Перышко

Память Бескрылых коротка. Мгновения, часы, дни удерживаются в их головах только для того, чтобы уже через год неумолимо обратиться в прах. Накопленные воспоминания становятся мёртвым песком времени — тяжестью душ, навсегда придавившей к земной оболочке.

Обезображенный увечьем в час рождения, я был таким: созданием в плоти, крови и разуме которого тлеет огонек жизни. Только одно отличие пропастью разделяло нас: память, широкая и глубокая как река, наполняла меня от момента первого вдоха.

Существо, которому я обязан своей жизнью, было милостивым и не желало моей смерти. Заключённого в полупрозрачную капсулу, под охраной трёх воинов в льдисто — голубых доспехах, едва родившегося, меня опустили в воды земного озера в ночь падения Астерион.

Звёздный свет и вода укрепили доспехи стражей. Целый месяц спокойные гиганты простояли надо мной, охраняя детский сон массивными луками. Но, как только их срок пришёл, тела воинов и покровы сферы распались, и я остался один в глубине этого необъятного мира.

1

Первый взгляд, первый вдох. Ветер, ласково перебирающий пряди волн, бездонная синь небес и невесомая вуаль облаков, спускающаяся всё ниже и ниже. Маленькие ладошки тянутся к ней: на кончики пальцев ложится пуховое пёрышко с каплей запёкшейся крови, рядом ещё одно и ещё… Вскоре, на глади озера вокруг колыбели в кружевном узоре собираются перья разных видов и размеров. А в вышине мечутся две большие птицы с длинными шеями и белыми, как облака, крыльями...

2

Легкое прикосновение отводит с глаз сонную пелену. Небо надо мной уже пустынно, но здесь, в воде, я чувствую чьё-то присутствие. Вновь касание: слева и справа от колыбели возникают силуэты птиц, что парили за облаками. Тёмно-карие глаза-бусины внимательно и строго всматриваются в лицо, будто силятся отыскать в нём то, что знакомо только им… Долгий и мучительный поиск! Вокруг нас тишина разливается густым сиропом, плеск волн только дополняет её, даря ощущение невесомости. Пара глаз вплотную приближается к лицу, и я слышу (чувствую) её вопрос:

— Пёрышко, это ты?

Трепет крыльев избранника на мгновение отвлекает её. Изящным движением она поворачивает голову и теперь вглядывается в него. Сдержанная сила взгляда лебедя никуда не исчезает, добавляется лишь одна эмоция — его ответ:

— Нет. Не он.

Опечаленная пара плывёт вдоль кромки озера и скрывается за скалистым утесом, врезавшимся в берег. Их поиск еще не закончен.

3

Холодные ночи сменяют холодные дни. Мутное пятно солнца в облаках безрадостно глядит на жёлтые травы. Плотно собранные вначале, лепестки моего убежища до половины погрузились в воду. Их питательный запас на исходе и, значит, вскоре мне самому предстоит добывать пищу. Но это будет позже, а пока я наблюдаю за тем, как меняется это место.

Пару раз подряд в прибрежном сухостое я вижу ватагу крохотных птичек. Пёстрые, с коричневатыми и зеленоватыми кольцами на шеях, они с удовольствием ныряют на глубину и через пару секунд появляются на поверхности, разбрызгивая капли влаги вокруг себя. Им — детям этой земли — доступно многое, чего лишили меня. И поэтому каждое их появление я стараюсь запомнить, возрождая всё то, что было утеряно.

Реже над зеркалом вод проносится знакомая, легкокрылая тень. Одна, без спутника, кружит над озером и бережно собирает пушистые перья, забытые ветром в зарослях. Кого она пытается найти? Неизменный силуэт в небе всё глубже впечатывается в душу и будит во мне давнее ощущение покоя и безмятежности. Дни напролёт это чувство растёт и крепнет внутри, светлой силой наполняя новые мысли. И вот, когда тень опускается на воду у тонкого клина скалы, я уже знаю, чем смогу её утешить.

На одно короткое мгновение прикрываю глаза, наблюдая за ней через узкую щель между веками. Я вижу, как она изменилась: белоснежный наряд утратил свежесть и чистоту, а в глазах поселился усталый блеск. Вспомнит ли она, что когда-то дала мне имя?

То же робкое касание, что и в нашу первую встречу, тот же плавный поворот головы и внимательный взгляд, вопрос:

— Пёрышко?

И точно разряд тока пронзает тело, врываясь в голову потоком быстро сменяющихся картинок: удивительно красивая, темноволосая женщина держит на руках свою крохотную копию и ласково улыбается. Под нежными пальцами, поддерживающими спину младенца, забавно топорщатся белые пёрышки. Чуть позже обеспокоенный взгляд женщины упирается в мои глаза и лицо её наполняется ужасом. Что со мною не так? И почему, почему она кажется такой знакомой?

С непослушных губ срывается шёпот, который тут же перерастает в крик боли, крик обиженного ребенка:

— Мама!

