Дяба и другие

Дяба

Жили-были дед да баба. И была у них глупая Дяба. Яйца она нести не умела. Да и какая она была — никто толком и не знал. Сидела Дяба на печке за занавеской и только дябала иногда:

— Дяба — дяба, дя-яба.

Если дед с бабкой на печке спали, Дяба под печку пряталась, и даже мышей там ловила. Но это редко бывало, по случаю.

Кроме как дябать, у Дябы еще лечить получалось. Заболит у деда поясница, лежит он на кровати, охает. Спать не может. Тогда Дяба к нему забирается. Но это только когда шторы задернут и свет погасят. Потому что она очень стеснительная была. Усядется Дяба на поясницу деду и давай дябать. И будто животом выговаривает:

— Дяба, дяба, дяба.

И сидит так, пока у деда в спине нытье не пройдет.

А однажды у деда сердце заболело. Он удивился, но бабке ничего говорить не стал. Бабка, она же вся переживательная. Ей только скажи, сразу запереживает, засуетиться. Ну ее со всей этой заполошностью.

Не сказал дед бабке-то. А сердце-то все болит и болит. Чай вечером попили, спать легли, а оно не успокаивается. Лежит дед на спине, дышать старается потише. И тут слышит шур-шур какой-то. Это Дяба к нему на грудь забралась, прямо сверху расселась. Вроде и большая, растрепанная вся, а на грудь и не давит совсем. Только тепло от нее легкое идет. Поерзала Дяба, поудобнее устроилась, и дябать начала. Тихонько так, ласково:

— Дяба, дяба, дяба.

Как будто кого маленького уговаривает о чем-то. И сразу деду легче стало. Хотел он Дябу погладить, руку на нее положил, чтобы приласкать, и удивился. Он-то думал, что она пушистая, меховая, а под рукой, чувствует — перышки мелкие, и во все стороны торчат. Куда ее тут гладить? В какую сторону, что бы те перышки не поломать?

А тут еще Дяба дябать перестала. Понял дед, неловко ей под его рукой, да сказать она об этом стесняется. Убрал дед тогда руку, под голову положил и глаза прикрыл, пусть Дябушка дальше лечит, незачем ее смущать. Так и уснул. А во сне что-то хорошее видел и сердце у него больше не болело.

Жила Дяба у деда с бабой спокойно, по-доброму. Только вот кошка Дябу не любила. Кошка считала, что не место Дябе на печке. И вообще — в доме. И думала, что Дяба на неправильные мысли бабку с дедом наводит. Боялась Кошка, что перестанут старики её молоком поить. Дяба тоже вон мышей ловит, а молока не просит. Это ж известное дело — кошки никогда ни во что хорошее не верят и только на плохое надеются.

И вот начала Кошка к Дябе за занавеску, на печку приходить, и всякие гадости рассказывать. Про то, что никому Дяба в доме не нужна. Что мышей она, Кошка, лучше Дябы ловит. Что лечить и доктор из поликлиники может. А дябать — так вообще дело почти неприличное. Выходило с кошкиных слов, что дед с бабой Дябу только из жалости у себя терпят, а она, Дяба неблагодарная, только место на печке занимает. Теплое кстати, место. Оно бы и бабке с дедом пригодилось.

Слушала это все Дяба, слушала, и решила однажды доказать, что не бесполезное создание. Что и с нее толк может быть. Известно ведь — если кошек слушать, то всякая ерунда в голову лезет.

В общем, решила это Дяба и как-то вечером в лес отправилась. Стеснялась, конечно, ужасно. Поэтому, не в дверь вышла, а через кошачий лаз в подпол пробралась, а оттуда, в отдушину вылезла. А вокруг уже темнота почти полная наступила. Но Дяба, она хоть и глупая была, но отважная. В общем, как говорится, под покровом темноты отправилась она в лес. А там… деревья высокие, кусты густые. Пни трухлявые встречаются, буреломы всякие. Но Дябе все нипочем. Ей, главное, зверя какого-нибудь найти. И чтобы побольше.

