Не он

Ты любишь Асти Мартини и Модильяни.

Я — твоё присутствие, аромат персиков на твоей коже, твои откровения.

Ты всегда приходишь ночью украдкой, стук твоих каблуков не тревожит тишины подъезда.

Твой муж не должен узнать...

Мы сидим в темноте. Лампа в коридоре и экран ноутбука — вот и всё освещение.

Ты устраиваешься рядом по-турецки, сложив ноги. Спина прямая. Короткое платьице завёрнуто так, что мне видна кожа над чулками и кружевные лепестки на трусиках.

Если бы мне не было так больно, я бы сказал, что в штанах у меня памятник эрекции. Гранитный.

Ты пьёшь шампанское, смотришь на картины. Только одно говорит о том, что ты помнишь обо мне, — иногда ты прикасаешься рукой к моему "памятнику". Проводишь сверху вниз или охватываешь пальцами в кольцо и сжимаешь, или легонько гладишь уздечку, или пускаешься исследовать плетение вен.

Мне хочется… но нельзя… нельзя не то, что прикоснуться, нельзя спугнуть твоё созерцание движением или резким звуком.

Вот такая безмолвная пытка.

Иногда стираешь испарину с моей груди, или легко касаешься губами… Видела звёзды после удара по голове? Твои редкие поцелуи — удары. Я всегда вижу великое множество звёзд. А иногда, как рождаются целые вселенные...

Но больше всего я люблю моменты, когда ты забываешь про мою эрекцию, про то, что за возможность побыть чуть-чуть собой, нужно платить. Люблю, когда ты уходишь в созерцание с головой. Когда ты не со мной. Завидую этому… тебе не надо знать, как я называю его про себя. О, если бы я только мог понять, что в его картинах пленяет тебя?!

Мне кажется, что тогда мне досталась бы твоя душа.

Твоё тело прекрасно, но его так мало. И мне мало быть для тебя телом. Сейчас уже мало.

Когда-то я, дурак, радовался этому.

— Ты похож на Модильяни, — сказала ты мне в тот вечер. И хотя где-то там, в глубине ресторана сидел твой муж, я знал, что ты будешь моей. Так и случилось — прямо в вашей красивой машине.

Завороженный красотою янтаря, я, как тот наивный муравей, не знал, что мне суждено любоваться им вечно. Узнал, только когда доделал ремонт и переехал в свою собственную, наконец-то, квартиру.

Понял, чем рок отличается от судьбы, когда из лифта мне навстречу вышла ты. Не одна разумеется, а под ручку с самодовольным олухом, что считает себя твоим мужем.

Иногда, чаще, когда бутылка становится наполовину пуста, ты расслабляешься, прижимаешься ко мне спиной, рассказываешь...

Тогда я могу смотреть в твои глаза, ловить улыбки, иногда даже обнять...

Но чаще мы просто плывём каждый в своём одиночестве, под прекрасную, как весеннее утро музыку, страдая каждый по-своему.

Ты всегда даёшь то, что мне по-твоему нужно.

Рано или поздно стягиваешь с меня штаны, изучаешь. В такие моменты я горжусь своим членом. Ты считаешь его красивым. Не меня...

Я, как и всегда неподвижно сижу на диване, а ты садишься на меня сверху. Спиной ко мне. Не раздеваясь. Такая скользкая, жадная… Мне стоит немалых усилий не улететь сразу.

Ты мне помогаешь. Некоторое время сидишь неподвижно. Хочется верить, что ты наслаждаешься, что тебе нравится, когда я в тебе. Ты не скажешь. И не спросишь.

Я бы хотел рассказать… О восторге быть с тобой, ощущать, как ты сжимаешь меня, как дрожишь, как уплываешь.

В эти минуты мне можно всё. Можно сорвать платье, освободить от бюстгальтера грудь, поиграть сосками, целовать — шею, плечи, затылок, тянуться к губам, дышать одним с тобою воздухом, отпустить тебя… и дождаться. Если повезёт даже не раз. Пока тебя нет, хоть издали ощутить, каково оно — быть единым с тобою.

Ты будешь мне благодарна, я знаю.

С ума можно сойти, когда ты берёшь в рот. Но мне не этого надо. С ума я сходить уже привык. Гораздо круче, когда ты отдаёшь власть мне. Я усаживаю тебя сбоку, лицом ко мне. Твои ноги обвивают меня, так плотно, что кажется — на двоих у нас одна кожа. Бедром я чувствую твою влагу, а умом понимаю, что значит библейское — "возлежать между ног твоих". Вьюнком обвиваешь меня. Одна твоя рука блуждает по моему телу, другая, в моих ладонях.

Я сжимаю тебя, ты сжимаешь меня. Ты целуешь меня, я целую тебя. Я твой, ты моя.

Я чувствую, как бьётся твоё сердце, ты слушаешь моё.

Разбитое на тысячу маленьких частей оно оказывается в твоей ладони.

Я надеюсь, когда-нибудь ты его примешь.