Крот

Пролог

Как сладко мы живём и как часто не замечаем этого. Свет льётся нам в окна, но мы зашториваем их, меняя ночную свободу на тусклый свет электрической лампы.

Мы чем-то похожи на кротов, которые сидят под землёй и радуются, что они там: внизу безопасно, всё знакомо. А что наверху? Опасность, неизвестность, смерть. Зачем кроту всё это? Он лучше съест пару червей из своих запасов да пророет ещё несколько ходов в своём и без того запутанном подземном лабиринте.

Так же и мы. Разница в том, что крот живёт так из поколения в поколение, ничуть не раскаиваясь в своём образе жизни, а к человеку раскаяние приходит на закате дней. Тогда он начинает убиваться, страдать, молить Бога дать ему ещё один шанс начать всё сначала… Мы слишком поздно понимаем, что Жизнь – река, что вечно стремится вперёд и никогда назад. Зато, осознав сей весьма несложный постулат, мы успокаиваемся и, словно кроты, возвращаемся туда, откуда пришли.

В Смерть.

1.

Я копал уже очень долго и устал. Теперь я хочу домой, съесть что-нибудь вкусненькое и завалиться спать. Эх, хорошо бы было! Особенно поспать. Я сегодня слишком много копал. Да… Но ведь не дадут поспать дьяволята! Эх, жизнь! Но деваться некуда – иду домой.

Но постойте. Я же не представился. Вот дурья башка! Меня зовут Джиндекс. Джад Джиндекс. Я – крот. Ох, скорей бы дойти до дому…

2.

Вот я и дома. Знакомьтесь. Это моя жена Джинджер.

— Дорогой, почему ты так поздно?

— Я сегодня очень много копал, дорогая. Не могла ли бы ты приготовить мне что-нибудь на ужин?

— Конечно, дорогой, подожди немного.

Сижу, жду. А так спать хочется, гораздо больше чем есть. Так и засыпаю в кухне на табурете.

Чёрт возьми! Кто меня дёргает за усы?! Ох, не дадут поспать по-кротовски! Детки. Не заставили себя долго ждать. Это Мэтью (весь рыжевато-шоколадный, в шерсти комья земли и грязная лапа толкает меня), рядом Джесси (она слева – дёргает меня за усы), сзади крутится Марк (большой чёрный кротяра, я подозреваю, что это не мой сын – в славном роду Джиндексов никогда не было больших чёрных кротов) а за ними ещё целая свора (вот нарожал-то на свою голову) маленьких, вертлявых кротиков. И каждый из них стремится меня потискать, ущипнуть, обнять, укусить…

— АААА!!! Джиндж! Я больше не могу! Где ты бродишь? Где мои черви?! Я хочу есть и спать! Я целый день работал! Неужели не понятно?!

— Сейчас, сейчас милый, я ищу самых жирных и вкусных червячков для тебя.

— Не ищи ничего! Бери любых! Я очень хочу есть.

— Уже бегу, Джад, уже бегу… Подожди секундочку.

Опять ждать. А эта свора просто дикость какая-то, ощущение, что маленькие коготки стараются разорвать тебя на части, взять на память кусочек божества. Приятно, конечно, чувствовать себя Богом, но… Не такой ценой!

— Джиндж!!! Боже мой!!! Ты там скоро?!!!

— Сейчас, — слегка раздражённый голос, — Уже иду. Успокойся.

Нет, хорошо, что я копаю путь наверх, я так хочу увидеть Небо… И я не могу больше здесь жить!

Но входит Джиндж с огромным блюдом полным свежих, вкусных дождевых червяков. Я беру одного, второго, третьего, медленно прожёвываю, впитывая в себя весь их вкус, и, удовлетворённо проглотив пищу, тянусь за следующей порцией.

— Спасибо, Джинджер, — она покрывается алым и мне это безумно нравится.

— Не за что, Джад. Если ты наелся, идём спать.

