Свободный

— Прохвост ты, Мик! Вся ваша порода такова — бродяги, бездельники и воры!

Хм, Джей опять рычит. Ну и пусть себе, я давно не обращаю внимания на его нападки…

Я неторопливо прошествовал мимо, едва не задев его коренастую, кривоногую, плотно сбитую фигуру, сморщил брезгливо нос.

— Ты бы хоть иногда мылся, старина. Псиной несет, фу...

Джеремия Рональд Руперт III воинственно выпятил породистую челюсть.

— Некогда мне! Я, в отличие от тебя, лодыря, на службе весь день. И в дождь, и в снег. Это ты своей черномазой внешностью с утра до вечера занят, хлыщ, прихорашиваешься да вылизываешься. Тьфу, разве ты мужчина? Подумаешь, запах ему не нравится — побегал бы с мое, поди, не так бы завонял. Хватит валяться, работу найди, дармоед!

— И не подумаю. Я делаю только то, что хочу. Мой народ никогда никому не служил, мы — как ветер в поле. Свободны. Понимаешь — сво-бод-ны! А, да где тебе, ты ведь бегаешь на цепи своего, так называемого, долга.

— Да, у меня есть чувство долга, и я этим горжусь.Так же, как мой отец, дед и прадед. И сыну своему передам. Служить — это честь!

Я хмыкнул, удобно устраиваясь на подоконнике. Дразнить Джея доставляет мне некоторое удовольствие. Развеивает на время одолевающую скуку.

— Ой-ой-ой! Пафосу то…

— Я рыцарь! Я потомственный воин! Могу навскидку перечислить по меньшей мере двадцать поколений предков, и все они честно исполняли свое предназначение. Не то, что некоторые — без роду-племени.

— Ну, и чем гордишься? Родословной, состоящей из толпы зашоренных субъектов, для которых шаг вправо, шаг влево от устава — уже катастрофа? Тоже мне, бла-а-родный...

Он оскалил зубы. Всегда заводится, когда я дергаю длинный хвост его пра-пра-пра…

— Да, благородный! А тебя где нашли — не помнишь? Знаешь, хотя бы, кто твоя мать, я уж не говорю об отце?

Черт! Вот это мое больное место, и он в него лупит без промаха. Мать бросила меня в крайне нежном возрасте, и шансов выжить было не так много. Но я упорный субьект. Я хотел жить — и выжил. Чего только в моем детстве не было! Блуждание без пристанища в дождь и слякоть, ночевки в сыром, вонючем подвале, воровство, побои, схватки с такими же, как я, за кусок плесневелого хлеба… От крыс, озверевших от голода, отбиваться приходилось.

Зато я научился не унывать, не жаловаться и надеяться только на самого себя. Положение, которое я занимаю сейчас, пожалуй, целиком обусловлено этой школой жизни. Суметь втереться в доверие к стареющей женщине так, чтобы она носилась с тобой, как с последней в жизни радостью… это определенную ловкость иметь надо.

Как бы там ни было, беспросветные тяготы не отбили у меня вкус к прекрасному и не сделали тупым бесчувственным чурбаном. Хи-хи, в этом я на Джея точно не похож.

Мы, — племя мое, — романтики и философы. Это в крови. Хотим — странствуем, на луну любуемся, хотим — у огня греемся. Хотим — песни поем. Размышляем, мечтаем…

— Воруем… — ехидно добавляет Джей. Э, я что — задумался вслух?

Я изобразил оскорбленную невинность и отвернулся, теребя кисточку портьеры.

— Что, скажешь, нет? Не тебя ли я недавно застукал на кухне за кражей курицы? — он злорадно ухмыльнулся.

— Ф-ф-ф! Можно подумать, кто-то меня оставит голодным! Просто взял свою долю, не дожидаясь обеда.

— Не твое! Хозяйское! И за что тебя, обормота, хозяйка привечает?

Я подчеркнуто эротично потянулся, изогнул спину, ухмыльнулся Джею прямо в пылающую праведным гневом морду. Её и лицом-то не назовешь…

— Может быть, потому что я красивый, тонкий, обходительный, чувственный? Потому что я умею слушать, как никто другой, создавать атмосферу и вовремя мурлыкать на ушко комплименты? Я знаю, что женщине нужно! Вот и весь секрет. Ты же — хоть язык от усердия вывеси на своей службе, а место твое у двери! Охранник, и не более того. И на это ты тратишь лучшие свои годы? Дже-ей...

— Для тебя — Джеремия!

