клуб открылась, и Андрей услышал тяжёлое, но пустое сглатывание слюны и вопрос:

– Андрей батькович, дай закурить, что ли, – на пороге стоял начштаба Пашутин.

– А-а, Сергей Николаевич, так я же не курю, – не оборачиваясь и отставив ружьё, произнёс дивизионный связист. – Проходите, угощайтесь, – и Андрей положил на тарелку гостю приготовленный для себя завтрак и занялся второй половиной батона.

Смачно позавтракав и покурив своих сигарет, начштаба пошёл в казарму, где и размещался штаб, и доложил комдиву, что так, мол, и так:

– И пока мы, товарищ комдив, здесь всем штабом к учениям готовимся, – и он показал рукой на разложенные на столе перед комдивом карты и фломастеры, – дивизионный связист жирует у себя в каптёрке.

Да, надо было Завалину пачку сигарет иметь наготове. Да, кто ж знал, что так обернётся.

______________

– Ну что, механик, всё нормально? – спросил, сходя с аппарели, Старший мичман штаба флота Петя.

– Да, только вот нет никого. Во-он, только олень.

– Да нам только олень и нужен, – засмеялся старший мичман Петя.

Раздался рёв запускающегося в танковом трюме двигателя ГТСки, и минуты через три гусеничный тягач выскочил на берег, бороздя гусеницами гальку. Из трубы за кабиной по-праздничному струился дымок. В кабине у рычагов управления сидел Контр-адмирал Вася.

– А вы куда? – недоумённо спросил я у Пети.

– Да, мы на охоту, может и, рыбки возьмём.

– А какая здесь рыба водится, а тоя не рыбак, – без смущения признался я.

– Так, форель, сёмга, палия в озёрах. Как везде на Севере.

– Шарма-ан, — произнёс я.

– Хватит курить, помчались, – высунулся Адмирал из кабины. – Механик, спасибо тебе за всё, и за гостеприимство. Мы там, в каюте тебе гостинец оставили.

– За гостинец спасибо, – отдал я честь адмиралу Васе. На время плавания, я предоставил им свою двухместную каюту – один хрен не спать.

– А как же вы там будете, ну, ночевать и вообще, — спросил я у Пети.

– Не беспокойся, у нас там землянка своя.

Я представил себе эту адмиральскую землянку с делянкой, и мне захотелось сесть в каюте, написать рапорт на отпуск и сойти с корабля вслед за ними. Мы попрощались, помахав друг-другу руками. ГТСка сорвалась с места и помчалась в сторону оленя.

– Командир БЧ-5, хватит мечтать. Зайди на борт и закрой за собой ворота, – скомандовал мне с мостика Командир дивизиона, – Пора на занятия.

Через семь часов мы ошвартовались в Гремихе, в посёлке Островном. Через раскрытые на палубе люки танкового трюма, подъехавший кран стал выгружать его содержимое. Помощник командира корабля Старший лейтенант Антонов командовал разгрузкой, поглядывая на зачехлённое носовое орудие.

Мы ещё не ошвартовались, а дивизионный химик уже вскрывал пакет, на что я сделал ему замечание. Терентич обиделся.

– Механик, но это ведь Гремиха?!

– Да, уж не Москва. Вскрывай, давай.

В пакете лежали деньги и какая-то инструкция в трёх экземплярах.

– Ба, да это про унитаз, – обрадовался я, незнамо чему, вытаскивая из пакета инструкцию.

– Механик, не трогай. Вот ещё деньги и какой-то адрес с телефоном, смотри, мех, гдей-то? – и Терентич протянул мне записку.

– Адреса я не знаю. Так надо Арнольдыча спросить, он здесь служил. Где он, кстати, завалился? у мичманов, что ли, в каюте? что-то его всю дорогу не видать. Я думал, хоть на оленя выйдет посмотреть.

– На какого оленя? – удивился Терентич.

– Проехали. Вот, смотри Иван Терентич, здесь написано: “Деньги на унитаз, сдачу привезёшь” и телефон с адресом.… Ъ, так тут унитазы продают – Европа. Вот это нам свезло, надо помощнику сказать.

– Так, Анатолич, никому ничего говорить не надо. Кроме указания купить, здесь больше ничего не написано, – потряс запиской у себя перед носом Терентич.

Группа матросов во главе с замполитом, штурманом и дивизионным химиком сошли на берег. В след за ними по трапу спустился на причал дивизионный связист Арнольдыч.