«Спать», — повторяю я как робот и иду за своей любимой в нашу уютную спаленку. Засыпаю сразу, как только касаюсь усталой головой любовно взбитой подушки, хранящей ещё тепло и нежность родных лап. Чувствую на себе взгляд Джиндж. Любящий, всепрощающий взгляд – взгляд матери. Она улыбается, чему-то кивает головой и тихо, стараясь не разбудить, выходит из комнаты. Я понимаю. Детям она нужнее. А мне, в принципе, всё равно: мне снится Небо…

3.

Опять утро, опять надо идти копать. Всегда надо идти копать. Мне совсем не хочется вылезать из своего уютного убежища, одеяльной норки, но я хочу увидеть небо. Значит, мне нужно идти.

Нехотя вылезаю из-под одеяла и тихонько, как вор, прошмыгиваю на кухню в надежде не разбудить весь дом тяжёлой поступью по старым половицам.

Джиндж уже проснулась. Как всегда (свежая, чистая, красивая) она стоит у плиты, колдует над завтраком. Как жаль, что со всем этим скоро придётся расстаться: жена не понимает, что такого там, наверху, и зачем мне смотреть на небо. Да я и сам, чёрт возьми, порой не понимаю этого.

— Есть будешь?

— Конечно, дорогая.

— Тогда ешь, пока не остыло. Сегодня опять поздно?

— Да, наверное. Не жди меня, ложись спать.

— Хорошо, милый.

Мы оба знаем, что она будет ждать, и глаз не сомкнёт, пока не услышит заветный щелчок ключа в замочной скважине. Я знал это, клянусь своим именем. Я всегда это знал. Так было всегда. Но, надеюсь, всё скоро изменится. Навсегда.

Поцеловав и поблагодарив Джинджер, я ухожу через задний ход (дабы не будить детей). Ухожу копать землю, иду навстречу Небу…

4.

Опять копаю. Да я, в общем-то, больше ничего и не умею, но этого достаточно, чтобы увидеть небо.

Оно такое чистое, такое голубое, мне хочется его увидеть, подставить тело распутнику ветру, погрузиться в жаркие объятия радостного солнца… Значит, я должен копать.

Копаю вперёд, порода обваливается, засыпая тоннель. Работаю задними лапами – ставлю деревянные подпорки – этому меня научил мой отец, а отца его отец, а деда его отец и так далее. Джиндексы всегда копали. И я не исключение.

Тоннель уже достаточно широкий, чтобы развернуться. Пора прорываться наверх.

Я в своём тоннеле № 47АЯ. Он не зарегистрирован (все тоннели проходят регистрацию в совете старейшин. Мы работаем на Кротовье Братство – добываем землю, золото, грибы) потому, что это выход наверх, а даже мысль о побеге строго карается Советом Кротов-Старейшин, сокращённо СКС. Поэтому работаю нелегально, но работаю.

Вот и день пролетел. Пора домой. Надеюсь, там всё хорошо.

5.

Что-то не то: Джиндж нигде нет и деток не слышно. Странно…

Я иду в обход по всем комнатам и нахожу Джиндж в нашей спальне. Она стоит у окна. На ней прекрасное шёлковое платье. Я подарил его ей в медовый месяц, точнее неделю. Молодожёнам даётся неделя на отдых. Не больше, дабы крот не потерял форму. Платье это она надевала потом только один раз. В день смерти её матери… Снова что-то произошло? На глаза наворачиваются слезы, к горлу подкатывает странный колючий противный комок. Неужели что-то с детьми. Не могу видеть её лица, но при виде подрагивающих плеч, всхлипываний (едва слышных, прерываемых железным волевым усилием) становится страшно. Печаль чёрной болотной жижей струится по венам, отравляет сердце. Не в силах боле терпеть эту пытку, бросаюсь к жене, приобнимаю за плечи. Она отталкивает мои лапы одним неуловимым движением плеча и резко поворачивается ко мне лицом.

— Что с тобой, дорогая?

— Скажи мне, ради Бога, Джад, что мы сделали не так? Чем я тебя не устраиваю?! Зачем ты копаешь путь наверх?!!!

— Кто тебе это сказал? – с силой выталкиваю из лёгких воздух – самое страшное позади (с детьми всё в порядке)

— Какая разница? – немного успокоившись, утерев слёзы белоснежным платочком, — Просто ответь.

