Служу Советскому Союзу

Состав из четырнадцати пассажирских вагонов, переполненных призывниками, тронулся со станции Баладжяр, где находился республиканский призывной пункт, недалеко от города Баку. В Днепропетровске, команду из ста пятидесяти человек, пересадили на пароход, и мы поплыли вверх, против течения Днепра. Многие из нас не видели «живого» парохода, разве что в кино, и поэтому призывники с восторженными возгласами и криками, бегали по палубе, спускались в трюмы, заходили в машинное отделение, поднимались на капитанский мостик. На пароходе творилось что— то невообразимое. Сопровождающим нас «покупателям» надоело всё это, и солдаты с большим трудом, собрав нас, загнали по лестнице в помещение под палубой. Комната была маленькой, и мы поместились там стоя, плотно прижавшись друг к другу. Когда установилась тишина, на лестнице показались сначала сапоги, а потом и сам, маленького роста, толстый, почти круглый, майор. Остановившись на лестнице, он поднял правую руку с вытянутым указательным пальцем, и крикнул «Именем Революции!» В… вас всех на ...! Стоять и не высовываться! Чтобы на палубе я больше никого не видел! Кто такой «ревалис» шёпотом спросил меня рядом стоящий здоровый, широкоплечий парень с талышских гор, на азербайджанском языке. Это, наверное самый главный, ответил я. Куда я попал? Мать его ....! тихо простонал он. Стоять в такой тесноте было невыносимо, и солдаты пожалев нас, постепенно, по десять человек, стали выпускать на палубу. Шум на палубе прекратился, подавляющее большинство призывников не были знакомы с Феликсом Дзержинским и Львом Троцким, и непонятное Именем Революции сильно нас напугало. За Киевом мы поплыли по реке Десне, которая впадает в Днепр. Высадили нас с парохода в черниговских лесах, недалеко от маленького городка Остёр. После бани и команды старшины срочной службы, высокого смуглого парня, с колесообразными ногами: «Строиться!» «Шагом марш!» и с последующим «Разговорчики в строю!» началась служба в гвардейском, танковом, учебном полку. Ежедневные, многократные раздевания и одевания, построения в помещении роты на втором этаже, и внизу перед входом в казарму, по команде старшины: «Отбой!», «Подъём!», «Бегом вниз строиться!» «Бегом наверх, строиться!», дали результат, и рота стала укладываться во время определённое для выполнения этих команд. Старшина роты, после команды «Бегом вниз строиться!», выходил из помещения роты последним, а внизу перед казармой оказывался первым, и наоборот, входил в казарму последним, а в помещении на втором этаже, был раньше всех. Непонятно было, как это ему удается, и за эти удивительные способности, рота окрестила его прозвищем, «Фантомас». Когда раздевания и одевания, гонения наверх и вниз, продолжались намного дольше обычного, по строю передавался шёпот, «Фантомас разбушевался». После двух месяцев упорных изнурительных занятий: теоретических, тактических, строевых и физических, объявление командира нашего взвода, старшего лейтенанта, о купании в реке Десне, мы восприняли с восторгом. В воскресенье мы строевым шагом, по полку можно было ходить только строевым, или бегом вышли за пределы полка. Сразу же прозвучала команда «Бегом марш!», и мы побежали по песчаной дорожке в сосновом лесу. Пробежав половину пути, до Десны было, пять километров, взвод разделился на лидеров, бегущих впереди и отстающих. Командир взвода подгонял отстающих, и хватаясь за кобуру, висевшую у него на ремне, кричал «Не отставать!», « Бегом!», «Вперёд!» я вас б……, на войне всех бы расстрелял! После такого «марафона» настроение взвода упало, и окончательно испортилось, когда на берегу Десны, увидел площадку для строевой, и спортивные снаряды для физической подготовки. Отделения взвода поочередно занимались строевой подготовкой, физической, и организованным плаванием. Плавать не умел только один солдат, белый парень с длинной шеей, из Молдавии. Ты у меня б….., как лебедь будешь плавать! Сказал взводный, и начал отдельно учить его плаванию. Он заталкивал его на глубину, тот барахтался в воде, голова его как поплавок во время клева, то уходила под воду, то появлялась над водой. Взводный бросался к нему, и вытаскивал на берег. Это продолжалось так долго, что, наконец он поплыл, правда не как лебедь, но поплыл. На обратном пути происходило то же самое, взводный подгонял отстающих, хватаясь за кобуру. Добрая половина взвода осталась бы лежать на песчаной земле, в черниговских лесах, но нам повезло, кобура у взводного, была пустая. По примеру командира взвода, командир отделения, во время бега вокруг плаца, (было пасмурное утро, моросил дождь) подгоняя меня, толкнул в спину. Я не удержался и упал, не ожидая этого, он пролетел через меня, и приземлился лицом в лужу. Я встал и побежал дальше, он весь в грязи догнал меня и прошипел в ухо: я тебе суке устрою службу, ты у меня б…… на кухне сгниёшь, унитазы в туалете зубной щеткой чистить будешь! Я не обращал внимания, потому что, всё это мне уже приходилось делать. Все же обещание свое, он гад сдержал, служба стала более «веселой», и намного «интересней». После окончания учебы, меня вместе с другими выпускниками, направили в линейные войска, для прохождения дальнейшей службы. Высадили нас ночью на какой— то маленькой станции, в Днепропетровской области, недалеко от города Новомосковск. От станции мы строем, в десятиградусный мороз прошли двухчасовой путь, и в четыре часа утра были, в танковом полку. Майор, начальник штаба полка, который был сопровождающим, построил нас на плацу, и стал распределять, по ротам. Через пять минут в казармах загорелся свет, и оттуда выбежали крепкие ребята, голые, в одних плавках. С радостными криками: Ура! Смена пришла! Новый год встречать будем дома! Они добежали до нас, невзирая на майора, стали щупать, хлопать по плечам, и обнимать нас. Когда знакомство закончилось, они побежали назад, всё же было холодно, а из ближней казармы вышел солдат, маленький, худой, в запахнутой шинели, скрестив руки на груди. Приблизившись к нам, он спросил: Ну что, гаврики? Прибыли? Молодцы! Я давно жду вас!