А в лесу, как назло, никого и нету. Птицы в гнездах спят. Мышки в норках. И даже зайцы куда-то все поразбежались. Получилось так потому, что тогда малина созрела. И пришел малину есть медведь. Пока он ее ел, все зверье и поразбежалось, на всякий случай. Медведь же так возле малины и уснул.

И вот добралась Дяба до малинника, наткнулась там на медведя и как задябает у него над ухом:

— Дяба? — Дяба… Дяба!!!

Медведь спросонья не разобравшись, так перепугался, что ломанулся бежать, дороги не разбирая. Да и понятно конечно — это ж кому угодно страшно станет: Ночь, темнота, ты спишь… и вдруг, над ухом, ка-ак дябнет кто-то!

Вот и бежал медведь. Бежал, что бы от этого ужаса скрыться. А ужас-то не отстает! Дяба, она за медведем несется. И не просто так. А гонит его в нужную сторону. Медведь только свернуть в сторону берлоги хотел, как Дяба сразу с этого боку заходить стала:

— Дяба? Дяба? Дяба!

Медведь сразу в другую сторону припустил.

В общем, гнала его Дяба, гнала. И прямо к деревне-то и выгнала. И даже заставила бедного мишку пол-улицы пробежать и в нужную калитку свернуть. А там медведь туда-сюда шарахнулся и в сени заскочил.

Баба с дедом от всего этого шума проснулись, конечно. Что это за светопреставление у них во дворе, да грохот в сенях? Дед только в дверь выглянул, так сразу и захлопнул ее и крючок накинул. Бабка этому удивилась, а дед через дверь спрашивает:

— Мишка, а Мишка, а чего это ты к нам пришел? Мы ж тебя вроде не звали. Или у тебя дело какое есть?

— Да какое дело! — взревел за дверью кто-то большой и обиженный. — Я к вам и не собирался никогда. Это меня вон то, страшное, заставило!

Тут поняла баба, что у них в сенях медведь, спрашивает его ласково, что бы успокоился:

— А кто же это тебя так напугал, Мишенька?

— Не знаю кто. — ревет медедь, и чуть не плачет. — Но только дябает Оно. Просто ужас как страшно!

Переглянулись дед с бабой, головами покивали. Дед тогда медведю и сказал:

— Миш, ты там сейчас посиди тихонько, я с этим Ужасом поговорю, что бы он тебя домой отпустил.

— Хорошо, подожду. Поговори, пожалуйста, а я пока дверь на улицу подержу, а то вдруг Ужас этот с тобой не согласится.

Открыл тогда дед окно в кухне и спрашивает:

— Дябушка, это ты Мишку так напугала?

Окно это, оно близко к крыльцу было. А Дяба как раз на крыльце устроилась. Потому как медведя стерегла. Вот и ответила она деду обрадованно:

— Дяба, дяба! Дяба!

А дед ей так ласково, но строго:

— Дяба. Перестать Мишку кошмарить. Пожалуйста. Он же редкий, в Красную книгу занесеный. Да и в лесу ему жить надо.

А Дяба ему в ответ уже жалобно и сердито:

— Дя-яба. Дя-яба, дяба…

— Дябушка, я понимаю, что ты доброе дело сделать хотела, Медведя нам добывши. Но ты сама посуди, что же мне теперь с ним делать? Не убивать же? Я ж этого не умею, я и на охоту не ходил никогда. Да и жалко его. Он ведь живой, в лесу нужный. Понимаешь?

Задумалась Дяба. А потом ответила:

— Дяба, дяба. Дяба?

Да. — отвечает дед, — именно так. Давай его сейчас отпустим. А то скоро рассвет начнется, солнышко встанет, охотники проснутся. Собаки еще. Все на мишку набросятся. Пусть уж он лучше сейчас пойдет, ладно?

Промолчала Дяба, и понял дед, что она согласилась.

Подошел он к дверям в сени и говорит:

— Мишка. Слышишь меня? Уговорил я Дябу. Отпустит она тебя. Не тронет. Так что ты сейчас не беспокойся, спокойно домой уйдешь. Живым и целехоньким.

Обрадовался медведь и говорит:

— Спасибо, тебе, дедушка, никогда в жизни твоей доброты не забуду. Всегда благодарить буду. Только бы мне уйти, до леса дойти по-добру по-здорову!

