Шелковый переплет

И в какой-то момент, очнувшись на долгом пути, в полной растерянности, ловишь себя на ужасающе тщетной попытке, хоть как-то и где-то, но всё-таки разглядеть в себе человека.

Музыка звучала громче, громче, и вдруг оборвалась. Через несколько мгновений последовала тревожная барабанная дробь, и тоже, достигнув апогея, внезапно стихла. Внизу послышались разрозненные голоса заинтригованных зрителей. Высоко под куполом цирка готовился самый сложный трюк. Конферансье раскатисто громко объявил: — Мёртвая петля в исполнении неподражаемого Гувера!

Маленький человечек, сидя на перекладине, крепко сжимал в руке страховочный карабин. Он почти равнодушно посмотрел вниз, потом с неприязнью на свое тело в блестящем сером костюме. Казалось, сама память против его воли явила ему сейчас глаза Севиль, и то, как она прощалась с ним — с легким чувством вины. От мыслей, что его снова жалели в горле сильно зажгло. Публика в нетерпении ждала представления. Карлик еще немного помедлил, и пристегнул карабин обратно. Повисла тревожная тишина, затем раздались испуганные голоса, которые сменились криками восторга и громкими аплодисментами. Арена становилась ближе — медленно, медленно...

Он давно слонялся во мраке улиц, ненавидя себя за слабость, когда незаметно оказался на ярмарочной площади. Здесь уже никого не было. Пройдя полсотни метров по неосвещённой брусчатке, он наткнулся на яркую индийскую сувенирную лавку около музыкального аттракциона. Гувер почувствовал крепкий рыбный запах чая, смешанный с терпким древесным ароматом. В маленьком окошке, за тканой ширмой, горел уютный жёлтый свет. Неожиданно дверь скрипнула, и слегка распахнулась. Как бы это ни было странно, за ней показался китаец, вероятно, и являющийся хозяином этой лавки. Пристально рассмотрев карлика, он поприветствовал его одним лишь кивком, и экономным жестом руки пригласил пройти внутрь.

Оказавшись в крохотном помещении, Гувер неуверенно присел на выцветшую кушетку. Сам хозяин лавки сел на такую же, так, напротив. Гость осмотрелся, стараясь быстрее свыкнуться с обстановкой. На полках в невероятном количестве теснились разнообразные яркие вещи и сувениры. Денег всё равно не было, и покупать что-то здесь, разумеется, он не собирался. Видимо, хозяин это понял с самого начала. После неторопливых глотков горячего чая, также неспешно, как он делал всё остальное, китаец спросил Гувера, доволен ли он своей жизнью, и между ними завязался разговор. Вернее, так могло показаться Гуверу. На самом деле, продавец лавки только молча слушал, время от времени поднимая на гостя внимательные глаза. В какой-то момент, он вдруг его прервал, спокойно подняв верх ладонь:

— Я предлагаю избавление от всех страданий, — тихо отчеканил он каждое слово, — от всех, — многозначительно добавил и поставил свою чашку на стол рядом с растерявшимся от такого внезапного поворота карликом. — Это будет честная сделка, без всякого обмана, — продолжил китаец, уже не отводя пронизывающих глаз от гостя, — в обмен на любовь ты наконец сможешь обрести покой и свободу.

Гувер не осознавал, почему сразу поверил в эту небылицу, наверное, потому что был способен верить теперь уже только в чудо, а терять ему было нечего. И поэтому его согласие последовало без всяких размышлений:

— Забирайте, мне она не нужна, только где я смогу забрать свой покой и свободу? — почти полностью оправившись от удивления, и неприлично легкомысленно поясничая, добавил он. На его лице даже появилась улыбка, чего давно с ним не случалось.

Ответ последовал, но не сразу. Пол как будто мгновенно ушел из под ног. На улице послышался тревожный звон внезапно подхваченных сильным ветром деревянных подвесок, свет в лавке слегка замигал. Спустя еще несколько мгновений, всё стало почти как прежде, только свет в лавке — оставался непривычным, ослепительно чистым и белым. Гувер увидел, как китаец аккуратно вложил в красную шелковую папку почти прозрачный, тончайший и нежный лист белой папирусной бумаги. Ему даже показалось, что это он так освещал всю лавку, потому что, когда папка захлопнулась, свет вдруг снова стал, как абажуры ламп — уютно желтоватым.

— Это всё? — с уже пробежавшим на этот раз холодком по спине, и сильно дрогнувшим голосом спросил Гувер.

Немного помедлив с ответом, китаец протянул ему поднос с завернутым в бумагу печеньем. — Да, ты можешь идти, и теперь ни в чём не сомневайся, как это произойдет, ты увидишь сам, никакого обмана, — уже настойчивее повторил он.