Он зашёл в строй, встал рядом с солдатом на голову выше его и сказал: нет, форма твоя мне не подойдёт! Потом подошёл ко мне, отдал свою шапку, протянул руку, шинель его распахнулась, и мы увидели что он, совершенно голый, в одних сапогах и шинели, снял шапку с моей головы, и стал примерять её. Во! Как раз мой размер! Мы с тобой одинаковы, даже лицом похожи, как будто одна мама родила! Вернув мне шапку он сказал: береги её, шинель и сапоги тоже, я в них домой поеду, и вышел из строя. Держитесь подальше от него, крикнул майор, такой как он обманет, разденет и ограбит! Услышав это, маленький солдат остановился: да ну Вас на… товарищ майор, не пугайте ребят, зачем мне их шмотки, для дембеля, у меня уже всё готово. Он ушёл так же медленно, запахнув шинель, скрестив руки на груди. Мы были ошеломлены.

Нас поразил уважительный и спокойный посыл, Советского майора на… не так уж далеко.

Порядки на новом месте были другие, можно было ходить по части без строя, вольным шагом, с расстёгнутым воротником, не затянутым ремнём, необязательным было и приветствие. На приветствие вновь прибывших, командир полка резко вскидывал руку к виску, и так же резко отпускал её, при этом, он отворачивался с недовольным видом, как бы отмахиваясь от нас, как от назойливых мух.

В столовой, во время обеда, кто— то из старослужащих вставал, и обращался к нам: Бойцы! борщ сегодня не вкусный, бациллы (так называлось мясо) мало, куда повар дел бациллу? Обсудим повара! И весь зал в столовой делал глубокий вдох, и выдох Уууу— сука. Повар стоял в раздаточном окне как фотография в рамке, и довольный улыбался. После отбоя, старики поднимали одного из вновь прибывших на тумбочку, и тот читал текст колыбельной, написанной на бумаге. Это звучало приблизительно так: Старики! Начинал он, Уууу гудели старики! День прошёл! Ну, и… с ним, отвечали они. До дембеля осталось (столько то дней) Ура!., и так далее. Заканчивалась колыбельная словами: спите милые, родные и дорогие старики. Свет в казарме выключался.

Когда пришла моя очередь читать колыбельную, я сказал что, на тумбочку не поднимусь, потому что боюсь высоты. Несколько стариков сразу же соскочили с кроватей, подошли ко мне, и стали стаскивать с кровати. Я начал отбиваться от них, и это кончилось бы очень плохо для меня, но в дальнем углу вскочил с кровати старослужащий, парень с Днепропетровска. Он в эти игры не вмешивался, держался автономно, чувствовался авторитет и уважение всей роты к нему. Подбежав к нам, он раскидал стариков, подошёл ко мне, я стоял спиной к тумбочке, и дал пощёчину. Дать ему ответ я не смог, нет не струсил, но не смог. Выйдя на улицу, от злости я закурил, злился я на самого себя, за то, что не осмелился дать ответ этому «справедливому» парню. В это время подошёл он сам, и тоже закурил. Ты не обижайся, сам будешь таким, а на тумбочку подниматься, никто больше не будет, спектакль этот надо прекратить. Злость пропала я успокоился, всё же, не зря получил пощёчину.

На тумбочку я не полез, но ходить в соседнюю деревню за самогоном, пришлось. Ночью старики поднимали меня и механика водителя, наши кровати стояли рядом, и отправляли за самогоном. Шли мы по лесу рядом с нашим полигоном, а потом переходили покрытую льдом реку Самару. По дороге механик водитель, молчавший целый день, и отвечавший на вопросы, только да и нет, начинал говорить. В предчувствии выпивки, старики наливали нам по пол кружке, в нём просыпались способности ритора, мастера разговорного жанра, и весь путь до деревни и обратно, он не умолкал, преподавал мне урок правильного пития. Самогон, говорил он, надо пить из граненого стакана, наполненную на три четверти. Прежде чем выпить, надо сделать выдох, и медленно опустошить его полностью, оставлять плохая примета, когда он дойдёт до места, сделать вдох, занюхать корочкой хлеба, а лучше сала, если оно есть, подождать пока он рассосётся по телу, и закусить.

