Ноктюрн

— Не бойся, тебе понравится, — шепчешь лукаво, плотно завязывая мне глаза.

И я вынуждена повиноваться только лишь потому, что утром легкомысленно пообещала выполнять все твои желания. Хотела сделать тебе самый лучший подарок ко дню твоего рождения. Вроде бы просто, но трудности начались сразу же, как только вернулась с работы и обнаружила приготовленный тобою наряд.

Красное и чёрное! Мысленно отвешиваю себе оплеуху. Разве можно было надеяться на что-то другое?!

Пришлось отложить привычные пастельные одёжки и надеть на себя это. Меня устраивают только чулки. Нравится, как ты голодными глазами следишь, за шелковистой тканью, что скользит по коже. Узкая чёрная юбка, украшенная ярко-красными, блестящими пуговицами, обтягивает как вторая кожа.

Надевая блузку цвета кармина, радуюсь тому, что это не корсет, как было в прошлом году. Впрочем, тогда было очень даже неплохо. Пока наношу на губы алую помаду, распускаешь мои косы. После этого я окончательно становлюсь похожей на девицу нетяжёлого поведения.

По ямочкам, играющим на щеках, догадываюсь, что тебе нравится содеянное. Очень хочется объяснить, что мы выглядим странно — ты в строгом сером костюме и я.… Но нельзя. Праздник же! Твой праздник. Поэтому даю завязать глаза и покорно шагаю за тобой, цепляясь за твою руку.

Ты привозишь меня куда-то, где совершенно непередаваемый запах. Больше всего он напоминает аромат старой пудреницы, которую ты хранишь в память о бабушке. Ведёшь за собой. Сначала осторожничаю, но постепенно привыкаю, и бродить с завязанными глазами становится весело. Приятно, когда тебя заботливо направляют, придерживают, помогают...

Оказывается, быть беспомощной не так уж плохо. Ты усаживаешь меня, а я начинаю догадываться, где мы находимся. Только в театре бывают такие мягкие, плюшевые кресла, ощущение свободного пространства и акустика, при которой слышен каждый шорох и вздох.

— Ты здесь самая красивая женщина, — говоришь тихим, вкрадчивым голосом и гладишь мой затылок, там, где находится узел, но повязка остаётся на месте.

— Надеюсь, не единственная? — улыбаюсь в ответ.

— Для меня, да.

По голосу слышно, что ты тоже улыбаешься. Ради этого можно и потерпеть непривычную одежду, неизвестность и страх упасть. Последнее время ты слишком загадочный, как будто даже озабочен, и улыбка стала редкой гостьей на круглом лице. Жаль только, что не могу её сейчас видеть.

Я мечтаю сорвать повязку, поймать улыбку губами… но...

Ноты прохладные, гладкие, упругие ударяют по нервам, завораживают чистотой и нежностью. Мелодия так прекрасна, что почти осязаема. Облаком парит над головой, опускается на сердце прохладным осенним дождём. Шопен: ноктюрн № 2 ми-бемоль мажор.

Сейчас я очень рада, что глаза завязаны, и даже не потому, что по лицу бегут слёзы. Благодаря этому я как будто одна в этом зале, в целом мире, я снова на небесах.

Я снова та, кем была когда-то — лучшая наставница Небес, способная любую душу направить самым коротким путём к очищению и свету. Впрочем, нет. Кроме той, что застыла передо мной в позе смирения. Стыдно, но приходится признать, что я в растерянности, потому что не понимаю, не могу уразуметь, что происходит с доверенным моему попечению воспитанником. Провинившийся должен испытывать сожаление, должен хотеть исправиться, а он…

Это ж надо же! Сбежать с благодатных Небес и вернуться на землю! И для чего?! Чтобы пробраться в концертный зал и ночь напролёт играть на рояле, пугая охрану и порождая множество слухов. При этом не испытывать ни капли раскаяния! В этом, безусловно, моя вина. Столько лет работать с душой и не суметь добиться от неё отклика. Конечно, у каждого небесного наставника есть подопечные, которые мало поддаются воздействию. Но у меня-то всего один! От этого вдвойне обидно. Занимать место лучшего наставника и знать о таком пятне на белоснежнейших одеждах.

Про себя молю Создателя послать мне терпения и мудрости. Все усилия пропадают даром. Почему?

— Наставник, мне очень стыдно, что доставил вам огорчение, но я скучаю по музыке и ничего не могу с собой поделать.

Вздрагиваю.

«Неужели я задала вопрос вслух?»

