Братец Аука

Впереди снова окликнули. Человек шагнул на зов, уже понимая, что напрасно надеется: нет в зимнем лесу людей, это Ман водит его кругами. И будет водить, пока у путника не закончатся силы, пока не рухнет тот лицом в сугроб. Нужно забыть про лесной морок — самому искать жилье. Только прохожий давно потерял направление и безнадежно заблудился. А сыплющий с неба мелкий снег замел следы, не давая возможности вернуться. Да и куда возвращаться? Позади — только пепелище, оставшееся от ограбленной и сожженной налетевшими степняками деревни… По виду мужчины даже Ман может догадаться о случившемся: одет слишком легко — одна рубаха да портки. Борода и волосы растрепаны, искаженное горем лицо — черно от гари: явно селянин, спасающийся от нежданной беды. К груди беглец прижимал закутанного в тряпицу ребенка, второй — постарше и выносливей — шагал рядом, держась за полу рубахи.

Вот человек остановился, со свистом перевел дыхание, огляделся. Вокруг — черные одинаковые стволы и белая круговерть метели. Куда идти — неясно. И тут на расстоянии вытянутой руки возникла белая фигура… Ман. Путник отступил на шаг, зашептал охранный заговор. Но лесной дух только хмыкнул, глянул ледяными глазами, зашелестел:

— Что выбираешь, человек: в этом лесу кости сложить или со мной договориться?

На миг у мужчины перехватило горло, потом хрипло вырвалось:

— Чего ты просишь?

— Отдай мне одного сына. За это я отведу к жилью — тебя и второго ребенка.

Селянин опустил глаза, тихо, почти шепотом, ответил:

— Это не мои сыновья, соседкины. Я ими распоряжаться не в праве.

Ман снова усмехнулся, надул щеки:

— А жива ли соседка? Сам знаешь, что нет. Да и не выбраться тебе отсюда без моей помощи. Думай — всех погубить или кого-то одного.

На этот раз мужчина молчал невыносимо долго. Наконец поднял глаза, протянул Ману живой сверток:

— Этот хворый, мне все равно его не спасти. Только поклянись, что к жилью нас выведешь.

— Не жить мне в этом лесу, не заманивать прохожих, если нарушу слово, — приблизившись, ответил дух. Заглянул внутрь свертка, отодвинув тряпицу:

— Ладный какой. То, что нужно.

Опять посуровел:

— Положи дитя на землю, вон под ту ель. И ступай за мной. Сил у тебя немного, поэтому быстро пойдем, пока мороз тебя совсем не сковал. Под ноги не смотри — главное, спину мою не выпускай из виду...

И бесшумно шагнул, мигом оказавшись саженях в десяти от селянина. Тот выполнил приказ. Вздохнул и, напрягая усталые ноги, поплелся следом, крепко держа за руку оставшегося мальчика.

* * *

— Мама, холодно...

— Потерпи, скоро не будет ни холодно, ни больно. Совсем скоро — как помрешь. Съедят тебя лесные звери, сгрызут-растащат косточки. Не видать тебе могилы, некому здесь хоронить. Зато станешь бродить по лесу, прохожих зовом заманивать. И зваться с этой поры будешь Аука.

Ребенок открыл мутные светло-серые глаза, казалось, мучительно вслушиваясь в то, что говорил ему лесной дух. Потом его голова упала.

— Ну, вот и хорошо, — сам себе прошептал склоненный над ним Ман. — Мое тело тоже не погребено. Сколько лет и зим уже путников с пути сбиваю. Пришло время помощником обзавестись. Спи, маленький.

* * *

Братец Ауки был смешным существом — без конца хотел то есть, то спать. Хлипкий — то слишком жарко ему, то слишком холодно. Аука только посмеивался, когда слышал от человечка жалобы. Сам Аука неизменно хотел только одного — проказничать. Заманивать путников — то женским голосом, то мужским, а то перекликаясь разными голосами. Приманить и водить по лесу до полного бессилья. Чаще всего удавалось развлечься именно с простоватым братцем. Правда, с ним Аука поступал не так, как с другими: заведя в глушь, всегда незаметно указывал, по какой тропке назад выбраться. Делать этого очень не хотелось, но Ман строго-настрого запретил обижать человечка. Да Аука и сам понимал: один раз уморишь — потом не с кем будет побаловаться, поиграть. Другие-то — только голос слышат, издали. Зато именно с этими «другими» можно не церемониться. Если совсем глупые — завести в топь и, хохоча, наблюдать, как пытается вырваться человек из лап цепко ухватившей его за ноги болотницы, как пугается, мечется, а та и рада — затягивает жертву все глубже. Вот уже не кричит — хрипит человек. Потом — раз, и смыкается над головой черная жижа… Хотя только дважды лесной дух зааукал людей до смерти, и то — одного пришлого, который в здешних болотах никогда не бывал, а другого — глупого ребенка, отбившегося от шедшей за грибами ватаги. Остальные жертвы — поплутали по лесу и вышли к человеческому жилью. Но ничего сладостнее таких забав для Ауки не было.