Потом по………. о чём ни будь, не важно, и когда он ё…… в голову,

налить второй стакан. Я поражался глубоким знаниям этого Харьковского паренька, так рано, в неполных девятнадцати лет, успевшего вооружиться такими нужными в жизни познаниями.

По возвращении старики наливали нам за наш (доблестный) труд, и мы ложились спать. Когда мы просыпались, роты в казарме уже не было. Старшина ходил по казарме взад-вперёд: ну что, гвардейцы? Выспались? Одевайтесь и бегом в столовую, завтракать!

Служба продолжалась. Частыми, были дневные и ночные стрельбы на полигоне. Каждый наводчик орудия, был потенциальным командиром танка, и поэтому во время одной из ночных стрельб, в паре со мной был старослужащий, тоже наводчик орудия. В первом заезде командиром должен был быть я, а он наводчиком орудия, а во втором, мы должны были меняться местами. По команде к «Бою!» мы побежали к танкам, поднялись на него, первым в башню должен был зайти он, но, схватив меня за шиворот, затолкал в люк, и я плюхнулся на место наводчика. С командной вышки поступила команда «Вперёд!», танки двинулись с места. Самым трудным было, поразить появляющуюся мишень танка, на расстоянии тысяча двести метров. Я выпустил все три «снарядика», стреляли с вкладного ствола, потом расстрелял со спаренного с пушкой пулемёта, движущийся горизонтально бронетранспортёр, и противотанковый гранатомёт, спрятавшийся, в кустах. Попасть в бронетранспортёр и гранатомёт было намного проще: первое, они были на близком расстоянии, во вторых, стрелял очередями, с пулемёта. Закончив стрельбу, танки остановились, ожидая приказа с командной вышки. Командир танка открыл люк, выскочил с башни, что категорически запрещается, и я увидел через прибор ночного видения, что он побежал к мишени танка, лежащего на земле, которая появляется во время стрельбы, на определённое время. Нагнувшись над мишенью, он что-то сделал, и быстро, вернулся назад. Поступила команда, и танки вернулись в исходное положение. Во втором заезде всё повторилось, он так же, после остановки танков, побежал к мишени, а когда, вернувшись, садился на командирское место, я обернулся, и увидел у него в руке «снарядик» с вкладного ствола. Наконец до меня дошло, я всё понял. Было уже утро, когда, вернувшись с полигона, командир роты, построил нас в казарме. Он подвёл итоги стрельбы, был недоволен. В общем, рота отстрелялась плохо. Но, есть у нас старослужащий, сказал он, который, несмотря на то что, срок его службы заканчивается, и скоро уедет домой, отнёсся к стрельбе серьёзно. У него по первой цели три попадания, а наводчик орудия, недавно прибывший к нам из учебной части, сделал невероятное, он снял шапку, и с размаху приложил к стене: уложил под шапку, все три выстрела. Рядовые, он назвал наши фамилии: «Выйти со строя! За отличную стрельбу, объявляю вам сутки увольнения! «Служим Советскому Союзу!» вместе, в один голос, ответили мы. В увольнение, я так и не пошёл, считал, что не заслужил, да и некуда было идти, город находился в сорока километрах от нас. Обман этот, негативно подействовал на меня, но в итоге, дал положительный результат. Я действительно, в дальнейшем, до конца службы стрелял только на — — не плохо. Чуть было не разошёлся, и так кажется, свернул с пути, это свойственно многим, и я не исключение.

