Учительница

Поздней весной 1942 года во время Великой Отечественной Войны произошла одна необычная история. Большинство людей уже успели к тому моменту потерять самое ценное, самое значимое в своей жизни, хотя многие испытания только предстояли впереди. Гораздо жёстче и серьёзнее. Любая война — проверка на прочность духа, тела, мыслей. Уровень выдержки зависит от самого человека, но немаловажную роль играет и то, с кем он, кто может его поддержать и позаботиться о нём. Война проверяет связи между людьми, их прочность, надёжность. А что сближает? Сближает, пожалуй, только время. Либо сближает, либо отдаляет навсегда.

***

Дым, смрад, солдаты. Горят леса. На улицах полная разруха: обломки домов пустуют в одиночестве. Почки уже давно лопнули, и выжившие листья навострились на обугленную золочёную монету. Везде гарь. Абсолютно везде она протянула свои лапы, расположилась в воздухе, что оказалось очень удобно для неё. Но не для людей и животных. Сырость, серость. Дышать совершенно невозможно! Каждый пузырёк воздуха на счету. В самый жаркий день даже около речки тоска синюшная, ад. Не продохнуть! Как в камере, карцере, чёрном лагере смерти. В самую душу, вытряхнув печёнки, пробралась к каждому живому существу Война — свирепая машина жизни, поглощающая всё и вся ради, интересов самих людей (точнее экономических потребностей верхушек, правительства). Она же — погибель, топка цивилизации.

«Косяк, вонь. Ой-й-й, больно! Кх-кх… Что-тто саднит в руке, ноге? Кстати, по всему телу. Такая жгучая, терзающая резь… Какой всё-таки невыносимо-резкий запашок здесь! Хоть бы уйти, уползти на карачках отсюда; Отсюдова. Ой-й-й…

Стоп! Почему уползти?! Ноги-то, ноги-то, вроде, на месте? Вроде. Да-м-с… И где это ты, Катя? Темно, ужасно темно пока, но какая-то назойливая точка перед глазами так и мая-маячит. Вот прямо в самом центре. Как передо мной сейчас. Но что-то пока рано вставать? Просто тело не готово ещё. Или, пожалуй, уже, после всего выдержанного.

А что было-то? Да ничего особенного не было: голод, холод, несколько бомбёжек; чёрная борозда на земле от танка; нашего танка, советского. Кх-кх… Десятки обстрелов, бомбоубежище, вылазки по 4 часа; шастанье по улицам в обор… оборванной до нитки одежде. Одеждой-то назвать сложно. Поиск ресурсов: любых ресурсов! Будь то еда, вода, пусть даже крошка — великая находка. Остальное у нас по мелочи: иголки, заплатки, клочки бумажки, карандашики-огрызки. Что под руку попадётся, считай твоё. Таковы, к сожалению, законы войны. В ином случае вместо тебя на этом свете кто-то свиснет при необходимости. Оружие — тоже вещь хорошая! Клинки, калаши, дубинки. Кх-кх… Помню, бегали, искали с пацанами по улицам. У меня теперь много дворовых знакомых, а раньше не было! Вот даже и плюс нарисовался. Да-м, плюс в этом всём. Кх-кх..»

Тёмная, покрытая плесенью и мхом комната. Нет ни единого луча света, полумрак. Стена, доски, солома, подвал болотного цвета. Только раздирающий внутренности страхом смертоносный скрип двери. Кровь и пот вдобавок укоренили на стенах свои жестокие отметины. По мнению нескончаемых потоков проживавших тут «гостей», кислород сюда не поступал никогда. Знают ли вообще эти стены, Что такое воздух? Много душ перебывало в этой темнице. Именно Душ, потому как от людей уже ничего не осталось. Последние рыдания, крики, мольбы въелись в бетонные плиты стен; леденящих кровь стен! Выйти отсюда самовольно было невозможно. В этот карцер доставляли самых беззащитных уличных бродяг: детей, женщин, стариков. И ни дай Бог попасться стражам данного заведения — грядёт неминуемая смерть. Потоки людей доставляли со всех уголков Москвы: Сталинский, Первомайский, Фрунзенский районы… Подобных мест, безусловно, было очень много! Слишком много для венценосной столицы советского мира.

«А что со мной? Сколько мне можно приходить в себя?! Кх-м, кх-м. Пора. Ой-й-й, по крайне мере, попытаться встать. Да, определённо надо вставать! Только куда? Ой, не туда. Это стена, по-видимому. Затылку больновато, а у меня конечности отнялись. С-с-с-с… Надо ещё немного прийти в себя, а то не встану».

Раздался зловещий скрип двери. Что-то небольшое рухнуло возле выжидающих своей участи тел. Оно летело быстро, беспамятно, так как «это» швырнули со всего маху в стену. Снова тишина, нарушаемая редкими стонами.

«Надо подниматься. Силы уже точно появились. Глаза бы сначала открыть, осмотреться. Лицо сводит. Или я в чём-то или ком-то лицом. Как знать?»

— Не могли бы вы? Не могли бы вы? — тихий-тихий сип вырвался из молодой глотки. Никто не услышал.

«Странно. Значит, никого. А мне всё время казалось, что у меня на лице кто-то лежит».

Юная четырнадцатилетняя девушка приподняла с ледяного обосранного пола головку в надежде оглядеться и сориентироваться. Её ноги, истёртые в ссадинах и царапинах, изредка вздрагивали, когда девушка двигалась. Пробовала двигаться. Руки беспомощно цеплялись за воздух, но пока безуспешно. Прошло минут 5. (В тот момент она больше походила на маленького затюканного котёнка, нежели на почти созревшего подростка). Удалось облокотиться о мужичка валявшегося слева от неё. Девушка поменяла положение, откинув спину вертикально к стене. Отодвинуть тело она побоялась, так как оказалась бы лишена единственной опоры. Как только Её голова зафиксировалась около стены, на бетонной плите появился свежий кровавый отпечаток. Котёнок уже ничего не чувствовал.

«Вот, так-то лучше! Светлее, конечно, не стало, но ориентация хоть какая-то появилась. Что это у нас: пол, пол, стена, мокрая, липкая стена, голова; моя же, вроде, голова. Стукнулась, когда прилетела, ах-ах. Кх-м. Чем дырку закрыть? Нечем. Ну и пусть сочится».

«Оно», заброшенное в комнату, уже успело присесть, привести себя в порядок; откуда-то достало свечку и спичечный коробок. Чирк. Затхлая комната озарилась тяжёлым светом. Поселенцы разом застонали: «Откуда?!». Кто же из Них мог знать, что в карцер бросили ортодоксального еврея, который носил с собой на всякий случай свечки и коробок со спичками. «Всякий случай» наступил именно в этот день, и вот зажжённая евреем свеча сразу озарила все лица, находившиеся в комнате.

