Воскрешение

В нашей Богом забытой мотострелковой бригаде, что в том Ноевом ковчеге, каждой твари, почитай, было по паре, а, порой, и больше, чем пара выходило: героев и трусов, ретивых карьеристов и отъявленных нарушителей так называемой воинской дисциплины, коммунистов и комсомольцев, усердных тружеников и лодырей, беспартийных и тайно верующих.

Но выпивали, почитай, практически все: командиры и подчинённые, трусоватые мужики и отчаянные герои, скользкие вертлявые карьеристы и закоренелые нарушители армейского Устава, военнослужащие с бордовыми партийными и комсомольскими билетами у сердца, а также отдельные беспартийные из числа нестроевой сволочи — гражданских служащих, которые тайно эти самые брагу с самогоном на продажу и гнали.

А пили мы, как правило, исключительно для того, чтобы на время подавить тоску по Родине, забыть бытовую неустроенность, мерзкий климат, выжженную пустынную землю окрест и все те злодеяния, большие и малые, которые на ней всё время явно или подспудно творились.

И этим мы, ясное дело, очень отличались от того самого Ноя с его ковчегом, который и был замыслен Господом исключительно для того, чтобы все людские злодейства с лица земли-матушки просто-напросто всемирным Потопом смыть, очистить, сохранив на ней, в итоге, исключительно трезвенника Ноя с чадами и домочадцами, а также всякой Божьей тварью.

И так как Потопа в наших местах, где дождь был редкостью необычайной, не намечалось по определению, всю мерзость нашего ковчега-боевого соединения и его бескрайних с виду пустынных окрестностей мы исключительно пьянством самолично и смывали.

Но пить старались с умом, так как никто в бригаде не отменял службу армейскую, а также боевые выходы, где в первую очередь требовались трезвость ума, физическая крепость и сила духа.

Поэтому бытовых пьяниц на нашем советском ковчеге было более, чем предостаточно, а хронический алкоголик — исключительно один, лейтенант Димка-телефонист, командир телеграфно-телефонного взвода из роты связи.

Алкоголики, как известно, делятся на буйных, которых обязательно во время пьянки крепкими поясными матерчатыми ремнями стреножить надо, либо тихих, после третьей кружки самогона практически бездвижных.

Наш Димка-телефонист был тихим-претихим алкоголиком, вообще незаметным, и добрым до беспамятства, бескорыстным, как пятилетний ребёнок: только-только выпивка, которая была в наших краях самым дефицитным товаром, в его руках нарисуется, как он тут же первому встречному присоединиться предлагает.

Жизнь нашего алкаша была проста и однообразна. Тяпнет лейтенант с утра пораньше, когда звёзды на небе ещё не размыло, самогона, отдающего резиной, и тут же на бок валится, блаженно глазки закатив, в привычную армейскую нирвану впадая. Очухается часам к десяти утра, воды жадно из трёхлитровой банки вылакает, вновь захмелеет слеганца, и отправится, всклокоченный, во взвод, чтобы, значит, до него в очередной раз не дойти, а раствориться до вечера в районе банно-прачечного комбината, где гражданские круглосуточно привычно самопальный алкоголь на продажу гонят.

И как только Димку-телефониста начальство не песочило, не шпыняло, не наказывало — ничего его не пронимало, потому что понимал наш тихий алкоголик, что дальше бригады его ссылать некуда, а в Союз — на радость Димке, так как дешёвой водки там на каждом углу хоть залейся, его точно никто не отправит, на смех командиров бригады поднимет, мол, вы уже целые майоры-подполковники, товарищи офицеры, всяко разные награды боевые-заслуженные имеете, а с каким-то зелёным щеглом справиться не можете. И какие вы после этого командиры, товарищи офицеры, если какого-то там лейтенанта взнуздать не можете, как вы более чем тысячью мужиков командуете, или у вас там все такие спившиеся?

А как его взнуздаешь, этого связиста, если Димка-телефонист, что тот маленький ребёнок, подотставший в развитии: пузыри пускает, мычит невнятно, а глаза голубые — такие невинные, невинные.

