Практика

Практика.

Светлана Петровна положила трубку телефона и обвела нас, практикантов, тяжелым взглядом.

— В морг? — жалобно мяукнула Нинка, моя лучшая подруга.

— Увы, нет, девочки и мальчики! В перевязочную. Как вы там, меж собой, говорите? «Цирк приехал!» Считайте, билеты у вас в карманах.

Светлана Петровна не обладала женственностью. Широкая спина, тяжелая поступь, вечно поджатые не накрашенные губы. Ей бы поезда за автосцепку водить, а не заведовать отделением гнойной хирургии.

— Всем одеть перчатки! Тетради долой! — командовала Светлана Петровна, далеко опережая нас, молодых, семенящих за ней по намытому хлоркой коридору. — Семенов! В перевязочной держись у моего левого бедра, Антонова — у правого.

Паша Семенов, мой потенциальный жених, балагур и душа нашей группы, коснулся моей руки.

— Натэлла! — шепнул он, пряча смех. — Как далеко мы будем друг от друга! Если чего надо, кричи с того берега…

В перевязочной Светлана Петровна продолжила расстановку фигур на выложенном в шахматном порядке кафеле.

— Нина! Ближе к окну. Айгуль — на протокол. Демиденко, Игорь, к столу. Фартук одень! Антонова! К инструментам! Семенов, тебе не в лом присыпкой сначала воспользоваться, прежде чем за перчатки хвататься?

Через несколько минут, мы, стерильные мумии, в белом с ног до головы, начали хихикать. Это было нервное.

— Ставлю пятьдесят рублей на футбольного фаната, — подал голос Игорь.

— Мы в гнойной перевязочной, — возразила я. — Сто на запущенного диабетика.

— Соображаешь, — не поворачиваясь от шкафа с медикаментами, похвалила Светлана Петровна.

Паша показал мне «о, кей».

— Эх, жениха бы с колечком на пенисе! — мечтательно сказал он вслух. — Нинка бы перевязала! А? Нинусь!

— Бе-ех! — Нина изобразила рвоту.

— Федорук! — обратилась к Нине Светлана Петровна. — Пододвинь к себе ближе то ведро.

— Да я шучу, — насупилась Нинка. — Просто «напряжно» как-то.

— Сейчас расслабитесь!

Сначала в дверном проеме появилась санитарка, тетя Валя. Увидев наши круглые глаза поверх повязок, запричитала вполголоса:

— Ох, ты, Господи! Прости нас, грешных!

С укоризной глянула на Светлану Петровну. Та только покачала головой: «Не детский сад!»

В двери со сквозняком ворвался коктейль запахов: амбре мужского туалета с оттенками плесени и закисшего белья, а поверх всей комбинации, основным акцентом, ярый, как удар топора, пробивающий ноздри до мозга, и одновременно сладкий, как перегретая карамель, сокрушающий запах гнили.

Человек не должен обонять такие запахи! Они противоречат Жизни, как таковой. Они даже для Смерти не подходят! Они суть некоей изнанки, завесы, которая приоткрывает вход в ад, в невыносимую боль, в страдание, в мерзкое и отвратительное существование на краю пропасти, со дна которой клубится зловоние.

Двое мужчин в форме МЧС деловито вкатили сначала инвалидное кресло, в котором сидел скукожившийся худой парень с ногами, замотанными полиэтиленовыми пакетами и тряпьем. Затем каталку со свернувшейся калачиком, спящей босой девушкой. И, наконец, втолкнули и сбоку, у входа, припарковали каталку с молодым мужчиной. Его мелко трясло, накрыт он был по шею простыней с какими-то черными пятнами. Глаза, широко распахнутые, пристально глядели в серо-зеленый потолок. Губы шевелились, словно он говорил о чем-то быстро-быстро.

Пашка отошел от стола и наклонился над каталкой. Мне не было видно за маской выражение его лица.

— Знакомый? — спросила Светлана Петровна.

— Нет, — глухо ответил Паша.

— Тогда вернись на место!

Вошел санитар, а сотрудников МЧС сменили два полицейских в накинутых на плечи белых халатах. Один из них, молодой, держал видеокамеру. Он улыбнулся Светлане Петровне как старый знакомый.

