Добру отныне можно всё!

Не дрогнет вера моя в праведность дел моих!

Тышевич Дмитрий. Скала ужаса.

Никогда правосудие не поднималось на такую сияющую высоту, как поднялось оно здесь.

Кристи Агата. Десять негритят.

— Вера Петровна, осторожно, не споткнитесь, кирпичи. А, нам сюда! — мужчина в тканевой полумаске вёл за руку не очень молодую, но ещё красивую женщину с болью в глазах и кривым шрамом на руке. — Скоро уже придём.

— Да, хорошо, — беззвучно ответила она. Голос провожатого был нарочито искажен в шёпот. Её причёска от хождения по бурьянам сбилась, а платье, видавшее виды, и вовсе, казалось ей самой, вот-вот порвётся. Как тогда, как тогда...

— Я Вас понимаю, знаю, что Вы тогда испытали, и сейчас Вы сможете за это взять долг.

— Долг? Долг?

— Да, долг, и Вы это не забудете уже никогда. Добро слишком долго было белым и пушистым! И каков же результат? — шелестящим голосом, но с явным раздражением ответил ей вопросом на вопрос мужчина, видя неуверенность женщины. Её глаза говорили, что больше всего на свете она хочет сбежать отсюда, забраться с ногами на диван и под коньяк забыться. Как делала это много раз подряд, с воем в подушку.

— Нет, это не может остаться так! Все суды оправдали этого за отсутствием улик, это же меня испачкало на всю жизнь, эти твари с малиновыми пиджаками… — дальше она закрыла глаза, но всё равно зарыдала горько-прегорько, безутешно. Исчезли подвальная сырость и плесневое зловоние, она погрузилась в воспоминания, когда её сына убили прямо на её глазах после жестоких побоев пьяные дружки этого «нового русского». Якобы за долги, а на деле за то, что не хотел платить три четверти выручки за постройку и работу заводика по изготовлению реагентов для химиков. Саму её «распяли» на диване, порезали руки и грудь зазубренным ножом, а потом каждый из них «приложился» к ней, не забыв сходить прямо ей на лицо «по-маленькому». Да ещё и обливали каждый раз ледяной ржавой водой, чтобы она не теряла сознание. Затем её избили ещё раз, сломав руку и вышвырнув с пьяным ржанием умирать на диване от кровопотери, а сами пошли на улицу. Еле соседи нашли и вызвали скорую помощь.

— Соберитесь, Вера Петровна, ваш час настал! — услышала она одновременно с окатыванием её лица ледяной водой из неведомо откуда взявшегося ведра. Оказалось, в этом сыром подвале дали краны с ледяной водой, и вёдрами были «снабжены» они все. Все ужасные воспоминания, связанные с окатыванием водой, снова захлестнули её, и она за малым не заорала в истерике, забыв и про проводника, и про то, где она вообще находится.

— Соберитесь! — проорал прямо в ухо её провожатый, и это помогло. Она собралась.

— Я готова.

— Неужели? — усмехнулся мужчина, его прогулочный костюм были все в пыли и влаге,, как и платье его за мылом не отключившейся от подавленной истерики собеседницы.

— Да, мать вашу, я не для этого сюда шла. Чтобы сбежать, как трусиха. Да я полгода уже живу с вубченным светом и озираюсь на улице, когда слышу машину! — прохрипела она.

Провожатый улыбнулся, кивнул и открыл железную поцарапанную дверь, бывшую прямо перед ней. Ржавчина и грязь в таком полумраке — керосиновая лампа провожатого освещала так себе, видно было немного, — могла и скрыть дверь. Понятно, маскировка, подумала она, хорошо.

Они оказались в помещении относительно чистом, отделанном кафелем. Одна лампа была белой, вторая чуть желтоватой. Пыли и грязи тут не было, в буквальном смысле этого слова. Тут были: тяжеленный и темно-бурый железный стол и железные кольца, сделанные в стену справа и слева. Стол был прикручен к полу, как и стул, который не пустовал. За ним на недобровольной основе сидел… тот самый малиновый пиджак, и его руки были зафиксированы в положении «распятого» крепкими верёвками, врезавшимися в запястья почти до мяса. Каждая рука удерживалась одной веревкой, а второй её конец был привязан намертво к одному из железных колец в стене.