После «отличной» ночной стрельбы, была дневная, показательная стрельба, на огневом городке, рядом с полком. За стрельбой следили командир дивизии, и все командиры рот, танковой дивизии. Стреляли одиночными выстрелами с пулемёта, по движущимся, многократно уменьшенным «игрушечным» бронетранспортёрам, на расстоянии пятидесяти метров. Танки, стояли на качалках. По команде, я сел на своё место, танк начал качаться, стабилизатором (прибор наводки) опустил орудие, и хотел направить орудие на первый появившийся «бронетранспортёрчик», стабилизатор в горизонтальном направлении, не работал. Я замешкался, «Стреляй!» крикнул сидевший сзади меня командир, и я решил, наводить орудие, механически, рукой. Механизм поворота был слева от меня, пока снимал стопор рукоятки, первая мишень упала, я успел сделать выстрел по второй мишени. Второй патрон выстрелил по третьей мишени, два оставшихся, нам выдали по четыре патрона, я успел выпустить по последней, четвёртой. Закончив стрельбу, мы встали перед танками, командир дивизии вместе с офицерами, подошли к мишеням, посмотрели на результаты правого танка, среднего, и подошли к моим мишеням. Осмотрев мои мишени, генерал и мой ротный, стали о чём-то говорить, потом, быстро осмотрев мишени среднего и правого танка, снова вернулись к моим мишеням. После короткого разговора, генерал повернулся, и пошёл, ротный не отставал от него, что-то доказывал. Генерал остановился, ротный позвал меня. Я подбежал к ним. Ну, расскажи, как стрелял, как это у тебя получилось? Спросил генерал. Я стоял в растерянности, и молчал, не понимал, что рассказывать, думал что провинился, сделав два выстрела, по одной мишени. Вот видишь, молчит, значит, пробоины были старые, сказал он. Товарищ генерал, я сам лично перед стрельбой осматривал мишени, они были чистые, сказал командир роты. Молчит, видишь же, молчит, сказал генерал, и пошёл дальше, офицеры пошли за ним. Что случилось? Спросил ротный, ты все четыре выстрела попал в цели, только почему-то в первой нет попаданий, а в четвёртой два. А я, так и стрелял, отказал прибор наведения орудия, и я наводил вручную, по первой не успел, ответил я. Идиот, протянул он, это надо было генералу говорить, он тебя в отпуск домой бы отпустил, попадания только у тебя, махнул рукой, и побежал догонять офицеров.

В январе старшина роты, объявил нам что в клубе состоится концерт, и наша первая рота как и все роты полка, должна выступить на этом концерте. Однажды старшина видел, как я пел (если это можно было назвать пением) под, откуда-то появившуюся в казарме гитару, песню из кинофильма «Вертикаль», и поэтому выступление с песней, он возложил на меня. Я отказался от выступления, ссылаясь на то что на сцене никогда не выступал, и от волнения «споткнусь» на первых же аккордах. Петь будем вместе, со мной не споткнёшься! Услышал я голос старослужащего, которого, редко можно было увидеть в дневное время. Утром после полкового развода, (вся рота знала, что у него в капюшоне танковой куртки, откинутой назад, лежит грелка с самогоном) он куда-то исчезал. Приходил он ночью под «градусом», будил одного из молодых, чтобы тот поднимал остальных молодых, и заставлял их заняться уборкой помещений: казармы, умывальни, коптёрки. Меня с механиком-водителем не будили, об этом будящего предупреждал старослужащий, у нас была более «серьёзная обязанность». На сцену с песней «Песня о друге», мы вышли вчетвером, старослужащий стоял слева от меня. По реакции зала, и по аплодисментам я понял что выступление удалось, тем более что после концерта, к нам подходили ребята со второй роты, хвалили нас и пожимали руку.

В феврале, произошли события, на острове Таманском, на дальнем востоке. В нашем полку, срочно стали формировать батальон для отправки, в целях укрепления китайской границы. Солдат со всего полка собрали в клубе, и подполковник, видимо со штаба дивизии, рассказал нам о происшедших событиях, о бое на погранзаставе, о достойном отпоре, который дали им пограничники, клеймил позором, китайских захватчиков. В докладе прозвучало слово, обсудим, и весь зал, будто ожидая этого, дружно загудел: «Уууу— суки!» подполковник перестал читать, посмотрел на зал, а потом повернулся к офицерам, сидевшим за столом на сцене, те, улыбаясь, что-то говорили друг другу, и сказал: справедливо, я понимаю ваше негодование, они заслуживают такое «обсуждение», и продолжил свой доклад.

В Днепропетровске, был двадцатиградусный мороз, нас посадили в транспортные самолёты, и за день перелёта, с дозаправкой в Орске, мы приземлились в Алма-Ате. В Алма-Ате было, двадцать градусов тепла. Батальон наш, присоединили к пехотному, мотострелковому полку, который дислоцировался, на окраине Алма-Аты. Так, мы стали служить, в Алма-Ате, на семидесятом разъезде, а проще в «шанхае». Через десять дней, получили новые танки, а в первых числах мая, по тревоге, погрузив танки на платформы, по железной дороге, двинулись к китайской границе. Выгрузились, вместе с танками, на маленькой станции, на юге Семипалатинской области, а дальше, колонной, своим ходом, направились к границе. После марша с остановками, длившегося целый день, мы к вечеру вышли к озеру Алаколь. Сразу же, от берегов озера, начинались лесистые горы, резко идущие вверх. Готовясь к обороне, спрятали танки в окопы, выкопанные нами, а башню и пушку, которые виднелись над землёй, замаскировали ветками деревьев. Ночью, наша рота, по приказу, оставив выкопанные окопы, и две другие роты батальона, двинулась дальше. С долгими остановками, к вечеру следующего дня, снова вышли к озеру. Вдалеке, вокруг озера с названием Жаланашколь, были видны небольшие горы, будто обнявшие его. Местность, где готовился к обороне наш мотострелковый полк, и танковый батальон, называлась «Джунгарские ворота». Переехав через железную дорогу, идущую рядом с озером, танки упёрлись в насыпь. Впереди, в трёхстах метрах была граница, с колючей проволокой, с вышкой, и солдатом на вышке, а дальше сопки, китайская территория. Мы сделали углубления в песчаной насыпи, и танки въехали туда, уложив пушки на насыпь. Через два дня, третий взвод снялся с места, и передвинулся на три километра, заняв оборону рядом с пограничной заставой.