Гувер оказался на улице. Было прохладно, и, кажется, начинало светать. Странным образом забывшись, только сделав десяток шагов, он ощутил в руке маленький сверток, в который было завернуто печенье. Сняв обертку, он обнаружил лежавшую поверх печенья маленькую плотную полоску бумаги с непонятными иероглифами на ней. Ниже был нацарапанный иссохшим пером, с трудом просматривавшийся перевод: "Свободу обретает тот, кто ни к чему не привязан сердцем". Гувер поднял воротник, чтобы защитить себя от вновь ниоткуда появившихся порывов ветра, уже на ходу, машинально сунул обёртку в карман, печенье показалось ему излишне сладким и пряным.

Занавес неряшливо раскачивался, делая и без того изрядно затянувшееся ожидание возмутительным. Наконец, ещё раз дрогнув, медленно поднялся. С отрепетированным криком на сцену выбежало несколько очень дорого и откровенно одетых танцовщиц. Взгляд по инерции начал скользить по их тесно зажатым в красные корсеты бюстам в чёрном ажурном белье, обнаженным округлым плечам. У всех девушек были тонкие талии, пышные бедра, оформленные в мелкую складку красным плотным кружевом, высокие прически с небольшими завитками точно около ушей, длинные накладные ресницы, красная помада, обведенные чёрным брови и глаза. На бледно напудренных лицах, шеях и плечах виднелись эротичные родинки. Их энергичный порыв сразу же подхватила громкая весёлая музыка. В такт ей уже старательно поднимались юбки, и стройные ноги в туфлях на высоких каблуках.

Маэстро был взбешен увиденным с самого начала и до момента, на который только хватило терпения. Он вдруг соскочил со своего чёрного, стеганного золотой прошивкой, большого кожаного кресла с ножками из красного дерева, и буквально запрыгал в злобе, останавливая музыку. Девицы разом прекратили танцевать, и начали испуганно жаться к друг другу. Редко находилась девушка, которая по своей воле потеряла бы эту работу. Только покалеченная. Кабаре Гувера было не только самое престижное заведение во всём городе, но и хорошо известное в высоких кругах по всей стране. Маэстро сам щедро платил за работу, и имел высоких покровителей, что развязывало ему руки для расправы. Он уже решил, что этому зрелищу не будет места на его сцене. Он разгонит их всех, а в следующем месяце здесь пройдет другое, ошеломляющее представление, которое он уже на всякий случай согласовал.

Карлик в дорогом синем атласном костюме, скрипя от злости зубами, взял плётку и направился к сцене. По ходу, одним жестом поднятой руки, на которой красовался чёрный перстень, приказал своим головорезам, стоявшим всё это время верно поблизости, не вмешиваться. Как и многие другие люди, имеющие подобные физические недостатки, Маэстро Гувер предпочитал окружать себя не такими же карликами, как он сам, а весьма статными красивыми людьми, считая только их достойными своего расположения, и желая всячески подчеркнуть свою полноценность среди них, вне всяких сомнений.

Каждая из этих девиц, только что выказала дерзкое пренебрежение к работе, и он лишь справедливое возмездие. Они невообразимо раздражали его своей непростительной неряшливостью, своей скучной красотой. Севиль — возлюбленная его молодости, сейчас показалась бы ему недостойной дурнушкой. Как наивен он тогда был. Маэстро нравилось держать в руках плётку. Он стегал по ногам, уделяя особое внимание кистям рук и плечам. Он мог обладать каждой. Взгляд его задержался на упрямо изображающей на лице безразличие к боли белокурой девице. Его гнев постепенно спадал. Он всё-таки даст им шанс превратить этот номер в алмаз — один, один только месяц!..

Гувер любил изящные конные повозки, а не угловатые тарахтящие автомобили, в которых его всегда укачивало, и становилось не по себе. Вот и сейчас, он уже представлял, как под успокаивающий стук копыт по мостовой выпьет бокал терпкого рубинового вина. Эту мысль прервал незнакомец, который дерзко попытался удержать одну из лошадей. Странной наружности старец, с бледным обветренным лицом говорил что-то про бога и любовь. Гувер распорядился отогнать его подальше. А этой же ночью, уже по рассказам одной из танцовщиц, громко бредил, громогласно требуя разыскать индийскую лавку с китайцем, кричал, что хочет забрать всю красную книгу полностью — до единого листочка. Проснувшись утром, дико хохотал, тем самым наводя ужас на прислугу. И уже потом, придя в себя, только чтобы оправдать ожидания, вооружившись стулом, показательно долго гонялся за длинноногой горничной с заплаканными с ночи глазами, которая на этот раз принесла плохо и без всякого вдохновения приготовленный завтрак.