Но особое внимание привлекал не избитый подонок общества, а то, что лежало на столе на недоступном для него расстоянии. Там были 2 бейсбольные биты с гвоздями со срезанными шляпками, кувалда, остро заточенный топор, пару больших ножей с «пилой» и кровостоками каждый, один цеп с шипами на одном из концов, а также бензопила. Заправленная до отказа, надо сказать.

Вера Петровна поняла всё, что должно произойти. Но мужчина сказал ей безликим и шелестящим голосом нечто, отчего она чуть не упала в обморок.

— Вы и только Вы решаете, что с ним делать. И сделаете. Жить вот этому ублюдку или нет. Инструменты готовы, его никто не найдёт. Если хотите, есть иной способ...

— Я-я сама, его, этим? — белая, как мел, женщина была как будто не на этом свете. Она хотела этого, страстно, но самой… Нет, нет, не так, не своими руками.

— Не своими руками? А насиловал он и резал чужими руками? Вот он, перед Вами. Его не найдут, он или умрёт тут, или его отпустят, и он снова продолжит своё, — ой-ой-ой, оказывается, она бормотала это всё вслух, хотя надеялась, что никто, даже провожатый, этого не заметит и не услышит.

— Но чем я лучше него буду? Если начать так, то… Буду, как он, ничем не лучше, даже хуже! — взвизгнула она. И к своему ужасу не поверила сама себе.

— Тогда поверьте в другое. Он сейчас освободился, что он потом делает? Он Вас видел, так что он вернется к своим делам и дружкам. и будет за это Вас так душевно «благодарить», что прошлое раем покажется! — мужчина в полумаске говорил без интонаций, как сам рок. — Ничего, если что, Вам помогут.

Провожатый открыл боковую, прежде не замечаемую ей дверцу, открыв взорам всех присутствующих закрытую пока что клетку, где аж грызли прутья пять голодных бродячих собак, с голодом в глазах и с не менее зверским аппетитом принюхающимся к самой Вере Петровне и связанному ублюдку. Вот, куда деваться все «останки», поняла она. Так и должно быть.

И Вера Петровна поняла, что это должно произойти. Должно, здесь и сейчас должно! Добро слишком долго было беспомощным, пора отращивать кулаки. Добру можно карать, и это не обсуждается. Так пора взять судьбу в свои руки!

— Вас никто не осудит ни за что, не сдерживайтесь ни в чём! — тихое напутствие провожатого было точкой, — Когда закончите, постучите в дверь, три долгих удара и два раза быстро! Всё!

Вера Петровна краем сознания услышала, как дверь захлопнулась и закрылась на висячий замок. И теперь, кто бы мог подумать, она испытывала радость, яростную радость. Наконец-то! Глядя на рычащих собак, она решила, не они сделают дело, а я, именно я!

В общем, под зверский мат и детальное упоминание всех провинностей обгадившийся и обоссавшийся ещё от зрелища собачек ублюдок вначале испытал на своих суставах действие доброй кувалды, ножи резали его и резали, а бензопила была очень ласковой с его грудью и не только.

Вера Петровна не заметила, что прошло часа полтора. Она орала, пела, истерила, материлась, била убийцу и насильника ногами, рвала его рожу ногтями и ножами, кровь летела на неё и стены, стол, вой голодных собак был слышен словно на весь мир.

— Тварь! — выдохнула она, и сама вырезала из разрезанной бензопилой грудины ещё бьющееся сердце и показала его ублюдку. — Больше никому не сделаешь ничего, а эти тобой знатно пообедают!

