Про волка

Про волка

Сия история в ту пору приключилась,

когда прогресс с людьми был незнаком,

и человеку тяжко приходилось

без многих благ, но он не знал о том.

Жил человек без пороха и газа,

без электричества, бензина и авто;

супругу выбирал не больше раза,

но эта сказка вовсе не про то.

*

В каком-то царстве, верно в тридесятом,

жил царь с царицей (тут уж не без них),

их сын Царевич, кстати неженатый,

хотя в округе первый был жених.

Был он лицом красив и телом строен,

умом блистал, был храбр и справедлив;

любой красавицы на свете был достоин,

но в деле этом очень был строптив.

Он не боялся никакой работы:

любил рыбачить, строить, лес валить,

траву косить, пахать и без охоты,

воистину, и дня не мог прожить.

*

Однажды летом, вроде бы без толка,

прочёсывая ширь густых полей,

псов свора загнала в засаду волка.

Матёрый зверь завидный был трофей.

За ним давно особо шла охота;

был волк грозой окрестных деревень,

капканы обходил, как будто кто-то

его предупреждал, был точно тень.

Доволен господин, ликует свита,

вздохнут теперь свободно пастухи;

зверь пойман, быть теперь ему убитым,

скорняк отпустит монстру все грехи.

И вот лежит зверюга, он привязан

дублёными ремнями к двум жердям.

Своею жизнью хочет быть обязан

он проведенью и гнилым ремням.

Но кожей крепкою свободу привязали,

и под ремнями проступает кровь,

но волку этим ничего не доказали,

на прочность кожу проверяет вновь и вновь.

И выложившись, словно на помосте,

матёрый, обессиливши, затих;

и ноет сердце, и ломает кости,

сил нет, а он рассчитывал на них.

Страшнее смерти — выглядеть убогим;

клыки сцепил, аж тесно языку:

"Не мой день. Нынче повезло двуногим.

Носить им шапки на моём меху."

Обида в глотке кочергой согнулась,

на мокром месте серого глаза,

предательски, невольно навернулась

у хищника огромная слеза.

Царевич, увидав картину эту,

был ею несказанно поражён;

псарям и свите выдав по монете,

ремни разрезал собственным ножом.

Зверь в лес ушёл, вновь дышит он свободой;

ничто Царевич не искал взамен;

и, окунувшись в светские заботы,

забыл про случай средь дворцовых стен.

*

Проходят дни. Зима вовсю лютует.

Река во льду, закованная спит.

Живое всё мороз хлыстом бичует,

и под ногой устало снег скрипит.

Зимой Царевич на охоте снова.

Верхом. Как ветер быстрый, не догнать.

Пусть грозен лес, природа пусть сурова,

найдёт, кого в дубраве пострелять.

И сердце от азарта замирает,

и проскакать сто вёрст ему не лень.

Чу! Видит он добычу, вот гуляет

меж сосен статью гордою олень.

Царевич спешился. Таясь, в кусты прокрался,

перчатки снял, дыханье затая...

Он в меткости своей не сомневался,

и убедятся лишний раз друзья.

Друзья Царевича отстали безнадёжно.

В хрустальной тишине ни звука нет.

Стрелу Царевич тянет осторожно,

вставляет нежно в мощный арбалет.

Рогатому красавцу подсказала

природа про опасность, что в кустах.

И этим человеку доказала —

не он хозяин в девственных лесах.

Олень рванулся с места, мчится в чащу,

охотник — на коня, стрелой за ним;

олень летит быстрее, дальше, дальше,

и конь охотника ничуть неутомим.

Но зря доволен был охотник, рано.

Он бросил свиту и забыл про тыл;

Царевич оказался на поляне,

а гордого оленя след простыл.

Вот ежели б дух первенства не мучил

и трезво контролировал азарт,

не заблудился бы в лесу дремучем,

сейчас бы знал, как выбраться назад.

Озябли быстро руки, стынут ноги,

в тепле домашнем понимать стал толк.

И вдруг, как приведенье на дороге,

Царевичу явился серый волк.

Ретивый конь ждёт шпоры под бока:

чего? Не спит ли там его ведомый?

Герой-охотник не спешит пока,

он вспомнил — волчий взгляд ему знакомый.

Хотя, взор изменился, стал другой,

теперь бирюк хозяин положения;

скорее вид был строг, нежели злой, —

он против человечьего вторжения.

Лоснится шерсть и в холке он высок,

давно на лапах зализал он шрамы,

но свой бессилья слёзный ручеёк

он помнил до сих пор, как запах мамы.

И волк повёл заснеженной тропой

охотника и вывел к той опушке,

откуда знал Царевич путь домой,

вдали мерцали деревень избушки.

Волк посмотрел Царевичу в глаза,

как будто произнёс "с тобой в расчёте".

Теперь же у охотника слеза

показывает место для пощёчин.

Потом Царевич долго размышлял —

на много ль человек умнее зверя?

Охотой больше он не промышлял,

огромной не была сия потеря.

*

Прошли года. Царевич стал царём,

не сыщешь справедливее на свете;

к тому же перестал быть бобылём,

в его хоромах веселятся дети.

Наследников старался воспитать

в той ноте, коей сам теперь он верил:

учил детей природу почитать

и с уваженьем относиться к зверю.

*

С меня таланта, как рассказчика не будет.

У нас случилось испокон веков:

послушать дурака рассказы любят,

судить никто не станет дураков.

_ _ _