* * *

Сегодня братец Неждан пришел весь встрепанный, в порванной одежке. И хмурый, словно осенний день. Уселся на пенек, голову опустил. Лицо в синяках и царапинах, левое ухо — багровое, кровью набухшее, аж в сторону торчит. Но Ауке было все равно — подскочил, радостно дохнул в правое:

— А-у-у!

Человечек отвернулся, носом шмыгнул, бросил зло:

— Отстань.

Аука дунул мальцу в другое ухо, прыснул, когда Неждан, сжав кулаки, попытался ударить: братца всегда раздражало, что он не может ни пихнуть Ауку локтем, ни двинуть по шее. Зная, что лесной дух не угомонится, мальчишка пригрозил:

— Сейчас уйду обратно.

— Что ты такой злой, — надул губы Аука.

— А то ты не видишь? — Неждан показал на лицо, приподняв рубаху, обнажил черный от синяков бок. — За то, что я — твой брат.

— Ну да, брат — и что такого? — недоуменно протянул дух.

Но человечек с силой стукнул кулаком по пеньку:

— Дурак! Так и знал, что ничего не поймешь!

— Ман! — тут же разобиделся Аука. — Можно я братца в болоте утоплю, он обзывается?

— Нельзя.

От возникшего рядом Мана как всегда веяло холодом и строгостью — Аука невольно присмирел. А седобородый подлетел к сидящему на пеньке мальчонке, склонился над ним:

— Рассказывай, что у тебя стряслось, человек.

— Дядька Богдан о договоре с тобой проболтался. По пьяни, — и помолчав, выдавил наконец:

— Теперь нам из села бежать надо: иначе забьют до смерти. А куда бежать? В городище? Так и там прознают. Эх… Лучше бы он меня тебе отдал: помер бы и горя не знал.

— Ну, хочешь, — подскочил, закрутился волчком Аука. — Я их всех загублю, раз они такие. Или хоть парочку — пусть бояться.

— Не сможешь ты всех загубить, — уверенно возразил Неждан. — Они здешний лес знают. Да и не хочу я.

— Почему?

— Потому. Отстань от меня, Аука, нельзя людей губить. Вот если бы ты какую болотницу загубил или лешего — легко бы тебе после этого пришлось?

— Дурной я что ли — болотниц губить? — снова обиделся Аука.

— Не дурной. Но сына Всеглава по осени в болоте утопил — и не говори, что не виноват. Теперь меня за это...

— Тише, — спокойный голос Мана заставил их обоих умолкнуть. — А когда твой дядька все разболтал?

— Сегодня. Обычно дома пьет, никто и не слышит, что он там бормочет. А тут — праздник, так он при всем селе про ваш уговор вспомнил. И я, дурак, вместо того, чтобы остановить — поддакнул: есть братец, в лесу живет...

Мальчишка опустил голову. Аука снова подул ему в затылок, разметал волосы, но брат даже не шевельнулся. Ман, помолчав, вздохнул:

— Люди всегда сами себе жизнь портят. Ну да неважно… А от нас ты чего хочешь, человечек? Ведь дело такое: мы оба с Аукой были людьми, он-то — совсем недолго, а я — без малого сорок лет, но нынче мы — не люди. Не положено нам просто так тебе помогать.

— А смог бы? — глаза Неждана загорелись надеждой.

— Конечно, — хитро усмехнулся лесной дух. — Только сначала ты мне службу сослужи...

Когда довольный братец зашагал в сторону села, Аука не выдержал:

— Ты его обманул?

— Я всех обманываю, — холодно усмехнулся Ман. — Нельзя человеку с лесной нечистью хитростью мериться — им это не по силам. Тогда и жаловаться не придется.

— Ты же мне не разрешил его до смерти изводить, — заныл Аука. — Мне, значит, нельзя, а тебе можно?

