Байкал

БАЙКАЛ

Как гласит надпись на моей шёрстке, я родился на Байкале, и имя получил в знак уважения к далёкому происхождению. Помимо названия малой Родины на шёрстке у меня изображены две ярко-голубые волнистые полоски (люблю называть их дополнительными извилинами моего мозга) — напоминание о волнах с барашками, на которых в младенчестве я резвился под лучами восточносибирского солнышка, брызгался и выпрыгивал из воды, представляя себя дельфинчиком.

Я небольшой морской котик с белоснежной шёрсткой, белоснежность которой время от времени приходится обновлять путем отправления меня в барабан стиральной машины LG, в которой я вращаюсь по кругу в течение всех 35 минут программы «быстрая стирка 30`» (5 минут мама добавляет для моего дополнительного полоскания). Пока я там летаю вниз головой, мне совсем не скучно, потому что я представляю себя космонавтом орбитальной станции МИР, наблюдающим за нашей планетой Земля из окошка иллюминатора. Вообще-то, я вижу не совсем землю, а только половинку чугунной ванны, клетчатую клеёнчатую шторку, квадратики белого кафеля на стене и пушистый махровый коврик для ног шоколадного цвета. Он, конечно, не такой пушистый как я, но соглашусь, что на нем мягко и приятно кувыркаться. Так вот, все эти предметы не круглые и не зелено-голубые, и они не вертятся, зато я сам верчусь, и, если отбросить эту мысль, то можно подумать, что вертятся они. К тому же, все они — частички нашей планеты, так что я представляю, что со своей станции МИР я смотрю через иллюминатор, вооружившись подзорной трубой колоссального приближения, и наблюдаю за кусочком нашей вращающейся планеты. Мне интересно… Лучше всего видно, когда в ванной комнате мой мальчик забывает выключить свет перед уходом — это значит, что на Землю светит солнце. А если мама заметит, что свет горит впустую и погасит его сама, то мгновенно наступает ночь, и в моем космосе загораются звезды — в темноте подмигивают циферки на электронном табло стиральной машины, отражаясь в блестящем кафеле.

Путешествие на космическую станцию у меня случается один раз в тридцать дней, в том случае, конечно, если весь месяц проходит без приключений. А приключения случаются… Бывает, что мальчик уронит меня в свою тарелку с томатными макаронами (вообще-то это только мама думает, что меня «уронили», мы-то с мальчиком знаем, что я запрыгнул туда по собственной воле, уж больно вкусный аромат исходит из тарелки). Бывает, что ночью я упаду с кровати (ну, вы уже поняли, как я «падаю») и по случайному стечению обстоятельств окажусь в самом пыльном углу, в который не может забраться ни хобот пылесоса, ни мамина влажная швабра. Тогда наутро мальчик находит меня с идеальным камуфляжем и я, пока не добрался до МИРа, превращаюсь в серенького хамелеона. Честно говоря, я спрыгиваю с кровати и прячусь там для того, чтобы мальчик меня искал, мне очень нравится чувствовать себя значимым, хоть я и догадываюсь, что это попахивает нарциссизмом.

На самом деле, я знаю, что мой мальчик очень любит меня и безо всяких самопроизвольных игр в пыльные прятки. Однажды воскресным утром, когда он был маленький, а у меня шел двадцать девятый день без космических путешествий, к нам приехала бабушка, чтобы отвести мальчика в изостудию при музее Эрмитаж. Я часто слышал дома это таинственное слово «Эрмитаж», и, хоть и не имел понятия, что оно означает, но точно знал, что там должно быть волшебно. Мальчика по воскресеньям наряжали в нарядный костюмчик, он брал с собой большую папку со своими рисунками, краски и кисточки в самом красивом «парадном» полиэтиленовом пакете и отправлялся в заветный Эрмитаж. Единственное, что омрачало наши воскресные утра — это то, что нам с мальчиком приходилось расставаться на несколько долгих часов. В тот раз накануне вечером, когда мы уже лежали в кровати, мальчик нашептал мне на ушко (ушек, кстати, моих никто не видит, они спрятаны в густой белой гриве, ореолом окружающей мою мордочку. Некоторые даже скажут: «Что же это за морской котик с гривой, так не бывает!» Но у меня есть грива, и с ней я похож не только на льва, но и на одуванчик, оставаясь при этом морским котиком чистейших Байкальских кровей), так вот, он нашептал мне на ушко, запрятанное в гриве, что завтра возьмет меня с собой, познакомит с бабушкой, покажет по пути реку Неву из окна бабушкиной тайоты и, наконец, сам ЭРМИТАЖ. Я сразу представил, как мы с моим мальчиком прыгаем в бабушкин экипаж, делаем вираж, приезжаем в Эрмитаж на милый вернисаж и устраиваем там потрясающий саботаж, который вызовет небывалый ажиотаж…