Дед из окна Дябе крикнул:

— Дяба. Давай в сторону, Мишка пошел!

Дяба с крыльца на крышу перебралась. Тут медведь из сеней и выглянул. Глянул туда-сюда, вроде нет никого, и давай Бог-лапы до калитки!

А Дяба, как увидела его, так неудержалась, пошутила. Как дябнет ему во след:

— Дя-аба!!!

Мишка прямо в калитке и наложил кучу. А что делать? Он и так полночи терпел, а тут не выдержал. Это у них, медведей, медвежья болезнь такая, вот.

В общем, убежал Мишка. Вышли дед с бабой во двор, а Дябы там уже и нет. Засмущалась опять, через отдушину в подпол, да через кошачий лаз — пробралась в дом, и на печке, как обычно, устроилась. Дед с бабой только посмеялись этому тихонько. Но ведь и правда смешно: медведя не испугалась, а их смущается.

Вернулись они в избу и давай громко разговаривать, чтобы Дяба точно услышала:

— А вот какая у нас Дябушка смелая, какая умная! Целого медведя из лесу доставила. Мало того, что она мышей ловит да больные места лечит, так еще и в медведях разбирается. И что бы мы без нашей Дябушки делали!

Сидит Дяба за занавеской на печке, и чуть от радости не плачет. Оказывается, вон как ее дед с бабой и любят и ценят. И обойтись без нее не могут!

Конечно, слышать такое любому живому существу радостно. Потому как ни одно живое существо ненужным жить не может. Это всем понятно.

И стали они жить да дальше поживать. А у Дябы еще одна способность объявилась. Она и раньше была, да на нее у Дябы смелости не хватало. А после леса с медведем она очень храбрая стала. И когда видела, что какая беда через порог в дом перебраться хочет, так она на ее сразу с печки:

— Дяба-дяба-ДЯБА! — беда сразу пугалась и убегала.

Вот так стала Дабя еще и защитницей!

А в конце лета, однажды ночью, Мишка опять пришел. Но уже сам. По собственному почину. Меда бочонок принес деду — в благодарность за спасение. В дом не зашел — застеснялся. Так его дед с бабой прямо на крыльце чаем напоили с этим самым медом. Хорошо тогда посидели. Про житье бытье поговорили. Дед посоветовал, как медведю берлогу к зиме утеплить. А медведь рассказал, что кедровые веники в бане от радикулита, оказывается, очень помогают. И вообще, кто всю зиму чай с кедрой пьет, тот не болеет.

Он потом еще приходил, в конце осени, когда в спячку ложиться собирался. Это его бабка на пироги приглашала. В общем, так вот у бабки с дедом свой знакомец в лесу появился.

А Дябу они с тех пор только Дябушкой величали. Потому что, как выяснилось, не глупая она была, а очень-очень добрая, смелая и хорошая.

Ляба и Ляляба

Жили-были дед да баба. И были у них Ляба и Ляляба. На самом деле они не у них были, а просто в доме вместе с дедом и бабой жили. Как бы и сами по себе, и в жизни дома активно участвовали. Но все по порядку.

Надо сказать, что Ляба и Ляляба — они не прятались. Были они что-то навроде валиков диванных песочного цвета, коротеньких и толстеньких. Покрыты были гладкой блестящей густой шерстью. Особо своего места в доме у них не было. Они днем или под подушками прятались, на кроватях у деда с бабой. Или там же по ночам им ноги грели. Они тепленькие были всегда и на ощупь приятные. Очень Ляба и Ляляба любили смотреть, как дед с бабой что-нибудь делают. Колет у печи дед лучину на растопку, а Ляба внимательно глядит, каждую лучинку осматривает. А Ляляба тоже любопытствует. Но очень активно — под нож деду лезет, рядом прыгает, верещит: «Ля-ля-ба, ля-ля-ба!» дед ее локтем все отпихивает, что бы чего не случилось, а она все равно лезет. Сколько раз она и в золу падала, и на печку попадала, и в какую-то паутину вляпывалась. На нее глядючи, даже кошка не выдерживала. Ловила, прижимала лапой и вылизывала, пока Ляляба на Лябу хоть немного походить не начинала.

