Негр в килте и его друзья.

Я одеваюсь так. как будто я старый еврейский чернокожий мужик. А еще у меня за окном всегда 50-е годы прошлого века.

Эми Уайнхаус.

Даже если я должен буду в деревянной бочке преодолеть ревущий водопад, и внизу меня будут ждать вооруженные до зубов туземцы, я буду продолжать борьбу.

Ян Тимман.

Вступление.

Вечерело, и багровый, как сердце никогда не курившего и не пившего спиртное юноши, закат отдавал силу густой и сочной черноте неба. Багровый горизонт, на котором уже не было видно Солнце, был похож на доброго и мудрого друга для каждого доброго человека, а его постепенное потускнение — на дружеское пожелание добрых снов всем тем, чья душа чиста. И мерцающие, сочные точки звёзд приятно дополняли чернильный мрак нарождающейся ночи, делая его объёмным и живым. Лёгкий вечерний ветерок тоже был как бы единым целым с этим заросшим ярко-зелёной травой пригорком. А недавно поваленное сильным ветром старое дерево, на котором уже росли новые ростки и густой, чуть сухой мох, как бы добавляло фон василькам, задорно торчащим из травы тут и там, и чистой светло-бурой земле, на которой уже лежали сухие дрова.

Человек, сидевший на бревне, со вкусом потянулся, поправил на шее ярко-красную фланелевую рубаху, посмотрел вокруг и беззаботно, с неподдельным удовольствием вдохнул вечернюю прохладу. Улыбнулся, достал трут и кресало, коими и зажёг костерок, подсыпая в него сухой мяты из запасов, немалой частью коим он сегодня неплохо поторговал. Огонь с ароматом волной родился на свет, и его бодрые отсветы обрисовали широкоплечую фигуру высокого и худого чернокожего человека в красных сандалиях, зелёном килте и шапочке в тёмно-красную клетку и упоминаемой выше длинной красной рубахе. Борода, нечёсаные курчавые космы и бусы из рога и кости, каждая бусина в которых была родовым и колдовским амулетом, выгодно завершали образ. Часть мяты человек истолок в порошок в фарфоровой ступке и вместе с марихуаной насыпал в длинную чёрную трубку с узорами в виде двух дерущихся тигров, мастерски зажегши её от взятой из костра веточки, и медленно затянулся. Потом ещё пару раз, и умиротворение едва не отправило негра в килте в царство сна, как порой бывало раньше и порой же будет впредь.

Но недолго был он один: из-за деревьев показался ещё один человек. Тоже высокий, с суровым, гладко выбритым лицом потомственного японца, с густыми чёрными бровями, он был одет в просторные серые одежды, больше подходящие для единоборств и закрывающие почти всё тело до открытой крепкой шеи. Идеально выглаженный и сшитый по фигуре наряд, на заказ, в тон серым же заказным спортивным кедам. Длинные, чёрные волосы человека в сером одеянии были собраны в идеальную самурайскую причёску. Но лоб, как принято для ронина. не был выбрит, а зубы не были начернены, но татуировка на тыльной стороне левой ладони показывала всем, что он — камикадзе. Но он явно не горел желанием погибнуть в самолёте и попал в число большинства камикадзе, которые выжили и оставили эту службу. В поясной сумке мужчины была шкатулка, и, присев напротив негра в килте после вежливого приветствия, он раскрыл её и взял немного жевательного табака. Негру его предлагать он не стал: тот отказывался от табачной жвачки, как и сам камикадзе не хотел курить марихуану с мятой. Чего навязываться? У каждого человека свои привычки и свой жизненный путь.

