Победа

Холодное в этом году выдалось лето. И дождливое, словно осень уже наступила. Осень вечная и бесконечная…

Петер достал карманные часы на длинной цепочке, посмотрел на них критически. Ни то, ни се. Брюзгливо оглядел их, постучал ногтем по стеклу, но стрелки словно замерли. Потряс, поднеся к уху, прислушался — вроде идут. Ох, далеко еще до обеда… Аккуратно убрал часы и одернул жилетку. Медленно поднял руку, поймал в ладонь пару крупных капель. Редкие капли и тяжелые. Словно небо плачет.

Мрачное небо, мрачный народ, мрачное время. Торговли все равно никакой, дела переделаны — можно и отдохнуть немного. Закурить, что ли? А то уж мухи от тоски дохнут. Поверх руки увидел происходящее на улице и подумал «О, еще двоих потащили». Думалось спокойно и неторопливо, как и положено добропорядочному датскому торговцу.

Да в общем-то все правильно делают немцы. Наши-то все по одиночке. А евреи… Да что евреи? Чего ради за них впрягаться?! Лезут везде, вечно друг за дружку горой, правы или неправы, потом разберутся — опять же между собой, а своих не выдадут. Как тараканы прямо, спасу от них нет! Сейчас присмирели, вон, бочком-бочком по улицам ходят. Один из них каким-нибудь делом займется, тут же куча родственников подваливает. И ведь работают, а не как наши — пристраивают своих. Со звездами сразу будет видно, где свои, где чужие. Правда, говорят, новая власть их собирает и куда-то увозит. Наверняка — просто в другое место. Не все же им занимать лучшее, давно пора потесниться. Немцы народ рачительный. И порядок любят, чего нашему королевству так не хватает.

Где эта самая оккупация? Как торговал своим мясом, так и торгую, ни налогов новых, ни чего прочего. Ну, совсем немного. Взяли пару раз вырезку задаром, так у меня мальчишки больше таскают.

Петер отшвырнул ногой шелудивую собаку, повадившуюся гадить на его газон.

Эх, Кристиан, Кристиан — ты единственный, кто заставляет меня уважать монархию. Вот ты никогда бы… Хотя… что за глупость, право, с этой телеграммой! Советников бы тебе хороших. Ответить самому фюреру «Благодарю. Король Кр» на длиннейшее поздравление! Сразу послов отозвали. Но тебе можно. Ты наш король, тебе все можно, а нам — нет. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку, так, кажется, говорили в школе? Кое-что еще помню.

Лениво подпирая стенку дома, Петер продолжал разглядывать прохожих и вдруг насторожился. Да что же там, черт возьми, происходит?

Волнение накатывало от центра города. Шепот, удивление, испуг… Торговец, быстро сняв головной убор, склонил голову. Невиданное дело! На белоснежном жеребце чистых кровей по улице величаво, с абсолютно прямой спиной ехал король. Пожилой и не очень здоровый монарх редко показывался на людях, особенно в это тревожное время… Как-то странно его встречали — после замешательства и неуверенности какое-то радостное волнение, почти восторженное, охватывало народ. Словно улицы своего униженного и покоренного города объезжал не просто король, пусть любимый и уважаемый… А кто?

Да что за ерунда… Петер, терзая снятую шляпу, не понимал, что же все-таки происходит.

Творилось странное. Страх, въевшийся в души, в дома — даже в небо! — сменялся недоверчивыми улыбками. Люди шептали что-то радостно друг другу, переглядывались, утирали слезы и приветственно махали руками.

Король повернулся, глянул словно лично на него, и сердце у Петера чуть не остановилось.

На груди обожаемого народом Кристиана Десятого горела желтая звезда. Знак неприкасаемого, знак самого бесправного и униженного существа. Петер потер глаза, надеясь, что это обман зрения — вот что значит слишком много думать об евреях. Думать вообще вредно. Надо делать, как власть велит, а раздумья — это лишнее в жизни, разве о том, как правильно мясо разрубить. Но нет — и с протертыми глазами все осталось как было.

Конь шел, король молчал, звезда горела.