Картинка внезапно гаснет и вновь передо мной склоняется лебедь. По обеим её щекам катятся крупные слезы.

4

— О небо, какой же ты неуклюжий! — Возмущённая дрожь крыльев Альво расплывается кругами по воде.

— Сколько раз придётся тебя спасать, прежде чем ты научишься плавать? Где твоя лёгкость и перья, наконец? — последние слова он шипит, стараясь, чтобы я его не услышал. Уже больше года он пытается обучить меня тому, что знает сам, но пока все его попытки сводятся к нулю.

"Нет, он не может быть нашим сыном", — тихонько приговаривает учитель, когда Вита улетает к дальним озерам.

Обиды на него я не держу, ведь сказанное им — чистая правда. Полтора года назад Вита забрала меня из колыбели у скалы и нарекла Пёрышком.

Родного сына она потеряла там же: когда вся её семья, после долгого перелёта, отдыхала на озере. Альво тогда приметил охотника, укрывшегося в сухих зарослях и стайку уток, плескавшуюся рядом. На лебедей здесь не охотились и он подумал, что его родные в безопасности. Но ошибся. Пёрышко сорвался с водной глади последним, когда стрелок уже целился в них.

Резкий хлопок оглушил жителей озера: притихли резвящиеся утки и несколько раз щёлкнули о поверхность рыбьи хвосты, распуская вокруг себя круговые волны. Испуганная Вита, улетевшая дальше всех, оглянулась в поисках мужа и сына. Они так же летели позади неё. Но избранница Альво не знала, что охотник выстрелил дважды.

Красный цветок, открывший лепестки над крыльями сына, её супруг увидел слишком поздно. Еще мгновение раненый Пёрышко боролся с потоками воздуха, пытаясь расправить сведённые болью крылья. Но рана, такая несерьёзная с виду, отняла последние силы и вот уже он камнем летел вниз. Мягкие пуховые перья, окрашенные каплями крови, сопровождали его в этом недолгом пути. Ветер у берега ласково подхватил их и отнёс к бурелому подтопленного кустарника, туда, куда с наступлением сумерек приземлился я.

Долгое время Альво винил себя за то, что произошло в этот тяжёлый день: корил за медлительность, за то, что обезумев от горя, не доверился Вите и не поддержал её в поиске.

День за днём, в течение месяца, он наблюдал, как супруга, будто призрак, мечется над заледеневшим озером и зовёт сына...

А когда лёд растаял и он, наконец, отважился всё рассказать Вите — они впервые нашли меня.

Истосковавшаяся по ребёнку мать почти сразу приняла меня, хоть я и не был похож на её сына, но сердце её избранника так и осталось каменным.

5

— Пёрышко, сынок, какой ты большой стал, — довольная Вита следит за каждым моим движением.

Вода, еще не прогретая весенним солнцем, неприятно холодит ступни, но я не останавливаюсь.

Мощный гребок: тело на мгновение показывается из воды — спокойный вдох, гребок — выдох… Скоро передышки между гребками удлиняются и я уже не плыву, а скольжу по воде.

В аккуратном повороте оказываюсь на спине и подставляю лицо солнцу.

Я давно перерос своих приёмных родителей. Сильное и гибкое тело легко приспособилось к воде — уроки учителя не прошли даром. Только изредка призрачным огнем жжёт места, где могли быть крылья. В эти минуты гримаса боли отражается на лице, вызывая приступы ярости не забывшего гибель сына Альво. И лишь тогда, когда он видит, как Вита смотрит на меня в такие мгновения, его негодование стихает и всё возвращается на круги своя.

Дни я провожу в поисках еды для нас. А в сумерках, когда воды озера прячутся за клочьями тумана, я выхожу на берег и ищу место для ночлега у заросшей мхом оконечности скалы. Тепло, которое накопили камни, согревает летом, но с приходом осени и зимы его становится меньше. Да только я не замерзаю: в особенно холодные ночи, когда Альво, как глава семьи охраняет наш сон, широкие крылья Виты прикрывают озябшее тело и согревают своим теплом.

Материнская любовь не знает границ.

6

В этом году холода рано пробрались в озерную долину. Ласковое летнее солнце в одночасье занавесили тучи и заморосил мелкий, надоедливый дождь. На скалистом уступе внизу не осталось свободного места, да и сверху, насколько хватало глаз было занято: промокшие птицы всевозможных видов и мастей обосновались на клочке каменистой породы надолго. И только у кромки берега, где волны терзали прибрежную растительность, моя семья могла найти пристанище на ночь.

Сами ночи сделались холоднее. Вскоре от прогалины между зарослями рогоза и утесом сохранилось только небольшое пятно, на котором с трудом умещались я, Вита и Альво. Остальную часть озера покрыла тонкая корка льда. А это значило, что с каждым днем мы больше времени будем тратить на поиски пищи.

Всё чаще, в разговорах с Витой, Альво упоминал дальние перелёты, какие они совершали, как только стали парой. Но его избранница была непреклонна.

— Не время, родной, ещё нет, — говорила она, легонько касаясь мужа крылом, — Пёрышко не готов.

