Потому что идёт дождь

Оказывается, дождь можно возненавидеть.

Он уже не бормочет ласково, баюкая меня по ночам, а нудно барабанит по стёклам, приносит не свежесть и чистоту, а грязь и сырость, не избавляет от печали, а вгоняет в тоску, такую же сизо-махровую, как тучи над городом.

Раскисшие дороги, куча аварий, волны грязной воды. Какая рыбалка в такую погоду? Поэтому эти выходные — третьи подряд! — муж проведёт дома. Он, конечно же, не даст мне скучать. Просмотр фильмов с перерывами на еду и секс не самое ужасное времяпрепровождение, но…. Больше всего на свете мне хочется увидеть тебя, вдохнуть запах твоей кожи, смешанный с ароматом леса и цитрусовых, почувствовать, как бьётся твоё сердце.

Моё сжимается, когда приходится набирать твой номер, чтобы сказать, что нам снова не удастся встретиться.

— Приезжай тогда ты. На поезде. Я тебя встречу. — В голосе столько мольбы, что мне хочется немедленно всё бросить: мчаться, не различая дороги, обнять, успокоить…. Добавляешь убийственное: — Я скучаю.

Звоню мужу, несу в трубку какую-то ахинею, удивляясь, что получается довольно складно. Реагирует он спокойно, впрочем, как и всегда. Пять минут стыда, и я получаю свободу на выходные.

Прежде чем начать приём, несколько минут стою возле зеркала, стараюсь придать лицу невозмутимое выражение. Но меня выдаёт румянец — за тридцать лет я так и не научилась врать, не краснея, — и глаза. Они такие же обыкновенно-карие, но не такие, как всегда, — бессовестные, но счастливые.

Делаю покерную физиономию и открываю дверь. Люди, люди, люди… Я почти не вижу их, пациенты сейчас только препятствие, которое нужно преодолеть и вырваться на свободу.

Дождь продолжает назойливо шлёпать, но он больше не помеха. Вприпрыжку домой. Впервые я радуюсь тому, что из-за командировок чемодан приходится держать наготове. Пятнадцать минут на душ, пятнадцать на сборы, кружка горячего чая с малиной, чтобы не простудиться, и бегом по лужам к такси. Если повезёт, я успею на семичасовой поезд.

Дождь бодро тарабанит по стёклам автомобиля, хлюпает за окнами кассы, шуршит по документам, которые пристально изучает проводница.

— Угадай, где я? — спрашиваю, набрав номер.

Несколько секунд тишина.

— Неужели? — выдыхаешь ты и заразительно смеёшься, — во сколько прибытие?

— В час, — безудержно улыбаюсь я в ответ, заставляя попутчика неодобрительно коситься на меня.

— Что приготовить на ужин? — интересуешься ты.

— Себя. Я буду очень голодная, — обещаю я и отключаюсь.

Сосед — грузный немолодой дядька — молчит, чем очень радует. Быстро застелив постель, я падаю на подушку и тут же отключаюсь.

— Через сорок минут прибытие, — слышу незнакомый голос и испуганно подскакиваю, спросонья не сразу понимаю, где я.

Но твоя улыбка, видная даже сквозь запотевшее стекло, компенсирует все неудобства.

Стоишь немного в стороне — фигура в сером под чёрно-белым зонтом. Уже не улыбаешься, но в глазах цвета спелой чёрной смородины бушует столько чувств, что у меня перехватывает дыхание.

При посторонних ведёшь себя сдержанно: здороваешься, забираешь чемодан, но как только оказываемся в машине, притягиваешь и целуешь исступленно, жадно, заставляя дрожать от предвкушения.

И снова перестук капель, запах мокрой кожи и твои влажные волосы. Я смотрю в окно, пытаясь разглядеть раскрашенный подсветкой город. Но это невозможно, потому что ты отвлекаешь меня — на каждом светофоре прикасаешься ко мне, как будто боишься, что я растворюсь.

Руки у тебя холодные, но от них по коже бегут волны тепла, заставляя меня думать только об одном. Поэтому, когда мы входим в квартиру, я уже заведена до предела. Рву нетерпеливо пуговицы пальто, стремясь как можно быстрее добраться до тебя.

— Тебе… надо… поесть… — задыхаясь, шепчешь ты.

Я отчаянно трясу головой, боясь оторваться от твоих губ, потому что они — это то, что нужно мне сейчас и всю эту безумную, лихорадочную ночь, ещё нужно твоё дыхание, твоё тело, рядом с которым моё оживает, как растение после дождя, нужна ты. Словно в наркотическом экстазе мы плывём под рыдающими от избытка эмоций небесами и возвращаемся на дышащую нежностью землю.