Немцы, перегородившие дорогу, схватили было под уздцы оскорбленно фыркнувшего коня, не привыкшего к подобной фамильярности. Но увидев, кто именно носит клятую звезду, отступили в полном недоумении. Кристиан Десятый не обратил на внезапную преграду ни малейшего внимания. Не взглянув на немцев, он гордо проследовал дальше, благосклонно кивая головой своим подданным и получая в ответ почтительные поклоны. Казалось, он посмеивался над происходящим, пряча улыбку в усталых печальных глазах да в уголках губ под щеточкой усов. Звонкий перестук копыт по мостовой, напомнивший лавочнику звуки одиночных выстрелов, постепенно стих. Понемногу люди разошлись, словно ничего и не случилось.

Ну, знаете, это уже… Это что-то ненормальное! Это неправильно, так не должно быть. Конечно, конечно, королю можно все, хоть голым проехаться. Да, да, да, успокаивал себя Петер. Королю-то, королю ничего не грозит: его семью не выгонят из города, не убьют его близких. Положа руку на сердце, ясно как день, ничего хорошего не ждет там, куда гонят этих несчастных. А ему-то за что страдать вместе с ними? Да он их всех терпеть не может!

Кристиан, ох, Кристиан, да что же ты делаешь?! Они и тебя убьют, эти сволочи, не пожалеют!

Постоял в ярости, раздавил так и не закуренную самокрутку… Затем зашел в дом, от души хлопнув дверью, прорычал жене:

— Анна, лентяйка старая, где у нас кожа?!

— Да на что тебе кожа, Петер? — ворчливо отозвалась она с кухни.

Сдула прядку со лба и продолжала с недовольным видом бить тесто, словно представляя мужа на его месте.

— Дай, говорю!

— Петер, ты вроде нормальный бюргер, а что как втемяшится…

— Молчи, женщина!

Анна не стала спорить, по обыкновению пожала плечами. Тщательно вытерев руки о передник, покопалась в сундуке и молча протянула Петеру несколько разноцветных обрывков.

Он схватил, решив не думать, чем это грозит и чем он сейчас занимается, разрезал на несколько частей кусок, показавшийся ему вполне пригодным для идиотской цели. Не очень-то подходит, ну да для похорон особо не наряжаются. Хоть помрешь в хорошей компании. Прихватил с полки проверенный клей — с мясом не отдерешь. У мясника — с мясом. Ха-ха, вот это смешно! Скоро его самого на отбивные разделают.

— Господи спаси, да ты что это удумал, — ужаснулась жена, чуть не сев мимо стула.

Не веря своим глазам, она тут же вскочила и бросилась к мужу. Ругаясь сквозь зубы, Петер отмахнулся от супруги, чем еще больше напугал ее. Тщетно пытаясь остановить супруга, плача и хватая его за руки, Анна выбежала за ним на улицу.

И охнула: вся улица осветилась желтыми шестиконечными звездами. Словно земля приняла чистое ночное небо в свои объятия. Они горели везде — на груди у мужчин и женщин, у детей и стариков, на спине хромой соседской собаки; они сияли ярым золотым пламенем на дверях всех без исключения домов — на дверях бедняков и богачей, простолюдинов и знати — стирая различия и границы между их обитателями.

«В Дании все равны», — сказал король. И люди… люди поверили своему королю.

«Ну, может, всех и не расстреляют», — облегченно выдохнул изумленный Петер. А он-то был убежден, что этакая безумная идея могла прийти только в его дурную голову.

Он самую малость расслабился и тут же весь взмок от осознания того, что совершил. Себя-то не жалко, а вот родных…

Петер только сейчас заметил, что дождь закончился, и выглянуло солнце. Блистающей желтой звездой. Встревоженная Анна стояла совсем близко, и он увидел, словно впервые, какие у нее яркие голубые глаза. А морщинки — словно лучики. Жена, смахнув слезы, взяла из его рук и прикрепила на грудь знак унижения и беды — как орден высшей доблести и славы. И крепко поцеловала его у всех на глазах, чего не делала уже очень, очень давно…

А над городом, словно флаг победы, цветастым полотнищем высилась радуга.