С Лябой дед любил разговаривать, обсуждать что-нибудь. Ляба слушать умела очень внимательно и с уважением. А с Лялябой у деда только ругаться получалось. А что еще делать, если того и гляди влипнет эта попрыгунья куда-нибудь из-за собственной несерьезности? Гонял он ее, как говориться, и в хвост и в гриву. Правда, ни того ни другого, у Лялябы никогда не было. И толку ее гонять — тоже никакого небыло.

Только бабка смеялась-улыбалась, на Лялябу глядючи. Называла ее прыгучей козочкой. Ляляба, такие слова слыша, только еще сильнее прыгать начинала. Допрыгивала бабке почти до самого плеча.

Но однажды и бабка на Лялябу рассердилась. Бабка в тот день решила пироги завести. Начала она тесто замешивать, опару ставить, а Ляляба вокруг прыгала. Прыгала-прыгала и под локоть бабку толкнула. Та целую чашку муки и рассыпала. В муке был стол. В муке был пол. Мука белым облаком на бабку оседает. А Ляляба среди всего этого прыгает и верещит восторженно: «Ляля-ба! Ля-ля-бА!». И целые мучные клубы в воздух поднимаются, взлетают. Тут-то бабка и рассердилась.

Сердилась она редко, но так, что всем вокруг все сразу становилось ясно.

Дед тогда сразу Лялябу подхватил и в сарай унес, к курам и корове. После чего муку подмели, стол протерли, бабку отряхнули. Ляба вокруг суетилась и ворковала сочуственно: «Ля-аба, ля— аба…» А Кошка об бабку терлась, успокаивала.

Пироги бабка все-таки завела. Когда тесто поднялось, напекла вкусных да пышных. Она на пироги мастерица всю жизнь была.

Дед на стол накрыл, самовар раздул. Сидели тогда дед с бабкой чай пили, пироги жевали, как будто и не было ничего. И все так хорошо в доме было, уютно, спокойно. Ходики тикают, Кошка на коленях у бабки мурчит, печка на кухне гудит тихонько. Красота и спокойствие. Прямо душа отдыхает и радуется.

Прошла так одна неделя. Другая. И как будто стало чего-то в доме не хватать. Ляба перестала смотреть — что дед с бабкой делают. Спит себе целыми днями под подушкой, как медведь какой. Кошка по дому ходит, углы обнюхивает. Как будто ищет чего. Даже ходики тикать стали как-то равнодушно. Механически.

Дед старую радиолу достал. Починил. Музыку заводить пытался. Но только хуже становилось в доме. Грустнее и печальнее. Даже бабкины пироги эти перемены задели. Перестала бабка сладкие пироги печь. Только соленые — с яйцом и луком, с мясом. С картошкой и грибами. А вот что бы с повидлом или вареньем — это ни-ни. Соленые пироги это тоже, конечно, вкусно. Но без сладких как-то оно не так.

А в сарае в это время иногда такой шум бывал! Куры квохчут, петух хохочет. Даже корова смеяться научилась. И Ляляба вместе со всеми верещит: «Ля-ля-бА! Ля-ля-бА!»

Не всегда, конечно, такое бывало. Но, иной раз, могло и ночью случиться.

Куры яйца нести стали разных размеров и цветов. У коровы молоко по вкусу то компот напоминает, то какао. А петух каждое утро по-новому кукарекать стал.

Дед только вздыхал, когда яйца собирал. А бабка головой качала, когда корову доила.

Первой не выдержала Кошка. Притащила Лялябу из сарая, положила бабке на кухне прямо под ноги и спросила:

— Мя-а?

Бабка только руками всплеснула, когда чумазую Лялябу увидела. Та была вся в перьях, соломе и грязи какой-то. Кошке все это вылизать было явно не под силу.

Положила бабка Лялябу в таз и велела сидеть там тихо. Дед кинулся воду срочно греть. Бабка большую щетку из бани принесла. — Ну а чем еще такую чумазую да шерстяную отмывать-оттирать?

Ляба вокруг таза крутилась. В таз все заглядывала и все повторяла радостно: «ляба-ляба-ляба-ляба». — Видно, что по Лялябе соскучилась.

