"Груз Двести"

Груз двести.

— А давайте за то, чтоб войны больше не было. Никогда.

— Давайте. И боевиков.

— И терактов.

— Вздрогнули, мужики!

Стук алюминиевых кружек и дружное: "Вах, хорошо пошла!".

— Пацаны, а вот мы через пару дней вернемся домой, кто что первым делом сделает?

— Ну, не знаю как ты, Лёх, но я первым делом к родителям. Я уже и телеграмму отправил, что возвращаюсь.

— Это ты хорошо придумал, Коль. Главное — оригинально.

— А ты сам-то, Сань, что первым делом сделаешь, оригинал великий?

— Ну, я первым делом к девушке своей. Вот как буду, с аксельбантами, значками — цветы куплю и к ней. Заждалась, поди, без мужской ласки.

Дружный хохот и плеск разливаемой "по третьей" водки.

— Ладно, Никит, а ты куда, зачем?

— Да я что, я к жене. Сюрприз будет. У нас пацану уже полтора года. Нехорошо без бати расти. Сам так рос, знаю, о чем говорю. Парню без отца — это как космонавту без скафандра — не жизнь. Кто из него мужика сделает?

— А из тебя кто сделал?

— У меня дядька был строгий, мамин брат. Он, бывалоча, как приедет, все оценки проверит, ежели что не так — ремнем по заднице так отхлещет — мало не покажется.

— Это все правильно… Только знаете, пацаны, я вот с отцом рос, а мужиком меня армия сделала. Вот эти вот два года. Эта полторашка в Чечне. А когда я приеду в родной город, я куплю букет гвоздик на всю армейскую зарплату и пойду к Вечному Огню. Не только войнам Великой Отечественной поклонюсь, но и нашим. Всем тем, кто был с нами, но не вернется.

— Это ты правильно говоришь, Дятлов. Я вот до капитана дослужился, но ни разу от дембеля таких слов не слыхал.

Пацаны подскочили, нахлобучили на головы шапки, а Никита даже прикрыл скудный стол с банкой тушенки, бутылкой водки и четырьмя кружками с надкушенными луковицами рядом, газеткой.

— Да перестаньте, пацаны. Не прячьте. Вы что, думаете, начальство не знает, как дембеля приказ празднуют?

Алексей убрал газету.

— Вы ведь по третьей?

Солдаты молча кивнули.

— Тогда и мне налейте. Всех помянем. И наших, и тех, что до вас здесь свою кровь проливали.

Александр достал еще одну кружку и налил водки. Все молча встали.

— Молча пьем, пацаны.

Они выпили, зажевали луковицами, капитан занюхал рукавом и тихо сказал:

— Вы помните их, ребята. И сворачивайтесь — сейчас подполковник проверяющим пойдет, меня вперед выслали проверить порядок.

Капитан Смирнов развернулся на каблуках и вышел. Парни молча свернули остатки "банкета" и улеглись спать. И вдруг Никита сказал:

— Ребят, а ведь мы все из Москвы. Москва — город большой, но давайте, раз уж нас армия познакомила, всегда держаться вместе?

— Я за.

— ВДВ друзей не забывает.

— Каждый год встречаться будем. В день дембеля. Как предложение?

— Здорово. И еще на день ВДВ. В фонтанах вместе купаться будем.

— Твою дивизию, полкан идет…

Тишина, царившая в ночи, нарушалась лишь мерным сопением бойцов, которые были уже почти гражданскими.

***

Дембеля уже облачились в парадки с аксельбантами. Дембельские альбомы, успешно спасенные от взора подполковника Барабаша, лежат в вещмешках. Дембель наступил. Парней погрузили в грузовик, который должен был доставить их к взлетно-посадочной полосе. Лёха, Колич, Никитос и Санёк сидели у самого края и наблюдали унылый февральский пейзаж. Они никогда больше сюда не вернутся. И сожалеть об этом не будут. Да и о чем жалеть? О том, как ты тащишь друга по грязи из-под обстрела, тащишь, хотя и понимаешь, что уже поздно? Или о том, как во время атаки духов твой товарищ, не в силах подняться от ранений, выдергивает чеку из гранаты и держит ее, пока не подойдут духи, чтобы подорвать и их и себя? Или о том, как девятнадцатилетнему парню отрывает ногу миной, а он улыбается от болевого шока и тихо зовет маму? Или, быть может, о том, что твой палец всегда на курке, но ты не хочешь на него нажимать, считаешь это неправильным, а когда начинают стрелять в тебя, срабатывает первобытный, животный инстинкт, и ты жмешь на спусковой крючок, и кричишь, кричишь от боли — ведь ты не хотел убивать… А сердце рвется на части и вырывается из груди.