— Все фильмы снимаешь, Андрей Игоревич! Триллеры, — сказала Светлана Петровна, подходя к парню в кресле.

— Дык, в Голливуд готовлюсь! — ответил полицейский. — У вас сегодня практиканты?

— Столбы это фонарные, а не практиканты, — съязвила Светлана Петровна. — Включились! Работаем!

Ко мне подошла перевязочная медсестра Аня и, встав чуть сзади, прошептала:

— Смелее, я помогу.

Я откинула простынку с инструментов.

— Ножницы и корнцанг, — скомандовала Светлана Петровна. Затем обратилась к парню в каталке: — Как зовут-то тебя?

Парень буркнул что-то невнятное.

— Понятно. Витя. Сам перевязывал? Давай сначала левую ногу посмотрим. Демиденко, дай ведро. Витя, ставь ногу на край. Мы твои повязки сразу в ведро бросать будем. Демиденко, возьми ножницы и разрежь эти портянки вдоль.

Игорь сосредоточенно проложил разрез. Самодельная повязка из серой простыни, насквозь мокрая и слюнявая, соскользнула с ноги, как обертка с пачки масла. Баклажанного цвета ступня не имела пальцев. Вместо них торчали пять фиолетово-черных прутиков. По ноге, как горох на ткани, были рассыпаны багрового цвета язвы. Они были похожи на слепые рожицы с чмокающими ротиками. Светлана Петровна начала метить их смоченным в йоде тампоном.

— Ну вот, — приговаривала она. — Здесь готово. Тут закончили. Давно на «коале» сидишь?

Парень промычал.

— Когда был последний укол? Вчера?

— У них вчера, видимо, банкет был, — сказал Андрей Игоревич, снимавший все происходившее на камеру.

— Демиденко, приступай ко второй ноге!

Игорь только слегка надрезал у самого колена правой ноги верх навернутой из полиэтилена и нескольких видов тряпок конструкции, как весь это «слоеный валенок» осел, оторвавшись от колена, и обнажил сантиметров десять белых костей голени без единого кусочка мышечных тканей и кожи. Вонь резко усилилась. Игорь присел на колено. Меня качнуло. Медсестра Аня ткнула меня в бок.

— Семенов, второе ведро давай! Опусти его ногу аккурат в ведро.

Пашка, пыхтя, взялся за низ «валенка» и помог Вите перекинуть ногу через преграду.

Светлана Петровна локтем отодвинула Игоря.

— Наталья! — обратилась она ко мне. — Проволочную пилу!

Я с трудом оторвала взгляд от отвратительной и манящей картины: живой человек с выбеленными костями столетнего мертвеца вместо ноги.

— Приготовить обезболивающее? — процедил сквозь плотно сжатые зубы Паша.

— Ему уже это не нужно, — спокойно сказала Светлана Петровна. — Смени перчатки. Бери пилу. Начинай сразу под коленом.

Пашка растянул пилу. В полной тишине за его работой наблюдали восемь человек живых. Витя забормотал удивленно, когда нога по колено осталась стоять в ведре. Сквозь легкий шум в ушах и я начала понимать, о чем талдычила негромко Светлана Петровна.

— Возраст.

— 21, — также тихо отвечал Андрей Игоревич, продолжая направлять камеру на ведра.

— Ампутация правой ноги проведена в 15 часов 32 минуты. День и месяц… Айгуль, ты пишешь?

Казашка рукавом халата смахнула слезу. Даже в просвет между шапочкой и повязкой было видно, что кровь прилила к ее обычно белоснежному лицу.

— Игорь, обработай левую ступню фурацилином. — Светлана Петровна повернулась к санитару. — Вася, забирай в операционную. Не забудь коляску вернуть!

После Вити наступила очередь девушки.

— Давай ее на стол! — скомандовала Светлана Петровна. Игорь и Паша легко подняли за углы простыню с худым тельцем и переложили на перевязочный стол.

Светлана Петровна подтянула штанину джинсов на девушке. Те же багровые пятна с гноящимися отверстиями.

— Приготовь другие ножницы, — подсказала Аня за моей спиной.