Просыпаюсь от того, что тебя нет рядом. Только что я чувствовала твоё дыхание, но сейчас кровать рядом со мною пуста. Сразу становится холодно и томительно грустно. Накидываю халат и собираюсь идти на поиски, но вовремя замечаю тебя на балконе — голую, возле открытого окна.

Ты смотришь на лениво ползущие гусеницы туч и куришь. Сигарета, вырванная из твоих пальцев, отправляется вниз, за ней полупустая пачка. Мы глядим друг на друга — в твоих глазах вызов, как у попавшегося на шалости ребёнка, который отказывается признать вину, в моих, я надеюсь, ты видишь: «я люблю тебя», а не что-то иное.

Отворачиваешься, протягиваешь руки, набираешь в ладошки стекающую с крыши воду и неожиданно выливаешь мне прямо за шиворот. Ловишь губами мой вскрик.

— Иван Купала обливай кого попало! — смеёшься ты.

Как могу я не поддаться твоему настроению?

Тащишь меня на кухню и не позволяешь ничего делать. Хлопочешь, напевая. А мне только и остаётся, что сидеть на мягком стуле и любоваться тобой, улыбаться и чувствовать себя самым счастливым на земле человеком.

Невысохшие после душа волосы смешно топорщатся, открывая затылок. Мне хочется прижаться к нему губами, вдохнуть запах волос. Стоит мне представить, что я массирую твои плечи, пальцами ощущая, как расслабляются мышцы, — ты оглядываешься, словно я тебя окликнула. Смотришь лукаво.

Фигура, как у долговязого мальчишки, грудь — как ты любишь говорить: «Минус первого размера», круглая попка, что притягивает множество взглядов, которые тебе удаётся не замечать. Сколько бы я ни говорила о твоей прирождённой грации, ты только недоверчиво фыркаешь, а зря. Но может быть, если я повторю это миллион раз, ты мне, наконец-то, поверишь?

Выглядишь совсем юной, беззаботной, моложе, чем пять лет назад, когда мы познакомились.

Городская гинекология — испытание не для слабых духом. Пожелтевшие от времени стены, жёсткие кровати, прикрытые тонюсенькими матрасами, сквозняки и персонал, испытывающий искреннюю ненависть к каждому пациенту.

Я попала туда на удивление нелепо — мячик для пейнтбола попал мне в живот, лопнул, растекаясь по одежде вишнёво-красным пятном. Я даже не успела понять, почему лица окружающих стали такими испуганными.… Очнулась в больнице, когда с меня стаскивали одежду, и перед тем, как снова отключиться, увидела, как из моей обуви выливают кровь.

Вторая внематочная. Кроме как приговором, это не назвать.

Я мечтала только об одном — исчезнуть, пока на соседней койке не появилось чудо с малиновыми волосами и пирсингом в носу. Чудо материлось похлеще любого грузчика, постоянно ругалось с персоналом и курило, не выходя из палаты, в форточку. Если бы у забияки тётушка не работала в Минздраве, её, скорее всего, выставили бы, как только она встала с кровати, а так терпели.

По ночам задира плакала. Во сне — почти беззвучно, но так горько, что, несмотря на боль, я сползала с кровати, тихонько подкрадывалась и гладила её по голове. Когда она успокаивалась, сидела рядом, представляя себе — это мой ребёнок.

Днём монстр возвращался и продолжал терроризировать окружающих, на меня почти не обращая внимания.

— У тебя есть деньги? — обратилась она ко мне через неделю нашего совместного заключения — так она обозначила нахождение в больнице.

— Нет, — ответила я.

— У тебя в ушах брюлики, и новенький айфон, — и нет денег?! — вытаращила она и без того немаленькие глаза, — что, твой толстозадый муженёк боится, что ты от него слиняешь, если у тебя появится копеечка?

— Сколько тебе нужно? — уязвлённая нападками на мужа, спросила я.

— Да, немного. Тыщу или две. Хочу нажраться, чтобы не сдохнуть от скуки в этой богадельне!

— А как ты собираешься протащить сюда алкоголь? — невольно заинтересовалась я.

— Думаешь, эти клуши посмеют меня не пропустить? Им же неприятности с начальством не нужны. Были б деньги… — вздохнула она.

— Давай я позвоню мужу и попрошу привезти, что ты хочешь, — предложила я. Другого способа узнать, что её мучает, мне в голову не пришло.

— О! Пусть бутылку «Бейлиза» привезёт. Нет! Лучше две, — обрадовалась соседка, — и денег попроси, вдруг нам не хватит.

Муж хоть и удивился, но привёз. Двух бутылок и литра молока нам хватило, чтобы разум отключился.

Она смеялась, когда рассказывала мне про то, как влюбилась в сокурсника, а он позвал её на вечеринку в общаге, использовал, а потом поделился с друзьями.