Обстановка была напряжённая, и поэтому ночью каждый экипаж, поочерёдно, меняя друг друга караулили, сидя с автоматом, на башне танка. Скоро с куревом стало туго, запасы закончились, а покупать, было негде. Солдаты сникли, ходили понурые с «опухшими ушами», командованию надо было срочно что-то предпринимать, для поднятия боевого духа, и оно нашло выход, нам выдали махорку, и в достаточном количестве. Сделать закрутку, могли только единицы, остальные скручивали маленькие кульки, засыпали махорку, закрывали кулёк. Соскучившись по куреву, мы сидели на насыпи, рядом с танками, жадно затягиваясь дымом, из кульков. К нам подбежал механик-водитель, с танка, стоявшего не далеко от нас. Пойдёмте ребята! Научитесь у нашего заряжающего, правильному курению! Мы пошли за ним, поднялись на танк, и через люк заряжающего увидели, как он, парень с Башкирии, сидя внизу, по азиатски согнув ноги под себя, курит махорку, скрученную, наверное, с половины газетного листа, держа её, двумя руками. Он, от души затягивался, и постепенно выпускал дым смотря вперёд, в одну точку с прищуренными глазами, и настолько был далеко от всего, что не замечал нас, склонившихся, и смотревших, на него. Не слышал он и сержанта, командира одного из танков, который, два раза выкрикнул его фамилию. Только на третий зов, он медленно поднял голову к верху: Ааа?… на, сказал сержант, зачем махорку переводишь, экономить надо, что потом курить будешь? А ты, свою махорку береги, потом твою покурим, ответил он. Мы спрыгнули с танка, и хотели уйти, из люка высунулась голова заряжающего: Сержант! Насчёт… на, оставь себе, самому пригодится, и голова его скрылась в башне.

Для ознакомления нас с обстановкой, к нам, со штаба приехал полковник. Собрав нас, он рассказал о положении на нашем участке обороны, и поставил задачу, дать отпор китайским агрессорам, посягнувшим на нашу территорию, бить всех кто нарушит нашу границу. Вон там за сопками, указывая на китайскую территорию, сказал полковник, сосредоточена женская конная дивизия, которая ждёт, приказа о наступлении. Когда же они пойдут, скорее бы, задумчиво, сказал заряжающий орудия, родом из Башкирии. Полковник строго посмотрел на него, и продолжил: это сорок тысяч женщин на лошадях, и если эта лавина пойдёт, кто-то в штаны наложит, но в любом случае не забывайте, у вас танки, броня, пушки. С обрезанным стволом, добавил парень с Башкирии. Это у тебя обрезанный, хотя надо было резать под корень, сейчас ты бы не ждал наступления китайских женщин, а пушка бывает гладкоствольная, и с нарезным стволом. Наблюдая за сопками с башни танка, мы видели, как за нам, по железной дороге, каждый день друг за другом, идут составы с техникой и вооружением, в сторону маленького городка Дружба. И куда всё это вмещается, ведь там тупик, небольшой пятачок земли, произнёс механик-водитель нашего танка. Ясное дело, ответил заряжающий, худой, высокий парень, из Ростова, обойдут эти сопки, и с той стороны пойдут на нас, не с бабами же мне воевать, стыд какой, дома узнают, засмеют. Тебе герой, стыдно с бабами воевать, а я, в случае чего, учти, посторонние запахи, вперемешку с пороховыми газами, не потерплю, уйду через люк на днище танка. Так вот почему, ты хотел заехать в насыпь задним ходом? На войне всё бывает, но дезертировать тебе механик я не дам, сам уложу очередью из пулемёта. Дезертировать я не собираюсь, один ты без меня, с бабами не справишься, я хотел чтобы ты толкатель снарядов, был ближе к противнику, это понимать надо.

Время шло, а на сопках, на китайской стороне, было тихо, и спокойно. Мы постепенно, привыкли к такой обстановке, напряжённость, которая была в первые дни, сменилась каким-то равнодушием и беспечностью. Карауливший на башне танка, заходил во внутрь, ночи были прохладные, и засыпал не разбудив никого на замену. Однажды ночью нас разбудил барабанный стук, камнем по башне. «Що вы, суки спытэ! Китаец наступае!» услышали мы голос, командира нашего танка. Командира взвода, офицера, у нас не было, и он, временно был назначен командиром взвода, и переведён, на танк взводного. Надев шлемофон, я включил рацию. В эфире творилось что-то непонятное: кто-то приказывал кому-то выдвигаться вперёд, кто-то докладывал, о том, что где-то идёт перестрелка, кто-то выяснял у кого-то обстановку, в общем, была полная неразбериха. «Заряжай» сказал я, прильнув к прибору ночного видения. «Готово» услышал, я голос заряжающего. Это хорошо, что готово, только, женщин китайских не вижу, а вот свет, прямо над сопками, вижу. Ну, китайцы, сказал заряжающий, надо же, какие предусмотрительные, освещают, чтобы не спотыкались. Кто? Подал голос механик-водитель, бабы или кони? А тебе виднее, ты там, ближе к ним сидишь.