Через минут пять или десять, на пригорке к костру пришёл немолодой человек в простых тёмно-зелёных брюках, куртке и летних сандалиях, с походным ранцем такого же зелёного цвета, что и вся остальная одежда, за плечами. Его лысеющая голова с чуть заострённым теменем была крепкой, а сам он по телосложению отдалённо напоминал светлый шкаф. Серые глаза и седые брови, казавшиеся в ночном полумраке чёрными, выгодно оттеняли небритое, довольно-таки светлое лицо. Крупные мозолистые руки, привычные к тяжёлой работе, обращались с тяжёлым ранцем и дровами, которые человек принёс для костра, как с соломой. Сев рядом с огнём, мужчина весело поздоровался со всеми и после взаимных приветствий раскрыл ранец. Оттуда он достал много привычной для рабочих перерывов при вождении шестого трамвая еды, в большинстве своём бывшей фруктами и большими бутылями с соком, хлеб с сыром, копчёное мясо, бутылку коньяка, и походный столик, и угостил всех. Но водку выпил лишь он сам, ведь камикадзе предпочитал очень тёплое саке и в душе извинился, что не принёс его, а вслух пообещал принести целую бутылку на пробу всем.

Вскоре к ним, идя очень шумно из-за цельной, деревянной трости с «крюком» на конце, присоединился старик в старом плате и штанах с летними туфлями в «дырочку», чтобы ноги дышали. Вся одежда и обувь человека преклонных лет были совсем старыми и неопределённого цвета, как бы гармонируя с возрастом владельца. Крепкая трость была необычной из-за вырезанных на ней самим стариком узорами всех мастей, благо и саму это трость старик вырезал сам, и инструмен г для резьбы по дереву в потрёпанной сумке у него всегда был с собой. Длинная белая борода с усами и густыми бровями того же цвета. Орлиный нос, морщинистое тёмное лицо и совершенно лысая голова в бейсболке делали старика очень запоминающимся для всякого, кто увидит его, бредущего по проезжен дороге после продажи резных изделий. Складной табурет и складной столик, вырезанные им самим же, и табличка с фиолетовыми «готическими» буквами в надписи «резьба по дереву и кости владельца (кость приносите с собой)», немедленно были раскрыты, и старик с бодрыми приветствиями присоединился к остальным. Выпив залпом водки и пожевав немного табаку, он поделился со всеми своими трудами: резными цветами для амулетов негру, украшения для петлицы камикадзе и большую узорчатую дверную ручку для водителя шестого трамвая. Он всегда что-то делал такое для души, и нередко от него можно было получить нечто особенное. Так он частенько делал и для детей во дворе, и для компании, в которой был сейчас.

И вот они все собрались, глядя на жизнерадостный костёр, небо и тускнеющую, подобно взгляду засыпающего ребёнка, багровую полосу горизонта. Каждый нёс в себе историю своей и не только своей жизни. И делиться этим все считали добрым, приятным делом.

Начал, как часто бывало, Негр в Килте.

Рассказ Негра в Килте.

Когда красно-розовое небо над бесчисленными зеленовато-бурыми озёрами стало темнеть, показывая мирное течение времени дня, а обе аппетитного сырного цвета луны выстроились, как старые друзья в очереди за хлебом, в один ряд зеркальная гладь озёра зашевелилась, словно там копошилась целая орава водных жителей. Но это были не водные жители, а блики от воздушных красавцев: ярко-зелёные чешуйчатые существа в алую крапинку, похожие на осьминогов длиной корпуса с ладонь взрослого мужчины, и шестью полуметровыми щупальцами перед двумя короткими и широкими как бы крыльями. Их туловища были раздуты, как воздушные шарики у клоуна в парке, коими они по назначению своему и были: именно они удерживали этих малышей в безветренном пока что и крайне жизнерадостном небе.

Три тонких, в густой бахроме, щупальца каждого зелёного спрутика держали нечто, похожее на изогнутую и очень тёмную курительную трубку в узорах и блестящих рычажках сверху, а четвёртой конечностью они махали друг другу, изменяя цвет бахромы с красного на зелёный со скоростью мерцания глаз ночных звёзд. Два остальных щупальца были чуточку шире других и были сильно растопырены, вместе с крылышками они управляли полётом, чтобы никто не кувыркался в воздухе кто куда.

