Сочинитель притч

РОМАН

ИЗИДЕ СЕЯИ СЕМЕНЕ СВОЕГО. И ЕГДА СЕАШЕ, ОБО ПАДЕ ПРИ ПУТИ

Разве так сейчас смогут писать? Чтобы так писать, надо не смотреть телевизора, не ведать, что такое реклама, СМИ, пиар, информационные технологии… Кого мы сделали героями? Кому поклоняемся? Звездам… звездам… Секс-, поп-, кино-, спорт-… Ну, и тем крутым парнишкам по обе стороны границы, именуемой законом. А впрочем, уже и границы нет. Коп ведет себя как бандит. Бандит — член парламента. Поп… поразительней и не придумаешь. Звезды, лицедеи — образцы для подражания. Люди презираемые, гонимые, отвергаемые в прежние времена, даже когда восхищались их талантом, взяли реванш. Силой духа, необычайным талантом, благом, которое они принесли человечеству? Они стали кумирами, образцами для подражания, воспитателями поколений.

Самым распространенным чтением в прежние времена были жития святых. Поэтому были и герои, и мученики, и страдальцы за-ради человеков. Что — воспитанный на комиксах, хип-хопе и секс-бомбах — положит душу на алтарь человечества? Да ему это отечество по барабану!

Пути назад нет. Не было никакого золотого века. Человечество всегда страдало, но всё-таки это было человечество. В смысле не сборище двуногих, а ЧЕЛОВЕКИ. Представьте себе Наташу Ростову, распевающую: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже»! Или Онегина и Ленского, ржущих за «Клинским» над анекдотами». Или «Отечественные записки» с крутым кровавым детективом, парой — другой рассказов про педерастов и кровосмесителей, интервью на десять страниц с парнишкой, прыгнувшим на полтора сантиметров выше, чем прыгали до него. Кричат о загрязнении и истощении окружающей среды. Если бы так кричали о загрязнении и истощении наших душ!

Я закрываю глаза и вижу Вену, голубой Дунай. Вальсы Штрауса. Девятнадцатый век.

0

Он родился, еще безымянный и неизвестный никому, кроме матери и тех, кто принимал у нее роды. Родился в неизвестный ему мир, заявив о своем явлении долгим беспомощным криком, протестуя против того, что его разлучили с материнским лоном. Из носа и рта новорожденного отсосали слизь и кровь. Затем пережали и перерезали пуповину и дали матери подержать ребенка. Ребенка обтерли, осмотрели (всё было нормально) и навешали опознавательную бирку. У матери после четырех маточных сокращений отошла плацента. В те уже далекие и непонятные для нынешнего сознания времена женщины рожали много и часто. Делались, конечно, и аборты, но это были аборты криминальные, и делали их незамужние женщины и девицы. Под родильные палаты затонской больницы несколько лет назад отдали еще два помещения, потому что рядом на больничной территории построили одноэтажное здание, куда перебралось детское отделение и стоматология. Но уже вскоре кровати стояли чуть ли не впритык так, что в проходах между ними мог пройти только один человек.

Вес новорожденного был без нескольких граммов шесть килограмм. Вот это был мужик! Акушерка долго держала его на руках и цокала языком.

— Как назвать-то решили? — спросили мать в палате.

— Я хотела Сергеем, а Илья (так она называла своего мужа) только Никитой. То ли деда, то ли прадеда у него так звали.

— Ну что ж, Никита так Никита! Тоже хорошее имя! У нас вон главный сейчас Никита, — сказала соседка. — Может, тоже станет начальником.

— А для меня Сережа лучше.

— Наверно, зазнобу звали Сережей? А? Катька?

В палату зашла медсестра с новорожденным.

— Корми, мать, богатыря! Такому бадью молока надо!

У новорожденного было темно-красное, по-стариковски морщинистое лицо. Редкие темные волосики прилипли к потной головке. Он опять плакал, но без прежнего азарта и напора, как бы по обязанности. Пухленькими ручонками пытался до чего-то дотянуться. Ножки его были согнуты, и он то и дело сводил и разводил коленочки. Катя поднесла его лицо к груди и подвела сосок прямо к его губам. Малыш заплакал еще громче.

— Дурачок! Чего же ты ревешь?