Сам еврей лет пятидесяти, на голове кипа, по лицу скользят серебристые проседи. Не успел сбрить щетину. Никогда не знаешь, что успеешь. Лицо довольно пухлое, вернее, опухшее. А бровищи-то густые! Девушка, да. Ещё очень молодая. Моложе даже своих четырнадцати лет с виду. Лицо овальное, зимнего цвета, с впавшими зелёными глазами и длинной запёкшейся царапиной на щеке. Полумёртвый мужичок валялся на полу; даже более мёртвый, чем выкарабкивающийся. Усики над его верхней губой уже давно не шевелились, а костюмчик, кстати, был вполне приличный: шинель, свитер, брюки на ремне. Казалось бы, зачем его сюда? В другом конце комнаты слышались постоянные стоны, причитания и всхлипывания. Свет явил там облик сидящей на корточках и молящейся старухи. Тело её ходило ходуном или всё, что от него осталось. Зубы явно отсутствовали, потому как ни одного внятного звука так и не раздавалось. Только мычание больше похожее на вой и истерические вздохи. Потёртая кожа лица готова была сойти каждую минуту, но как-то продолжала держаться.

«Да. Что за чудной народец! А я и сама уже больше чудная, чем способная выжить. Подождите-ка, а кто это там? Возле стены напротив? Случайно ли не…».

В помещении повисло сострадание ещё не совсем забитого сердца, ещё способного к деятельности и анализу. Позвольте описать облик столь загадочной, знакомой девушке фигуры.

Юное дитя увидело у стены напротив тень, образ, а затем и реальный облик зрелой женщины внешне лет сорока пяти. Она сидела боком, опираясь головой о стену, но умудрялась при этом неизменно сохранять женскую красоту! Одна ножка лежала на другой, тонкие колготки на её ногах все в стрелках и бесчисленных дырках органично дополняли уставшую, измотанную жизнью труженицу. Было видно: золотистые пряди давно смешались на её голове и не приводились в порядок. Они слегка запылились и слипались, напоминая засохший валежник. Свет не мог преодолеть дремучую «чащу» почти обездвиженного леса. Только изредка женщина дёргала руками волосы, пытаясь поправить. Но безуспешно — настолько они загрязнились, хотя причёска была короткая. Лицо напоминало могучие морские пучины перед бурей: лоб ровный, гладкий. Лишь одна маленькая морщинка временами застывала над переносицей, когда лицо перекашивало от боли. Давно и подолгу труженица терпела. Брови когда-то густые совсем стерлись. Оставшиеся на лице бороздки периодически приподнимались. Женщина, с трудом проглатывая слюну, лежала, запрокинув голову с закрытыми впавшими глазами, синяки из-под которых тянулись до самого края лица, усугубляя болезненный вид. Продолжалось Это наверняка не один день… Но никто к ней не притронулся, не подошёл, не помог. А кому надо? И зачем? В мирной жизни из зениц ежесекундно вылетали искры! Искры тепла, ласки, заботы, вдохновения и других положительных эмоций — как загораются глаза у детей. Да, Она сохранила в себе ребёнка. До этого момента точно. Может, поэтому холодно? Потому что раздала всё тепло другим, ничего не оставив себе?.. Какие яркие, трогательные глазки были, и как их изменила Война. Огонёк всё ещё продолжал теплиться в очах, но взгляд изменился. Высшей целью теперь стало — выжить. Узнав о начале Войны, довольно большие и округлые глаза расширились до невообразимых размеров. Дети, ведь у неё есть дети! Свои дети, чужие… Насколько сильно разрывалось сердце этого человека, не способно ощутить ни одно живое существо! От волнения за чужие жизни, страдания и предчувствия горечи. И вот глаза были тихо сомкнуты в полумраке. Нос женщины длинный, с широкими крыльями не то, что не мог дышать: продыхивал через раз, не способный работать нормально из-за тяжёлых внутренних травм. Вообще от каждого выдоха грудь женщины припадала всё ниже и ниже к земле, а потом на вдохе резко подскакивала, как при конвульсии. Голубку избили, дышать было тяжело. Через оставленную ртом щель при необходимости поступает кислород. Губы уже не розовые: сине-серые — слились с полом из-за обезвоживания. Уголочки рта сдерживают на устах призрак последней улыбки. Всё-таки верит, верит молодая красавица, что не всё потерянно! Лицо застыло в очередной судороге от боли: женщину пытали, она ничего не ела уже около четырёх суток.

Что касается телосложения, то хрупкости, изящности её стана можно было позавидовать! Можно, но что от него останется. Голубка накренилась, пригрелась возле стенки. «Пригрелась», конечно, смешно сказано. По крайне мере не теряла надежды впитать откуда-нибудь хоть каплю тепла. Руки раскинуты по сторонам или, скорее, безучастно разбросаны. Вены проступают больше, чем нужно и вздулись на запястьях. Пальцы. Длинные пухлые пальцы дрожали, передавая внутренние мучения бедняжки. Края летнего чёрного платья с резным рисунком на подоле жёваными клочьями проминались под её телом. Тонкие, изящные в молодости ножки кровили, икры опухли и болели теперь постоянно, но она уже перестала ощущать ноющую, не проходящую боль. Так страдания въедаются в человека, подчиняя себе малейшие движения организма. Женщина находилось в полубреду последние двое суток из-за увеличения «допросов». Между ног холодно, мокро и к стопам от корпуса текут кровавые ручейки. Двигаться она уже не может. Все женские органы свело.

Девочка внимательно рассматривала облик знакомой и, недолго думая, решилась подползти. Ползти оказалось тяжело:

«Неужели же! Неужели же это Она?! Какая усталая, измотанная и… кожа белее бумаги. А я помню её совсем другой! Учительница моя. До начала Войны вела у нас Русский язык. Наша учительница. Самая лучшая! Что они с ней сделали!?»

Мысли бежали в голове с бешеной скоростью. Подросток никак не ожидал увидеть хорошую знакомую в бедственном положении. А главное, всем сердцем желая помочь, не знал, как. Девочка прекрасно понимала, что и сама не в выигрышном положении.

«Всё-таки лучше к ней. Авось подсоблю чем-то! Чем же ей, милой, помочь-то сейчас? Видимо, морально; своим присутствием».

В один карцер по велению рока действительно попали учительница и ученица. Тридцатипятилетняя женщина переехала несколько лет назад из Канаша в столицу. В районную школу её радушно приняли. Ведь Знакомая любила свою профессию и была преданна делу до последнего! Так что даже Война застала педагога на рабочем месте. Ученики уважали её за мудрость и восхищались бойким, озорным характером. Голубка всегда с распростёртыми объятиями встречала своих учеников. Она искренне любила детей, а они одаряли её теплотой в ответ. Семья у женщины состояла на данный момент только из дочери. Да и неизвестно, что с ней происходит. Муж погиб на передовой в первые недели войны, брат пропал без вести, а поддерживать переписку с сыном теперь возможности не предвидится… Последнее, самое дорогое письмо, учительница получила ровно месяц назад и сохранила глубоко в сердце на всю оставшуюся жизнь. Оставшуюся здесь. Как приятно пах конверт! «От сына, от сыночка, от последней моей надежды», — рыдала измотанная женщина. Скребло под ложечкой и выло, дикой неизвестностью выло сердце. А не от кого больше получать писем! Белые конверты, запах пороха, грязи, табака, запах леса. Весеннего бушующего леса, в самом разгаре весны. Так в молодой душе юноши разгоралось огненное пламя страстей, он вступал в жизнь неуверенными шагами. А кто его там встретил? Война.