— Да не стану я его изводить, он сам себя доведет, — опять насмешливо пояснил Ман. — Зато будет у тебя настоящий братец. Вместе-то, поди, веселее жить станет.

Аука подпрыгнул, завертелся в воздухе, гукнул — и пошло по лесу гулять разноголосое эхо. Но чуть погодя, когда Ман спрятался под корнями разлапистой ели — он в последнее время начал сдавать, больше спал, чем заманивал прохожих, — Аука задумался. И ни с того ни с сего пожалел несуразного братца.

* * *

— Калина! — оклик Богдана, вставшего возле изгороди, громыхнул и смолк в ближайшем ельнике. Ему никто не ответил, и Неждан, дернув дядьку за руку, шагнул прочь — идти к ведунье он боялся до дрожи в коленях. Но тот только крепче сжал запястье мальчонки.

— Опять ты? — из-за дома вышла женщина, ничем не отличающаяся от других поселянок, и мальчик облегченно, но разочаровано вздохнул — не похожа она была на ведунью. — Я же сказала...

Тут она заметила, что мужчина пришел не один, впилась взглядом темно-серых глаз в Неждана.

— Калина, помоги, а? — пробормотал дядька. — Он брата своего помершего видит… Которого Ман забрал. А народ в селе нас за это хочет...

От волнения у Богдана перехватило горло — он замолчал, а ведунья подошла, облокотилась о верхнюю перекладину изгороди. Вгляделась: у Неждана по спине пробежал холодок от этого взгляда. Потом спросила:

— Так прямо и видишь?

— Вижу, — облизнув губы, подтвердил мальчик.

— Да быть того не может, — так же насмешливо протянула собеседница. И Неждан немного обиделся:

— Почему? Он… такой… белый, как дымка над водой ясным утром. Вот такого размера, — развел руками. — Иногда веселый. Но чаще — вредный. Все норовит в ухо дунуть.

Женщина молчала. И дядька Богдан, переступив с ноги на ногу, просительно начал:

— Он говорит — Аукой братца зовут...

Со значением: мол, что я буду тебе объяснять, лучше меня про лесную нечисть все знаешь. Калина, и правда, знала: приходил к ней уже этот невезучий мужик. И тогда ведунья сразу разглядела на нем след договора с нечистью — таким она отказывалась помогать, все равно бесполезно. Но мальчонка-то вроде не виноват. Брата он видит, надо же… Нет у лесной нечисти братьев среди людей.

Ведунья помолчала еще немного, потом кивнула:

— Ладно, проходите. Если он, и правда, твой брат, — попробую оберег от него сплести, и людям в селе глаза отведу. Чтобы не трогали вас больше. Но заплатить дорого придется, — женщина насмешливо скривила губы. — Год на меня работать будешь. За одни харчи.

Неждан увидел, как помрачнел дядька — знал, что новая хозяйка с него семь потов сгонит. Да и пьяных она, по слухам, не терпела. Под горячую руку прибить могла, а то заговор какой наложить. Но Богдан согласно кивнул. И мальчик впервые подумал, что спасший его мужчина по-своему, неумело, но заботится о нем. И сквозь обиду почувствовал робкую благодарность.

* * *

Весной эта выемка заполнялась талой водой, но сейчас уже просохла, обнажив узловатые корни ели. Неждан поудобнее ухватил тяжелый заступ — он срезал ножом дерн вокруг ямы и теперь собирался копать глубже. И тут над ухом зазвенел голосок Ауки:

— Ты что тут делаешь, братец?

— А тебе — чего? — мальчишка насупился. — Проваливай отсюда, не мешай.

— Я тебе всегда радуюсь, а ты мне — хоть бы раз, — посетовал лесной дух. Хотя про себя подумал, что братец не слишком виноват: что хорошего он от Ауки видел? Это среди нечисти приняты бесконечные тычки и подначки, а люди, как убедился Аука, подобного обращения не любят.

Неждан словно прочел его мысли:

— А чему мне радоваться? Тому, что ты меня по лесу гоняешь, в самую чащобу заводишь? Или тому, что не уморил до сих пор?

— Я с тобой играю, — по привычке надул губы Аука. — Вон Ман, на что старик, все равно терпит, как бы я его ни донимал. А ты без конца ругаешься. Тоже мне — брат.

Человечек смутился:

— Ну, прости. Иди — полетай один. А я тут поручение Мана выполню, тогда и поиграем. Я тебя людским играм научу.