— Я не копаю путь наверх.

— Правда?

— Правда.

— Я сейчас, милый. Приготовлю тебе червячков. Сейчас.

Она уходит, а я остаюсь один на один со своими мыслями. Зачем я соврал ей? Зачем? Знаю, что всё равно буду копать, прорываться к небу. Понимаю, что надо было сказать правду. Понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Не могу причинить ей боль…

Входит Джиндж с блюдом маринованных червей. Беззаботная улыбка сияет на её лице, словно бриллиант в золотой оправе.

Так прожит ещё один день под землёй

6.

Ночь. Что-то не даёт мне уснуть. Ворочаюсь, ворочаюсь и не могу найти чего-то привычного. Понимаю, что без этого не могу заснуть, но не понимаю, чего мне не хватает. А самое главное – не вижу Неба. Решено. Просыпаюсь. Открываю глаза. В комнате нет Джиндж.

Сначала подумал, что она ушла к детям, потом вспомнил, что дети у тётушки Миранды. Тогда где моя жена? Чтобы решить этот вопрос, я вышел из спальни: что толку сидеть и размышлять – так можно и всю жизнь просидеть, а меня, между прочим, ждёт Небо. Так куда же запропастилась моя жёнушка? Шаги гулко отдавались по земляному полу. Неприятно. Пол холодный – надо попросить Джинджер развести печку в подвале… Найти бы её ещё… Никогда не думал что в собственном доме так легко заблудиться: ничего не видно – темень, хоть глаз выколи. Наконец, в окружающем мраке мелькнуло белое пятно или показалось? Нет. Я ускорил шаг. Пятно не двигалось с места. Чем ближе я приближался, тем отчётливее понимал, что передо мной моя жена, сидящая на полу, нервно обняв свои колени, спиной плотно прижавшись к стене. Её взгляд не выражал ничего, глаза были опустошены, она не могла не видеть приближающегося меня, но… не видела, ощущение создавалось, что Джинджер увидела что-то за моей спиной, что я просто рябь, тень, заслонившая на секунду яркое Солнце. Губы что-то бессвязно шептали, уловить хотя бы часть сказанного не представлялось возможным – настолько тих был голос, да и был ли он? Неожиданно разум минутным проблеском осенил её взгляд – она узнала меня. Но лишь на мгновение. Затем снова вернулась к своему безгрешному, невинному и оттого столь пугающему занятию. Я опустился рядом с ней на колени, провёл ладонью по её щеке, заставил посмотреть мне прямо в глаза – всё было безуспешно. Тогда я прижался к её груди и заплакал, как маленький мальчик, которого злые соседские дети обидели ни за что ни про что, просто потому, что у него есть веснушки, а у его обидчиков – нет… И неожиданно это подействовало. Я ощутил её лапу на своём виске. Она гладила меня, целовала в макушку, приговаривая: «Ну, что ты, что ты, всё в порядке, ничего не случилось, всё будет хорошо». Я поднял глаза. Она тоже плакала.

— Джад, поклянись, что никогда не покинешь меня, — она продолжала мягко гладить меня по голове, а мне было так уютно у неё на коленях, что я готов был отдать все богатства этого подземного мира к её ногам. Да что там, скажи мне кто-нибудь сейчас, что через минуту я умру, рассмеюсь ему в лицо и скажу: «Готов! Хоть сейчас! Я был счастлив целую минуту, а большинство из нас даже секунды счастья не знают!».

— Клянусь.

И она, и я знали, что всё бессмысленно, бесполезно, что невозможно склеить разбившуюся чашку – она уже никогда не будет прежней.

— Идём спать. Поздно, — улыбнувшись одними губами, промолвила она и, решительно встав с пола, ушла в спальню.