Да, не к такому месиву готовила его мать, вскармливала грудью, учила, ночей не спала, забывая про всё и вся, мчалась; Мать мчалась к единственному, бесценному, безумно любимому сыну, к родной кровиночке, чтобы передать знания, которые сама накопила за жизнь. Передать опыт её семьи, всех поколений! Чтобы он погиб в настоящем? Бедная женщина! Ученица это прекрасно понимала.

Девчонка продолжала вяло ползти в сторону голубки. Вяло со стороны, но кто бы знал, скольких усилий стоили эти рывки! Свет в комнате вздрагивал. Ученица из последних сил приникла к земле за финальным движением. Какой-то метр отделял её от знакомой фигуры. Силы забитой девушки были на исходе.

Детское тело, со свежезапёкшейся кровью, настойчиво приближалось. Но учительница ничего не слышала. Она не то, что не слышала тихие поползновения в карцере. У неё в голове стоял дикий звон, желудок скрутило так, что хотелось выдернуть его изнутри; кушать уже не хотелось, а тупо тошнило от голода! Женщина ничего не чувствовала, не ощущала окружающее: медленно скорёжено приходила в себя. Пыталась прийти. Лучше бы сюда не возвращаться! Только девочка понимала глубокую необходимость помощи этому забитому, испорченному жизнью существу.

«Я смогу; ещё чуть-чуть! Она же дышит? Как она дышит! Боже, будь милостив: сохрани меня и сбереги её. Мне тут всего осталось доползти. Кх-х… Она нам сделала так много хорошего!»

Подросток ткнулся лбом перед ногами женщины, перевернулся на спину и замер с закрытыми глазами. С дрожащих детских уст слетело лишь: «Ольга Викторов-в-в, Ольга Викторовн… ». Голубка так и не сдвинулась с места, лишь дрогнула одна бровь. Такая обстановка в карцере сохранялась около десяти минут. Вдруг голова Знакомой медленно повернулась, как на шарнире; грудь тряслась. Мерцающий свет расцветил глазные щёлочки. Блики свечи немного озаряли женское лицо, когда сухие губы вымолвили: «Ой-й-й, Катя», — звук погас в соседнем углу помещения. Голубка удивилась на столько, насколько это было возможно в её состоянии: самую малость, скорее даже от сочувствия, от понимания того, что этого ребёнка постигнет такая же участь, как и Её. Весь разговор продолжался сиплыми, срывающимися голосами:

— Что ты Здесь делаешь?

— Где здесь? — спустя пять минут прозвучал ответ. Открыть глаза ученица не решалась — щемило в затылке.

— Здесь смерть, карцер. Как попала сюда? — женщина практически не смотрела на гостью. После длительного обездвиженного лежания шея затекла, а держать её ровно сил не хватало.

— Я уже сама не помню. Помню только удар, дикую боль, тошноту, головокружение. А потом выкинули сюда. Я шныряла по улицам в поисках еды. У нас все запасы закончились ещё на прошлой неделе, когда полк проходил через район. Последнее забрали. Кх… Папа на фронте: ни весточки не пришло. Видимо, погиб, — девочка сжалась и опустила глаза в пол. — А мама…; в общем, я должна была найти еду: слазить, увидеть, своровать и, в конце концов, принести ей. Но нииигде ни крошки не было! Я спряталась за мусоркой, в коробке. Немцы давно уже рядом шастают, облавы устраивают. Я-то думала кх-кх…, как обычно, проскачу. — Продолжала девочка, закашливаясь в слезах, — Значит, не судьба сегодня. Хотела сбежать за угол, меня привлёк пристрастный допрос матери с маленьким ребёнком. Представляете, прямо посреди улицы остановили и начали избивать: по рукам, ногам; камнями по голове. Кишки уже у маленького летят, а мать, как волчица, воет, кусает кобелей, только сделать ничего не может. Мне так жалко стало! — вздохнула разгорячившаяся рассказчица.

— Жалко?! — истерически ухмыльнулась учительница. — Во что оно тебе вылилось! — уже шёпотом в сторону процедила она.

— Я здесь. И, и доползла к вам, чтобы… Кх-кх… чтобы помочь! Чем смогу. Хотя бы поддержать своим присутствием, — передышка и минутная пауза. — Сколько вы тут уже?

— Сколько? Х-х-ххх…. Неважно, довольно давно. Гадкое место! — Ольга Викторовна моргнула и потянулась рукой к девочке. — Ну, раз доползла, спасибо тебе. Будем вместе держаться. Вместе легче.

Внезапно стены затряслись от залпов сверху. Создалось впечатление, что на улице безостановочно громыхали бомбы. Женщина собрала все внутренние силы, видя рядом беззащитное существо, нуждающееся в заботе и ответной поддержке. Кто знает, когда её убьют: сегодня, завтра. В чём виноват ребёнок, она совершенно не понимала. И без того уставшие глаза женщины стали бегать значительно быстрее, предугадывая дальнейшее развитие событий. Учительница потянулась рукой к полу, чтобы опереть на стенку возле себя тело девочки. Долго голубка размахивала в воздухе руками в поисках конечностей, а голова никак не хотела опускаться. Женщине пришлось немного развернуться, чтобы разглядеть ободранную, валявшуюся без сознания фигуру. Испуг скользнул по лицу педагога. «Потерять её здесь и сейчас — самое глупое. Лучше позаботиться о том, чтобы Катя провела свои последние часы, окруженная лаской и вниманием. И я разве не достойна капельки счастья, пусть даже с чужим ребёнком!», — Мысль о сыне вызвала нервную дрожь в руках матери. Но она отлипла от стены и потянулась к подростку. Учительница взгромоздила почти бездыханное тело спиной к стене. Теперь они лежали плечом к плечу. «Извержение» сверху прекратилось.

«Только бы она не умерла. Сейчас рано, да и некстати. Придут, увидят её, расстреляют», — комок, не проходя, стоял в горле. Что делать, женщина не знала: сине-белый зверёк, еле колеблясь, лежал на её плече. «Катя, Каааатечка! Ты жива?», — волнительно надрывался голос женщины. Откуда взялись вдруг силы затащить на себя ребёнка, общаться с ним? Учитель есть учитель — любовь к детям до последнего вздоха.

— Бомбёжка уже прошла. Стены немного потрясло — здесь слабо ощущается! Но ты не бойся, я рядом! Ты в порядке?

— Да, — раздался глухой, тусклый звук, абсолютно обесточенный. Казалось, произнёсшее его существо отходит в мир иной.

— Катенька, мне страшно сказать, что они со мной делали! А тебе сейчас нужно поспать, у тебя совсем не осталось сил, — зеницы Ольги Викторовны расстроенно устремились в одну точку. — Я тебя уложу.

Голубка не имела ни одеяла, ни простыни. Только пол и собственные озябшие конечности, а требовалось согреть ребёнка. Как в таких сердцах неожиданно возникает энергия, сострадание к ближнему и решительное желание помочь?! Человек минуту назад умирал от истощения, боролся за ничтожный миг жизни, и вдруг приятная мелочь: ребёнок, цветочек, зверёк, — пробуждает внутренний реактор энергии, спрятанный в глубинах сильной личности. Побуждает забыть о себе, обратить всё внимание на другого и заботиться, денно и нощно заботиться о нём. Женщина поддержала падающий корпус гостьи рукой, расположив его так, чтобы голова ученицы оказалась у неё на коленях. Руки она тоже позволила девочке прижать к её ногам. Голубка и сама замёрзла, но прежде надо было согреть дитя. Разбитые ноги подросток поджал под себя. Таким внутриутробным комочком девочка и засыпала.