Этот смех обжигал, подобно разрядам статического электричества, заставляя меня вздрагивать и зажимать уши. Она отрывала их и рассказывала-рассказывала-рассказывала — взахлёб. Про то, как всё это происходило, и про то, что это наказание ей — за дурость. А ещё про собственный ужас, когда узнала, что беременна, про таблетки — она их купила, чтобы спровоцировать выкидыш, про гнев и причитания родственников, про то, как её три дня продержали дома, несмотря на кровотечение.

Когда слушать стало невыносимо, я разревелась, и мне не хватило сил оттолкнуть её, когда она принялась целовать меня, обдавая запахом сладкой карамели. Не нашлось их и утром — разрушить хрупкий отголосок надежды, что появился в глубине испуганных глаз.

— Овсянка, мэм! — радостно объявляешь ты и ставишь передо мной тарелку. На лице улыбка, но в глазах тревога.

Это твоя первая попытка сварить мою любимую кашу. Я набираю полную ложку кушанья и отправляю его в рот, медленно пережёвываю, глотаю. Не отводя глаз, ты наблюдаешь за мной, ждёшь моего вердикта.

— М-м-м… вкусно, — говорю я, и вижу, как в твоих глазах вспыхивают искорки, — попробуй.

Ты ешь кашу, а я смотрю на твои губы и не могу оторваться. Больше всего мне хочется провести по ним пальцем, ощутить их упругость, погладить ямочку на подбородке, и, наконец, добраться до твоей майки, которая совершенно не скрывает бесстыдных сосков. Но приходится есть, потому что это же ты приготовила.

Потом мы валяемся на диване, слушаем Энию и гадаем друг другу по ладошкам, точнее, судьбу предсказываешь ты, а я — целую твои плечи, затылок, шею и пьянею от одного твоего присутствия.

— Тебя ждёт развилка, — объявляешь ты после пристального изучения моей ладони, — принятие важного решения.

— Мне предлагают стажировку в Германии, — неохотно отвечаю я на невысказанный вопрос.

— И? — ты замираешь, откинув голову на моё плечо, внимательно смотришь на меня.

— Я собираюсь отказаться.

— Почему? Давай поедем вместе! Останемся там… — в твоих глазах вспыхивает надежда, и я чувствую себя последней скотиной из-за того, что мне придётся убить её.

— Я не могу оставить мужа, — в тысячный раз повторяю я.

Наградой мне трясущиеся плечи и придушенные всхлипы в подушку.

Как объяснить, не знаю. Легонько поглаживаю выступающие позвонки и жду.

— Почему? — всё же спрашиваешь ты и, поворачиваясь ко мне лицом, подставляешь губы. У тебя красный нос, и губы твои солоны на вкус. Но из-за этого я ещё острее ощущаю нежность и бесконечное желание сделать тебя хоть чуточку счастливей. Мои пальцы оставляют в покое спину и отправляются в путешествие по твоему животу, спускаясь всё ниже и ниже.

Потом прячу лицо и рассказываю о самом первом в жизни подарке. Не от дедушки Мороза, а от взрослого дядьки в синем костюме.

Когда мне исполнилось шестнадцать, папаша со словами: «Я в твои годы уже давно пахал как лошадь», повёл меня знакомиться с будущим местом работы.

Областной психо-неврологический диспансер — здание, как будто сбежавшее из мрачного чёрно-белого кино о застенках фашистов. Тогда он ещё работал там охранником и сумел договориться с начальством, что меня возьмут санитаркой. Благодаря его стараниям, ради моей будущей высокой зарплаты — меня приняли в отделение экспертизы. Мыть мне предстояло всего два кабинета и холл размерами чуть больше чем прихожая в обычной квартире. В чём подвох, я узнала почти сразу.

Дежурили мы всегда втроём — врач, фельдшер и санитарка. Но получилось так, что в первый мой день гаишники прикатили в самом начале нашей смены, мы даже не успели переодеться. Как назло, фельдшер застрял в пробке — врачу пришлось делать работу за двоих, да ещё и по ходу объяснять бестолковщине, то есть мне, что нужно делать. Поэтому удивляться её раздражению не приходилось.

Когда она вручила мне перчатки и стаканчик для сбора анализа, я уже боялась дышать, чтобы не спровоцировать новых хлёстких замечаний. Несколько мгновений я смотрела в её лицо, пытаясь осмыслить, что мне нужно сделать. А она наблюдала за мной. В голубых, спрятанных за очками, глазах я видела неприкрытое ехидство. Она, как мне показалось, понимала, что мучает меня, и ей это нравилось. Возможно, если бы не это, я бы не смогла.