Ишь ты, загривок-то вздыбил. Уел я его, уе-ел…

— Да ладно тебе! — Ко мне вернулось пошатнувшееся было безмятежное состояние духа. — Собачья у тебя жизнь, старина, ну откуда ж в тебе шарму-то взяться? Вот скажи, когда ты последний раз глядел в небо, а? Не выискивал угрозу с воздуха, а просто любовался закатными облаками? А помнишь, чем пахнет весенний ветер? Как красив город, если смотреть с самой высокой крыши? Молчишь? Ну хотя бы девушек замечаешь? Тут та-акие красотки попадаются! Лямур-мур-мур… Эй, Джей! С любовью-то у тебя как?

— Ты про любовь вообще молчи, развратник! — Глаза Джея наливаются опасным багровым. — Хозяйка тебя приблизила, а ты не можешь даже просто быть ей верным! Шляешься, как хочешь с этими дворовыми потаскушками. Я всех твоих пассий наперечет… у-у-у, кошки блудливые!

— Эх, да что бы ты понимал в любви, солдафон. Это же как… как ураган, как умопомраченье, как… набатный колокол в крови! Наважденье и блаженство, извержение вулкана и ласковый прибой одновременно! Ну как этому можно противиться? Никак. И не нужно. Добровольно лишать себя таких эмоций — ну, я тебя совсем не понимаю, Джей. Убогий ты, жаль мне тебя…

Мой оппонент набрал полную грудь воздуха и приготовился к отпору по всем фронтам.

— Чистота крови! Традиции рода требу…

— Да к черту традиции рода! Тебе нравится, что все решают за тебя? Вот поведут, как барана на веревочке, знакомиться с невестой — с такой же породистой дурой. И не факт, что между вами возникнет чувство. А, да… я и забыл. Вам же главное — наследников произвести. Чтоб и дальше было кому родословной кичиться.

— Я-то, по крайней мере, о своих детях заботиться буду, воспитывать, учить. И все они — заметь, в-с-е! — Будут служить в весьма почтенных семьях. А твои ублюдки, коих ты наплодил уже немало, где они? И знать не знаешь. Обрюхатил очередную «любовь» — и в кусты. Безответственный ты, Мик, тип. Безответственный и аморальный. Вся твоя свобода — один пшик. Ты свободой называешь нежелание отвечать хоть за что-нибудь, выполнять хоть какую-нибудь полезную работу. На тебя нельзя положиться совершенно ни в чем. Весь твой якобы богатый внутренний мир — на самом деле пустышка, ты самовлюбленный эгоист, в твоей душе даже Бога нет!

Ух ты, как разошелся. Ну-ну, обличай, пока я добрый…

— Естественно! Единственный Бог для меня — это я сам. Я достаточно взрослый и умный, и не нуждаюсь в том, чтобы какой-то дядя сверху указывал, как мне нужно жить. И уж тем более, ни перед кем на брюхе ползать не стану. Я не ты.

— Пред Его величием и мудростью не зазорно пасть ниц и покаяться в прегрешениях своих. Я счастлив, что служу, прежде всего, Ему!

— Зняешь, что я тебе скажу… — Я заговорчищески приблизил губы к уху Джея. — Твой Бог вовсе не всемогущ. И далеко не всеблаг. И совсем небезупречен.

— Р-р-р! Ер-р-ретик! Велико Его терпение, но трепещи! Однажды он покарает тебя! Вышвырнет туда, откуда ты пришел. Прямо в вонючий ад!

Его зубы клацнули прямо у моего носа, Джей попытался схватить меня. Я поспешил убраться на безопасное расстояние: этот ненормальный способен в ярости попортить мне шкуру! Кажется, на этот раз я перестарался и лучше сделать ноги!

Я метнулся прямо через стол, роняя металлические вазы с фруктами и сластями. Гр-рох! Спелые яблоки, сверкая румяными боками, вперемешку с печеньем раскатились по полу. У-упс…

Из хозяйской спальни послышалось кряхтение и шаркание шлепанцев по полу.

— Ну! Дождался! Допрыгался! Я говорил тебе, не зли Его — возмездие грядет! — Ликующий рев Джея отдавался в моих ушах треснутым колоколом.

— ЧТО ТВОРИТЕ!!! ВОТ Я ВАС!!! — громовой голос, полный гнева, обрушился сверху, заставив меня оцепенеть на месте. Джей упал на брюхо и подобострастно пополз к Нему, скуля.

— Это он, это все он, злодей, он хулил имя Твое, я хотел его наказать!

Но тут в кухню дошаркала хозяйка.

— Мики, мальчик мой! Опять тебя обижает эта ужасная образина!

Она развернулась лицом к Нему, уперев руки в дородные бока.

— Угомони своего ненормального пса, старый пень, и марш оба из кухни!

Хозяйка наклонилась ко мне, съежившемуся в углу.

— Мики, бедненький! Кис-кис-кис, иди к мамочке!

Я задрал хвост трубой, быстренько вспрыгнул хозяйке на руки и показал Джею язык…