Wiederkommen

Хельга сидела у окна, разглядывая цветы. К счастью, воронка на заднем дворике была на расстоянии от клумбы, и розы смогли пережить эту войну.

Девушка сжимала в руках крест, оставленный братом перед отъездом. Уже год. Как от него не было писем. Война закончилась, но он не вернулся. Ни уведомления о пропаже без вести, ни похоронки, ни Вильгельма.

По улице победным маршем вышагивали солдаты. Красные знамена возвышались над колоннами, затмевая белые полотна в окнах домов. Танкисты, оседлав своих железных чудовищ, перекрикивая рычание моторов, горланили песню о какой-то русской девушке, о яблонях и грушах, цветущих по весне. С другой стороны, не в пример тише, с низко опущенными головами, в выцветших серых гимнастерках шли немецкие солдаты.

— Mama! — крикнула девушка вглубь комнаты. С кровати поднялась пожилая женщина, с побледневшим лицом. В две пары глаз они стали рассматривать строй пленных. Не он… Ни одно лицо не было даже похожим.

— Auch hier, nicht wahr? — раздался из кухни бас отца

— Nein… — девушка опустила глаза, в которых назревала слякоть.

— Er wird zurück, Helga. Sein nichts zu töten. — Тилль, ловко руками прокручивая кольца коляски, заехал в комнату. В чем нельзя было упрекнуть отца семейства, так это в пессимизме. Когда началась вторая война, то первое, чему он порадовался, так это тому, что французский артиллерист оторвал ему обе ноги, и ему не придется воевать за того, кого он лично хотел бы убить.

Он едва заметно подмигнул жене и дочери, и вновь скрылся на кухне. Пусть есть пока было нечего, но Тилль старался там проводить как можно больше времени, отнекиваясь тем, что из окна квартиры не видно «этих чертовых русских».

В дверь чем-то добротно постучали. Наверняка прикладом.

— Nicht öffnen! — не терпящим возражений тоном сказал Тилль. Хельга с матерью послушно притихли, глядя на дверь и немея от страха.

Стук повторился. Дверь жалобно заскрипела.

— Открывайте сукины дети!

В доме воцарилась мертвая тишина. Хельга и мать переглянулись. Случилось. То, чего они боялись сильнее всего.

Выстрел вырвал замок с мясом. Дверь отворилась. Внутрь, не спеша зашел солдат. Выцветшая болотного цвета гимнастерка. Помятая каска, под которой виднелись бинты. И автомат в его руках. Но вовсе не оружие так напугало женщин.

Глаза незнакомцы были словно вылиты из стали. Два темно-серых шарика, прошедшие сквозь огонь, не снившийся сталеварам Берлина. В них не было ни проблеска эмоций, ни мыслей. Он знал, зачем пришел сюда. Все это знали.

— Твари… — цедил он на русском. — Всех вас… за мать… за сестру… — Пальцы его побелели, обхватив рукоять. Дергаными движениями он поднял автомат. Руки, словно его не слышались. Глухо лязгнул метал.

Никто не услышал скрипа двери. Лишь тускло блеснула сталь кухонного ножа. Лезвие пропололо гимнастерку, но пошло мимо. Солдат отклонился, одним ударом опрокинув коляску. Тилль откатился под шкаф, выронив импровизированное оружие. Хельга не осмелилась ринуться на помощь отцу. Оставалось лишь ждать.

— Все вы… — все цедил солдат. На глаза его, до этого беспристрастные, наворачивались слезы. — Всех… своими руками…

Взгляд его прошелся по всей квартире. Хельга с матерью, сжавшись в один комок, сидели на кровати. Тилль силился подняться. Никто не нарушал гробовую тишину. Лишь кусок краски, отвалившись от потолка, упал в миску, стоявшую на столе. Единственную, оставшуюся в доме.

Пауза продолжалась недолго. Хельге казалось, что вот-вот пришедший к ним человек поймет что-то очень важное для себя…

Солдат, грохоча сапогами, сел за стол. Снял рюкзак, сапоги. Развязал тесемки рюкзака. Бросил, было, взгляд на лежавший рядом автомат, но спустя секунду оружие с грохотом полетело в угол. А солдат не говоря ни слова, вытаскивал то немногое, что было в рюкзаке. Пару ломтей хлеба, пару трофейных баварских сосисок сухари да флягу с водой.

— Я… поесть принес… — произнес он, глядя на семью. В глазах его, окаймленных влагой, не было уже того огня. Лишь пустота, которую он пытался чем-то заполнить.

Все всё поняли, и именно поэтому, Тилль, забравшись в коляску, лишь молча, подъехал к столу. И нож, до этого чуть не убивший их нового гостя, теперь делил снедь на части. А мать, утирая навернувшиеся слезы, обняла пришедшего.

— Sohn, du bist schließlich zurück…