Под джинсами не оказалось белья. Игорь и Паша осторожно выпрямили девушке ноги и уложили ее на спину. Она заныла как сонный ребенок. Острый лобок выпирал над телом. Были видны половые губы с почерневшими венами. На внутренней стороне левого бедра, у самого паха, налился водянистым багрово-синюшным мешком выпот величиной с кошку.

— Наталья! Возьми в биксе больше салфеток!

Светлана Петровна спрашивала, Андрей Игоревич, не отключая камеру, отвечал.

— Фамилия.

— Неизвестна.

— Возраст.

— Неизвестен. На вид лет пятнадцать, четырнадцать…

— Имя-то есть?

— В притоне Машкой кликали.

— Демиденко, обработай отек! А мы пока будем свитер срезать.

Я передала Игорю салфетку и пинцет. Его руки слегка дрожали. Он смочил тампон в йодном растворе и наклонился, чтобы подложить под выпот марлевую салфетку. Неожиданно пинцет выпал из его руки. Все очень походило на разрыв шарика с водой, только шарик был кожей, а вода была черная. Все, кто был рядом со столом, отпрянули. Зловонной жидкости было так много, что она залила весь стол и потекла через край, черными струйками раскрашивая свисающие части простыни.

Маска и верх халата Игоря были забрызганы. Его трясло уже откровенно.

— Иди, переоденься, медведь долбанутый! — выругалась Светлана Петровна. — Наталья, обработай полость! Семенов, не стой столбом! Сисек не видел? Тяни свитер!

Из-под шапочки Паши тек пот. Мне хотелось подойти к нему и протереть лоб салфеткой. Но я, подхватив пинцетом тампон, склонилась над длинной открытой раной, неосторожно вскрытой Игорем. Я только коснулась мышечной ткани, как она тут же разделилась на волокна, расползаясь на моих глазах, словно раскрывался экзотический цветок.

Я ойкнула от неожиданности как девчонка. А Светлана Петровна выругалась очень крепко. Я подняла глаза и поняла, что не по поводу моей оплошности. Полицейский Андрей резко направился к двери. Бледный Паша без повязки и шапочки отступил от стола со свитером девушки в руках. Он тяжело дышал, словно только что поднялся по лестнице. Из рукавов свитера падало с хлюпом на пол что-то, похожее на синюшный холодец.

На столе лежала девушка без правой руки. То есть рука была, но это были белые кости без мышц, кожи, кровеносных сосудов. От самого плеча не было на руке ничего такого красивого и цветного, как на картинках из анатомического атласа. Осталась только кисть с синими ноготками, сухая и сморщенная как у старушки.

Тут мои нервы не выдержали.

— Да что это?! Что?! — зашептала я.

— Антонова, возьми себя в руки, — сухо сказала Светлана Петровна и наклонилась над костлявым телом на перевязочном столе. — Очнулась? Слышишь хорошо?

Я не заметила, как долго девушка разглядывала нас. Глаза ее были мутными и медленно перетекали с одного белого халата на другой. Она вдруг сморщилась и заскулила, как сбитая, но еще живая, собачка у края автострады:

— Не дам… Не дам…

Здоровой левой рукой она ухватилась за белеющую лучевую кость правой и подтянула ее к груди.

— Поздно, деточка, поздно, — Светлана Петровна высвободила отмершую руку.

— Антонова, фиксируй голову повязкой. Игорь, вернулся? Бери бинты и прихвати ноги! Семенов, пилу!

При слове «пила» девочка завыла во весь голос. У нее совсем не было сил сопротивляться. Не обращая внимания на черную зловонную лужу между ее ног, мы засновали вокруг стола.

Айгуль в углу плакала, не прячась. Второй полицейский, имени которого я не знала, вышел и вернулся с видеокамерой. Краем глаза я заметила, что Нина стоит у окна, крепко ухватившись за ручку на раме.