От радости Аука закрутился волчком. Поиграть вдвоем — что может быть лучше? Потом вспомнилось, что скоро братец станет таким же, как он. Значит, можно будет перекликаться весь день, прятаться и находить друг друга, запутывать доверчивых путников, дразнить бородатых, серьезных леших… Поскорей бы. Не зная, как приблизить долгожданный момент, Аука снова хотел дунуть братцу в ухо. Подлетел поближе — и замер, словно сумел слизнуть подсвеченную солнцем каплю росы: в отличие от Неждана ему никогда это не удавалось. Что-то разлилось внутри — незнакомое, пугающее. Защекотало мохнатыми, как у шмеля, лапками. И Аука неожиданно понял: ему не хочется, чтобы Ман обманул братца Неждана. Вопрос «почему?» он никогда себе не задавал, поэтому удивленно повис в воздухе, прислушиваясь к новому ощущению. Если раньше лесной дух был уверен, что уморить братца — дело хорошее и очень полезное, то теперь внутренний, незнакомый голос твердил, что это нехорошо и неправильно.

Аука помолчал немного и, повинуясь наполнившим его новым чувствам, прошелестел:

— Ничего у тебя не получится.

— Это еще почему? — поднял голову Неждан.

Собеседник отвел глаза:

— Ман что тебе поручил?

— Кости его вырыть из-под этого дерева. Говорит: всего две косточки от него уцелели.

— А дальше? — не отставал Аука и, так как мальчишка промолчал, сам ответил:

— В избе сохранить их до сенокоса.

Братец кивнул.

— А ты не подумал, что люди сделают, если эти кости найдут? Кости-то человечьи.

Неждан вытаращил глаза, задышал часто, потом выдавил:

— В колдовстве обвинят… Да нет, я так спрячу, что не найдут.

— Найдут, — назидательно гукнул Аука. — Забыл, как тебя вчера побили? Не тронь ты эти кости. Оставь все, как есть. И вообще — с Маном лучше не связываться.

Братец присел на край ямы, отбросил заступ, спросил хмуро:

— Зачем ему вообще эти кости нужны — что в них такого?

Аука крутанулся в воздухе, ответил, понизив голос:

— Наши кости над нами власть имеют: сожги их — и Ману смерть придет.

Раньше он бы ни за что такое человеку не рассказал. И не только про Мана — вообще про лесные дела: людям об этом знать не положено. Но сейчас — будто кто за язык тянул.

К счастью, Неждан с испугом взглянул на него, замотал головой:

— Не хочу я его смерти — он мне помочь обещал.

Вот как с таким разговаривать? Аука хмыкнул:

— Глупый ты, братец. Ты с него клятву взял? Нет. И веришь, что Ман тебе поможет? Не надейся. Твой дядька Богдан сделал все, как положено, клятву потребовал — но ему и это не помогло. Нельзя лесных духов ни о чем просить — редко-редко когда людям от этого польза бывает.

Неждан совсем насупился, даже веснушки на носу побледнели:

— Ты меня тоже извести мечтаешь?

Аука задумался. Изводить братца почему-то больше не хотелось. Он дунул человечку в лицо, растрепав рыжеватые волосы. И, довольный, пробормотал:

— Не-а, не мечтаю. Мне, правда, Ман обещал, что ты моим настоящим братцем станешь. Но если для этого нужно уморить тебя — я не хочу. Только поиграй со мной.

— Поиграю, я же обещал, — в голосе братца впервые послышалась теплота. — Жалко, нельзя с тобой в лесу жить — я бы остался.

— Можно, только помрешь быстро, — пробормотал Аука. И погромче добавил:

— Там медведь по малиннику идет, полечу — напугаю. Ты только никуда не уходи...

Еще раз взъерошил волосы братцу и сгинул.

Неждан посидел немного, прислушиваясь к лесу: вон — вдалеке гукнул Аука, и эхо пошло гулять по всей чаще, потом подала голос кукушка — пять раз прокуковала и умолкла. Что-то не поделили лешие — заругались скрипучими голосами. Мальчик поглядел на солнце — только перевалило за полдень. В деревню идти бесполезно — злой с похмелья дядька Богдан ведунье крышу коровника перестилает, а больше Неждан никому там не нужен. Мальчик почувствовал, как живот подвело от голода: наклонился, пощипал заячьей капусты на краю ямы… Ауки все не было. И Неждан, сам не зная зачем, принялся копать. Когда Аука вернулся, братец сжимал в руках потемневшие от времени кости: одну — плоскую, с ладонь, вторую — небольшую, с бугорками. Где такие косточки в человеке прячутся, Неждан даже не подозревал. Но догадался, что нашел искомое. Аука, видимо, думал так же: присвистнул, закрутился в воздухе, затем присел рядом. Уставился на ладони Неждана любопытным взглядом:

— Ага, откопал косточки Мана. Ну, тогда зови его — будем торговаться.