Я навёл орудие на свет, и стал ждать. Свет над сопками, медленно поднимался выше, и я следом, наводил орудие, на него. Постепенно рассвело. Высунув, голову из люка, я понял, что орудие моё, направлено на утреннюю Венеру. Осмотревшись, увидел, что стволы остальных танков, тоже направлены на Венеру. Это радовало не один я, такой бдительный, и одновременно огорчало, много нас далб……..! Потом выяснилось, что, китайские пастухи,

перегоняли скот, и по договорённости, какой-то участок пути, проходил по нашей территории. Подразделение, находившееся там, не разобравшись, открыло огонь, пастухи ответили, выстрелами из ружей. В такой неразберихе, наши две роты, стоявшие, у озера Алаколь, быстрым маршем, двинулись, к нам на помощь, впоследствии, по их рассказам, истекающими кровью, и дающими отпор, превосходящим силам противника. Только, пройдя больше половины пути, разобравшись в обстановке, танки вернули назад, на ранее занимаемые позиции. Наступления противника, так и не последовало. Женская конная дивизия, спешно отступила вглубь страны, и расформировалась, узнав, из сведений китайской разведки, что, за сопками на советской стороне, с нетерпением их ждёт, танкист из Башкирии, с «обрезанным стволом».

Позже, уже в Алма-Ате, в полку, мы узнали, что через две недели, после нашего ухода с границы, китайское подразделение, в составе шестидесяти-семидесяти человек, совершило нападение, на пограничную заставу, где стоял третий взвод. Уходя, наш мотострелковый полк, оставил на заставе бронетранспортёр, и он сделал своё дело. Нападавшие, так же, стремительно отступили, как и наступали, оставив на пограничной полосе, несколько пар обуви, китайского производства.

Погрузив танки на платформы, мы двинулись назад, домой в Алма— Ату. Танки, охранялись двумя караулами, в голове, и в хвосте состава. Я караулил, в хвосте состава. На одной из станций, когда мы стояли, прибежал разводящий: здесь, рядом есть магазинчик, мы с караульным, в голове состава, уже скинулись, я сбегаю за водкой, а ты, поищи что-нибудь закусить. Ночные лекции моего наставника, с которым ходили за самогоном, сводились к одному: не упускать случая, выпить. Я отдал деньги, и полез на платформу. На платформах, вместе с танками, стояли две машины: газ-шестьдесят шесть, и уазик. В багажнике, за задним сиденьем уазика, стоял большой ящик, сверху, забитый двумя дощечками. Сунув руку между дощечками, я вытащил крупную, красную, копченую рыбу. Мы втроём, выпили бутылку водки, закусили копчёной рыбой, и разводящий, ушёл с оставшейся рыбой. Где рыба? Спросили бойцы, нашей роты, прибежавшие, на следующей остановке. Я показал, им уазик. Через час, меня сменили на посту, и я вернулся в вагон, где располагалась рота. Вагон-теплушка, была пропитана, запахом копчёной рыбы, в углу стоял, знакомый мне ящик, но, уже пустой.

Вернувшись с границы, на место дислокации, в Алма-Ату, наш батальон попал в немилость, через день заступал в наряд: гарнизонный караул, внутренний караул, столовая. Я знал причину, особого внимания к нам: во всём была виновата вкусная, копчёная красная рыба. Уазик с рыбой, стоявший на платформе, с танками, был, командира нашего полка. Сколько длилась бы опала, не знаю, но, через полтора месяца, командира полка повысили в звании, присвоив, очередное звание генерал-майора, и направили военным советником в Сирийскую Арабскую Республику, одну из стран ближнего востока, где была напряжённая обстановка.