Я остался один. Вот она расплата за мечту – одиночество. Привыкай. За всё в этой жизни приходится платить. Тяжело вздохнув, я понуро поплёлся вслед за Джинджер. Затем, словно вспомнив что-то, развернулся на пороге и спустился в подвал. Развёл печку, посмотрел какое-то время на пламя, бушующее в стальном теле… Оно тоже куда-то рвётся. Как и я… Как и я… Если пламя вырвется из печки, оно уничтожит дом, меня, Джиндж, детей – мир. А если вырвусь я? Наверх. Что случится тогда? Рухнет ли в бездну всё сущее? Остановится ли планета?.. Нет… Нет. Тысячу раз нет. Я всего лишь песчинка, влекомая потоком реки в неизвестность манящую и неизбежную, как водопад… Только сейчас я почувствовал, насколько устал. Поэтому, добравшись, в конце концов, до вожделенной подушки, я отключился практически мгновенно. И снова увидел Небо. До рези в глазах чистое Небо. Таким я не видел его ещё никогда…

7.

Небольшой завтрак, и я снова иду копать.

Мы с Джиндж пытаемся играть в дружную семью: улыбаемся друг другу, целуемся, болтаем… Всё вроде бы как всегда, но за всем этим чувствуется печаль уходящего лета, горечь душащих по ночам слёз, яд невысказанных в лицо фраз, тяжесть захламлённого флюидами двух одиночеств воздуха. За фасадом любви скрывается голодный зверь тоски и утраченного времени. Мы стали чужими друг другу. Именно в ту ночь. Она стала критической точкой, за которой обратный путь невозможен…

Но ведь именно этого я и добивался. Разве нет? Это неминуемо должно было произойти, чтобы я смог насладиться Небом.

А нужно ли мне теперь оно? Не слишком ли много жертв для одной мечты?

Надо подумать. В любом случае, впереди целый день в тоннелях. Целый день для размышлений.

8.

Н-да, хороший вопрос. А нужно ли мне Небо? И если да, то зачем? Его невозможно съесть, продать, им нельзя укрыться в холодную ночь, им не растопишь печь. Тогда зачем оно мне?!

А зачем мы мечтаем? Многие и не мечтают и живут прекрасно, припеваючи, счастливо, но… Я никого не осуждаю. Счастье для всех разное. Кто-то зовёт его золотом, кто уютным домом, а такие как я ищут его… Это, пожалуй, самый сложный путь. Проще всего сказать – вот моё счастье, обнять его и держаться покрепче. Ни в коем случае не отдавая никому. Зашорив глаза, заложив уши ватой, жить. Со счастьем в обнимку. Ради бога! Я так не могу! Не могу и всё. Пытался – не выходит. Что ж мне теперь, обрушить тоннель себе на голову? Умереть героем? С честью? Не предав идеалов Кротовьего Братства?

Можно запретить думать, можно запретить говорить вслух, можно заставить бояться собственной тени, нельзя запретить мечтать. Всё равно найдётся какой-нибудь идиот вроде меня, обожающий строить воздушные замки на воде и стремиться к ним, как к идеалу, смыслу жизни, Богу… Вот я и стремлюсь по мере сил и возможностей. Верю в себя и делаю то, что умею, с каждым шагом приближаясь к своему счастью, гармонии с самим собой. И пусть это счастье окажется очередной обманкой, злобной гримасой бесконечности, белой точкой на чёрном холсте, за которым пустота… Смысл не в том, чтобы найти, а в том, чтобы искать…

Поэтому я и иду к Небу. И другого пути нет. Его никогда не было.

9.

Я снова дома. Дети улыбаются мне, Джиндж, как всегда, занята ужином.

Всё работает чётко и слаженно, без сбоев. Я неожиданно понимаю, что без меня ничего не изменится, что я просто винтик, балласт, чемодан без ручки, нечто настолько незначительное, что моей потери даже не заметят…

Странное чувство безграничной свободы и безбрежной обиды захлестнуло меня с головой. Теперь я был абсолютно уверен, что свободен делать всё, что захочу. Радость от неожиданной победы (пусть маленькой, а всё равно приятно) наполнила меня до краёв, как хорошее вино бокал гостя у радушного хозяина, и перелилась через край смехом. Весёлым и громким. Смех пошёл по кругу. Сначала засмеялась жена, а через какое-то время к ней присоединились звонкие, цветущие, словно колокольчики, голоса наших детей. Никто не знал, над чем смеётся сосед и от этого было вдвойне веселее мне.