— Зачем?

— Бра-а-тец, ну, если не знаешь, как поступать — ты хоть других слушай. Зови. Именно ты должен его позвать.

Неждан поглядел недоверчиво, но, решившись, крикнул:

— Ман, приди сюда!

Справа дохнуло холодом, и перед глазами Неждана повис белый силуэт. Увидел кости в руках мальчика, колыхнулся:

— Откопал. Какой молодец. Теперь в избу их неси — как договорились.

Неждан выпрямился, и словно кто подсказал ему нужные слова:

— А что я за это получу? Может, лучше запалю костер и сожгу их?

Ман посуровел:

— Это кто же тебя такому научил? Аука, поди сюда, змееныш.

Мальчишка вжал голову в плечи: сейчас достанется обоим. Но лесной дух гулко расхохотался, и Аука вторил ему тонким голоском. Когда Ман успокоился, делая вид, что смахивает выступившие от смеха слезы, младший дух пропищал:

— Сделай так, чтобы люди о нашем с братцем родстве навсегда забыли. Пусть ему полегче живется: слишком она короткая — людская жизнь.

Старший дух посмотрел на него, хмыкнул, запустил прозрачные пальцы в белую бороду:

— Не могу я такого обещать — его жизнь уже отмерена. Тем, кто к моей помощи прибег, один путь — стать, как мы с тобой, лесной нечистью. Его дядька Богдан зимой запьет да и замерзнет в сугробе. Не найдут, не похоронят. И ему, — Ман кивнул в сторону Неждана, — другого пути нет.

Аука гукнул обиженно, завертелся:

— Не слушай его, братец. Разжигай костер. Когда его кости палить начнешь — по-другому заговорит.

Вскоре между корней запылал жаркий костерок. Неждан поддерживал его, стараясь не смотреть на замершего неподалеку Мана. Тот молчал, пока Аука не приказал:

— Довольно, бросай кости в огонь, братец.

И тут же прозвучал холодный голос старшего духа:

— Погоди, человечек. Я ведь и сам велел тебе их сжечь, если помнишь. Но сейчас рано — за малым некому будет присмотреть. Это он считает себя взрослым, а на самом деле — дитя дитем, кто угодно обидит.

— Это еще почему? — привычно надул губы Аука.

Ман, словно не расслышав, продолжил, обращаясь к Неждану:

— Я-то думал, ты станешь одним из нас — за братом приглядишь. Но если не хочешь — уходи. Доведет Аука до городища — будет у тебя человеческая жизнь. Плохая или хорошая, длинная или короткая, не знаю, но будет.

— Спасибо, — не веря свалившемуся на него счастью, прошептал Неждан. — А что я тебе сделать должен?

— Кости мои сохрани, в следующем году сожжешь поздней осенью. Прощай, человечек.

* * *

Пока братец радостно гасил ненужный костер, Аука подлетел к Ману, сказал так, чтобы человечек не услышал:

— Опять обманул? Или что-то еще придумал? Только не ври, что отступился: ты своего не упустишь.

Лесной дух хмыкнул, мотнул белой бородой:

— Соображаешь. На брата-то посмотри — Лихоманка его в щеки поцеловала. Сейчас в жар бросила, потом пойдет ломать ледяными пальцами. Не дойти ему до городища — в лесу сгинет. И, хочешь ты или нет, будет у тебя старший братец. А теперь скажи: зачем ты против меня идешь? Это люди цепляются за свою никчемную жизнь, а ты-то что переживаешь, что он помрет, Аука?

Младший дух насупился, ничего не ответив: он и сам не знал, почему так делает. Но чем больше Ман старался извести Неждана, тем сильнее в Ауке вспыхивало чувство противоречия. Будто тряс его кто-то невидимый, горячо, властно шептал в ухо — не дать, защитить, сделать по-другому...