Отцы-командиры помучались, помучались с Димкой и, в итоге, плюнули на него, приказав командиру роты, чтобы, значит, это вечно пьяное чмо по бригаде не маячило, видом своих бойцов в уныние не приводило, не валялось где ни попадя, на глаза не попадалось и, вообще, старлей, не видать тебе капитана и заслуженных наград до тех пор, пока ты своего подчинённого в окончательную трезвость не вернёшь, а так как сделать подобное невозможно, в чём мы уже окончательно убедились, то ходить тебе ротный старлеем до замены, не стать капитаном и не видать даже медальки «За боевые заслуги», хотя ты свой орден боевой, орден «Красной Звезды», уже давным-давно заслужил.

А надо сказать, что командир роты и Димка не только одно училище связи закончили — Томское командное, но и в одном взводе учились, друзьями там были, вместе в Афган прилетели, в одну бригаду лейтёхами попали. И если Димка непонятно от чего на пьянстве сгорел, как свечка стеариновая, то друг его, благодаря трудолюбию и бесстрашию на повышение пошёл — роту получил, а в придачу к ней — кореша своего закадычного, спившегося высохшего алкоголика.

Говоря по совести, намучался ротный с Димкой больше всех в бригаде. Что только старлей не делал, чтобы товарища своего в чувства привести, как ни старался — ничего не помогало.

А усердствовал так ротный не ради наград и звания, а исключительно от заботы о товарище своём непутёвом и искреннего, человеческого, за него сострадания.

Но…ничего не выходило.

Хоть земля надвое расколись — ничего не получалось.

Таращит свои пьянезные глазёнки Димка, улыбается так блаженно, слюни пускает и согласно головой трясёт, во всём с командиром роты соглашаясь. А наутро — всё по новой…

Мы, видя такие мучения ротного и окончательную деградацию взводного, который во время запоев уже мочиться в штаны начал, предлагаем старлею потихоньку и очень заботливо, мол, давай отоварим Димана по возрослому, руки-ноги ему переломаем, в санроту закинем и пусть там это чучело в чувства приходит, на ломанных ногах далеко не уползёшь, а искалеченными ручонками за стакан не схватишься, глядишь, и пройдёт страсть к безудержной выпивке.

И вдруг…

Димка бросил пить.

Начисто…

Как отрезало!

В мгновение одно связист-алкоголик протрезвел. Да не просто протрезвел, а до хрустальности. Да до такой хрустальности, которая уже на святость смахивает и малиновым звоном колоколов отдаёт.

Сидит, значит, наш Димка в комнатушке и фактически без остановки чай трёхлитровыми банками хлещет. Лейтеху то трясёт от холода, и он в одеяла армейские заворачивается, то в жар бросает так, что одеяла эти буквально мокрыми становятся, темнеют прямо на глазах.

И так, день за днём, — две недели.

А потом, ещё погодя, стал Димка потихонечку сначала человеческий образ принимать, а затем — армейский, офицерский, командирский.

Проще говоря — был Димка-телефонист, алкоголик бригадный, чмо неухоженное, вонючее, грязное, а стал — командир взвода лейтенант Дмитрий Сергеевич Сазонов.

Чудо, да и только. И не просто чудо, а чудо расчудесное, чудо чудное. Никто из нас никогда не слышал, чтобы алкоголик спившийся, вечно пахнущий мочой, в трезвенника обратился, причём без чьего-либо вмешательства и без всякой на то причины.

На войне, безусловно, всякие чудеса постоянно случаются, но, чтобы такое…

Взять, допустим, Сашку-сапёра, который растяжку зацепил, всех вокруг посекло, одного насмерть, троих — тяжело, а на Сашке — ни царапинки. Год после подрыва прошёл, а он до сих пор удивляется и головой недоумённо крутит. Но ещё сильнее он ей вращает, когда протрезвевшего Димку-телефониста видит.

Или Ромку-финика вспомним, финансиста нашего, который день-деньской под кондиционером деньги считал, да ведомости всякие разрисовывал. Кто-кто, а Ромка, наш бледнолицый кормилец, к войне абсолютно не был приспособлен. И выпала Ромке, который в жизни никуда и никогда с парашютом не десантировался, единственная командировка в Кабул, где транспортный самолёт ночью-то и сбили. Как вывалился Ромка из того самолёта, вовремя дёрнув кольцо парашюта, как на непроходимые горы спланировал, он и сам не помнит. Но факт остаётся фактом, вышел Ромка, оборванный, исхудавший, в итоге, через неделю к нашим, решительно сжимая ободранный автомат в разбитых руках.