Она надавила на грудь, и молоко брызнуло ему на губы и подбородок. Он замолчал. И когда ему снова сунули сосок в рот, он причмокнул губами. И на мгновение прекратил всякое движение. Сладкое теплое материнское молоко разлилось по его лицу. Несколько капель попали в рот. Он опять затих. Его тельце наполнилось счастьем. Он сильнее зажал губами сосок. И к нему вернулось прежнее утробное блаженство, воспоминание о том, теперь уже недоступном для него мире. И поэтому блаженство было иное, не прежнее. Какое-то новое!

— Господи! Да когда же он у тебя наестся, Катя? — спросила соседка, всё это время не сводившая с нее глаз. Самой ей делали кесарево сечение. И она лежала в палате уже неделю. Врачи перед родами определили у нее неправильное положение плода в матке.

— Ну, такому бутузу молока много надо, — сказала другая женщина.

Чмоконье же Никиты стало громче.

— Как поросенок, — сказала мать. — Чистый поросенок!

— В отца пошел. Отец-то у него здоровый и поесть любит, — произнесла другая обитательница палаты, хорошо знавшая Катю.

Никита стал сосать медленнее. Глазки его стали соловыми и вскоре закрылись. Он ровно засопел. Некоторое время он еще двигал губами, пока наконец совсем не затих. Катя завернула халат.

— Угоношился!

Катя осторожно опустила спеленатый сверток на кровать. Долго смотрела на сына. Она была уверена, что морщины раздвинулись на его лице. Она сидела рядом с ним, опустошенная и счастливая. В теле была легкость. Потом прилегла и незаметно заснула, и увидела во сне цветочный луг. Когда же она проснулась, то напугалась: «Господи! Какая же я дура! Это надо же быть такой! Да сколько же я проспала? Что с ним? Он, кажется, не дышит». Она глядела на сверток, лежавший под ее боком. И ей казалось, что лицо ребенка побледнело.

Она напугалась. Уж не приспала ли она его? Ведь так крепко уснула. Катя наклонилась над личиком младенца и помертвела. Она не увидела в его личике никаких признаков жизни. Она прикоснулась к нему, и ей показалось, что в теле ребенка нет тепла. «Да что же я натворила? Илья же убьет меня! Что ж я такая несчастная?

— Ну что, девка?

Рядом возникло лицо Оньки, самой старой в их палате.

— Да погодь ты!

Она поднесла подушечное перушко к носику ребенка, и отвернула лицо, чтобы самой не дышать на перышко.

— Да спит твой богатырь богатырским сном! Вот спун будет!

Катя склонилась еще ниже, долго и зачарованно смотрела на то, как едва-едва шевелятся перочные волосики. Она тихо засмеялась.

Осень в тот год была теплая и сухая. Зелени уже не осталось. Сухая трава шуршала под ветерком, как будто мяли бумагу. Деревья все стояли в желтом и красном, не желая расставаться со своим последним нарядом, предчувствуя зиму, когда будет холодно их обнаженным стволам. Вечер был тих и тянулся очень долго, меняясь незаметно для глаза. Кате этот вечер показался чуть ли не вечностью. Она любила такие вечера.

— Твой пожаловал! — хохотнула Ольга.

— Где?

Катя поднялась.

— Да вон на крышу залазит.

Окна их палаты были на задней стороне больницы. Их не закрывали высокие тополя, как фасадные окна.

Неподалеку от больничной стены тянулся длинный деревянный сарай, в котором хранилось всякое больничное хозяйство. Родильная палата была на втором этаже. Чуть ниже оконного карниза была крыша пристройки, где была кухня и всякие подсобки. Осчастливленные отцы забирались на эту крышу и могли через стекло видеть своих жен с новорожденными. Одно было только плохо: окно не открывалось. Катя приблизилась к окну.

— Да где же он?

— Налево, видишь, мужик пошел. В соседнюю палату. Может, там уже выглядывает себе кого-нибудь. Да постучи ты ему?

Катя побарабанила по стеклу и приглушенно крикнула:

— Илья!

Муж тяжело прогрохотал сапогами по гулкому кровельному железу. «Вот слон!» — напугалась Катя.

— Сейчас всю больницу поднимет на ноги, — проговорила Ольга как бы с осуждением. Но в ее голосе явственно послышалось восхищение. — Удивляюсь я, Катька, как он тебя только не раздавил, бугаище такой! Но зато уж придавит так придавит!

Илья прильнул к стеклу. Увидев Катю, молча дернул вверх головой и стал шарить взглядом по палате. Катя догадалась, что он хочет увидеть ребенка.