Осенью, нашу роту с танками на платформе, отправили на полигон, где уже проводила учебные стрельбы, вторая рота нашего батальона. Выгрузившись в сто семидесяти километрах от Алма-Аты, наша первая танковая рота, двинулась своим ходом, в сторону полигона. На полигоне нас встретил подполковник, со штаба дивизии. Он сразу же направил три танка, на исходную, для стрельбы по мишеням. Результаты стрельбы вашей второй роты неудовлетворительные, обратился он к нам, и ваша задача доказать, что танкисты умеют стрелять, и поражать цели! Стрельбу начали с вкладных стволов. После каждого заезда, экипажи менялись. Подполковник провожал и встречал, каждый заезд, и объявлял нам результаты стрельбы. Два заезда, наш экипаж стрелял с вкладных стволов. По приказу подполковника, вкладные стволы убрали, и стрелять начали настоящими, танковыми снарядами. После заезда, в котором участвовал наш экипаж, подполковник собрал экипажи, и рукой показывая на наш экипаж сказал: этих от стрельб освободить, а остальным стрелять и стрелять, пока не научатся цели поражать! Потом он сел в подъехавший уазик, и уехал, а заезды со стрельбой, продолжились. На следующий день, нашему экипажу выдали автоматы, и на машине ГАЗ-66, вывезли далеко за пределы полигона, и поставили в оцепление. Меня оставили в степи, недалеко от одиноко стоящей юрты, и поставили задачу: не пропускать транспорт в сторону полигона, если он появится. От безделья и одиночества, мне невольно пришлось наблюдать за тем, что происходило рядом с юртой. Первым из юрты вышел хозяин, и направился к кошаре, которая была недалеко от юрты. Затем, выбежали дети, и стали бегать и резвиться вокруг юрты. Когда им надоела игра, они забежали в юрту, а с юрты вышли две женщины. Одна из них, стала разжигать огонь, почему-то рядом с тандыром, а вторая, что-то заносила в юрту, что-то выносила, в общем жизнь в степи проснулась. Гул самолёта отвлёк меня от наблюдений на земле, и я устремил свой взор наверх, стал наблюдать за тем, что происходит в небе. Самолёт времён Отечественной войны, на расстоянии …., тащил за собой конусное сооружение, похожее на воздушного змея. Когда сооружение оказалось где-то напротив меня, послышалась стрельба очередью из зениток. Я понял, что это зенитчики начали учебную стрельбу по мишени. За первым самолётом, через некоторое время, появился второй с мишенью, потом третий, и так до часу дня. Через полчаса, после того как закончилась учебная стрельба зенитчиков, далеко в степи, с противоположной стороны, появился грузовик ГАЗ-51. Наконец, подумал я, остановлю и разверну обратно, хоть одну машину, но не доехав до меня метров триста, машина остановилась. Постояв минут пять, машина развернулась и уехала обратно в степь. Время было далеко за обеденное, и я ждал машину, которая должна была приехать за мной, и привезти мне обед, но её не было, а голод уже давал о себе знать. Запах свежеиспечённого хлеба, обратил мой взор в сторону юрты. Там, женщина ворожила у тандыра, а в мою сторону шли дети. Девочки, лет девяти и семи, и мальчик пяти лет, остановились в пяти-шести метрах, от меня. Я хотел подойти к ним, но они попятились назад. Я снял с плеча автомат, и положил на землю---дети поставили на землю, то что было у них в руках, сверток и бутылку. Я, снова хотел подойти к ним, они снова попятились назад, а свёрток и бутылка с водой остались на земле. В свёртке было, тарелка с рисовой кашей, сбитое масло и свежеиспечённый хлеб. Я с удовольствием начал есть, и одновременно старался наладить контакт с детьми, но они молча наблюдали за мной, не нарушая дистанцию. Закончив обедать, я отошёл на положенное расстояние, установленное детьми. Дети забрали тарелку и бутылку, заулыбались и ушли. Минут через двадцать, со стороны, куда уехал ГАЗ-51, подъехал хозяин на коне. Поздоровавшись, он поинтересовался у меня насчёт обеда. Я ответил, что дети принесли мне еду, и поблагодарил его. Ты приходи к нам, если что-нибудь понадобится, сказал он, и уехал. Машина приехала в начале пятого, привезла мне обед, и сняла меня с оцепления. Ночью начались дожди, и два дня мы не выходили из палатки. На третий день утром, объявили о начале крупномасштабных учений Средне Азиатского военного округа. Экипажам выдали по пять боевых и пять холостых снарядов, и колонна танков двинулась с места. После двухдневных, непрерывных обильных дождей, танки продвигались очень медленно, застревали, буксовали, а три машины нашей роты застряли так, что двух из них вытаскивали на буксире, а третьему и буксир не помог. Буксуя, он до башни ушёл в землю, и только сам мог вытащить себя. Бревно, установленное за трансмиссией, укрепили спереди к гусеницам, и когда механик-водитель включил передачу, бревно ушло вниз, а танк начал выползать из земли. Когда бревно появилось сзади, его сняли и снова укрепили спереди. Таким образом третий танк, сам себя вытащил из «плена». Когда колонна вышла из трудно проходимого участка, по рации прозвучала команда «Приготовиться к бою». Танки вперемежку с боевыми машинами пехоты, выстроились в одну линию. После команды «К бою», фронт в тридцать километров, ринулся вперёд. Через некоторое время, появились первые мишени танков. После третьего выстрела по появляющимся мишеням, я увидел, что наш заряжающий, стоит бледный, с искривлённым лицом, упершись спиной к стенке башни, медленно сползает вниз. По связи я сказал командиру, что надо остановить машину. Связи с механиком-водителем, у меня не было, но я слышал разговор между командиром и механиком-водителем. Командир объяснил ему что, машину надо остановить, чтобы помочь заряжающему, на что тот ответил: идёте вы все…куда подальше, останавливать машину, я не буду! Я сполз со своего сидения, вытянувшись, ногой достал его спину, и сильно толкнул. Машина резко остановилась, последовал второй толчок, и он заглушил двигатель. В установившейся тишине, послышался его недовольный голос: Сами будете отвечать! В эфире прозвучал голос: Тринадцатый почему остановились! Тринадцатый вперёд! Командир ответил, что нашему заряжающему плохо, и ему нужна медицинская помощь. Какая … такая помощь? Идёт война! Тринадцатый вперёд! — звучало в эфире. Когда, пехота с автоматами, обошла и оказалась впереди нас, мы открыли люки, и вылезли на башню. Рядом с танком, стоял бронетранспортер, с белым флажком. На бронетранспортере сидел майор-посредник, с белой повязкой на рукаве: Ну что танкисты? Обо…срамились? Давайте вашего заряжающего к нам, и вперёд! Мы вытащили заряжающего из башни, посадили его в бронетранспортер, и двинулись наверстать упущенное. У нас оставалось два боевых снаряда, поэтому место заряжающего, занял командир танка. Мы быстро догнали линию фронта, и сделали выстрелы, оставшимися снарядами. Холостыми, мы не стреляли, потом пришлось бы, долго чистить, банником ствол. То же самое, сделали многие экипажи. Ближе к вечеру, когда учения закончились, заряжающий вернулся и присоединился к нам. Причина «потери бойца» в бою, была в следующем: Командир, включив нагнетатель воздуха, забыл открыть шторку в башне, за своей спиной, и заряжающий отравился остаточными пороховыми газами, так как, был ближе всех к ним. Без настоящих потерь на этих учениях, не обошлось. К этим потерям, привела несогласованность, между наземными войсками и авиацией. Наземные войска, форсировали события, и линия фронта, раньше времени пришла к финишу. Генерал, командующий учениями, собрал всех командиров подразделений, для подведения итогов, и в это время, авиация сбросила две бомбы, из коих взорвалась одна. Наш мотострелковый полк потерял: Командира танкового батальона---человека добрейшей души, командира пехотной роты, и солдата-пехотинца. На следующее утро, наш батальон, вышел к населённому пункту, у железной дороги, где была площадка для загрузки танков на платформу. Мы ждали подачи состава с платформами, и полевую кухню, которая по какой-то причине опаздывала. Подошло время обеда, а кухни всё не было. Замполит батальона, решил обратиться к жителям посёлка, за помощью. Посёлок был небольшой, с типовыми домами, и прямыми улицами, начинающиеся недалеко от железной дороги. Он, вместе со старшиной, пошли по домам, объяснять ситуацию, в котором оказался батальон. Через десять минут, после ухода замполита и старшины, стали приходить женщины, со свёртками в одной руке, и вёдрами в другой. Женщин, одетых в чёрные длинные платья, окружили солдаты, со своими кружками. На площадке, и рядом с танками, образовались множество кругов из солдат с женщиной посередине, которая кормила их. Женщины зачерпывали своей кружкой молоко из ведра, и переливали в кружки солдат, приговаривая на своём казахском языке: Кушайте дети, кушайте родные! Жители небольшого посёлка, накормили танковый батальон, численностью, только экипажей, в сто двадцать человек! Такое могло быть только в стране, где народ, любил ценил и уважал свою армию, в стране которой к сожалению сейчас нет. Подали состав, мы загрузили танки, подъехавшую полевую кухню, и эшелон с танками и с нами, направился в Алма-Ату, на место постоянной дислокации батальона.