Машины уже выстроились в колонну и шли через ущелье. Тут-то все и случилось. От гранатометного заряда машина перевернулась и загорелась. Кто успел — выскочил на дорогу и кинулся к скалам, закрывавшим линию обстрела. Наша четверка держалась вместе.

— У кого что? — спросил Алексей.

Парни вытащили из карманов ножи.

— Только это. Лёха, не сходи с ума, нас же..

— А их? — он указал на другие машины, которые по очереди взрывались. Солдаты метались по ущелью, но тех, кто не успел забежать за спасительную скалу, доставало автоматными очередями. — Ладно. Их там трое, не больше, судя по выстрелам.

— Это, наверное, от того бандформирования, которое мы, якобы, полностью уничтожили на последнем рейде…

— Да, и территория их.

— Похоже на то. Обходим скалу с той точки, она не видна с места обстрела. Вперед. — скомандовал Алексей, и они кинулись по указанному маршруту с ножами в руках.

По-пластунски обползли боевиков и стали медленно приближаться. Духов оказалось четверо. Двое возились с гранатометом, двое вели непрерывный автоматный огонь. И тут первому автоматчику под ребро вонзилось лезвие. Он захрипел и обмяк, выронив автомат. Остальные обернулись, но Никита уже завалил второго автоматчика. Дальше Саня вонзил нож в живот духу с гранатометом, а Лёха в рукопашной завалил последнего. Парни посмотрели на боевиков.

— Точно из той группы. Всего четверо осталось, а скольких наших положили, сволочи…

— А нам говорили, мы всех добили. И что теперь? Кому теперь на дембель возвращаться, "Грузу Двести"? — Коля яростно сплюнул.

— Ладно, возвращаемся, что ли? — Саня глянул вниз, где постепенно приходили в себя дембеля и сопровождающие. — удобное место выбрали, гады… Не, ну вы посмотрите на нас? Как я в таком виде к девушке пойду? В грязи да в крови?

— Сань, перестань. Не об этом думать надо. Пошли. — скомандовал Алексей, и ребята двинулись вниз.

Внезапно один из боевиков приподнял голову, подтянул к себе автомат, и, с криком "Аллах Акбар!", разрядил его в спины дембелей. Все как в замедленном кино — сначала крик на давно уже привычном языке, затем резкий, знакомый звук автоматной очереди, потом плашмя падает Сашка. Такой дурной, вечно думающий о бабах, но такой надежный. Друг. Затем набок заваливается Колька, хохмач. Добрый и участливый паренек. Друг. Затем подкашиваются ноги, и падает на спину Никитка, вдумчивый, серьезный парень. Первая помощь при любом сложном душевном терзании — выскажись этому увальню, родом из деревни, чудом женившимся на москвичке, и станет легко, как никогда. Друг. А затем резкая боль в спине, ноги подкашиваются, и падает последний. Он переворачивается на живот, достает нож и, оставляя на снегу кровавый след, ползет к духу. Тот тоже пытается достать нож, но у него не выходит. Алексей подползает, харкая кровью, и со всей силы вонзает нож в шею боевику. Тот захрипел, плюнул кровью и обмяк. Лёха схватил автомат и пополз обратно. Он тряс каждого из друзей, но они не шевелились. "Ребята", подумал он и изо всех сил закричал на все ущелье. Это был первобытный, звериный вой. Кровь текла у него изо рта, он пытался встать на ноги, но они были прострелены. Шинель намокала, становясь бордовой. Он упал на спину. Над ним, высоко-высоко в небе, пролетел горный орел. А дальше темнота.

***

— Эти четверо ваши, капитан. Груз двести отправляется завтра, в восемь ноль-ноль. Ребята все были из Москвы, вот и повезут их вместе. Вы летите с ними. Передадите родителям, проследите за похоронами. Ну, что там еще требуется.

— Разрешите идти?

— Свободны.

Смирнов развернулся на пятках и вышел. На улице он трясущимися пальцами достал пачку Беломора, который курил еще с Афгана, достал папиросу, нервно покрутил в руках и выронил. Тихо ругнулся и достал вторую.