Я не смог уснуть в ту ночь и даже не стал устраивать прятки — а то вдруг бы меня не нашли или забыли! Я покорно ждал рассвета и трели маминого будильника, потом ждал, когда все позавтракают, когда мальчик почистит зубы, оденется, соберет свои рисовальные принадлежности, зазвонит мамин телефон, в трубку которого бабушка скажет, что уже приехала и припарковалась у парадной. И вот, мальчик взял папку, взял «парадный» полиэтиленовый пакет и, наконец, взял меня… Мама в прихожей уже надевала сапожки и пальто, чтобы спуститься с нами вниз и вручить нас на бабушкино попечение, когда в один миг все изменилось. Мы трое — мальчик, мама и я — услышали папино восклицание: «Хватит всюду носить с собой эту грязную игрушку, давно пора выкинуть такое старьё!», он выхватил меня из мальчиковых рук, быстрыми шагами прошел на кухню, открыл дверцу шкафчика под раковиной, и я полетел в помойное ведро (неплохой такой полет, кстати, получился), дверца захлопнулась, и стало совершенно темно и тихо.

Вечером мальчик рассказал мне, как он плакал всю дорогу, объясняя бабушке, что случилось. И что бабушка тоже заплакала, объясняя моему мальчику, что, видимо, папа не читал в детстве рассказ Драгунского «Друг детства», и что слёзы у бабушки капали прямо на руль экипажа… А я в свою очередь рассказал мальчику, что мама спасла меня из помойного ведра, и что в тот день у меня состоялся внеурочный полет в космос, длившийся ровно тридцать минут, — мама так расстроилась, что забыла включить дополнительное полоскание. И еще я попросил мальчика прочитать мне вслух тот рассказ….

Теперь мой мальчик уже совсем взрослый, он учится в школе в шестом классе, у него есть свой собственный телефон, по которому он может созвониться с бабушкой, и он обожает читать книги про Гарри Поттера. Пару лет назад в своем очередном нарциссическом порыве привлечения внимания, я спрыгнул с кровати и забрался аж под тумбочку, и вы не поверите, но это место для пряток оказалось таким удачным, что пролежал я там аж целых два года. Должен признаться, я тогда постиг вершину искусства камуфляжа, однако путь к этой вершине был уж слишком долгим и одиноким. И вот недавно, когда мама с мальчиком затеяли перекрасить стены комнаты и стали сдвигать всю мебель в центр, я, наконец, нашелся! Мальчик сразу закричал: «Да это же мой морской котик, Байкал! Как же давно я тебя не видел!» и взял меня, страшно пыльного, на руки. В тот день я снова повращался в космосе, впервые спустя целых два года. Потом лежал на батарее, предварительно прикрытой маленьким полотенчиком, лежал, и чувствовал себя важной персоной во время отпуска, греющейся на горячих песках танзанийского Занзибара. А мальчик подходил ко мне каждые двадцать минут, проверяя, не высохла ли моя шёрстка после преодоления в стиральной машине всех требуемых тропосфер, стратосфер и мезосфер. Ещё в тот день я принял для себя очень важное решение: я больше не играю в прятки.

Сейчас мальчик и мама каждый день уходят из дома по делам (папа ушел много лет назад — безвозвратно), но никогда не забывают перед выходом посадить меня на спинку дивана в большой комнате, на самое почетное место в первом ряду, впереди подушек, по соседству с моими новыми друзьями — двумя лисоньками (одну мальчик назвал Рыжинка, другую, кажется, Рябинка), грустным осликом Иа-Иа (хвост на месте), совой Пухлей (её мальчик смастерил сам на мастер-классе по рукоделию, когда прошлым летом отдыхал в детском лагере в Туапсе) и маленьким медвежонком с шарфиком и заплатками — подарок бабушке от ее студентки из Академии Художеств. У медвежонка нет имени, но мы с ним все равно очень дружны, ведь он любит слушать, а я — говорить. Рассказываю ему про воды Байкала, про свое детство в тех краях, про переезд в Петербург к моему мальчику, про наши шалости и ночные разговоры под одеялом. Всей честной компанией мы устраиваем пикники на паркетном полу большой комнаты. Друзья восхищаются моей гривой и даже просят примерить — они всё не верят, что она настоящая. А Пухля даже называет её громким словом бутафорской. Сколько не объясняй я своего происхождения, Пухля все равно считает, что я родом с босфорско-бутафорских берегов Босфора. Я совушку, конечно, уважаю, но эрудицией она не сильно блещет.

И все же, какой бы вкусной ни была еда на наших импровизированных пикниках, с каким упоением ни слушали бы мои истории диванные друзья, как бы ни было весело кувыркаться в ванной на шоколадном коврике, я всегда жду возвращения моего мальчика. Когда он приходит домой, то сразу направляется к дивану, гладит меня по шерстке, берёт на руки, сажает к себе на плечо, и дальше мы всё делаем вместе. И да, он всегда возвращается.

Люблю своего мальчика.