Вы думаете Ромка-орденоносец удивлённо глаза не распахивал при виде чистенького подтянутого целеустремлённого Димки-телефониста?

Командиры наши всё время ротного-связиста теребят и постоянно допытываются, что он такое сделал, какие виды взысканий применил, либо слова нужные нашёл, чтобы, значит, подчинённого в строй полноценно вернуть. Но ротный лишь плечами пожимал и клялся, что сам ничего понять не может, так как уже и он веру потерял, что Димка сможет бросить пить, вновь в человека обратиться.

Командиры делали вид, что верят ротному, согласно качали головами, но полагали, что старлей какие-то уж совсем недозволенные приёмы к Димке-алкоголику применил, о которых распространяться, естественно, не хочет, чтобы в военный трибунал не загреметь.

Командиры слова свои не просто сдержали, а прямо-таки перевыполнили обязательства: ротный капитана досрочно получил, медаль «За Отвагу», а затем и орден «Красной Звезды» подоспел. И надо признаться — это были самые заслуженные награды, которые можно было получить в Афгане, когда ты их не за чьё-то убийство получаешь, а исключительно — за спасение человека и души его бессмертной.

А нас, естественно, всё время любопытство разбирает, что такое могло случиться, произойти, чтобы совсем пропащий человек, который, собственно говоря, и на человека уже совсем походить перестал, вдруг как та птица-Феникс из пепла восстал, Лазарем святым обратился.

Но Димка — собака такая, молчок. И как мы его не упрашивали, ни слова не сказал, сидит на пьянках наших, чаёк горячий сладкий тянет, сгущёнку жрёт, улыбается всем так по-доброму и о воскрешении своём — ни слова.

А потом, перед заменой, когда отходную устраивал, нам, его боевым товарищам, которые все, как один, насели на него, пригрозив, что никуда он не улетит, пока правду не скажет, всё и выложил начистоту, ничего от нас не тая.

И рассказ его был следующий:

«Ну, как обычно, выпил я… И…как обычно…не помню ничего.

Очнулся. Вокруг темень — глаз выколи. Тьма-тьмущая…

Я осторожно головой вправо двигаю — доска. Влево — тоже доска. Руку над головой вверх поднимаю — и здесь доска.

Постукиваю так осторожно — ну, точно доска.

Затылком чувствую, что голова точно на доске лежит.

Получается, в гробу лежу…

И меня такой ужас обуял. Даже не представляете, какой ужас! Всё, думаю, мужики живым закопали.

Я же знал, что вы, мужики, меня проучить решили, так как достал я уже всех в бригаде своим пьянством.

Думал, что бить будете.

А тут понял, что вы решили меня просто заживо похоронить, чтобы, значит, избавиться от меня навсегда, и, чтобы я, в наказание, в первую очередь от сушняка и похмелюги сдох.

Верите, в тот момент от ужаса я действительно чуть не умер.

Как представил, что надо мной метра два земли, а я живой…

Ужас! Ужас! Словами просто не передать!!! После этого — ни капли… И никто меня теперь не заставит. Никогда!»

А получилось у Димки вот что.

Димка, изрядно набравшись, забрёл к себе в комнату, когда остальные офицеры из его роты в нарядах были.

Промахнулся по пьянке Димка и рухнул рядом с кроватью, а голову в открытую армейскую прикроватную тумбочку, которая рядом стояла, пристроил, чтобы, значит, чуть повыше было.

Вот её то — простую деревянную тумбочку, он во тьме и ещё не протрезвевшим за гроб то и принял…

Вот вам и воскрешение раба Божьего старшего лейтенанта Сазонова Дмитрия Сергеевича. Истинное воскрешение, прямо-таки библейское, где человек, побывавший на том свете, чудесным образом вновь разум и душу обрёл, вцепился в них накрепко и старается уже никогда не выпустить.