— Дембеля. Ведь в день приказа… нет. Солдаты. Они, значит, в душе были солдаты, раз на такое пошли. Сейчас ведь у нас как? Раз ты дембель — ты гражданский. И тебя уже зеленые пацаны защищать должны. А они не такие. Не такие они у меня. Они Солдаты. С большой буквы Солдаты. Десантники. Только вот родителям этого не объяснить…

Смирнов сжал папиросу в кулак и швырнул далеко в снег. Он впервые доставлял Груз Двести, и почему на этот раз выбрали именно его, он не знал.

***

Винты закрутились, вертолет ощутимо качнуло при отрыве от земли, четыре деревянных ящика прижало к стене, противоположной той, где сидел капитан. "Значит, их представили к награде… За мужество. Чёрт, ну как можно произнести перед родителями это "посмертно"? Да я бы за этих пацанов… Тогда, пусть будет, как они хотели. Первый — Николай Горшков. Он к родителям хотел, значит, к родителям и пойду. Второй — Александр Терещенко. Он к девушке хотел… Значит, ее первой и надо уведомить. Третий — Никита Богуславский. Жена… Сын. Он не хотел, чтоб его сын без отца вырос… ребят, ну куда ж вы? Да как это вообще? Каждый год теряю. Каждый месяц. И зеленых, и стариков. Но дембелей! Они не вернулись из боя. Полугражданские — полувоенные… Они сами решили, что они военные. Только родителям и женам не легче, да и как сказать мальцу, что папы нет? Она его полтора года папиной фотографией баюкала, а теперь скажет: "прости, сынок, но папа у нас теперь только на фотографиях"? И последний. Алексей Дятлов. К вечному огню хотел? Сходим. Я к тебе приду, ведь теперь ты тоже там. И гвоздик на всю эту нищенскую солдатскую зарплату. И чтоб никто не забыл. И никто не был забыт", думал капитан, и не замечал, как по высушенному Афганским солнцем лицу текут такие горькие и такие соленые слезы.

***

— О, груз двести прибыл? Выгружайте, ребята. Все четыре?

— Да, все четверо.

— Э… Капитан, вам, конечно, поможет наш человек из военкомата, но вы привыкните к тому, что они умерли. Нельзя при родителях о них в настоящем времени говорить. Понимаете?

— Понимаю.

— Ну, вот и славно. Василий! Обойдешь с товарищем капитаном родителей завтра.

— Завтра? Почему не сейчас?

— Ой, на ночь глядя? Вам оно надо? Родителям и так плохо будет, а вы еще и перед сном. Пусть уж один день проведут спокойно.

— Вы правы. Последний день… А мне куда?

— Ну, можете заночевать у нас на призывном пункте, на кушетке. Устроит?

— Устроит.

***

Пять утра. Он проснулся, как и всегда, секунда в секунду, как его научила война в Афганистане. Там он был простым младшим лейтенантом, без опыта, только из училища. Как выжил — сам толком понять не мог. Наверное, везло. Вот и сейчас — он жив, а они — нет. Почему? Ему давно хотелось бросить эту службу, устроиться куда-нибудь охранником или телохранителем — ВДВ всегда в цене — но на кого тогда оставить этих парнишек? На подполковника Барабаша? На лейтенанта Измайлова, который такой же зеленый, как и он когда-то? Да и не мог он уже остановиться. Уничтожать духов для него стало равноценно ста граммам перед боем. Он встал, размялся, сделал несколько упражнений, но особо шуметь не стал — не будить же сторожа, в самом деле… Смирнов открыл пакет Николая. Там была выцветшая детская фотография, где родители обнимают его, эдакого карапуза в шапке-ушанке, фото с вокзала — мать в слезах, но улыбается объективу, отец серьезен, а сам Николай — просто обнимает их со спокойной, немного грустной улыбкой. Именная фляжка и нож, который спас стольких дембелей из ущелья. Второй пакет — Александра. Фото смеющейся черноволосой красавицы в купальнике, часы и нож. Третий пакет — Никиты. Фото счастливой семейной пары с младенцем на руках, чётки, нательный крест, молитвенник и нож.

В дверь постучали, и вошел низенький майор, в перекособоченной шинели, едва сходящейся на выпирающем брюхе. Он тяжело отдышался и подошел к отдавшему ему честь капитану.

— ВДВ, значит? Эх… Сколько знатных ребят у нас в десантуре служит… Ну что, я майор Зримов. Ты — капитан Смирнов?

— Так точно.

— Ты эти фронтовые замашки брось, не надо так официально. Нужно быть дисциплинированным, хладнокровным, но нас должны воспринимать как друзей. Обычно сразу дверью хлопают, истерики закатывают… так что лучше, если мы доверие вызывать будем. Понял, капитан?

— Понял.