— Но почему? — моё удивление настолько велико, что его легко можно прочитать в голосе. — Небеса наполнены мелодиями, мне иногда кажется, состоят из них. Каждый день мы славим музыкой Творца, ты мог бы участвовать в этом, но вместо этого ты бежишь на землю и…

Вспоминаю о предыдущей выходке души и замолкаю.

В прошлый раз они вместе с ещё одним возмутителем спокойствия пробрались в сферу восхваления, «одолжили» там несколько инструментов и заставили ураган на земле звучать оркестром. После этого инцидента несколько Стражей лишились своего места. Меня спасло лишь то, что буря разразилась над морем. Вторую душу, которая до меня побывала ещё у троих наставников, поместили на карантин. Этот был помилован.

Душа явно хочет высказаться, но что-то смущает её.

— Говори! — требую я.

— Это н-немного не то, — слегка заикается он, когда-то давно на земле душа была душой мужского рода, — одно дело участвовать в восхвалениях, а другое — сесть за рояль и заставить бездушный инструмент ожить, звучать, так как будто в нём и заключены все твои стремления, чувства, переживания. Нажимать на клавиши, а слышать, как поёт твоя душа.

Он весь загорелся, таким огнем, каким многие освещаются только в присутствии Создателя. Глядя на просветлевшую душу, с огорчением поняла, что все годы нашей совместной работы, я упускала такую важную деталь. Душа, оказывается, любит музыку, так же сильно, как и Небесного Отца...

«Нет! Не так же! — заставляю себя не лгать самой себе, как бы неприятно это не звучало. — Больше, гораздо больше...»

Нужно что-то предпринять, но что? Подумав и не найдя ответа, решаю поискать ответов там, куда душа так стремится.

— Я не совсем понимаю, что нам делать, — осторожно признаю я, — мне кажется, ты должен показать мне то, что отвлекает тебя от очищения и заставляет нарушать правила.

Осеняю его благодатью, и мы переносимся на землю.

Оказываемся в маленьком скверике возле старого здания в готическом стиле. Высокий шпиль разрезает небеса цвета лазурита, кованые фонарики приветливо светятся, кирпичные стены, украшенные белой оторочкой снега на выступах, смотрятся празднично.

— Что это? — оборачиваюсь я к душе, — и вижу, что он смотрит на меня с откровенным восхищением. Я так давно не бывала на земле, что успела забыть, какое впечатление на людей производит ангельская красота. Слегка поднимаю брови, чтобы дать понять, что мне не совсем приятно такое внимание.

Душа совсем по-человечески краснеет. Мне приходится напомнить себе, что сейчас мы почти люди, поэтому душе трудно бороться с искушением. При этом с сожалением понимаю, что труды, направленные на просветление, прошли совершенно бесследно для этой души. Стоило ему на время получить подобие человеческого тела, как инстинкты не заставили себя ждать.

Не могу удержаться от вздоха, в котором нечаянно проскальзывает разочарование. Вижу, что душа понимает причину моего огорчения, и краснею точно так же, как и он за минуту до этого.

— Пойдём, уже! — из-за смущения получается грубовато, но сейчас не до нежностей. Открывая дверь, отключаю сигнализацию и камеру возле входа, а охране посылаю спокойный, целебный сон, такой, что сможет помочь их душам очиститься и укрепиться.

Мы оказываемся в небольшом зале. На сцене притаился монстр, хранящий в объемном чреве множество мелодий, тот самый, что не одну сотню лет смущает моего подопечного. Рояль!

— Можно? — хрипло шепчет душа.

Он не видит меня и не слышит моего ответа. Медленно, как загипнотизированный подходит к инструменту и осторожно гладит его деревянный бок. Движение получается таким, что я снова краснею.

Ох, уж эта человеческая природа!

Открывает крышку и легко пробегает пальцами по клавишам. Это выглядит как приветствие. Инструмент радостно отзывается ему в ответ. Впечатление, как будто старые, добрые друзья встретились после долгой разлуки.… Замечаю на глазах души слёзы и чувствую стеснение в груди. Эта сцена слишком интимна для меня. Самым правильным сейчас было бы оставить душу одну, но мой долг не позволяет мне этого — мне надо разобраться, что происходит с ним. Чтобы не мешать, я сажусь на пол, спиной упираясь в ножку рояля, и оставляю их вдвоём. Сидеть без поддержки крыльев немного неудобно, но всё это мелочи по сравнению с тем, что сейчас происходит там за моей спиной.

Долгое время он просто перебирает ноты. Прислушиваясь к их звучанию, представляю себе разговор двух старых друзей, которые не виделись много-много дней, — немного сбивчивый, радостный. Им так много нужно сказать друг другу!

