Миндаль

Мир вчера пересоздан бело и прямоугольно снегом — пьянящим, трезвым, обоняемым. Кожаная тьма, обивка пустоты, укреплена неусыпными гвоздями индикаторов, и сон, параллельный сферическому всхлипу, нежно лопнувшему, был высок и быстр — такова жизнь волны, фантомно бьющей в берег. Правое и левое в узле пробуждения расталкиваются обратным водоворотом, рождая нерв и тонус пространства. Нет, я честно намеревался описать природу вещей такой, какова она есть, но перо вновь завело мой разум в дебри Мейнонга. Завтрак. В гнездах яичного лотка, похожих на острую готику кораблей млечнопутных переселенцев-колонистов из химерически-зеленых фильмов, должна соблюдаться четность, присущая двойственной натуре яиц — поэтому я осторожно вынимаю из скользкого ложа еще одно. Кофе дымится. Вчерашний снег вымер почти скоропостижно, перекрученная, не хуже пленок Мебиуса, теплота преет рваньем листьев, и капли дождя навязчиво щелкают по ночному небу зонта, нисшедшему мне в ладонь аватарой гнутой рукояти. Я заметил было, что искрящиеся в мокрой желтизне фонарей кремни асфальта напоминают пестрые шкуры жаб, однако сразу признал банальность этого сравнения. Направления ветров, их благоприятные союзы и слияния на осветленной и страшной высоте венчают картину утра. Каким образом удается тебе, владычица, сочетать браком восток ближний, пылающий глазурным орнаментом, сочащийся мясом и пряностями — и восток дальний, графически чистый, резкий, словно лезвия тонких бровей? Луна, сапфирная мандорла, одна способна на такое. День благоухает, и важно выжать из его туши все масло без остатка. Реторта западного неба, чьи безыменные краски возжигают во мне соперничество с божествами — как думать строфами бесконечной эпопеи. Шоколад с миндалем — как быть вместе. Молю, живи внутри моей плоти, подобно ореховым жилам в темной породе какао.