Ярко-жёлтые глаза всех летунов смотрели вниз и вперёд очень внимательно, а зелёные тела подобрались и были готовы для боя. Поэтому, когда из-за высокой узкой скалы, мерцающей стеклом и хрусталём всеми цветами радуги, наперерез налётчикам быстро вылетели такие же точно многочисленные защитники, никто не был захвачен врасплох. Обе стороны яростно направили друг на друга свои смешные трубки, крутанули прицелы и резко нажали свободными щупальцами самые верхние рычажки на них. С очень тихим хлопком оттуда вперёд и назад вылетели ярко блестящие на фоне неба, струн из ослепительно сверкающей шрапнели. Она состояла из хорошо толчёного хрусталя, который добывался в родных скалах, домах этих летунов, и при попадании в самих спрутиков пробивала их газовые пузыри, заставляя раненых камнем падать вниз в коричневую воду, на которой их мгновенно ловили и поедали водяные создания. Все держали концы своих трубок ниже уровня своего тела, так что выстрел в обе стороны сразу гасил возможную отдачу, а также не ранил самих стрелков.

Битва длилась в полном молчании стрелков целый час, и никто не пытался прекратить её. Падали новые и новые жертвы водных охотников, и никто не пытался помочь сородичам, поглощённые яростью боя. Никто не просил пощады, не пытался никак поговорить с соперниками по душам и договориться. Да что уж там говорить, никто даже не пытайся спрятаться, жажда истребления врага перевешивала всё, в том числе, и здравый смысл.

Но были и исключения из этого ужасающего правила.

В одной из пещерок в упомянутой мной выше скале сидел прямо на хрустальной перекладине, по запарке ещё не расщеплённой на смертоносную пыль, и раскрыл свою стрелковую трубку один желтоватый от молодости спрутик вдвое меньше взрослого солдата. Там он достал бесцветный, много лет изготавливаемый умельцами порох, смешал его с пряностями и поджёг от световой линзы, которая открывалась нажатием стрелкового рычажка и в норме поджигала порох от небесного света при выстрелах. Но не выстрела ожидал молодой спрутик, а появление синеватого дыма, который спрутик с наслаждением вдохнул и погрузился в грёзы, как делал много раз. не желая убивать своих сородичей. Хотя бы его сны не несли смерть, хоть он и был от них чуточку вялым.

Да, да. Когда он проснулся, никого из обеих армий уже не было в живых, и он погоревал о них, потом осудил и полетел искать таких, как он сам. Вскоре небо ему помогло, улыбаясь ему всеми цветами багрянца, а луны ласковыми глазами провожали его

в добром пути. Он нашёл двадцать таких же весёлых парней и девчонок, каким был сам, и вместе они основали мирное сообщество, а воинственные летуны перебили сами себя.

И поделом им, знаете ли! Незачем расходовать жизнь так глупо, можно делать вещи куда лучше и замечательнее этих.

Рассказ Водителя шестого трамвая.

Ребята, какие осьминоги, какие бои в воздухе духовыми ружьями, что мы смотрим на небо, где ещё и водится невесть что? Вот здесь, на земле нашей твёрдой, которая всё мешает и пачкает рельсы моею трамвая, события происходят хоть и не столь красивые, по не меньше важные. Ох, водка хороша. Камикадзе, угостишь потом саке? О, спасибо, а чего чашечка такая маленькая? А, понял, она не сразу по голове, только через время даст. Посмотрим, как японское пойло развезёт потом, спасибо, дружище! Посмотрим, будем проверять все на себе, ведь лишь так можно понять, что и как действует! Нет, нет, друг, харакири не надо мне тут никаких, ты трамвай хоть день поводи с пьянчурой немытой и штрафбатниками бывшими из моих кварталов, сам его себе сделаешь, психанув.