— Тогда вот, держи, для согреву по сто грамм. А то ночевал в такой холодрыге — здесь же не топят вовсе — майор усмехнулся и протянул Смирнову фляжку.

— Извините, не могу. Если мы пойдем, а от нас…

— Ой, да ладно, кто к тебе принюхиваться будет? Им не до этого вообще будет. Давай.

— Простите, товарищ майор.

— Ну и как хочешь, капитан. Неправильной ты дорогой идешь… — он развернулся и вышел.

***

Звонок. Дверь открывает мужчина, лет сорока пяти. Он не удивляется, что пришли военные, только заглядывает им за спины.

— Здравствуйте. А Колька где? Он нас предупредил, что сегодня приезжает. Телеграммой. Вы его сослуживцы? Да что мы все в дверях, проходите, праздник ведь! — и он втащил упирающихся военных в квартиру. За столом было человек десять. Смирнов посмотрел на мать Николая, и улыбка сползла с ее губ. Она встала, обошла стол, и подошла к капитану.

— Что? Он жив? Где он?

Смирнов не мог отвести взгляда от глаз матери. Они с сыном были очень похожи.

— Что с ним? — она вцепилась в него мертвой хваткой.

Майор понял, что надо вмешаться — у капитана слов, видимо, так и не найдется.

— Гражданка, успокойтесь. Простите нас, но мы с плохими вестями.

Она упала на колени.

— Он ведь жив, правда? Он ведь жив?

Майор отрицательно покачал головой. Женщина побледнела, глаза ее стали какими-то пустыми и безжизненными, и она медленно осела на пол. Муж подскочил, приподнял ее голову и закричал:

— Нет? Что значит "нет"? он не мог, не мог, не мог….

Мужчина уткнулся в плечо жены. Майор подтолкнул капитана, тот достал пакет с вещами Горшкова.

— Здесь его вещи, и еще. Он представлен к награде за мужество посмертно. Получить ее вы можете в любое время в нашем военкомате.

Но его, казалось, никто не слышит. Офицеры молча развернулись и вышли из квартиры, положив пакет на стол.

На улице майор схватил десантника за руку.

— Я что, всю работу делать должен? Следующим ты говорить будешь, а то стоит, словно воды в рот набрал. Ты, может, и в Чечне в окопах отсиживаешься, пока пацаны за тебя гибну… — договорить ему не дал мощный удар в челюсть.

— Десантник никогда в окопе не отсиживается. А вот вы, майор, себе на призывном пункте брюхо наели, и предлагаете родителям награду посмертную в любое время получить. Это не я не знаю, что такое "Груз Двести" и как его доставлять, а вы.

Майор, кряхтя, поднялся.

— Ну и хрен с тобой, капитан. Остальных обходи сам. А я на тебя рапорт напишу, будь уверен… — и зашагал со двора.

"Следующий. А следующий Сашка. К девушке его надо сначала", и капитан направился по указанному адресу.

Звонок в дверь. Открыла девушка в элегантном вечернем платье.

— Вам кого? — спросила она нетрезвым голосом.

— Марину Хотинскую можно увидеть?

— Вы что, у нее же свадьба! А хотя, мужчина вы видный, а у нас парней не хватает… проходите! — и неровной походкой девушка направилась вглубь квартиры.

Капитан стоял, как вкопанный. Затем медленно закрыл дверь.

— Прости, Саня. Не дождалась она тебя… — и он направился к его родителям.

Звонок в дверь. Открыла явно нетрезвая мать.

— Чего надо? — вопросила она, дымя сигаретой.

— Я командир вашего сына… Бывший командир. Александр Терещенко погиб смертью героя на войне. Простите.

Мать постояла минуты две, а потом выдала:

— У меня их шестеро, паразитов. Нам хоть деньги за его геройство полагаются?

— Д-да. Он представлен к ордену мужества… посмертно…

— Где деньги получить? На что-то же его хоронить надо?

— Э… В ближайшем военкомате. Простите, мне пора. — он развернулся на каблуках и буквально выскочил на свежий воздух. Его мутило от ее сигаретной вони и еще больше от ее слов. "Теперь понятно, Саня, почему ты не домой хотел вернуться".

Он отдышался — предстояло самое трудное. Жена с ребенком. Никита.

Звонок в дверь. Открывает молодая девушка, словно только что сошла с фотографии, которую он видел в вещах Никиты.

— Простите, вы — Наталья Богуславская?

— Д-да… Что с Никитой?

— Давайте зайдем… — и он прошел в маленькую однокомнатную квартирку. В углу висели иконы, в манеже играл карапуз в смешных штанишках.