Не знаю, сколько продолжалось это веселье, но оно вдруг прекратилось: в окно постучался наш сосед, и Джинджер открыла ему. К слову сказать, он был почётным членом СКС. Премерзкий старикашка. Звали его Одноглазый Боб. Одно время даже ходило в народе о нём стихотворение. Оно слишком большое, чтобы приводить его здесь полностью, но маленький фрагмент себе позволю:

…Одноглазый Боб-

Ненасытный клоп

Ты не пей моей,

Моей кровушки.

Ты подавишься,

Ненасытный клоп

Да и лопнешь здесь.

И не нужен гроб…

Так этого несчастного потом и звали. Боб Ненасытный Клоп. За глаза, естественно. Он отличался очень хорошей памятью на лица, а также имена, фамилии, профессии, статусы, действия… Проще говоря, был «стукачом». Писал доносы, жалобы, предложения по ужесточению мер безопасности. Была бы его воля – кроты работали бы без выходных и праздников. Он даже придумал систему, ограничивающую отношения полов до необходимого для воспроизводства потомства минимума. Слава Богу, Старшина Совета ещё не совсем выжил из ума…

— Все приличные кроты уже спят, — начал он своим вечно дребезжащим, как испорченная грампластинка, голосом, — а вы всё смеётесь. Нехорошо. Я, наверное, подам на вас жалобу Старейшинам. Это очень серьёзное нарушение Правил: крот должен спать ночью, чтобы утром идти на работу и трудиться в поте лица на благо Кротовьего Братства. Вот так. А как крот может спать, когда так громко смеются? Нет, я всё-таки подам на вас жалобу. А смеяться громко нельзя. Особенно ночью.

Он сам закрыл окно и ушёл, покряхтывая что-то себе под нос.

Джиндж отвернулась от окна и упала бы, если бы я не поймал её. Слёзы текли по её щекам, словно дождь

Дождь… А если Небо не будет голубым, когда я поднимусь наверх? Что тогда? Нет, оно обязательно будет голубым и чистым. Оно всегда такое. Оно не меняется. Оно не должно меняться!

10.

Этот день, как и миллионы других, был рабочим днём. Начинался он, как всегда, с завтрака, и я знал, что закончится он долгим и сладким сном после обильного ужина. Какая-то часть меня хотела, чтобы всё так и осталось, но другая, более сильная, жаждала перемен. И я снова шёл к небу.

Полдня в тоннелях, вечер, посвящённый мечте и, наконец, долгожданный путь домой. Опять что-то случилось. Неспокойно кротовьей душе… Что же стряслось?

Кухня. Десятки глаз смотрят на меня, как на экспонат в музее или экзотическое растение, ждут чего-то… И я, как идиот, застыл с кислой улыбкой на губах. Машу рукой, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

— Здравствуйте…

Входит Джиндж. Улыбаясь, кидается мне на шею. Спрашиваю её шёпотом, не переставая улыбаться гостям: «Что случилось? Кого хороним?» Нервный смешок жены, говорит громко, чтобы услышали все: «Дорогой, у тебя сегодня день рождения!».

Если бы кто-то из гостей не подставил вовремя стул, я бы рухнул замертво. Как можно забыть о своём дне рождения. Это же всё равно, что признать свою досрочную смерть, безвременную кончину, перечеркнуть жирной чёрной лентой собственную жизнь, вырвать себя с корнем из этого мира, сжечь свою сущность на алтаре мечты. Мечта. Всё из-за неё. Небо… Из-за него меня больше нет!

Слёзы неудержимо льются из глаз. Понимаю, что не вызываю ничего кроме жалости и недоумения, но ничего не могу с собой поделать.

«Извините, но мне придётся оставить вас на несколько мгновений. Искренне прошу меня простить, но мне нужно привести себя в порядок. Джиндж, не стой столбом! Угощай гостей. Сделай так, чтобы они не разочаровались в нас!», — с этими словами я покинул это странное сборище, в общем-то, чужих мне лиц.