А мне нужно подумать. Подумать над тем, что я буду делать, когда мы вернёмся на Небеса. Неожиданно мне становится понятно, что душе не найти там просветления. Мысль настолько кощунственная, что я стараюсь прогнать её, как можно дальше. Но все мои усилия заканчиваются тем, что она всё быстрее возвращается обратно. Божий Дар так силен в нём, что душа может просветиться, только воплощая его. Сколько бы я не старалась, он так и будет сбегать туда, где может найти приложение своему таланту. Единственный возможный для него путь возвращение на землю, чтобы дарить свет, создавая его в музыке.

— Это невозможно! — кричит одна часть меня — здравомыслящая, другая же, очарованная нежным лепетом клавиш, непоколебимо уверена в этом. Я принимаю решение, как раз в тот момент, когда прекрасная, печальная мелодия заставляет рассудок умолкнуть.

Разум вернулся ко мне, когда ноктюрн, что заставил меня пойти против воли Небес, оборвался, отрезанный тяжёлыми дубовыми дверями. И я поняла, что моя слишком бурная реакция на любимую музыку перепугала тебя на столько, что ты обратился за помощью. Некоторое время вокруг нас суетятся женщины в малиновой театральной униформе, потом появляется дядька в белом криво застёгнутом халате.

Он щупает холодными, шершавыми пальцами моё запястье, что-то спрашивает, а я заставляю себя отвечать. Получается плохо — слёзы настолько опустошили меня, что у меня совершенно не осталось сил. Но вместе с ними ушла тоска по покинутым Небесам, сомнения, боль. Стало так легко, что, кажется, ещё чуть-чуть, и я снова смогу взлететь.

Оказывается, мои страдания не были напрасны.

Вернув душу на землю и позволив ей снова стать человеком, я нарушила законы Небес. Меня судили. Вынесенный приговор был вполне закономерен — лишение благодати и изгнание на землю. Мне давали шанс на помилование — вернуть, скрытую мною от всех ангелов небесных душу, но я отказалась.

Никогда не забыть мне, как я несусь вниз, разрывая облака, ломая невидимые человеческому взгляду преграды, и, со всего маху — об землю!

Смотрю в небеса. Их больше нет для меня, ослушницы. Есть только белёсая пакля облаков, редкие снежинки и музыка. Её я слышу. Пытаюсь дотянуться, но тело… моё новое тело сопротивляется, кричит от боли и не пускает.

Вот оно моё наказание за ослушание — жизнь в темнице, которая хоть и слаба, но назад не отпустит. Очень долго я хотела только одного, чтобы моё тело могло умереть.

Мне пришлось смириться и с новой жизнью, и с новым телом, и с людьми. Но никто, даже ты не мог избавить меня от тоски и сомнений. Лишиться места на Небесах — оказалось не самой большой бедой, гораздо труднее было жить, и не знать имела ли моя жертва хоть какой-то смысл.

Сегодня Благие Небеса сжалились надо мной. Благодаря тому, что ты не забыл, про мою любовь к ноктюрнам Шопена, я встретила душу, о таланте которой теперь шепчутся не только на Небесах.

Он, конечно, не видел меня, и даже если бы увидел, то не узнал бы, я вынуждена была стереть ему память о Небе и о себе. Но мне наставнику, два века потратившему на возвращение души на путь истинный, невозможно не узнать того, кто умудрился перевернуть его жизнь. Содеянное оказалось не напрасным, он смог найти путь, чтобы дарить свет людям. Радость, моя настолько велика, что практически лишает сознания.

Не помню, как мы оказались на кухне. Я сижу и порчу хлеб, отщипывая от него корочки и пытаясь построить из них замок, а ты, нацепив мой любимый фартук с зайчиками, варишь для меня какао.

— Как ты? — немного виновато спрашиваешь меня.

— Лучше, чем ты можешь себе представить. Это было… чудесно, — совершенно искренне отвечаю я.

Вижу, что от моих слов тебе стало легче. Это хорошо. Не хочу, чтобы ты тревожился напрасно. Так чудесно сидеть в тишине, поджав под себя ноги и смотреть, как любимый человек возится у плиты.

Ставишь на стол мою любимую оранжевую чашку до самых краев наполненную ароматным напитком. Достаешь красную коробочку из кармана, и прямо так, в фартуке, опускаешься на одно колено.

— Я представлял себе это несколько иначе. Но раз тебе уже лучше, всё равно спрошу: ты будешь моей женой?

Я смотрю в сияющие чёрные глаза и понимаю, что была права во всем, с самого начала мира и до этого момента.

— Если ты надеялся, что я откажусь, то жестоко ошибся, — улыбаюсь в ответ, — конечно, да!