Так вот, речь пойдёт о Порифии Валерьевиче и Пупиле. Кто такой тот и другой? Ну, первый — спившийся дворник из деревни, а второй — гигантская улитка ахатина, которую он холил и лелеял. Сбежала из французского ресторана по недосмотру, хотел сожрать, потом пригрел и как-то даже заботился, благо улитка жрёт траву и не требует ухода, как эти, как их? Чихуяхуя! Такие собачки мелкие, знаете? Вот зачем таких уродцев, ни на что не годных, люди делают? С наше бы увидели, поняли бы. Но ладно, не суть, суть в песок, а лучше в положенное для этого место.

Проснулся Порифий в кустах около старого магазинчика, он же пивная, а Пупил сидит на руке, греется, так рука чешется в этом месте. Смотрит бывший дворник, а улитка наглая такая. Вся из себя, задубевшую кожу прямо с руки ест, счищая верхний слой кожи своей этой, радулой, кажется, щёткой для соскребания всего съедобного отовсюду. В шоке от такого нахальства, дед кидает улитку на кусты и орёт: «Брюхожопый моллюск, блин, а ну, пшла вон, улитка хренова! Всё засрала, блин, ещё и жрать вздумала меня. Как меня все задолбали!».

Из магазина вышел продавец и орёт на Порнфия, мол что орешь, и так тебя терпим еле-еле. пьянчуга. «Стыдно смотреть на тебя, блин, утырок, весь растворитель у меня вчера снюхал, так тебя пускать в магазин не буду теперь вообще! И улитку твою на хрен кот скормлю! Был же учителем английского приличным, моего сына учил, а сейчас упиваешься, после тебя отмывать порог приходится, всё провоняло тобой, дебил. Как ты вообще так опустился, что из дворников даже выперли?!» — рявкнул продавец Петька и пинком прогнал Порифия прочь, и тот пошёл побираться в шестой трамвай, откуда тоже был выгнан пинком. Моим пинком.

А что стало с Пупилом, названным так в итоге пьяного коверкания английского слова «ученик»? Оно произносится у них «пьюпл», блин. Ну и дурацкий язык у пендосов. Так вот, Пупил попал под колесо трамвая, откуда и не думал уползать, поедая сбитую прямо на рельсе час назад машиной старую кошку.

Вот такая история, ребята! Кушайте хлебнк с сырком и фрукты, покупал у знакомого, он лучшие фрукты мне продаёт за бесплатный проезд в моём трамвае. И за водку.

Рассказ Камикадзе.

Уважаемые слушатели, я многое услышал и понял, что многие истории переходят плавно, одна в другую, и поэтому все они вместе учат одному и тому же, лишь дополняя отдельными подробностями общее научение.

Потому я поведаю лишь свою часть, а про прочес не могу и думать, гадать, как изменить.

Эта история случилась давно, но насколько именно, никто внятно уже не расскажет, тогда не было верного календаря, а в каждом селении он был свой, утерянный в веках. В этих горах стаи волков таскали детей прямо на тропинках, по которым люди ходили сеять и собирать старый добрый рис, пасти на тростниковых полях буйволов, просто торговать с соседними поселениями, с которыми в добрых отношениях.

Началось с того, что не вернулось двое детей-пастухов. Грешили на соседей, но и у них случилось то же самое. Поклявшись в вечном мире, обе деревни неделю прочёсывали поля и леса около своих домов и поодаль, пытаясь найти детей. Может, кто в яму ловчую упал или в болоте утонул после недавних дождей? Проверили и к своему ужасу на девятый день нашли обглоданные осколки детских костей под кустами малины.