Когда Пашка пилил, стараясь равномерно тянуть из стороны в сторону тонкое, как проволока, лезвие, Светлана Петровна, придерживая девочку у ключицы, монотонно рассказывала:

— Наркотик, «коала». На основе продаваемого в любой аптеке препарата. Сорок таблеток растворяют в воде, состав вводят в вену. Заменитель героина. Крайне опасен. Привыкание с первого укола или после трех месяцев приема минимальной дозы по рецепту. При попадании в мышечные ткани вызывает скоротечный тромбоз, гангрену, полный распад всех слоев тканей происходит от двух недель до суток. При ампутации процесс не останавливается, просто протекает медленнее.

— Что делать с бедром? — выдавила я.

— Сшивать бесполезно. Некроз тканей не позволит наложить швы. Плотную повязку. Завтра хирурги ампутируют ногу.

— Почему «коала»? — всхлипнула Айгуль.

— Быстро действует, — пояснил полицейский без имени.

— Все они через три дня, самое большее — четыре, догниют в хирургическом отделении, — грустно сказала Светлана Петровна в след санитару Васе, выкатившему каталку с половиной живой девушки.

Айгуль шмыгнула носом и сказала осуждающе:

— У нас еще один пациент тут!

Светлана Петровна как-то нехорошо улыбнулась.

— Промойте руки прямо в перчатках! — сказала она. — Подойдите ко мне.

Она подцепила зажимом края простыни с черными пятнами и резким движением сдернула ее с пациента.

Это был не человек, это было черное желе в форме человека. Кожа на ногах и животе расползлась на островки. Брюшина раскрылась как оберточная упаковка, выставив на всеобщее обозрение все органы. Ребра белыми дугами торчали над гниющей массой.

Нину начало рвать неудержимо, прямо на пол. Айгуль выбежала из перевязочной. Игорь бросился за ней.

Одни мы, Пашка и я, Светлана Петровна и полицейский, тупо следили за неостановимым процессом. Синие трупные пятна росли на наших глазах, подбираясь к шее пациента. А он продолжал пристально глядеть в серо-зеленый потолок и шевелить губами. Он еще жил, но уже был мертв.

Я бы не смогла совладать с охватившим меня чувством неправомерности происходящего, с оцепенением в собственном теле, с невозможностью пошевелиться, если бы не низкий воркующий голос тети Вали, санитарки.

— Идите, детки. Насмотрелись на сегодня, хватит с вас. Мы тут сами уже. Проводим по-божески.

Паша дотащил меня до лестничной площадки между этажами, прикурил сигарету и всунул ее мне в рот. Я дышала дымом, но не чувствовала ни вкуса, ни запаха табака.

Сколько молча сидели на подоконнике, не знаю. Но на площадке появилась Светлана Петровна. Никто из нас не встал, чтобы уступить ей место. Не из неуважения. Из-за бессилия.

— Ну что, Семенов, понравился цирк? — усмехнулась она, доставая из кармана сигареты.

— Светлана Петровна, что вы ко мне постоянно цепляетесь?! — возмутился Пашка.

— А вот чего! — Она вдруг отбросила пачку в сторону, опрокинула Пашку на подоконник, резко рванула молнию на джинсах и как заправский портной стянула Пашке штаны до колен. Я подпрыгнула, намереваясь вмешаться. Но Светлана Петровна ткнула пальцем в место под гульфиком Пашкиных трусов.

— Смотри, — громко сказала она, и ее слова гулким злобным эхом поскакали по лестничным пролетам.

На внутренней стороне бедра правой Пашкиной ноги я увидела багрово-красное пятно величиной с циферблат ручных часов. В центре пятна красовался мокнущий надрез.

— Смотри, Наталья! — жестко проговаривая каждый звук, сказала Светлана Петровна. Паша завертелся на подоконнике, пытаясь вывернуться из крепких рук хирурга.

— Запоминай, Наталья! — крикнула она, выпуская Семенова. Он вскочил и трясущимися руками начал застегивать штаны.

— Я все. Брошу, — заговорил он, задыхаясь. — Брошу… Наташка, брошу!

Я молча сползала с подоконника и, держась за пахнущие хлоркой стены, ощупывая каждый угол словно слепая, цепляясь за поручни лестниц, как-то выбралась на улицу. Прижавшись к сосне у крыльца хирургического отделения, обнимая дерево как собственную мать, шептала долго:

— Хочу жить… Хочу жить… Хочу жить…