— Что это у тебя в голове? Дырка? Господи, дырка-то какая! У меня уже все руки в крови! Как спасти эту крошечную головку? Точно, никто не поможет. Мы же обречены, — Ольга Викторовна вытянула шею в поисках не загаженного тряпья. Голубке пришлось подползти к мужику-мертвецу и облазить его карманы: свечка слепила её забитые глаза, приходилось ориентироваться на ощупь. Карманы оказались пусты. Тогда учительница бросилась сдирать брюки в поисках заплаток. В одном месте дрожащая рука почувствовала шов — жалкая улыбка фортуны. Женщина отодрала заплатку от штанины, проверила чистоту такни над свечкой и вернулась к измождённой девочке. Жёваный кусок ситца быстро стал багровым при помощи хлипкой учительской руки.

— Никогда не думала, что нам придётся вот так вместе помирать. Х-х-ххх… Бедная, маленькая — всхлипывая, добивала себе сердце женщина. — Она-то, в чём виновата? Чтобы их с этого света вышвырнули, а на том не приняли! Чтоб их души так же корчились от голода и боли, как мы с ней. Чтоб неприкаянными сдохли! — Всё больше рыдая, распалялась женщина. — Нет, нельзя людям такое желать, не по-Божески. Да разве это люди! Если, если я теперь…, а-а-ай-й-й-й, — невыносимо сильно кольнуло её что-то внизу живота. Учительница согнулась, прикусила губу, пережидая приступ зверской боли. И сглотнув, продолжила: «Ничего. Сколько трудностей было пройдено. Несправедливо Так к детям! Я, может, и согрешила за свою жизнь в чём-то; но не Она, не успела ещё!», — голубка всё плачет и плачет.

Почему душа её так чувствительна к чужому страданию? Почему хочется ей поделится половинкой своего и без того израненного сердца с закоченевшей девочкой? Такова природа учителей, их натура, принципы. И направлены они на сохранение светлого будущего земли — детей. Что же такое учитель? Это одна из самых наитруднейших, но ужасно интереснейших профессий! Взрастить, воспитать гения, открыть ребёнку путь во взрослую жизнь. Учителя в нашей жизни выходят далеко за рамки школы. Однако учебное заведение является более доступным примером для наблюдения за представителями этой важной профессии. Учитель — удивительная личность, одарённая способностями свыше, мудростью и добродетелью которого можно восхищаться бесконечно. Настолько эти люди трудолюбивы и жертвенны! К сожалению, многие и вовсе не осознают их значимости в нашей жизни. Пусть учителя не стоят на передовой развития государства, они же являются его истоком. Именно они формируют население планеты и, вселив в каждого частичку тепла, с нетерпением ждут результатов. Сначала небольших, но постепенно увеличивающихся. У учителей своё невидимое другим поле битвы: ученики и знания; закрытые, побитые жизнью души или ещё невинные, но встающие на скользкий путь, которые нужно спасти; открыть им истинный взгляд на жизнь, мотивировать детей жить настоящим, строя планы на будущее; влюбить их во что-то раз и на всю жизнь. Именно поэтому у Учителей великая, непостижимая энергетика! Учителей по призванию. Они способны вселять в душу надежду, веру в чудо; повести за собой к цели, к вершинам, к пока что ещё мечтам человечества. А там! Ты оглядываешься назад и понимаешь: Господи! Сколько же этот человек в меня вложил, сколько ночей он не спал, не ел, когда были свободные минутки, готовил для меня новый материал. Он бы мог плюнуть на меня, заниматься своими делами, в конце концов, у Него тоже есть личная жизнь. Возможно ли такое упорство, с которым он указывал мне на мои ошибки, верил в меня несмотря ни на что! Так имею ли я право сейчас бросить этого человека, забыть его светлую, чуткую улыбку, которая вселяла в меня оптимизм, заставляла не опускать руки. Почему я сразу не подметил ценности тех знаний, что он мне давал? А ведь Учитель ничего не ждёт от меня, кроме моего же успеха. Насколько чистая и искренняя у него душа! И ничто, ничто не сможет восполнить его духовные и физические силы, а в следующем году придут новые дети; Педагог будет всё так же ласков, внимателен к каждому, пытаясь зажечь во вновь пришедших ребятах жажду к знаниям. Учитель. Ведь это трудолюбивый гений, посланный с небес! И как мне теперь хочется, хоть чем-то помочь, отблагодарить его; хоть самым пустым, бессмысленным для него поступком. Он, словно маяк, разбудил во мне тягу к свету, так пусть же я, наконец, позволю ему на время погаснуть — заслуженно насладиться отдыхом, спокойствием и блестящими результатами его труда — моими достижениями и победами!

А теперь представьте себе: какого им в самых ужасных ситуациях терять своих учеников, жить с чувством невыполненного долга до конца своих дней, скрести душу рухнувшими надеждами? Ребёнка могут убить неудачные связи. Страшнее, когда молодые люди ломаются и уходят собственноручно. Каждый день ты встаёшь, и на твои плечи падает безвыходность, боль неизбежности и бессмысленность бытия. А чувство собственного достоинства душит при успехах других детей: неужели я не смог? Не спас, не излечил этого ребёнка? Неужели не заметил, что ему была нужна моя помощь? Имею ли я право называть себя после этого педагогом, нести знания остальным? Мне приходилось общаться с этим человеком, направлять его, давать советы; а значит, вся ответственность лежала на мне. Это я не справился со своим долгом, не смог предотвратить преступления.

Чему нам стоит у них поучиться? Прежде всего, неисчерпаемой вере в людей, в их способности; чуткости к окружающим, немыслимой самоотдаче, упорству и чему-то такому, чему научиться нельзя. Надо просто родиться Учителем! Вот он — идеальный образ педагога: улыбка, зажигающая уважение к прошлому для построения прочного будущего. Мне всего лишь хочется попросить человечество не забывать о благодарности самым важным людям в нашей жизни — Педагогам. Память о них навсегда останется в наших сердцах: каждое произнесённое слово. И ты, дорогой Учитель, должен понимать: сколь важен твой вклад в душу каждого и какова глубина его проникновения. Ведь на твои плечи ложится ответственность за будущее человека, а значит, человечества. Вы — великие миссионеры, проповедующие добро и надежду. Пусть Господь поможет вам на этом тернистом пути и защитит от тяжёлых утрат! Учителям, подобным Ольге Викторовне.

— Ах, Катя, Кааатенька! Ты спишь? — молчание в ответ. — Уснула, мой котёночек! Намучилась, — женщина осторожно поправила пропитанную кровью заплатку. — Хорошо, пусть поспит, пока есть возможность. До смерти холодно! Сама бы к ней прижалась. Боюсь помешать, не буду лучше. Она-то потом меня согреет. Я уверена, — улыбка повисла на тени женского лица. Первая искренняя, мягкая улыбка с начала войны. Вспомнила учительница годы мира, дружбы, общения с тёплыми, умненькими детками, ну и хулиганами, конечно. В своё время она сама была ещё той озорницей! Заряжала окружающих оптимизмом, энергией. Как приятно вспоминать эти годы! И вот уже не так холодно. Ведь душа согрелась. А когда на душе тепло, это ли не счастье?