— Спит он, — сказала катя. — А ты чего так поздно?

— Да только что машину разгрузили. Он дорогой сломался, приехал поздно.

Илья был немного выпивший. Под мышкой он держал большой полосатый арбуз.

— Ну, зачем ты это? — спросила Катя. — Арбузы же не принимают.

— Да знаю я! Ты это… Никита! Понятно?

— Да понятно! Уже зову!

— Как он?

— Хорошо! Всё хорошо! Покормила вот. Сейчас спит. Ты иди, Илья! Здесь нельзя. Скоро врач придет с обходом. Будет ругаться! Они этого не разрешают.

Илья молчал. Она отошла и легла на койку. «Недотепа! Работает в магазине и ничего не мог принести, кроме арбуза. Наверно, разгружали машину с арбузами… Что же ему женщины не подсказали, что принести?» Она закрыла глаза, и снова начала накатываться дремота. Ей было хорошо. У нее есть муж. А вот сейчас от него родился ребенок. Одно лишь беспокоило ее. Что там с Васей? С отчимом дружбы у них особой не было. Бегает, наверно, сейчас голодный. И не на кого его оставить. Что же она не сказала Илье, чтобы он привел Васю завтра к ней?

— Ну, ты посмотри, что он делает? Кать! Посмотри на своего! Иди сюда! Посмотри!

Катя подскочила, напугавшись, к окну. Что он там натворил? Илья лежал на крыше на боку. Одной рукой он подпер голову, а в другой держал большой кусок арбуза и откусывал от него большими кусками. Даже через стекло было слышно, как он чавкает и громко выплевывает косточки. Сок бежал на его раскрытую грудь и крышу. Съев кусок, он ударил арбуз по крыше и отломил еще один кусок по трещине. Обглоданные корки летели на землю. К окну подтянулось еще несколько любопытных. Это же и из других окон наблюдают!

— Неужто всё съест? — спросил кто-то.

— Съест! Ряха-то вон какая! И сын у него шестикилограммовый! Будет, наверно, батя вылитый!

Катя пошла к кровати. Ей стало стыдно. Другие приносили цветы, коробки конфет, дарили вино медсестрам. И всё у них получалось так культурно. А вот этот приволок арбуз и сейчас лежит и жрет его на виду чуть ли не всей больницы. Никакой совести!

1

20 октября 1955 г. открылся для движения транспорта и пешеходов коммунальный мост через Обь в створах улиц Восход и Горская. До 1955 года два берега Оби связывались лишь паромом и понтонным мостом, который приходилось растаскивать каждый раз, когда проходили пароходы и баржи. Да еще, правда, курсировал поезд между станциями Новосибирск и Кривощеково, который горожане называли почему-то «передачей».

Началась подготовка к строительству Новосибирской ГЭС. Стройматериалы добывались тут же, из гранитного основания, в частности на Буготакском карьере, — щебенка, гравий, песок, — всё, что нужно для бетона. В общей сложности намыто в плотину полтора миллиона тонн песка.

25 января 1955 г. Указ Президиума Верховного Совета СССР «О прекращении состояния войны между Советским Союзом и Германией».

8 февраля 1955 г. Отставка Г.М.Маленкова с поста председателя Совета Министров СССР. Назначение на этот пост Н.А.Булганина.

Март 1955 г. Начало новой кампании по укрупнению колхозов и реорганизации их в совхозы.

14 мая 1955 г. Подписание в Варшаве Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Албанией, Болгарией, Венгрией, ГДР, Польшей, Румынией, СССР и Чехословакией. Создание Организации Варшавского Договора (ОВД), противостоящей НАТО.

15 мая 1955 г. Подписание в Вене СССР, Великобританией, США и Францией Государственного договора с Австрией.

27 мая — 2 июня 1955 г. Подписание Белградской декларации о нормализации отношений между СССР и Югославией.

9 — 13 сентября 1955 г. Московские переговоры с ФРГ. Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ.

20 сентября 1955 г. Договор о дружбе и сотрудничестве с ГДР.

30 ноября 1955 г. Начало первой советской Антарктической экспедиции.

1955 г. Открытие алмазного месторождения «Мир» в Якутии.