Учебные стрельбы продолжались, на полигоне, в сорока километрах, от Алма-Аты. После очередной стрельбы, ближе к концу службы командир взвода, лейтенант из Челябинска, проходивший двухгодичную службу, по окончании института, объявил перед строем, что я отличник боевой и политической подготовки, взял у меня военный билет, и сделал в нём запись об отличии. Знак отличника, он дал мне через неделю, «конфисковав», его во время патрулирования по городу, у солдата, не имевшего записи в военном билете. Наряду со сверкающими знаками «Гвардеец», «Классный специалист» и «Воин-спортсмен», у меня на груди, засиял знак отличника.

За эти положительные качества, и за выполненную дембельскую работу, штукатурил цоколь строящейся казармы, свои помещения мы оставили Высшему Общевойсковому Военному Училищу, меня демобилизовали в первую партию, хотя за многочисленные нарушения, можно было с демобилизацией и не спешить.

Провожал меня, на вокзале, командир взвода. Я стоял с дембельским чемоданом, и от мысли что, всё это больше не повторится, и я никогда больше, не увижу своих товарищей— сослуживцев, на душе было скверно, хотелось выбросить дембельский чемодан, и вернуться назад в полк.

Но, срок служб закончился. Подали состав, мы попрощались с командиром, я зашёл в вагон. Поезд шёл на Ташкент.