— Остались мы тут с тобой одни. Старушка уже совсем немощная, того и гляди помрёт или расстреляют сумасшедшую. Мужичок давно окочурился. Надеюсь, больше никого не подбросят. Мамка твоя, наверно, уже вся изнервничалась, если жива ещё…. Да что это я! Жива, жива, никуда не делась! А потом ты в надёжных руках. Остались только мы и еврей, милый дядечка с виду. Но это понятно, что фашисты ненависть к евреям питают; И ко всем нам.

— Как мы с тобой дальше? Я-то ладно, а тебе кушать надо! Хоть сахара кусочек. Где бы достать только? Х-х-ххх…. Ну-с, завтра разберёмся: новый день — новые надежды. Совсем бедняжка замёрзла, свернулась в комочек, точно озябший котёнок! А накрыть-то нечем! Попробую тебя согреть колыбельной, чтоб поспала ты хотя бы спокойно. — И запела Чувашка песню на родном языке, вкладывая всю глубину и нежность души. Тихо, тонко тянулась мелодия, навевая жителям карцера долгожданный сон:

Сĕм вăрманĕ каш та каш,

Сулхăн çилĕ ваш та ваш,

Эс ан çуйăх, ан çухраш,

Çывăр, пĕчĕкçĕ чăваш!

Урупа ан тапкалаш,

Аллупа ан çапкалаш,

Аннӳпе эс ан тавлаш,

Çывăр, Аптраман тавраш!

Вырăспа та тăванлаш,

Тутарпа та эс туслаш,

Пурте — пирĕн хурăнташ,

Çывăр, пĕчĕкçĕ чăваш!

Малалла утсан — малаш,

Каялла юлсан — каяш,

Чăн çултан эс ан аташ.

Çывăр, Аптраман тавраш!

Дай Бог каждому иметь место для ночлега и возможность сладко спать, прижавшись к близкому человеку. Никогда больше в жизни девочка не ощущала подобной волны заботы и нежности, как в ту ночь. Учительница сама убаюкалась под своё пение, и легла, приобняв девочку, чтоб согреться и за ночь отогреть «котёнка». Седовласый еврей всю ночь читал молитвы — стояло комариное жужжание. Перед сном он погасил растёкшуюся розовую свечку.

***

Потеряв счёт времени, заключённые пробудились. Свеча осторожно горела. Сон не прибавил сил, лишь наивно расслабил тело. Учительница спала чутко, её правая ушибленная нога нервно подёргивалась. Женщина фактически не отдохнула: слишком много волнительного произошло за «день» и теперь на ней лежала ответственность за две жизни сразу. Она боялась, каждого шороха, каждого звука. Проснувшись, женщина первым делом проверила девочку и укутала её посильнее, чем было: разбросанные клочья сена от солдатских сапог, тряпьё умерших; В конце концов, от трупа мужичка в карцере осталась довольно большая тёплая шинель, правда, продырявленная. Но такого богатства нигде больше не сыскать! Немцы самолюбивы, не будут носить порванную одежду. А укрыть ею ребёнка на каменном полу самое то (залежавшийся гость отошёл в мир иной пару недель назад, но немцы делали вид, что не замечают труп. Тело уже начало медленно гнить в сыром, холодном подвале. Только когда приволокли еврея, фашисты почуяли запах гнили и забрали утром, пока все спали, «остатки» в крематорий). Сначала учительница думала стащить где-то спички и устроить себе маленький костёрчик из остатков шинели, обработать раны, прижечь куски платья. Она не рассчитывала на встречу со знакомой. «Неожиданно! Но приятно», — крутилось в голове.

Клочок ткани за ночь засох и отвалился. Девочка проснулась, полежала и медленно попыталась встать. Круги поплыли перед глазами, и она свалилась на землю. Женщина попросила её не вставать. Тогда подросток сжался, несколько хрустальных слезинок скатилось по щекам. Знакомые продолжительное время хранили молчание. В один прекрасный момент, котёнок совсем скукожился и у него дико заурчал живот. Девочка не говорила. А что она могла сказать? Тут все нуждались в пище. Больше даже в духовной, чем в биологической: в осознании своей нужности.

— Кать — жалостно всхлипывая, начала учительница. — Ты кушать хочешь?

— Нет, неважно. Кх-кх… это мелочи, — живот не прекращал реветь, как ревёт медведь, предчувствуя голодную смерть.

— Я, я, я лучше пойду прямо сейчас и попрошу у них до…. Чтобы они тебе что-то дали. Не могу, не хочу на это смотреть! Ладно, если бы я умерла здесь голодной смертью. Но не, не… — голубка беспомощно зарыдала.

Девочке стало совсем неудобно, она полностью прижала ноги к себе и накрылась с головой шинелью.

— Нет! Катенька, не прячься, пожалуйста! Я сейчас успокоюсь. Мне просто раньше никогда не приходилось не иметь возможности помочь ребёнку, — отчаивалась учительница.

— Вашей девочке совсем плохо? — раздался из мрака голос еврея. — У меня, кажется, оставалась краюха хлеба. Сара завернула с собой угощенье для птиц. Птицы, дети — что-то есть в них общее, не находите? Мне уже точно не понадобится. Накормите дочку.

Учительница задумалась: она не стала объяснять роковое стечение обстоятельств, свою непричастность к родству девочки. Женщина молча взяла хлеба, осмотрела, понюхала, затем поделилась с девочкой. «Спасибо!», — на одном дыхании, в задумчивой решительности произнесла голубка. Запах хлеба окунул её в детство: когда-то Ольга Викторовна сама бегала по полям, носилась, игралась, любила…. Верила в светлое будущее, взращивала в своём сердце безграничную доброту. Как её вообще взращивают? Не рождаются ли с ней в крови? Или прививается она в детстве? А, Доброта?

— Поешь, девонька моя, поешь. Ты сама чувствуешь, как тебе плохо!

— А вы? — перебил ребёнок.

— Нет, спасибо, не хочу.

— Знаю, что хотите. Упёртая же вы! Не буду есть, если не отломаете себе! — девочка насупилась и сдвинула бровки. Живот снова заскулил.

Женщина не выдержала и, разнервничавшись, отломала себе треть. Котёнок кивнул в знак согласия, а затем принял «дар». Забившись в угол под шинель, ребёнок жадно вкушал хлеб. Учительница сидела рядом, поглаживая подростка по спине:

— Кушай спокойно. Тут всё равно никого нет. А если придут, скажу, что ты спишь. Вот и всё! Как всё просто.

За стенами карцера воздух был накалён, слышалась немецкая ругань, перепалка и громкий диалог:

— Wie viele Gefangene haben Sie?*

— Einer von ihnen ist tot. Jetzt sind drei arschs übrig und ein Jude, der sich als pole ausgibt. Schatz, lass mich in ruhe! Ich kümmere mich danach um dich.

— Ein bisschen wenig, du solltest den juden jetzt erschießen. Okay, keine judenfrauen. Sie können überhaupt nicht leben, sie erniedrigen die welt mit ihrer existenz.

— Dieser scheisskerl muss noch die papiere aufheben, sonst droht ihm die verbindung zum reich, zum oberst selbst!