Ноги вели себя так, как будто я их отсидела — то шагали в разные стороны, то пытались зацепиться друг за друга. Да и всё тело ощущало себя не лучше. Мы шли по коридору — и мне казалось, что лампы светят едва-едва, погружая мир в ядовито-зелёный сумрак. И всюду мне мерещилась торжествующая улыбка Елены Григорьевны.

— Вам плохо, — словно издалека донёсся до меня голос мужика, который замешкался возле дверей в туалет.

— Нет. Снимайте штаны и писайте, — вручила я ему баночку, удивляясь тому, что мой голос звучит спокойно, так, как будто я давным-давно привыкла наблюдать за тем, как при мне мочатся посторонние люди.

Единственное, что осталось в моей памяти из происходящего потом, это выражение лёгкого разочарование на лице доктора, когда мы вернулись обратно.

В следующую мою смену он появился снова.

— Это вам, — протянул он мне бело-красную коробку, где на прозрачной подложке сияли двадцать четыре шоколадных яйца.

«Ничего другого не пришло в голову», — объяснил он, когда несколько лет спустя я спросила про тот подарок, и покраснел, я удивилась, но допытываться не стала.

Этот момент мне не забыть никогда. Не забыть свой страх и восторг, и недоверие, и слёзы. Когда твой отец алкоголик, обыкновенные киндер-сюрпризы становятся подобны сказке — близкой, яркой, но недоступной. И ты не веришь, что сказка может дотянуться и до тебя. Знаешь, что ничего не бывает просто так.

Но он ничего не просил — ни тогда, ни в последующем. Только в его глазах цвета моих любимых мятных леденцов я иногда ловлю такую невероятную грусть, что это заставляет моё сердце перевернуться.

— Он столько сделал для меня! — почти кричу я. — Не хочу делать ему больно. Достаточно того, что веду себя как последняя свинья. Может быть, поэтому он сбегает от меня по выходным? Когда-то я бесилась из-за этого, но после нашей с тобой встречи — радуюсь! Потому что жду тебя. Разве этого мало? — спрашиваю сквозь слёзы, которые так и не удаётся сдержать.

Чувство вины — мой личный демон! А тебе ещё и приходится утешать меня.

Просыпаюсь моментально, как будто меня толкнули в плечо. Ты мирно сопишь у меня на плече, всем телом прижимаясь ко мне, и даже во сне крепко сжимаешь мою руку.

На экране телевизора, что висит перед нами на стене, полыхает багровый цветок, похожий на гибрид лилии и розы. Таких я никогда не видела, но чудеса компьютерной графики никто не отменял.

Я закрываю глаза, готовясь заснуть снова, но тут же подскакиваю и снова смотрю на диковину. Зная мою нелюбовь к «ящику», ты не просто его отключила — выдернула вилку из розетки, чтобы он ни при каких обстоятельствах не потревожил мой покой. Но глаза продолжают видеть — в центре тёмного экрана вращается искристое диво. Оглядываюсь на окно, надеясь там найти объяснение, но натыкаюсь взглядом на плотно задёрнутые шторы.

Не успеваю испугаться — изображение исчезает.

— Что случилось? — встревоженно шепчешь ты.

— Не знаю, — пожимаю я плечами, но у меня такое чувство, что мне срочно нужно вернуться.

Не сказав мне ни слова, помогаешь собраться и везёшь сквозь промозглую ночь на вокзал. На прощание целуешь крепко, совершенно не стесняясь молоденькой проводницы, что смотрит на нас круглыми от удивления глазами. Шепчешь: «Люблю» — и исчезаешь в тумане.

Дождь подхватывает твой шёпот и повторяет его тысячу миллионов раз, ласково воркуя за окном.

Еду домой, а из моей головы никак не выходит странный цветок. Глубоко внутри засела уверенность — это знак! Дождь бодро стучит в стену вагона, как будто соглашаясь со мной.

К дому, не в силах сдержать тревогу, бегу. От нетерпения даже не пытаюсь вызвать лифт, взлетаю на третий этаж, открываю квартиру и первое, что вижу, — чужие резиновые сапоги на коврике перед дверью.

Одни — женские, а другие — ярко-розовые с жёлтыми цыплятами.

Некоторое время стою и пытаюсь сообразить, кто мог явиться к нам в гости без предупреждения. Из всех наших знакомых подходящий размер ноги только у сынишки твоей сестры, но они живут в Германии.

Слышу спешное шлёпанье босых ног, с трудом отрываю взгляд от обуви и вижу мужа. Он стоит, опираясь на стену прихожей, и так же неотрывно, как и я до этого, смотрит на обувь. Постепенно лицо у него становится такого же серо-голубого оттенка, что и у моего плаща.

— Кажется, нам надо поговорить, — наконец, выдавливает он.

— Действительно, поговорить нужно — стараюсь отвечать спокойно, несмотря на желание рассмеяться, — потому что идёт дождь.