Любовь и зубы.

Харжевский едва успел остановиться и едва не наступил в лужу, когда увидел в двух шагах перед собой Марину. Он посмотрел на нее, не скрывая радости, а она — на него, уже не так восхищенно как раньше, но все равно, с заметным интересом.

Она любила его три года назад, какою-то собачьей: восторженной и преданной любовью. Харжевскому же не нравились ее ноги — вернее, крупные ступни, а еще пятки, которые были по его мнению слишком толстыми, и, кажется, что-то еще, о чем он уже позабыл. И вообще она тогда ему казалась немного легкомысленной.

Он вспомнил тот последний вечер. Был чей-то день рождения, и он во всю ухлестывал за сексапильною брюнеткой из отдела кадров, Марина же сидела бледная, как мел. А после вызвала Харжевского в коридор и, вдруг прильнула и поцеловала в губы. Почти по-детский, но сумев тогда вложить в свой поцелуй что-то такое, какую-то часть себя, которую он был не в силах позабыть до этих пор.

— На прощание, — сказала и исчезла на три года.

За это время она изменилась: стала уверенней и приобрела какой-то лоск, какое-то свечение, которое бывает лишь у молодых и здоровых женщин в самом расцвете их красоты. И эта красота заставила Харжевского теперь о многом пожалеть.

— Вот так встреча! — не сразу он нашелся что сказать.

— Да, — ответила она, кокетливо выставив ножку в туфельке на шпильке. — Тебя, я вижу, не окольцевали?

— Пока отбиваюсь, — ответил Харжевский, не отводя от нее глаз. — А ты?

— А я вот замужем. Толик, — она повернулась к неуклюжему парню, который нерешительно топтался возле дешевой иномарки, — Толик, подожди меня, ладно? Да, кстати, познакомься — это Алексей.

— Приятно, — промямлил Толик с кислой миной, не понимая, почему он должен знакомиться с каким-то Алексеем. Но послушно залез в машину и захлопнул дверь.

— Вот авто купили и квартиру в ипотеку, новоселье скоро, — продолжала хвастаться Марина.

— Поздравляю!

Харжевсий пожирал ее глазами и вдруг не выдержал и сказал порывисто, чуть с придыханием:

— Знаешь, ты потрясающе выглядишь, ну просто сногсшибательно!

От таких слов Марина стала еще прекраснее, стала как-то выше и стройнее, свет красоты ее теперь почти что ослеплял Харжевского. Он даже испугался, подумав, что ТАКАЯ, как сейчас, она быть может и не обратила бы вовсе на него внимания. И тут же попытался отыскать ответ в ее глазах. Их взгляды встретились, и Харжевский понял, что позови он сейчас ее за собой, в тот же миг она позабудет и Толика, и дешевую иномарку, и квартиру, купленную в кредит. И еще ему вдруг захотелось, что бы она его поцеловала, так же как тогда, в коридоре.

— Поцелуй меня, — сказал он так непринужденно и так естественно, как будто просил ее о какой-то обычной дружеской услуге.

— Сумасшедший, — Марина лукаво скосила глаза на машину, в которой терпеливо ждал ее муж.

— Сумасшедший! А ты не знала?

Харжевский улыбнулся, может быть, излишне расковано, даже нагло, но она не смогла ему не ответить — ее улыбка, милая, искренняя, широкая, жемчужная, окончательно ослепила его.

Но от него не ускользнуло, что один верхний зуб был кривой и некрасиво торчал впереди остальных, да еще и утолщался книзу, имея форму лопаты. Харжевский поморщился — ему все это не понравилось. Прекрасный образ рушился прямо на глазах: сразу вспомнились большие ступни и толстые пятки и то, что он тогда считал Марину легкомысленной. Да и она сама, увидев перемены в нем, вдруг как-то сникла и погасла.

Харжевский вдруг торопливо поднес запястье к глазам, и как-будто посмотрел на часы, но они так и не появились из-за рукава куртки.

— Слушай, у меня тут очень важное дело, — сказал он, стараясь не смотреть Марине в глаза.

— Да, да, конечно же. Пока.

Она развернулась и пошла к машине, еще сильней ссутулившись и став похожей на робкую практикантку трехлетней давности.

“Ч-ч-черт. Господи, — Харжевский невольно обратился сразу к двум антагонистам, — ну почему нельзя любить просто человека, а не его зубы, ступни, пятки? Просто человека!” Но респонденты не спешили с ответом. Некоторое время он провожал глазами машину, увозившую Марину в параллельную жизнь. Потом еще немного постоял в раздумьях и отправился по очень важному делу, которое еще надо было себе придумать.