— Sie sagen, sie haben die gleiche lehrerin — die miststueck, die die familie eines sowjetischen spions beschützt? Wann sagt die scheisse endlich, wo sie wohnen? Schliesslich wissen wir, dass der spion irgendwo in der nähe in der nachbarschaft lebt. Das heisst für schlampe gab es wenig folter. Du hast sie nicht genug gefickt!

— Weisst du was, bring die schickse hierher. Ich will sie persönlich schlagen. Gut sache, sagen die soldaten! unheimlich schön! Bring den tschuwasche hierher! Verpiss dich, du gehst mir auf die eier! Nicht vor dir jetzt! Nachtisch kommt zu mir! Wir lernen die fähigkeiten dieser sowjetischen schlampe kennen, wir werden zerknittern an ihre titten.

Tschuwasche. Wo ist das überhaupt!? Was? Was für nudeln hängen uns auf die ohren!

___________________________________________________________________________________

*— Сколько у вас пленных?

— Один сдох несколько дней назад. Теперь трое сук осталось и один еврей, который выдаёт себя за поляка. Дорогая, отстань! Я займусь тобой после.

— Маловато! Отправьте обеих сук на работу для бл*дей, еврея лучше расстрелять и прямо сейчас. Хорошо, нет жидовских баб. Им вообще жить нельзя, они унижают мир своим существованием.

— На этого *баного чёрта надо ещё поднять документы, а то он угрожает связями с третьим рейхом, с самим полковником!

— Говорят, у вас та самая учительница — сучка, прикрывающая семью советского шпиона? Когда же эта бл*дь наконец скажет, где они живут? Ведь мы знаем, что шпион был замечен где-то рядом, в соседнем районе. Значит, бл*дине было мало пыток. Вы недостаточно её *бали!

— Знаешь что, тащи эту сучку сюда. Хочу лично её полапать. Хорошая штучка, говорят солдаты, страшно красивая! Тащи Чувашку сюда. Да отстань ты, скотина долбанная! Не до тебя сейчас! Ко мне ведут десерт. Узнаем способности этой советской бл*дины, помнем ей сиськи.

Чувашка. Это вообще где!? Что? Что за лапшу на уши нам вешают!

__________________________________________________________________________________

За дверью послышался стук солдатских сапог. Речь фрицев вызывала тошноту, каждый произнесённый звук будоражил кровь. Ты здесь умираешь день за днём, а при этом постоянно вынужден слышать жёсткий, тупой язык. Как свинцовая пуля, заряжаемая в револьвер. Все внутренности от страха выворачивает! Шум сапог нарастал. Ключи заскрежетали в двери, и она распахнулась. Военный открыл её с ноги, со всего маху. Аж петли затрещали!

— Ging. Ging zu mir. Schneller, schneller hündin! *

*— Пошла. Пошла ко мне. Быстрее, быстрее сука!

Мужчина был в явном нетерпении. Он драл глотку изо всех сил, хоть и понимал, что его отлично слышно. Учительница обернулась в сторону двери, пытаясь что-то разобрать. Свет слепил ей глаза. Она закрыла их руками и всё-таки начал вставать, но очень медленно, пошатываясь. Немец не выдержал: он подскочил в карцер, повалил голубку оплеухой на землю и, схватив одной рукой практически за все волосы, поволок женщину по полу к двери. Ольга Викторовна билась, стонала, но мужчина был больше раза в два, как всякий откормленный немец. Передняя часть тела стукнулась о порог, далее ноги. В том направлении, куда её волокли, остались красные лужицы, местами густеющие пятна, а также щедрые кровавые течения. С самого прихода фашиста котёнок молча сидел в углу, не издавая ни звука. В его сердце забился панический страх происходящего. Девочка имела представления о жестокости, но не была готова воспринимать её подобным путём.

Все мысли Катечки были сосредоточенны лишь на одном: морально, духовно поддержать учительницу, хоть чем-то, хоть единой молитвой; но спасти её от хладнокровных лап врага! Итак, последний кадр перед дверью заколотил душу девочки: она была готова, как тигр показывать миру клыки за лишение самого дорого, самого необходимого на тот момент: человека, которому можно было доверять и ждать от него искренней любви. Нельзя сказать наверняка. Любила ли женщина от безысходности или от прямодушной симпатии, она сама не знала. Знала только, что скучает по своим детям. Но увидеть их, шансов практически нет. Это бессилие! Забота и ласка от бессилия. Не бывает, увы, не бывает искусственных чувств. А девочка, все надежды девочки? Стоит ли ей надеяться на искренность, понимание взрослого человека?

После грязного, паскудного выведения педагога на пытки, время приняло совсем странные обороты. Если бы перед девушкой были часы, стрелки на них стали бы ножами и приближались всё ближе к горлу. Мало того, увиденная картина вызвала у подростка паническую атаку: котёнок чуть не задохнулся в нервном приступе. Катя ни ела, ни пила (да и нечего было), просто сидела на корточках с мокрыми глазами, уткнувшись в стену. Сидела и ждала. На улице с дьявольской силой хлестал дождь: молнии походили на звон набата, а дырка в стене разбухла настолько, что капельки воды начали стекать на пол. Свечка горела уже новая.

Наконец, спустя 8 часов, страдальческое забытьё карцера нарушилось. Глухое карканье снаружи оповестило приближение нечисти. Железная дверь снова с легкостью открылась, и в комнату вбросили за шкирку бездыханное тело, прямо головой об стену. Так фашисты ненавидели иноземных женщин! Череп жёстко стукнулся о бетон и приземлился на землю. Зрелище ужасное: платье ближе к женскому достоинству полностью изорвано, прожжено. Нижняя часть туловища вообще вся бордовая — ни одного неиспорченного места не осталось. На руках кожа сходит от того, что расцарапана до крови. Девочка подбежала сразу, как только голубку выкинули внутрь, и долго зрительно изучала жертву. Подросток попытался прикоснуться к телу и перевернуть учительницу на спину. И руки, и голова, и, пожалуй, всё тело горело! Потянувшись к спине, Катя заметила сквозь изорванное тряпьё исполосованную синюю кожу с шишками. Причём было видно, что били жёстким ремнем не менее тридцати раз! Девочка припала к фигуре, но иногда хотела отшатнуться: ученицу сильно подташнивало от увиденного. Она взяла себя в руки, успокоилась насколько могла и изо всех сил принялась двигать тело Ольги Викторовны в сторону лежанки. Мужчина «задремал» после прихода начальства, чтобы не привлекать внимания. Сумасшедшая продолжала причитать где-то в дальнем углу. Девочка укрыла голубку полностью, благо размеры шинели позволяли; ноги раздвинула, чтобы они не отекали и не мешали друг другу. Далее Катя оторвала кусок ткани от своего платья, намочила в натёкшей луже и положила на лоб учительнице, надеясь снизить температуру. Лицо запытанной выражало неимоверное спокойствие. Только щёки покрылись пунцовым цветом. Огромаднейшим мешкам под глазами можно было только дивиться: как с подобной адской усталостью женщина могла двигаться в предыдущие дни, уму непостижимо! Подросток сделал всё, что было в его силах. Оставалось только жалостно смотреть и молиться, ежесекундно молиться небу о спасении.