Мыли Лялябу — в четыре руки. Бабка терла, дед водой поливал. Сначала мылом мыли. Потом порошком. А одно место бабка даже отбеливателем на минутку присыпала.

В общем, выстирали Лялябу, прополоскали, в полотенце завернули и положили на печку сушиться. Лежала там Ляляба тихая и сонная, после стирки-мытья, сохла. Ляба к ней залезла и тоже рядом в тепле устроилась.

А на следующее утро Ляляба опять прыгала по всему дому. Лезла под руки и верещала свое любимое: «Ля-ля-бА! Ля-ля-ба!» Но никто на нее не ругался. Потому что в доме тогда хорошо, когда всего поровну. И веселья и тишины, и забавы и работы. Вот так.

Куняба

Жили-были дед да баба, и завелась у них однажды Куняба. Нечаянно завелась, когда в доме все по Лялябе грустили.

Жила Куняба под шкафом в самом дальнем уголке. Там ей один паучок паутинку сплел. Вот за нее она и закатывалась. Выглядела Куняба… Наверно, как Куняба и больше никто. Была она очень маленькая. Легонькая и очень-очень пушистая. У нее шерстинки были длинные-длинные и под весом Кунябы не приминались. Куняба больше всего на морского ежа была похожа. Только мягкого и серого.

Куняба тихая была. И не от стеснительности, как Дяба, а просто так. Серенькая она была. Может и каталась она по дому и притаивалась по углам, но никто этого не видел.

А к человеку или кому-еще, куняба подходила, подкатывалась, когда грустил тот. Сидит, например, бабка на лавке у стола. В окошко смотрит. А там дождь — унылый, долгий, нудный. Куняба на лавку возле бабки заберется и сидит. Бабка чем дальше, тем больше грустить начинает. Вздыхает, головой качает. А Куняба вслед за ней повторяет:

« Охохонюшки. Аяяюшки…»

Бабка еще громче вздыхать начинает, а Куняба уже чуть не плачет: «Хына, хына, хына. Аня-няня…»

Тут, глядишь и баба всхлипнет. Раз, другой и заплачет. А Куняба уже на плече у нее сидит. Прямо в ухо тихонько голосит:

— Ой-ёй-ёй» Бабка всхлипнет, Кунябу к мокрой щеке прижмет и причитать начинает: « Ох, Кунябушка, как же оно все печально вокруг. И жизнь проходит, и время, и дождь. Как же грустно, Кунябушка как же грустно. Ты меня понимаешь?

Куняба только дальше согласно охает да вздыхает, и об щеку бабке трется.

Проплачется бабка. Погрустит от души, а потом успокаивается. Повеселеет, лицом просветлеет. На душе ей легче станет. «Спасибо, тебе, Кунябушка. Спасибо, хорошая моя.»

С дедом Куняба себя, конечно, по другому ведет. Дед, он не баба. Он даже не охает и головой не качает. Сядет на лавку, в одну точку уставится. Лицом ото всего отстранится и давай дымить, самокрутку жевать. Грустно ему, печально. Но он этого и не показывает. Даже бабка не всегда о его грусти догадывается. А Куняба сразу на лавку к нему прыг. Сидит на самом дальнем краю от деда, и, даже в другую сторону смотрит. Вроде как она тут вообще сама по себе. А дед ее и не замечает. Куняба тишком да бочком к нему подбирается, вроде как это даже не она сама, а сквозняком ее колышет. А Дед одну самокрутку докурил, вторую скручивает. Бабка из кухни уже ворчит:

— Дед! Шел бы ты на завалинку, а то весь дом продымишь.

Но не слышит ее дед, на чем-то своем углубился.

А Куняба-то уже на коленку деду залезла и катается по ней туда-сюда. Дед краем глаза видит какое-то шевеление. Глаза опускает, но смотрит сквозь. Куняба-то уже не только катается, а даже и прыгать слегка начинает. И вот уже с дедова колена почти падает, но дед ее ловит. И глаза у него уже обычные, как у только что проснувшегося человека. Скажет только:

— Ты осторожней, Кунябушка, так и упасть недолго. А сам уже Кунябу гладит тихонько и улыбается. И нет у него уже никакой грусти или печали ни в душе, ни на лице. Сбилась она, забрала ее Куняба. Съела.