В общем, когда она почувствовала, что он мёртвый, и перестала со всей силы кромсать труп бензопилой и ножом, останки она сама кидала собакам. Особенное удовольствие ей доставляло, как хрустели глаза и яички насильника в их челюстях, а сердце она кинула, выпив из него крови, им же.

Тут женщину накрыло: она орала, выла, царапала пол и стены уже сломанными ногтями. Она убила, убила, убила. Это навсегда, она убила! Нет, отомстила, принесла справедливость. Она не убийца, она воздала по заслугам. Она показала злу, что больше оно не безнаказанно и не всесильно. Таким и должно быть добро, с кулаками и карающим без жалости!

Она больше не дрожала, а мирно разделась, разулась, обмылась из шланга, бывшего в другом конце комнаты около двери, вытерлась полотенцем, бывшем в ящике стола с дальнего от связанного ублюдка краю. Да, она запомнила, где и что, провожатый ей рассказал. Так что теперь она с не заметным ей самой «адским» огнём в глазах и железным спокойствием завернулась в полотенце и постучала в дверь. Ей открыли. Через минуту, не позже. При нём была бутылка бензина, стальной таз и спички.

— Одежду сожгите в тазике и обувь тоже, Вера Петровна, больше её Вам не носить, вот Вам новая! — тем же безликим голосом сказал её провожатый.

Она попросила отвернуться и тихо, без страха больше, оделась-обулась. Одежда в пакете была её же, обувь — аналогично, просто это был другой комплект. Маскировка ибо. Сожгла всё, прощаясь со старой «мирностью», легко.

— Вы дали мне жизнь, кто бы вы ни были, и я буду всегда Вам должна за это. — Страстно взяла она за руку собеседника. Тот чуть улыбнулся.

— Нет, мы не встречаемся больше, Вера Петровна. Долг Вы уплатили, больше ничего не нужно. Пойдёмте. Если Вы захотите, чтобы кто-то из ваших знакомых связался с нами ради этого же самого, пускай пишет то же, что и Вы, и оставит это в условленном месте (сказал, где и в какое время).

Женщина шла домой словно заново родившейся, ставшей другой. Не другой, настоящей. «Всё, Алёша, ты свободен, они больше тебя не тронут, я сегодня всё сделала. Всё, сынок, всё.» — счастливо, со слезами шептала она себе под нос много раз, посетив прямо по дороге домой его могилу. Купила цветов, но старая продавщица видела силу в голосе и взгляде женщины. И испугалась. Такими глазами смотрит лишь смерть, твоя собственная. Ещё бы, она за немалую сумму как знающая все и обо всех сказала бандитам, где живёт сын Веры Петровны!

Сама добрая — да, теперь точно добрая, ибо непротивление злу и всепрощение делает сообщником, «шестёркой» злодея, так что все эти «пацифисты» служат злу! — женщина это знала и сказала: «Каждому по заслугам». Продавщица поняла, аж побелела и схватилась за сердце. Но Вера Петровна не вызвала ей «скорую», а незаметно ушла. Смеясь от новой, искренней радости. Теперь она не жалела таких, как эта старая мразь, ей было приятно узнать о её смерти от инфаркта, и смерть в тот же попавшего в ДТП «мажора» тоже вызвала у неё смех в голос. Коньяк из её квартирки — дом свой от бабки она продала ради справедливости и, — полетел тем же вечером прямо в бутылке в трёх пьяных гопников, которые даже не поняли, из-за кого попали в травмпункт, а жаловаться они не стали. Не поверят, спишут на драку, а двое из них итак «на условном сроке».

Вина и возмездие, правда, кара и справедливость, широко улыбалась она во всех таких случаях и она будет теперь вершить суд. Как убила наркоторговку и проститутку в одном лице прямо в тёмном парке одним твёрдым ударом ножа в гнусное сердце. Больше эта поганая тварь не будет губить чужие жизни, дети не будут платить телами и унижением за наркотики!

Вера Петровна заступалась за беспомощных, карала и будет карать. Ей теперь можно, она права. Ибо она отныне и на всю жизнь — Добро с большой буквы. Настоящее добро.