Прошёл день. Ученица засыпала рядом с голубкой, пела ей песенки, а чаще всего просто часами рыдала, робко поглаживая фигуру по спине. Она не знала, что ещё можно сделать. Что вообще делают в таких ситуациях?! Возможно ли привести человека в порядок или полупорядок? Да хотя бы просто в сознание, что стало бы уже огромным подарком! Катюша плакала и продолжала верить, но уже из последних сил: «Если вечером не очнётся, шансов нет с точки зрения биологии. А с точки зрения религии?..». Днём приходили рядовые солдаты, забрали с собой помешанную. Больше старушка не возвращалась, её расстреляли через полчаса.

В состоянии бедняжки проблесков не было, если не считать глухого стона при попытке двинуть рукой. Девочка меняла тряпку на лбу пять раз в день. Она использовала уже второй кусочек одёжки. Заниматься было нечем, поэтому ученица преданно сидела возле женщины и круглосуточно молилась. Распорядок дня еврея был аналогичным. Девушка даже подзывала его несколько раз и просила почитать что-нибудь самое действенное над страждущей. И мужчина читал: у него особо не было желания помочь; он в принципе сочувствовал учительнице, понимая безвыходность ситуации. Больше ничего не мог. Его лишь восхищала трогательная ежедневная забота подростка о взрослом, кое-как выживающем человеке. Отходя ко сну и пробуждаясь, девочка первым делом подходила к учительнице, наклонялась ухом к её губам и слушала, затаив дыхание, чтобы хоть один самый жалкий хрип вырвался оттуда! И вера оправдывалась: голубка надрываясь осторожно сопела. Это дыхание можно было услышать только в полной тишине, не обращая внимания на визги фрицев, полностью припав к щеке женщины; к изящной беззащитной щёчке, избитой немцами. Сердце девочки чудовищно страдало! Самое Близкое, самое Дорогое на тот момент существо изувечили, распотрошили и выкинули умирать, как бездомную тварь.

Пронеслось два подобных зацикленных дня. Фашисты отмечали какой-то праздник — они кутили, веселились. Один пьяненький офицер даже занёс в карцер миску с водой и два ломтя хлеба. Катя не выдерживала: и терпение, и внутренняя энергия были на исходе. Голубка уже приходила в сознание, но круглосуточно спала — всё-таки силы ещё недостаточно восстановились. Подросток старался меньше оставлять себе, чтобы выходить учительницу: от принесённой подачки еврею досталась четверть, девочке — полчетверти, а голубке — две с половиной. Так решила сама Катя. Запытанная ещё смутно воспринимала реальность, поэтому ела столько, сколько давали, не обращая внимания на общее количество. Котёнок загибался.

На шестой день произошло многозначительное событие. В первой половине дня в карцер спустился солдат с огромной немецкой овчаркой. Собака рвалась с поводка, скалила зубы девчонке. Слюна так и брюзжала из надрессированной пасти. Фриц долго талдычил поручение начальства:

— Wecke die lehrerin! Schneller, schneller wecke die lehrerin! *

*— Разбудите учительницу! Быстрее, быстрее разбудите учительницу!

Девочка очень долго пыталась понять чего он хочет. Парень кивал головой в сторону женщины, требовал, кричал на своём языке. Когда он потянулся к поводку, чтобы освободить пса, Катя подошла к беззащитному телу и заслонила его собой. Упёртый взгляд подростка пронзил солдата. «No”, — чётко ответила девушка, она стала показывать, что готова пойти вместо учительницы. Немец скривил лицо, сначала не желая понимать просьбу. Подросток упал на колени, ударял себя кулаками в грудь, жестами передавал преимущество такого выбора. Фриц значительно сомневался, но согласился взять ученицу. Не было особо много времени дня споров. Тем более женщина требовалась не столько для пыток, сколько для удовлетворения эротических интересов одного богатого немца.

Молодая, ещё не испорченная, девушка подходила на этот случай гораздо больше. Поэтому солдат и разрешил. В любой другой раз он бесцеремонно накормил бы пса обеими заключёнными. Катя быстро собралась, привела себя в порядок. За миг до её выхода из стен ада, Ольга Викторовна в полубреду шепнула девушке: «Не надо». Но было уже поздно. Подросток пожертвовал своей непорочностью, ради спасения жизни учительницы.

К женщине, как ни странно, ясность ума пришла через несколько часов того же дня. Голубка приподнялась с лежанки после долгого сна, потянулась. Далее она внимательно оглядела помещение, и оказалась очень потрясена, не обнаружив ребёнка. Учительница резко вскочила, чуть не упала от потери сознания и ринулась к еврею.

— Где девочка!?

— Сегодня, когда приходили за вами, она попросилась вместо Вас на пытки. Ей показалось, что вы недостаточно окрепли после предыдущего похода.

— Господи! Господи! — женщина не дала еврею договорить. — Что же она натворила! Зачем? Зачем вместо меня? Неужели они разрешили? Разве я не пыталась помешать, не просила её остаться?

— Что-то вы брякнули в её сторону перед тем, как девушку увели.

— Как? Зачем?! — снова прервала Ольга Викторовна. — Она больше не девушка! Кто её просил?! А эти суки, сволочи не поскупятся там над ней. Боже! И кого она спасла? Себя погубила больше», — голубка металась по карцеру, заламывая руки; Она то хваталась за голову, то скребла саму себя по груди. Учительница никак не могла понять, почему подросток по своему желанию вызвался вместо неё. Что такое жалость, сострадание в данном случае? Жалость в минус себе? Либо трусливость, либо сила воли: проверка человека на прочность, на милосердие и готовность пожертвовать своей свободой, ради чужого блага. Но зачем рисковать собой? Зачем ребёнку рисковать собой ради взрослого? Но в данном случае вопрос стоял о жизни и смерти! Либо голубку забили бы там до смерти, либо девочка станет женщиной. Судьба выбрала второй вариант.

Итак, в едва двигающемся вчера теле появилась вдруг сила, негодование, энергичность. Это всё волнение. Волнение за ребёнка! Пусть даже неродного. Хотя для настоящего учителя все дети, как родные. Страх за человеческую жизнь: в данном случае девочке, бесспорно, угрожала опасность. Здесь в немецком лагере, в закрытой тюрьме, оставлены сгнивать люди, которых фашисты добивают на допросах. А Катя сама попросилась, по сути, на самоубийство. Всё-таки стоит добавить, что девочка имела значительный успех в немецком обществе. Для начала она сказала, что была лично знакома с сыном советского шпиона, после чего её, конечно, допрашивали: жёстко, не щадя. Ничего не добившись, юную красавицу отправили на ночь, как подарок, к зажиточному пану. Да, её привели в порядок, обучили женским штучкам. Никого совершенно не волновало, что она девственница. Это даже добавляло сплетен в предстоящую ночь. Девушка согрешила, исполнив своё дело. Оставшееся время суток за хорошо проделанную работу подростку разрешили провести у богача.

Ольга Викторовна же провела эту ночь, трясясь в судорогах, не смыкая глаз. Без того круглые глаза учительницы стали багрово-мокрыми из-за отсутствия сна и нервов. Это была истерика! Фактически она понимала, что грозит девочке и даже не могла дышать по этому поводу. Истощённый пытками организм, теперь в тяжёлом нервном напряжении совершенно измучился. Женщине ничего не хотелось. Она сидела, скованная ледяным страхом, и ждала вестей снаружи. Тем не менее, голубка надеялась, что всё обойдётся.