— Понимаете… Никита Богуславский… Я был его командиром. При перевозке дембелей колонна была обстреляна, но ваш муж спас многих… заплатив за это жизнью.

Девушка побледнела.

— Вот его вещи. — капитан протянул пакет. Девушка взяла его, открыла, достала крестик и сжала его в кулаке.

— Это же Никитин. Откуда он у вас? — глаза безумные, усталые и безмерно тоскливые. Словно у побитой собаки, которая потеряла хозяина.

— Я же говорю, колонну обстреляли, Никита не выжил… — и тут ее глаза загорелись.

— А вы выжили. Вы же командир! Командиры всегда выживают. На крови ребят сидите, и плевали вы на всех. Что вам я, что вам Глебушка, что вам Никита? Вам же деньги нужны, деньги! — она рванулась к шкафу, выдернула ящик и швырнула в капитана небольшой пачкой денег. Бумажки разлетелись по комнате. — Берите, ну! Берите! Мы на учебу откладываем, на школу сыну. Но вам-то что? Вы же живы! А его… а его…

Капитан подошел к сжавшейся в комочек девушке, она прижалась к сильной мужской груди и разрыдалась. Через час, удостоверившись, что Наталья более-менее успокоилась, он покинул и эту квартиру.

"Остался только ты, Лёша. Ты всегда был в тени в мирное время. Писал стихи, пока все балагурили, а на заданиях ты был их негласным лидером. Все ребята с твоего призыва за тобой и в огонь и в воду бы пошли. И сколько раз ходили. Только вот в последний раз ты многих спас, а самых дорогих тебе людей не уберег. Не смог. Да и кто бы смог? Я? Нет… так бы и остался с вами. Грузом Двести. Только привезли бы меня не в Москву, а в Саратов… Ты герой, Дятлов. И о тебе будут помнить. Обещаю".

Звонок в дверь. Открывает женщина средних лет.

— Простите, вы мать Алексея Дятлова?

— Нет.

— А где я могу ее найти?

— Простите, это невозможно. Месяц назад Дятловы погибли в ДТП. Теперь здесь живем мы.

Смирнов опешил.

— А какие-нибудь родственники у него остались?

— Простите, я не знаю. Я с ними вообще не была знакома.

— Извините за беспокойство. Спасибо.

— Не за что. — дверь гулко захлопнулась.

***

В паспортном столе сказали, что других родственников у Дятлова нет. А это значило только одно — хоронить его будут за счет государства. То есть в цинковом гробу на военном кладбище — закопают по быстренькому и не вспомнит никто. О памятнике и речи быть не может. Все это Смирнов прекрасно понимал, но сделать ничего не мог. Или мог? Он снял с книжки все свои сбережения и заказал все, что требовалось. Майор Зримов посмотрел на него, как на сумасшедшего, когда услышал, что тот хочет похоронить рядового так, как он того заслуживает, но перечить не стал.

— Вы там, в своей десантуре, совсем двинутые…

Смирнов снова сидел на кушетке в пять утра. На этот раз он достал из пакета Дятлова его вещи. Теперь они станут его. Книгу Данте "Божественная комедия" с пометками на полях и записную книжку, где Алексей писал стихи. Там же были и телефоны нескольких знакомых. Днем капитан обзвонил их всех, но придти на похороны так никто и не согласился. "Да, видимо, ты действительно моя копия, Алексей Геннадьевич Дятлов. Одиночка, который может повести за собой сотни, прошедший все круги ада…".

Похороны прошли быстро и четко — по-военному. Гроб несли сам капитан и несколько его московских знакомых, бывших офицеров, осевших после службы в столице. В тот же день поставили и крест с фотографией, которая выпала из записной книжки — видимо, Алексея окликнули за написанием очередного стиха. Мужчины молча выпили из фляг, не чокаясь, и ушли. Капитан Геннадий Викторович Смирнов купил на все деньги от награды гвоздик и принес этот огромный букет к вечному огню.

— Я тебе обещал, Лёша, ты не будешь забыт. Мы помним всех, кто пал, сражаясь за нашу Родину. Ребята, я сделаю все, чтобы все новобранцы стали такими же, как и вы, но вернулись домой живыми. А вы…Вы не "Груз Двести". Вы — Николай Горшков, Александр Терещенко, Никита Богуславский и Алексей Дятлов.

Капитан отдал честь, развернулся и пошел в сторону дороги.

Никто не забыт и ничто не забыто. Подвиг твой вечен, солдат.