Это выдало причину смерти и пропажи с головой, тем более, волков видели в этих местах всё чаще после вырубки леса. Чёрные вожаки и их свита, и серые поодаль, причём, вожаки были огромными, косматыми и страшными, и стало ясно, что за мелкого медведя видели в сумерках меся назад. Это вожак одной стаи лично приходил на разведку и выведал, кто как куда ходит! Вскоре стаи стало две, и вскоре они после грызни между чёрными волками за власть один стал вожаком, а прочие волки стали единой боевой единицей. Одного чёрного волка из свиты вожака убили лишь всей деревней, ведь до того он лично спасался из трёх засад, в каждой из которых было по десять человек с оружием наготове!

После пропажи ещё двоих человек, среди которых был старый мудрец, знавший волчью речь и посланный договариваться о перемирии, понятно стало одно. Договориться или прогнать чёрных убийц не будет возможно, только битва решала судьбу края. Кто будет править в нём, волки или люди, решалось лишь боем, смертельным и кровавым. Даже пугливые обычно дети были готовы драться с ненавистным зверьём, умным, как люди. Не уступим ни пяди земли мрази, убившей многих наших родных и друзей, железно решили все. Дрались сами. Потеряв четырёх мужчин и десять детей убитыми.

Поняв, что здесь нужны именно воины, одного мужества мало, старейшины под защитой всех взрослых односельчан сходили в город и позвали самураев, обещая платить им два года рисом и мясом за защиту своей земли, как водится при защите любого поселения. Призыв не остался без ответа, и вскоре сюда пришло двадцать воинов, вооружённых до зубов и уже истреблявших волков в других местах. Узнав всё от местных, они подготовили засаду, приманили стаю пятью местными, вроде бы как заблудившимися людьми из двух деревень сразу. Волки попались, и вскоре самураи пожинали плоды из волчьих шкур и благодарности жителей.

Но по возвращению домой с трофеями самураи увидели разорённые дома и пять зверски убитых детей. Вскоре они узнали, что теперь врагами были не только волки. Все собаки за исключением нескольких животных, зверски выпотрошенных сородичами же) за трусость и преданность людям, присоединились к войне против людей. Волки были мертвы, но они долго беседовали с псами. Говорили им на примерах и внятных доводах, что они с ними похожи и вообще кровная родня, а убийство волков — это начало конца, и собак ждёт в итоге то же самое. Собаки знали, что люди забивали некоторых животных на пищу, а бешеных псов в назидание прочим, и поэтому безоговорочно поверили убеждениям из леса и встали на сторону врагов. Забыв, что волки убивали псов с презрением просто за то, что оказались в волчьих владениях.

Впрочем. Собак не миновала судьба волков: по просьбе всех жителей обеих деревень, все они были жестоко покалечены и позорно выброшены без хвостов и лап в лес миловаться с их новыми хозяевами, волками.

Люди, оплакав убитых, больше не подпускали волков в свои леса и истребляли их прежде, чем те могли увидеть сами деревни и тропы от них. На этот раз собак они взяли таких, которые дрались с волками и знавшие им истинную цену, так что предательство зверей не повторится в тех местах больше никогда.

Рассказ Старика с резной тростью.

Ребята, многое можно рассказать и продолжать говорить о прошлом, иных мирах, будущем, войнах, событиях. Но, если задуматься, имеют ли они значение, хоть какое-то, или всё может происходить одинаково, выпади что из истории или, всё же, нет? Или все события одинаковы, и, будь они, или не будь ни одного из них, всё едино?

Я знавал одного человека, который сошёл с ума. по он рассказал мне, что с ним случилось и отчего. Рассказал, разочаровавшись в мире и жизни вообще. Он не знал, что миру и жизни нет дела ни до него, ни до его открытия её истинной сущности.

Игнатьев Михаил, справный человек, работавший в подземном холодильнике на мясокомбинате, был замкнутым человеком и сторонился шумного веселья, на которое так богаты люди. Не характер тому виной, но знание. Он изначально обладал повышенной чувствительностью к теням не только этого, но и того света, что не облечён плотью, но древнее всякого иного. Обладал чутьём и развивал его прилежно, хоть и звал он это иначе, нежели ныне у людей по незнанию правды принято.