Вслед за Маном он присмотрелся к человечку: да, Лихоманка коснулась братца — щеки раскраснелись, лоб вспотел. А до городища — три дня пути. Аука и за полдня бы долетел, а вот хилому братцу — то болото обойти, то поспать, то подкрепиться. Скрутит его по дороге Лихоманка, не хватит сил.

Аука бросил злой взгляд на ухмыляющегося Мана и махнул человечку:

— Пошли.

* * *

К вечеру второго дня Аука понял, что переоценил свои силы: прав оказался Ман — помрет братец. Мальчик упал на краю болота, разметал руки. Лихоманка уже в открытую склонилась над ним, а братец все шептал что-то. Прислушавшись, Аука закусил губу: Неждан все вспоминал, что не поиграл с ним — рассказывал о человеческих забавах, сыпал считалками… Аука уже и за волосы его дергал, и толкал — не приходил в себя человечек. А дорога-то — вон она, за болотцем. Когда Аука совсем отчаялся, вдалеке послышалась мерная поступь лошади. На телеге сидели двое — мужчина и женщина.

— Ау! — тоненько и жалобно позвал лесной дух.

Может, остановятся, помогут братцу?

— Ау!

Мужчина завертел головой, натянул поводья.

— Ну чего ты, — толкнула его жена. — Нечисть лесная в болото заманивает, нет здесь людей.

— А вдруг заблудился кто?

У мужчины был приятный голос, напомнивший Ауке что-то из другой, человеческой жизни.

— Посиди, я схожу посмотрю.

— Еще чего, — женщина тоже соскочила с телеги, вцепилась мужу в рукав. — Чтобы тебя болотница утянула?

— Да не утянет. Что я — по болотам не ходил? А вместе пойдем — кто за лошадью присмотрит?

— Не пущу.

Аука опять тихонько, словно бы со стоном прокричал — чтобы людям казалось, что страдающий человек совсем близко. И мужчина быстро обмотал поводья вокруг ближайшей березки. Селянин и вцепившаяся в рукав его рубахи жена шагнули в лес, к воде. Аука крутанулся от радости, но потом сообразил, что напрямик людям не пройти, гукнул, уходя вправо, ведя этих двоих безопасной тропинкой через топь… Но вскоре дело застопорилось: женщина повисла на руке мужа, не пуская его вперед. Качаясь и причитая: «Это нежить нас заманивает — давай вернемся, пока не поздно. Иначе не уйти нам живыми». Отчаявшись, Аука бросился к братцу, принялся тормошить его, моля: «Подай голос. На помощь позови — я ведь только аукать могу». И братец словно расслышал — забормотал, даже попытался крикнуть. Мужчина, уже внявший уговорам жены и повернувший к дороге, замер. Аука заплясал от радости, когда человек, тяжело проломившись через кусты, наклонился над Нежданом. Жена, семенящая следом, снова схватила мужчину за руку:

— Хворый. Не тронь — своих детей решил погубить?!

Муж поглядел на нее сердито:

— Да он промерз просто. Что же его — здесь бросить? Иди вперед, — и он подхватил Неждана на руки.

* * *

— Ну и чего ты добился? — Ман белым облаком возник рядом, дохнул холодом:

— Помрет человечек в городище, похоронят его как положено — и не видать тебе братца.

Потом пригляделся к Ауке, сердито затряс бородой:

— Как же я сразу не разглядел — заговор на нем. Ну, попадется мне этот Богдан — устрою я ему напоследок веселую жизнь. К ведунье он твоего братца сводил. Защитил, называется… И ты дурак, Аука, разве не почуял, что не хочешь больше зла ему причинять? А я-то какой дурак!

Ман заколыхался, почти растаяв в вечерних сумерках.

Аука ничего не ответил: он сейчас почти жалел о сделанном. Горько было думать, что не придет больше Неждан, не усядется на пенек. Даже поговорить будет не с кем — только чужих заводить в болото. А ведь иногда и поиграть хочется. Аука оттопырил губы, повинуясь все еще дрожащему внутри непонятному чувству, полетел за людьми. Присел на телегу — коснулся горячего лба Неждана. И братец заметался, позвал:

— Аука, я приду… поиграю… как обещал.

Словно почуяв присутствие нечисти, селянин стегнул всхрапнувшую лошадь, пригнул плечи. Рядом, вцепившись ему в руку, застыла, дрожа от страха, женщина. Скрипнула, трогаясь, телега. А лес вокруг наполнился голосами — загудел, зааукал протяжно и горестно...