Sad Comedian. Агонизирующий Аполлон

SadComedian.

Агонизирующий Аполлон

Обшарпанные доски поскрипывают под ногами и давно требуют покраски. Хорошо, хоть не проваливаются: провал — это прямо-таки моё. Направленные на тебя софиты поначалу ослепляют и слегка поджаривают — ощущаешь себя немецким бомбардировщиком над Москвой осенью сорок первого, но со временем привыкаешь. Человек ко всему привыкает со временем…

Пора открывать люк и приступать к бомбометанию.

— Все прямо-таки помешались на ЗОЖ. Под «всеми» я не упадочный деревенский — как его называют? а: «народ»! — и не быдло поселковое имею в виду. Вот там-то как раз просто водочно-табачный, возможно — героиновый, ад. Нет, я про жителей больших городов. Средний класс. Бизнесмены/чиновники/проститутки — родители и их хипстеры/экстремалы — дети. Фитнесс, ролики, спортивное питание. И это здорово, знаете ли. Обеими руками «за». Вернее ногами. Я из этих — голосую ногами: протесты, митинги, шествия...

— Но мой ЗОЖ — очень интимное мероприятие. Я люблю бегать в одиночестве. Знаете, уйти в ближайший лес к свежести воздуха, зелени непроглядной листвы или заснеженной хвои, спрятаться от всего назойливого мира, чтобы никто не видел… этой постыдной, мерзкой, отвратительной агонии! Понимаете, я не из тех бегунов в стильной рекламе модных кроссовок. Их легкие, стройные, красивейшие тела без капли жира парят над землей, будто бы вообще невесомы. Я, мать его, ощущаю каждый гребаный килограмм моего веса, который будто усидчиво проворачивают в огромной мясорубке непобедимый Усейн Болт и смазливый Кристоф Лемэтр с довольными садистическими улыбочками. От первой до последней секунды пробежки каждая клеточка этого тела исходит смрадом из всех щелей. Вся больная, агонизирующая, несчастная моя плоть претерпевает жуткую трансформацию — как в трэшовом фильме ужасов с хреновыми спецэффектами. Я сбивчиво и оглушительно громко дышу как старый носорог во время последнего в своей жизни спаривания. Вот, вот… сейчас всё должно закончиться, и можно, наконец, спокойно издохнуть!

— Нет же, нет, лучше этого не видеть никому! Некоторые, особо яркие зрелища впечатлительные люди на свою беду хранят в памяти всю жизнь. Стоит пожалеть их кошмарную бессонную старость… Да, жуткое зрелище, адова пытка. Но всё не зря!

Вот именно здесь запланирован переход. Самоуничижение — важный ингредиент, но его должно быть в меру.

— Что действительно хорошо в регулярном самоиспепеляющем беге — больше нет этого сочного шлепка отвращения по роже, лишь только увидишь себя в зеркале. Ну, понимаете, когда распахнул шкаф полуголым, а там оно — отражение…

Я делаю паузу для фэйспалма по перекошенному лицу и выжидаю пару секунд, не более.

— И ты испуганно смотришь, такой: нет! это не я! Кто ты, жирный урод, что ты делаешь в моем шкафу, проклятый извращенец?! Убирайся из моей квартиры и из моей жизни! Я не хочу тебя видеть никогда больше!

Подвесной мост пройден, легкомысленный победный пируэт на другой стороне:

— Но достаточно трех-четырех месяцев регулярных пробежек и толстячок уходит из твоей жизни, грустно махнув на прощанье потной ладошкой, и вот он — новый, явленный миру Аполлон!

Я слегка прогибаюсь назад, наглядно демонстрируя кубики пресса под облегающей футболкой.

— «Наглый сукин сын с завышенной самооценкой!» — скажете вы и окажетесь правы! Но человек со здоровой самооценкой вообще никогда не подойдет к сцене со стороны кулис. Сюда забираются только наглецы с заявлением. И их есть у меня! Для вас, лежебоки, специально: «Предумышленная, продуманная агония не бывает напрасной!» Нет, не бывает…

— Здесь обычно следуют аплодисменты! Немного разреженные из-за обилия жиробасов в зале и их плохо скрываемой зависти… но всё же вполне доброжелательные такие, хоть и недружные аплодисменты! Спасибо, спасибо за вашу неискренность в вялой попытке проявить скудную вежливость. Я тоже вас всех люблю.

Наибольшую свободу ощущаешь на седьмом километре утренней пробежки в лесу, когда планировал пробежать шесть. Легкие на форсаже, пот заливает, уже голова идет кругом от переизбытка кислорода, и продолжать себя мучить дальше, казалось бы, не нужно, но ты перебираешь ногами, пока еще в силах, и неожиданно для самого себя добавляешь, добавляешь и пролетаешь последние триста метров на полной скорости. И вот это внезапное приятное ощущение переизбытка собственных сил и возможностей радостно распирает грудь (или это уже измотанные ополоумевшие легкие разрывают скрипящие ребра?), и ты будто бы счастлив.

И вдруг отчетливо понимаешь, что свобода не зависит от твоего местоположения в пространстве, хотя, конечно, в чистом поле на ветру её ощущение вызывается легче и воспринимается ярче. Выбежал из леса после тех самых уничтожающих семи-восьми километров, выдохнул, скрючившись, а тут — рассвет через поле за дальней кромкой леса. Безграничная свобода и растворенность в пространстве.

Но всё же, всё же: свобода — это, в первую очередь, внутреннее состояние, которое живет в тебе всегда, которое и есть — настоящий ты, просто обычно под гнетом повседневных забот и тревог об этом забываешь.

— Но вот, что самое забавное: в результате нескольких месяцев непрерывной агонии — а это не самый страшный из возможных временных промежутков: за всё, что я уже наговорил со сцены мне гореть в аду, если бы он существовал, намного дольше…

— Ладно, не суть, так вот: в результате весь жир выгорает, и ты становишься легче перышка. И выясняется удивительное: всё, что ты переживал как свой вес, был только вес твоего жира, а поджарое спортивное тело вообще невесомо. И передвигать его в пространстве на любой возможной скорости становится истинным наслаждением! Ты ходишь, бегаешь, носишься на велике, и всё это в такой кайф, что я сочувствую толстым людям, хотя и ненавижу их отвратные тела в то же самое время. Ладно, ладно, я ненавижу только этот омерзительный слой жира, который скрывает от меня их истинную красоту, которую ни они сами, ни окружающие никогда не увидят, если только...

Я опять слегка забежал вперед. Аполлоны рождаются не сразу. Серьезные истории рассказываются медленно и основательно, а предыстория всегда немного печальна. Но кому в современном мире нужны серьезность, и тем более — печаль?

Продолжение следует.