А Кошка возле Кунябы так вообще грустить не может. Да это и не удивительно. Кошка, она маленькая, и грусть-печаль у нее тоже маленькая. Только Кошка погрустить, себя, бедную, пожалеть соберется, только удобно на мягком усядется или уляжется даже, как Куняба тут как тут. Прокатится перед Кошкиным носом туда-сюда пару раз — и все. Исчезает у Кошки нужное настроение. Азарт и инстинкт охотничий просыпаются. Уж больно Куняба на пушистую мышку похожа! И начинают они по всему дому носится друг за другом.

Исчезли из дома печаль-тоска, или, как сейчас по ученому говорят — депрессия. И все это Куняба сделала. Всю эту разнообразную унылось съела.

А бабка Кунябе маленький круглый половичок под шкаф связала. Желтенький такой, с блюдце. Что бы тоже все было хорошо. Как у всех в доме.

А есть Куняба на самом деле не любила, хотя ей и полагалось. Потому что когда ела, то толстела и ее Кошка ловила. А Кунябе только от этого грустно и бывало.

Кваба

Кваба была зеленая и жила под крыльцом. Была она очень на лягушку похожа, но лягушкой все-таки не была. Или если была, то какой-то очень специальной, дедкобабкиной лягушкой.

А дело было вот в чем. Жила Кваба под крыльцом, а не в доме, как все остальные. Но запахи из дома чуяла через две закрытые двери. А еще любила Кваба пироги с капустой.

Только бабка начнет первую партию пирогов лепить, чтобы в печь поставить, как кваба тут как тут. Скачет уже от порога и громко, на весь дом:

— Ква-ба, ква-ба!

И как только через закрытые двери прошла! — Никто понять не может.

А бабка смеется и Квабе говорит:

— Ты уж потерпи милая. Потерпи, зеленая. Сейчас испекутся пироги, я тебе кусочек выделю.

Сидит Кваба возле самой печки, за бабкой, и пирогами во все глаза смотрит, взглядом провожает. Ждет старательно, запах нюхает.

Дадут Квабе кусочек пирога, она его сразу весь в рот пихает, глаза прикрывает и жует потихоньку. Удовольствие получает.

Только не одна Кваба пироги-то с капустой любит. Захочется деду пирогов, спрячется он за печку и давай выговаривать:

— Ква-ба, ква-ба!

И до того у него похоже получается, что бабка уже от сериала своего телевизионного на кухню бежит, Квабу высматривает да приговаривает:

— Что, Квабушка, пирогов захотелось? Сейчас поставлю, маленькая. Ты только подожди.

И сразу давай суетиться, давай хлопотать. Так заторопится, что даже не посмотрит, что Квабы-то на кухне и нет!..

А дед из-за печки выходит, руки в боки, и степенно так спрашивает:

— Что, бабка, пироги ставишь-заводишь?

— Да вот, — отвечает бабка, — Квабушке пирогов очень захотелось. Не обижать же ее.

— Это да, — степенно кивает головой дед, — маленьких обижать не надо. Но ты как спечешь, скажи, я самовар разведу, чаю заварю.

— Хорошо, дед, так и сделаю — отвечает бабка. А у самой уже руки в муке и тихая улыбка на лице.

Знает бабка, что нельзя пироги с печалью заводить. Не подымуться, или невкусные будут.

А может бабка знает, что это вовсе и не Кваба пирогов захотела, а Дед все подстроил. Он же в доме самый главный, хозяин потому что. Не пристало ему просто так пирогов просить. Вот и придумывает затеи.

Напечет бабка пирогов. Дед самовар нагреет. А тут и Кваба прискачет. Сидят дед с бабкой, чай пьют, пироги жуют, друг другу улыбаются. На подоконнике Кваба с кусочком пирога сидит. Ляба и Ляляба по комнате скачут, а между ними Кошка с Кунябой друг за другом носятся. И Дяба с печки тихонько дябает что-то напевное, будто песенку почти.

Мир в доме. Радость и доброта. А что еще хорошим людям для счастья надо?