Добравшись до спальни, я рухнул на кровать и минут двадцать пытался прийти в себя. Просто осознать происходящее всеми органами чувств, свыкнуться с мыслью о собственной несущественности, ненужности… Перед внутренним взором явился облик Джинджер, той Джинджер, что я когда-то любил, да и сейчас не испытываю к ней ничего кроме нежности и захороненной в глубине сердца страсти, стыд алой краской залил лицо… Я решительно встал с постели, переоделся в свой лучший костюм, причесался у зеркала, нацепил безучастную ко всему происходящему улыбку и вышел к гостям.

Вот только взгляд, выражение глаз не сумел изменить. Они остались двумя иссушенными колодцами среди цветущего сада… Я чувствовал себя скорее на поминках, чем на именинах…

11.

Как быстро можно потерять всё! Как быстро можно сжечь всё, что имел ради странной, размытой цели!

Эту быстротечность я ощутил на себе особенно остро в день моего рождения. Лица друзей, знакомых, коллег как-то странно сжимались, наталкиваясь на мой взгляд. На всех них читалась жалость, они превращались в холодные маски сострадания. Шутки повисали в воздухе, разговор не клеился, все отводили глаза и вымученно улыбались мне. Я отвечал безучастной улыбкой, одинаково доброжелательной ко всем, пытался поддержать разговор, создать видимость раскованности и радости от встречи. К сожалению, я плохой актёр…

В тот вечер я окончательно был отторгнут своим домом, миром и был волен делать всё, что мне заблагорассудится. Я был свободен, моя мечта практически осуществилась. Радости не было. Почему?..

12.

— Что с тобой случилось? – сразу после ухода гостей набросилась на меня Джиндж, с облегчением сбросив надоевшую маску счастливой жены и матери семейства, — Ты решил опозорить нас на всю Кротовью Республику?! Разом обрубить все канаты?! Разрубить Гордиев Узел, связывающий тебя по рукам и ногам, и отправиться в вольное плавание, свободный полёт?!

— Нет, — ответил я слабым и уставшим голосом, настолько слабым, что испугался самого себя, — И не спрашивай меня ни о чём. Умоляю. У меня очень болит голова, я дико устал и меньше всего настроен сейчас на полоскание грязного белья…

— Извини, — более спокойным тоном ответила Джиндж, — Ты даже не откроешь подарки?

— Нет. Пока нет. Оставь их здесь. Я пойду спать.

— Как? Ты даже не поужинаешь? Я так старалась…

Я взглянул на неё: она стояла, как девочка-школьница, опустив глаза. Во всём этом было столько детской непосредственности, невинности, чистоты, что отказать было невозможно. К тому же, я действительно проголодался от всех этих треволнений.

— Конечно, поужинаю. Как я могу добровольно отказаться от твоих кулинарных изысков? Сейчас приду на кухню.

Радость зажгла её потускневший было взгляд, застенчивый румянец зарделся на белоснежных щёчках, и Джинджер с детской улыбкой на губах отправилась к плите разогревать ужин.

13.

Почему я не могу её бросить? Ведь дороги назад нет, а объяснить я ничего не смогу. Ноги работают быстрее головы. Я на кухне. В царстве изысканных запахов, ласкающих мозг, вызывающих самые странные и приятные ассоциации, убивающих мысли. Здесь запрещено думать, сомневаться, грустить. Здесь можно только смеяться, наслаждаясь мастерски подобранным ассортиментом блюд…

— Ешь, дорогой, ешь. Тебе нужны силы. Я не хотела говорить, но…

— Договаривай. Сказала «А», будь добра сказать «Б».

— Хорошо. Ты теперь член штаба СКС нашего города.

Кусок мяса застревает в горле, вызывая яростный приступ кашля.

— Кто я?

— Член штаба СКС. Ты рад?

— Конечно, — опускаю в тарелку глаза.

— Вот и славно.