***

На следующий день, когда еврей менял в углу очередную свечу, дверь неторопливо распахнулась и офицер, доверенный пана, осторожно ввёл грешницу, торопливо удалившись после. Девочка оглядела знакомые стены, сделала несколько кокетливых шагов по полу и направилась в сторону лежанки. Учительница застыла при открытии двери и, всё остальное время, пока котёнок расхаживался, сидела в немом изумлении. Катя приблизилась к ней, и села перед голубкой, положив ногу на ногу. На правом бедре виднелась бандалетка. Взгляд женщины скользнул по бедру, поднялся выше к распущенным волосам и накрашенным ресницами. Правда, ноги были в синяках, а красная жижа застыла на одежде в области паха, сочась от бёдер к стопам. Девочка улыбалась. Она не видела ничего замысловатого в своём поступке. Глаза учительницы до краёв наполнились слезами, но она продолжала сидеть, как зачарованная:

— Ты, ты? Что натворила?

— Я?? Что? Я ничего.

— У тебя ничего не болит? Больно было?

— Да так, самую малость. Всё уже позади, — ученица смутилась.

— Катенька, СПАСИБО!!! — из женских глаз хлынули ручьи, голубка крепко-крепко прижалась к своей спасительнице и стала рыдать у неё на груди. Учительница не понимала побуждений ребёнка к такому поступку и терялась. Она не знала, как лучше выразить благодарность. А тут по-другому и не выразишь! Потребовалось длительное время, чтобы голубка выплакала всё отчаяние, накопившееся за день ожидания. Кате, конечно, была очень приятна и благодарность, и внимание Ольги Викторовны. Котёнок сам тепло обнял женщину, только не хотел, чтобы она плакала, поэтому сидел с огорчённым видом.

— Ты же понимала, что они могли с тобой сделать?

— Понимала.

— И, и всё равно пошла?

— Пошла. Не могла не пойти.

Учительница разразилась очередным приступом рыданий и слёз. Наконец, когда голубка более-менее успокоилась, подросток постарался объяснить, что серьёзно не пострадал и ничего нового в его жизни не открылось. Физические изменения не значительны. Учительница с ухмылкой намекнул на возможную беременность от пана, на что девочка спокойно ответила: «Либо Господь поможет, либо сделает, как суждено». Женщина не могла возразить. Котёнок ещё немного посидел с Ольгой Викторовной, потом принёс ей остатки продовольствия и прилёг рядом. Изначально девочка слушала рассказы из жизни учительницы, а в итоге, наработавшийся за сутки и истощённый пытками девичий организм отключился — провалился в сон. Если можно так выразиться, прямо перед носом женщины. Голубка накрыла ребёнка шинелью, поудобнее переложила детские ручки и устроилась возле спасительницы. Чтоб было теплее, сокамерницы прижались друг к другу побитыми спинами. Задувая предпоследнюю растёкшуюся свечку, мужчина вымолвил: «Не зря сегодня светило солнце».

Весь восьмой день сохранялась ласка, доброта и благодарность на каждом квадратном метре карцера. Кажется, даже обосранные бетонные стены прониклись состраданием и любовью к заключённым. Женщина ни на секунду не оставляла девочку одну, везде была рядом. Только ближе к середине дня поведение голубки немного поменялось. Она, проникаясь какой-то никому не известной мыслью, будто замкнулась в себе. Учительница стала ходить взад-вперёд по помещению, словно ища поддержки; но никто не мог её дать. Было видно, что бедняжку терзали сомнения. Лицо Ольги Викторовны то вспыхивало ярко-алым бархатом, то делалось невозмутимо-серым. Это странное состояние сохранялось продолжительный период времени, поэтому оказалось замеченным девочкой. Катя спросила, не нужна ли помощь в решении какого-либо вопроса, но женщина уверяла, что всё хорошо и чувствует она себя лучше. Самое странное в «коматозе» происходило, когда учительница тормозила свою мысль, останавливалась; робко подходила к грешнице, и, взяв девчонку за руки, пронзительно смотрела в глаза. Что это был за Взгляд! Неимоверно сильно он потряс душу подростка. Подобные вещи запоминаются на всю жизнь. И некуда было деться от этого праведного Взгляда: он цеплял глубины человеческой души, прожигал саму сущность людского мироздания. Подобно тому, если бы Творец очами женщины сканировал судьбу сидящего перед ним. Сканировал и очищал от всех грехов, от всех совершённых в жизни ошибок — мощный всепрощающий Взгляд. Имени его Катя ощутила на себе в тот день. Так странно чувствовала себя девочка! Ей казалось, что она не достойна Божественного прощения — погружения в зеницы учительницы. Но сила чистого благословения и искренней любви была настолько необъятной, что девочку затягивало в пучину святых глаз и, она покорно сидела с Ольгой Викторовной, изучая каждый сантиметр женского лица. Хотя подросток был порядочно напуган, он старался сдержать это в себе. Перед отходом ко сну, голубка снова подошла к ребёнку, ласково улыбнулась и сказала: «Счастья тебе, девочка моя!». Ну, конечно, ребёнку было приятно с тёплым пожеланием на сердце идти спать. Только следующий день не предвещал ничего хорошего.

Еврей проснулся рано, прочесал все свои запасы и с сожалением обнаружил, что осталась последняя свечка. Мужчина расстроился, но всё-таки зажёг её. Огонёк мерцал увереннее всех предыдущих. С самого «утра» в карцере воцарился мертвенный холод, словно смерть пришла понаблюдать за жильцами. Печать этой Дамы царила на всём.

Женщина проснулась раньше всех, оделась, словно готовилась к чему-то, и скромно ходила в тёмном углу, сложа руки за спину. Котёнок сладко спал. Неожиданно послышались звонкие стройные шаги — стук солдатских сапог. Занавес распахнулся, и толпа фашистов с тремя откормленными доберманами вывели учительницу под конвоем. Катенька смотрела на происходящее с лежанки, чуть приподняв головку. Её разрывало от желания помочь, спасти учительницу; однако девочку парализовало от страха: ни одна конечность не могла двигаться. И дверь захлопнулась, погасив свечу. Через пять минут раздались душераздирающие вопли голубки, а через ещё пять одиночный выстрел.

Даже после Этой истории ученица не потеряла надежду на спасение, хотя несколько недель безостановочно плакала по дорогой Знакомой. Катя хотела довести себя до истощения и тоже умереть, но еврей уговорил девочку не совершать опрометчивых поступков. Ей удалось бежать из заключения в пыточной концлагеря, благодаря связям сокамерника. Катя не ушла просто так! Еврей помог ей добыть кое-что ещё: стакан бензина и спички. Она отмстила за учительницу. Перед побегом подросток поджёг главный распределительный кабинет концлагеря, где хранилось большое количество документов вновь прибывающих. На одной из окровавленных стен карцера старательно выцарапана надпись: «Месть за О. В. 9 день заключения».

Катя погибла позднее при трагических обстоятельствах, не дожив несколько дней до победы. На передовой, где девица работала медсестрой, она увидела утром на горизонте странную, кого-то напоминающую фигуру. Женщина подзывала её к себе. Катя, безумно соскучившись, побежала — в тот самый момент пуля пронзила юное тело.

Февраль 2021