Селедка. Немужской рассказ.

Когда оранжевое солнце начало садиться за бетонную коробку автовокзала, а скрипучая метла в руках печального таджика принялась раскидывать по перрону мусор, старенький, потрепанный жизнью ПАЗик, привез из Камышанок двух друзей: Виктора Крицкого и Михаила Коваленко. Послышалось натужное шипение, двери со скрипом растворились и оба приятеля, усталые, но отчего-то счастливые, сошли на родную землю.

Крицкий был пониже ростом, щупловат, с проседью в густых волосах, а Коваленко — повыше, покрепче и выглядел бы совсем красавцем, вот только лицо у него было простовато — портили уж слишком крупные и мясистые губы и нос. На обоих приятелях были длинные брезентовые плащи и грязные болотные сапоги, в руках Виктор держал две тубы с удочками, а Михаил — набитый доверху рюкзак и садок, в котором трепыхалось несколько сонных рыбешек.

Путь предстоял неблизкий — через парк, мимо стадиона, и дальше почти через весь поселок “Красный газовик”. Поэтому Коваленко сразу набросил рюкзак на плечи, а Крицкий, который все время что-то оживленно рассказывал, взял обе удочки в левую руку, а правой стал энергично размахивать, добавляя убедительности своим словам.

Ноги сами понесли друзей знакомым маршрутом. Сначала по квадратной плитке перед вокзалом, потом по фигурной плитке тротуара, местами вздыбленной, а местами провалившейся, затем по желто-белой зебре, яркой, совсем недавно обновленной после зимы. В рюкзаке позвякивали топор и котелок, билась в сетке рыба, а справа, словно приклеенные, тянулись две долговязые тени. И одна из них все время размахивала рукой, а другая, сутулая и горбатая, иногда кивала в ответ, видимо во всем соглашаясь с первой.

Полоски зебры опять сменились тротуарной плиткой, та в свою очередь, новеньким иссиня-черным асфальтом центральной аллеи парка, затем приятели свернули на сырую тропинку, протоптанную среди акаций со старыми, растрескавшимися стволами.

Так Виктор и Михаил шли бы себе и шли, всецело поглощенные друг-другом, если бы возле стадиона не увидели примечательную парочку, поразительно похожую на них самих. Один мужчина был пониже, постарше и седой, как Крицкий, а второй — такой же атлет как Коваленко, разве что и лицом он был хорош — этакий раскачавшийся Жан-Клод Ван Дамм — любимец всех на свете дам.

Но не на прекрасных дам охотилась возле стадиона эта парочка — приятели заметили, как из подтрибунного помещения вышел футболист в форме местного клуба, низенький, лысый и кривоногий, и тут же “Ван Дамм” бросился к нему, и упросил сфоткаться в обнимку сначала с седым, а затем с собой. Потом вышли два африканца: один маленький как пигмей, другой огромный, с такими же мясистыми как у Коваленко губами, и ситуация повторилась вновь, затем настала очередь узкоглазого корейца с ирокезом на голове, но странная парочка все не уходила, все ждала кого-то еще.

Когда же друзья подошли поближе, то сумели расслышать как “Ван Дамм” говорил седому, радостно сверкая глазами:

— Это у меня еще кубковый альбом! С теми, кто кубок взял. Двух человек теперь не хватает: Буямбы и Колобкова!

— Ниче себе! — восхитился седой. — И Малич есть? Его же сразу в ЦСКА забрали.

— И Малич! Я специально в Москву летал, когда “конюшня” с Динамо играла, три часа под дождем у стадиона ждал...

Приятели прошли мимо этих преданных поклонников футбола, рассматривая их пристально и удивленно, и когда были уже довольно далеко, Крицкий в пол голоса сказал:

— Я фигею, здоровые мужики, а занимаются хрен его знает чем!

— Ага, придурки! Тратят жизнь на всякую лабуду! — недобро поддакнул ему Коваленко.

Дальше они пошли молча. На мрачных лицах читалось недоумение и даже какая-то жалость к этим странным, не от мира сего, людям. Солнце окончательно спряталось за автовокзалом, пропали тени, в парке загомонили ночные птицы, три раза где-то в ветвях акаций тревожно прокуковала кукушка. Крицкий словно очнулся и сказал мечтательно:

— Эх, через неделю селедочка пойдет! Я ж в том году штук пятнадцать поймал — все мужики удивлялись, а Эдик Мурадян так чуть не удавился от зависти. Потому, что селедку надо ловить на резинку, а все остальное — это фигня, и спининг и мушки. Что, Майк, поедешь со мной в субботу?

На небе появились первые, самые крупные и яркие звезды, между ними важно проплыла еще одна — это самолет, полетел куда-то в сторону Москвы. Он увозил каких-то деловых и беспокойных горожан, которым даже в этот поздний час не давали покоя амбиции и деньги. Коваленко проводил самолет рассеянным взглядом, кивнул и ответил:

— Поеду, Витек! Стопудово! Такое пропускать нельзя!

Он как никто другой понимал приятеля. Что в этой жизни могло быть важнее селедки?!