Всю ночь я не мог заснуть: жена ушла к детям, но дело было не в этом (в конце концов, она поступает так практически каждую ночь). Главной же причиной был терзающий меня вопрос, извечный как смена дня и ночи: «Что делать?» На одной чаше весов была карьера и открывающиеся с новым титулом перспективы: членство в СКС позволяло моим детям получить лучшее в Кротовьей Республике образование, в ближайшие лет двадцать не волноваться о следующем дне, не сводить концы с концами, купить автомобиль, расширить дом, завязать необходимые связи и кататься как сыр в масле до самой смерти с обязательным троекратным ружейным залпом над могилой. На другой чаше было Небо – пустой клок голубой материи, который невозможно ни съесть, ни продать… Выбор казался очевидным. Для вас. Не для меня. Обе чаши для меня были в том хрупком состоянии равновесия, в котором, чёрт возьми, и возникает проблема выбора, ибо от этого выбора и зависит вся твоя дальнейшая короткая или не очень жизнь…

К утру у меня поднялась температура, и я не вышел к завтраку. Джинджер ворвалась, словно торнадо в комнату.

«Дорогой, ты опоздаешь на работу. Джад, ты меня слышишь? Что с тобой?», — её нежные мягки ладони начали ощупывать мой лоб, — «Да ты весь горишь! Лежи. Я сейчас».

Не знаю сколько длилась пытка ожидания, но в награду за терпение я получил жаропонижающую таблетку и стакан воды. Потом не помню ничего, кроме обрывочных вспышек сознания и… Неба. Пронзительно голубого, залитого мягкой позолотой солнечного света. Оно звало, кричало, протягивало ко мне руки, а меня что-то держало в этом ненавистном мире и я в ярости кричал: «Отпусти!», затем оборачивался и видел Джиндж…

14.

Медленно открыл глаза, было ощущение, что в них насыпали песок и для верности положили на веки по камню. Сколько сейчас времени? Утро или вечер? Где Джиндж? Почему так тихо? Ещё и голова раскалывается… Нужно найти жену. У неё есть таблетки. Она знает где аптечка, я — нет.

Два часа бесплодных поисков. Джиндж я не нашёл, детей тоже, зато нашёл аптечку и воду. То, что нужно. В голове хоть немного прояснилось, болевой туман рассеялся. Вернулся в спальню. Открыл шкаф, чтобы взять чистую рубашку, бросил взгляд на вешалки и поразился – они были девственно пусты. Осматриваюсь вокруг. На столе записка: «Я тебя отпускаю. Джиндж». Отхожу к стене и плавно скатываюсь по ней на пол. Плачу.

И всё это ради Неба?!

Машинально съедаю пару червячков (спасибо жене – позаботилась) и ухожу копать. Другого пути у меня теперь нет.

15.

Тоннель № 47АЯ. Путь наверх. Путь к Небу. Путь к Смерти…

Мечта. А нужна ли она? До того, как я начал мечтать о Небе, у меня было всё: Джиндж, дети, дом, любимая работа, карьерный рост… А теперь не осталось ничего. Никакого будущего. Никакого настоящего, а о прошлых заслугах забудут очень быстро… Всё, что осталось – Мечта. Тот самый воздушный замок, возведённый на изменчивой глади реки. Но я горд этим. Я знал, что всё закончится именно так, я всегда понимал, на что иду, начиная путь, мы всегда знаем его конец, но не всегда хотим признавать это…

Лапы работают с удвоенной силой, прорываюсь всё выше и выше…

А мечта нужна, чтобы жить. Чтобы не останавливаться ни на мгновение, чтобы заставлять сердце биться, а ноги идти, чтобы обрести, наконец, истинное счастье.

Морда чувствует ветер, задираю голову и вижу Небо. Синь, бездонная, безжалостная, безбрежная, до боли режет глаза, золотые прожилки Солнца, словно весенние ручейки. Небо чистое и вечное. Я улыбаюсь ему. Вдруг Тьма. Я растворяюсь в ней и становлюсь частью Неба…

Свинцовое небо нависает над оголёнными нервами обнищавших деревьев, злой осенний ветер вырывает из их скрюченных пальцев последнее золото листвы и легко проникает сквозь одежду…

По дороге медленно движется телега.

— Что-то холодновато, Ганс.

— Так октябрь…

— Н-да…

Хруст под колёсами, никто не обращает внимания. Повозка удаляется всё дальше и дальше, постепенно превращаясь в точку, сливаясь с белёсой линией горизонта. Начинается дождь. Вода смывает кровь с раздавленной головы Джада…