Он знал, что творится там и тут, знавал обитателей и народы мира иного, рождение и смерть не только мира земного, но и того, и знал, что все книги людские очень сильно ошибаются насчёт подобной материи. И знал он, что не все обитатели мира иного равнодушны к миру земному, но один мир часто переходит в другой, отчего можно видеть его незамутнённо. Вот только большинство людей отвёрнуты от знания и видят моменты «открытия» лишь как волну неизбывного, проникающего в самую глубину естества ужаса и ощущение стояния над бездонной пропастью на раскачивающемся туда-сюда канате в непроглядной ночи.

Но не Михаил, его седая голова и выцветшие от страданий чёрные глаза видели это постоянно, эти места звали его, как зовёт вода в пустыне измученного странника. Он хотел туда, остаться там, но знал, что это — редкость. Как и то, что не все призывы оттуда благотворны.

Он знал и вредные, опасные для жизни зовы, и тех, кто звал.

И сейчас, сидя на смене, он ощутил их визит. Визит тех. кто пожирает естество, оставляя от любого живого существа лишь оболочку, что проявляется в крайней депрессии и тихом угасании, или, наоборот, дикой агрессии и буйному помешательству в конечном итоге. Одни такой, кого Игнатьев хорошо знал, стал жертвой Пожирателей и после встречи с ними впал в глубокое уныние, но не сошёл с ума и лишь всю жизнь провёл как осколок и пародия на самого себя. Он утверждал, что ему «оставили жизнь как насмешку», чтобы ощущал страдания и то, что такое ад, настоящая «смерть души при жизни». Начальник самого Михаила, Вячеслав Валерьевич Викторов, вот, кем он был. Он-то подробно, с примерами и внятными доводами, и рассказал своему работнику о них, кто они такие. Пожиратели приходят, когда тот и этот свет соединяются. От чего это зависит, не ясно, так как сам Вячеслав так и не смог вычислить периодичность и закономерность появления и исчезновения связи между мирами. Но теперь, лишённый души, он научил другого не разделить этой судьбы и скорее умер от старости, как многие говорили, преждевременной.

И теперь эти навыки должны были пригодиться, потому что прямо в подвал, минуя все запоры и стены, пришли они.

Игнатьев оледенел от ужаса, он знал, что они упрямее баранов в достижении цели и не остановятся ни перед чем, пока не достанут свою жертву, охотятся на неё, как волки травят оленя. Договориться с ними или помолиться бесполезно, это на них и чуточку не действует, потому что они подчинены лишь одной цели. Пожирать всё и вся, им в том мире уже не хватает поживы, и они научились проникать в мир земной, ибо души всего живого достаточного размера для них лакомство, пища, и всё. И размер человека самое то для призраков древних существ, которые все давно считали вымершими. Но тут умерли лишь их тела, а ярость и неукротимая жажда экспансии, что суть истинный смысл жизни, педали их душам рассеяться и сделали их прообразом всей сказочной и религиозной нечисти, одержимых и демонов с вампирами и мавками.

Динозавры обрели вторую жизнь, неразумные и опасные ящеры, чья ярость дала им жизнь, а души прочих стали им едой. Все, кто умирал, и чьи души попадали в тот мир. встречались бывшими динозаврами и пожирались без следа. Именно они были истинным прообразом Орла, и путешествовавшие туда нередко сходили с ума или становились нелюдимыми именно из-за потери души после ударов Пожирателей. Неразумность этих монстров не давала им вести себя иначе, они могли лишь опустошать всё. чтобы утолить свой чудовищный и вечный голод.