До сих пор она не теряла надежды увидеть мой полёт.

7

Ночь. На заледеневшей глади озера мы одни: те, кто с приходом зимы мог улететь в теплые края — уже покинули это место. Ветер пригибает к воде седые от инея травы. Тепло тел Виты и Альво согревает меня, но не они приходят в короткий, предрассветный сон.

В нем я вижу свою мать, в окружении таких же красивых, как она людей. За их спинами трепещут на ветру широкие, белые крылья. Кто они?

Круг Крылатых постепенно смыкается, как будто люди пытаются защитить женщину с опечаленным лицом. Но от кого её защищать?

Я вижу, как мои, ещё совсем маленькие руки, тянутся к ней, но строй суровых воинов сдвигается всё сильнее.

— Уродец! Больной! Бескрылый...

Последний, особенно громкий выкрик, словно нож, взрезает напряженный воздух. Неприступная стена приходит в движение. От неё отделяются три самых высоких мужчины — мои будущие охранники и конвоиры. В образовавшемся промежутке вновь мелькает её лицо: она плачет то ли от стыда, то ли от горя.

Вновь из груди рвется крик: "Мама!" Но свой голос я слышу только после того, как просыпаюсь. Наяву он сливается с шелестом крыльев Виты и я не понимаю, что происходит.

— Тише, — властный призыв Альво гасит шум. — На озере кто-то есть.

Мы удивленно оглядываемся, но в сером утреннем воздухе пока ничего нельзя разобрать. Одна надежда на слух: там, на берегу, сквозь порывы ветра пробиваются едва различимые щелчки: один, два, три...

Я и Вита только догадываемся об источнике звука, но Альво догадки не нужны: эти щелчки он уже слышал и знает, что за ними последует. «Охотник!» — сильное тело поднимается в воздух, шея изгибается, придавая лебедю вид грозного духа. Грозного, но, увы, не бессмертного.

Внезапный приступ кашля ломает грациозный силуэт, кровавая пена каплями застывает на белоснежном оперении. Тело Альво врезается в воду, разбивая тонкий лед. Поднятые брызги водяной пылью осыпаются на тёмно-серую гладь озера. И тут же необыкновенная тишина покрывалом расстилается над нами. Мы запутываемся, застываем в ней. Широко раскрытые глаза Виты наполняются ужасом, он волнами накатывает изнутри. Несколько долгих минут уходит у неё на попытку побороть это чувство. С трудом оправившись, она всё-таки успевает повернуться ко мне и тревожным шепотом прошептать: «Спасайся, сынок!», в момент как воздух разрывает еще один выстрел.

8

Глаза закрываются сами собой и, в надвинувшейся темноте, до меня доносится только плеск опустившихся в воду крыльев и свистящее дыхание Виты. Холодная тяжесть приливной волны ложится на грудь, однако я не чувствую этот груз. Тело будто снова оказывается внутри спасательной капсулы, но невесомость только сильнее пугает обманутый разум.

На долю секунды свист прекращается, и я слышу ослабевший голос птицы, которая стала мне приемной матерью: "Лети, Перышко". Короткий вдох и она затихает навсегда…

В этот миг что-то ломается внутри. Всё, что связывало меня с родным миром, всё, что узнал и пережил здесь, на Земле — искажается, растрескивается, обнажает того, кем был я на самом деле.

Легкое тело уже не борется с невесомостью, оно парит в ней. Белоснежные перья мягким ворсом покрывают руки, и вот уже упругие крылья с нажимом вспарывают воздух. Длинная шея изгибается и внизу, в оттаявших оконцах водной глади, я вижу своё изменившееся отражение. Струи ветра наполняют грудь, стирая мысли. Небесная лазурь манит высотой, и я лечу к ней. Лечу, забыв обо всём…

9

Почти семь лет прошло с тех пор, как я покинул это место. Почти семь лет я не вспоминал Виту и Альво и вообще не тревожил память, полагаясь на животные инстинкты своего нового тела. Почти семь лет я не задумывался о том, как быть Бескрылым. Да только то, что я считал забытым, всё ещё жило во мне, исподволь подтачивая крепость мыслей.

К исходу седьмого года память всё-таки прорвала оборону: череда ярких, но ничего не значащих картин сменилась полноценными событиями прошлого. Образы матери, воинов, охранявших посадочную капсулу, Виты и Альво, встретивших меня на Земле — теснились в голове, постепенно занимая положенные им места. И только одно воспоминание острой болью тревожило сердце: мгновение, когда я потерял обоих приёмных родителей, ещё бередило открытую рану.

Эта боль вернула меня в края, ставшие родным домом.

Я летел над осколком древней скалы, вонзившимся в берег унылого озера и голос Виты вновь звучал в голове.

— Какой ты большой стал, Перышко! — забытая за долгие годы нежность сквозила в её словах.

Она прощалась.

— Лети, сынок!

В мягкую перину тумана над свинцово — серой водной гладью опускалась ещё одна колыбель...