И теперь, в подвале мясокомбината, они чуяли Игнатьева, но тот спрятался в подсобку с единственным окошком наружу и железной дверью, как бы отключив свой разум, думая о сырой темноте и вечном покое в тёмной пещере по верному научению своего бедного предшественника. Ведь, если думать прямо о них, это всё равно, что кричать в темноте у костра: «Я здесь!». Они чуют мысли о них, потому что всякая мысли зовёт к себе то, о чём думаешь, трогает его, но не всегда объект приходит на мысленный зов. Чаще всего, никого и никогда не получится заставить прийти таким образом. Но не в этом случае. Только не в этом, Пожиратели, бывшие ящеры, чуяли всё, с ними связанное. И шли на ничего не подозревающую добычу, нападая лишь нахрапом, не планируя и не обдумывая свои нападения, как волки или львы. Ума не хватило бы на это.

Совет «не думать прямо» сработал уже не единожды, и человек как бы пропал из поля зрения бесплотных охотников. В ярости они буквально просвечивали всё в подвале взглядами, которые при попадании на Михаила ощущались как ярко-алые, ярче свежей артериальной крови, волны нечеловеческого ненависти и столь же нечеловеческого голода. Но человек держался, ум не давал паниковать, открытая паника для охотников, что запах мяса в лесу. Зная это, он дождался, пока они не уйдут.

Через час они ушли, и Михаил осмотрелся, а затем пошёл наверх на перерыв.

Но не дошёл. Страшная двухметровая пасть прямо из коридора устремилась на него, и душа человека оказалась в пасти древнего монстра. Михаил не учёл, что динозавра, как крокодилы, могли часами лежать в засаде неподвижно. Он не смотрел фильмы про природу, которых тогда еще не было, и не знал, что кархародонтозавры и при жизни вели себя так же, как в посмертин, ставшем для них жизнью дольше, чем для кого— то в истории мира. Жившие в тогда ещё болотистой и лесистой Сахаре, они нападали на всё живое, размером сравнимое с ними, а размеры были больше разрекламированного тираннозавра. И ярость — тоже. Но она обошлась им дорого: съев без малейшего удержу всю съедобную добычу, они постепенно вымерли. И так же они опустошили мир иной. И так же были на грани вымирания, как и при жизни в мире земном.

Но всего этого Михаил не узнал до самой глубокой старости, посмотрев соответствующие энциклопедии и сравнив с увиденным своими очами, но сказать, что на самом деле три десятка лет назад случилось с депрессивным вялым стариком, он не решился. Охота ещё людей пугать, помочь-то это им не сможет!

Но одно утешило его: когда он умрёт, знал он точно, их уже не будет. Он чувствовал, что на том свете случилась их окончательная смерть — сожрав все, они гибли от голода и пожирания в итоге друг друга, лишь бы вкусить жизни снова. История трагедии и смерти 110-миллионолетней давности повторилась и закончилась раз и навсегда.

Михаил был спокоен при жизни и на смертном одре.

Всё закончилось.

Прекрасный вечер в багровом сумраке.

— Что ж, добрые люди, наш прекрасный вечер не может быть полным, если мы не обсудим всё, как делаем уже много лет. — бас Негра в килте прорезал собой ночь, как бы дополняя сё глубиной. Внимательные чёрные глаза под чуть седыми бровями смотрели на гроих собеседников, а дым заставлял их немного слезиться.

— Я согласен, — ответил Водитель шестого трамвая, залпом выпив стаканчик водки и закусив её свежим, хорошо вымытым помидором, — Как и говорилось раньше, склонность человека к насилию видна и у всего живого. Но он может просто не давать ей воли, и она не проявит себя, как проявился этот порок у продавца в пивнушке, который мог просто устроить Порифия па работу и не давать пьянствовать, а Пупила и вовсе посадить в террариум или кому подарит, кто интересуется.

— Верно, уважаемый, — ответил медленно Камикадзе, взяв из шкатулки новую порцию табака и начав её жевать, но, сплюнув в кусты и вытерев рот заранее заготовленным белым платком, неторопливо продолжил, — а волки могли быть прогнаны прочь собаками, которые бы напрягли ум и вспомнили, кем их считают волки в действительности, и что будет с собаками после «выполнения дела мавра».

— А кархародонтозавры, увидевшие мир иной и ставшими там за счёт своей агрессии и мощи самыми сильными обитателями Вселенной, могли бы не поедать всё живое без разбору до опустошения местности, а ходить по разным местам и брать часть добычи, давая восстановиться поголовью, так сказать. — Со вздохом сказал Старик с резной тростью, вырезав по ходу разговора именно кархародонтозавра. Ящер был на охоте за людьми и уже убил одного попавшего в мир иной после битвы при Гастингсе воина, чьи ноги торчали из его двухметровой пасти.

— Вот, откуда такая странность в поведении у мифологических созданий! — едва ли не вскричал обычно спокойный Камикадзе, посмотрев на узор на трости Старика, а Негр и Старик кивнули.

Водитель тоже внимательно посмотрел на вырезанную сцену охоты и с не свойственным ему спокойствием произнёс: «Почему демоны и черти, драконы и боги древности, зная постоянные в течение веков средства защиты против них, ни разу за все годы даже не пытались научиться противостоять им. развиться? Ни разу демоны, зная про круги из мела, пентаграммы, обереги и прочее, пи разу не пытались их нейтрализовать. И договорится никто ни с кем даже ни разу не пытался, что естественно на любой войне, да и сами битвы людей с нечистью всех мастей шли как по шаблону, хотя за столько веков любой слабоумный младше бы научился избегать старых ошибок.

— Потому и не научились, потому и действовали, как заводная кукла, повторяя одно и то же, что ума-то нет совсем, и именно поэтому все действия шаблонны, инстинктивны. И все их силы ограничены лишь способом срабатывания. Так же ведут себя саламандры из бурной ледяной реки около моего родного поселения, размером с человека и живут почти столько же, но и в год, и в восемь десятков лет они выманиваются на одни и те же. глупые и простейшие приёмы! Потому что их подобие разума даже не накапливает простейший опыт! ответил Водителю шестого трамвая Камикадзе, от водки чуть вспотев.

— Да, — сказал Негр в килте, неторопливо потянувшись и снова набив трубку мятой с марихуаной, — Потому мы и не чувствуем при медитации высшего разума, духов прошлого, космоса и прочего. Не чувствуем, потому что разума гам давно уже нет. А духи прошлого давно съедены бездумными опасными тварями. И тот свет поэтому не сад, а пустырь, он давно так же пуст, как и этот. Но, съев всё доступное для пропитания и вскоре умерев с голоду, как умерли задолго до этого в ином мире летающие спрутики, в боях между собой насмерть, они оставили шанс выжить более вменяемым, разумным существам. Таким, как мы. Тем, кто знает опыт прошлого и может на его основании делать выводы, помогающие не разделить судьбу спрутиков, собак, Пупила и призраков кархародонтозавров.

— И этот опыт, ребята, и есть наше величайшее сокровище, которым мы и обмениваемся, обогащаясь так, как не обогатит ни злато, ни оружие. — в тон Негру в килте ответил Старик с резной тростью и взял у него вторую трубку, набил её предложенной мятой с марихуаной и закурил, закусив бутербродом от водителя шестого трамвая.

Вскоре все четверо задремали, но вскоре проснулись и мирно разошлись, договорившись встретить в следующей поре Белой Звезды, когда все звёзды ясны, и багрянец заката лишь украшает их вместе с чернильным небом доброй и щедрой на мудрость древней ночи.

Вечной ночи, когда уходит суета и начинается познание Вселенной.

И они все четверо или больше, если кто-то захочет разделить их дело, или меньше, если кто-то покинет их, — встретятся вновь, ибо мудрость бесценна.

Не конец, только лишь продолжение.