Левобережье Новосибирска тогда было одним обширным Кировским районом. На правой стороне несколько районов, а здесь всего один. Затон расположился на полуострове, похожем на Кольский. С одной стороны Обь, а с других, как Белое море, собственно Затон, то есть залив, имеющий Т-образную форму. Удобней места для зимней стоянки судов не найдешь. Напротив поселка Затон через залив Лесоперевалка, а дальше вверх на правой стороне Немецкий поселок и в самом конце залива лодочная база.Затонский поселок сразу же переходил в бесконечную Колыму, которую и за час не пройдешь. Потом пустырь, Вонючка, картофельные поля и небольшой поселочек в несколько домов — Новый Затон. Напротив Затона через Обь виден верх главного железнодорожного вокзала. С высокого же правого берега Затон виден, как на ладони, даже люди на пристани. Затон — это поселок речников. Жили здесь в основном те, кто служил на речном флоте или работал на судоремонтном заводе, расположенном напротив поселка через залив. Центральные улицы примыкали к заливу и именовались Первой и Второй Портовыми. Застроены они были двухэтажными бревенчатыми домами с двумя подъездами. Но ни один дом не был похож на другой.

Семья Клычковых проживала в таком доме в подвале. Комнатушку в подвале Кате дали, когда у нее родился первый сын Вася. Было это спустя два года после войны. А через год после рождения сына уехал его отец и больше не вернулся.

Перед тем, как попасть в подвал, нужно было подняться на высокое крыльцо с широкими ступенями и перилами. Над крыльцом был двускатный навес. На самом же крыльце лавка, на которой посиживали в погожие дни праздные обитатели дома. Поднявшись на крыльцо, нужно было повернуть под прямым углом и тогда вы попадали в коридор. С правой стороны была площадка с двумя дверьми, смотрящими друг на друга и ведущими в коммунальные квартиры. Отсюда же начиналась крутая лестница на второй этаж с отполированным до блеска верхом перил, по которому целыми днями катались сверху вниз ребятишки.

С левой же стороны ступеньки вели вниз в подвал. В подвальном подземном коридоре день и ночь горела тусклая желтая лампочка, от чего коридор становился похожим на подземелье средневекового замка. Как и в общежитии, с обеих сторон тянулся ряд дверей в подвальные комнатушки. У каждой двери было свое лицо, как и у обитателей подвала. В коридоре обычно ничего не было. Оставлять что-либо здесь жильцы не решались: могли утащить. И даже не воры, а твои же соседи. При входе в подвальную комнатушку, если быть невнимательным и задрать голову, а не смотреть под ноги, можно было запнуться о стоящую прямо за порогом обувь. В зимнюю пору это были валенки с непременными галошами. Но если даже галош и не было, почти все валенки были подшиты толстой подошвой, поскольку валенки носились долгие годы до тех пор, пока не приходили в полную негодность. Умельцы по подшивке валенок никогда не оставались без работы. У каждого жителя поселка был свой мастер, к которому он относил на ремонт валенки. Весной и осенью доставались кирзачи, которые носили все поголовно, и мужчины, и женщины, и дети. Носили их, как солдаты, с портянками. Рядом в углу стоял тазик или ведро с водой, потому как в ненастье грязь в поселке была несусветной. Порой лошади не могли вытянуть ноги, не то что люди. Но сначала сапоги мыли в луже перед домом. Лужа эта не пересыхала даже в жару, а лишь затягивалась грязно-зеленой плотной пленкой, на которой лежал и не тонул легкий мусор. Летом выставляли туфли, тапочки и галоши. Ребятня носилась босиком. Отчего порезанные и проколотые ноги были обыденностью. На мелкие же неприятности, вроде заноз, порой не обращали и внимания.

Комнатушки по обстановке, за редким исключением, друг от друга почти не отличались. Людей с достатком было мало, и в таких домах они не жили. Одно было отличие, что небольшой набор этой обстановки расставлялся по-разному, смотря какая была комнатушка и вкус хозяйки. Кровать с железными спинками, хорошо еще, если с панцирной сеткой, а не с деревянным настилом; крашенный или покрытый темным лаком дощатый стол; три — четыре табуретки; сундук, привезенный еще из деревни; громоздкий комод с ящиками в четыре этажа, в которых хранилась одежда, белье, документы, несколько книг, тетрадок и всё, что представляло для семьи ценность. У некоторых ящичков были внутренние замки. В этих ящичках хранились деньги, облигации, нехитрые украшения, письма. Комод застилался вышивками, на которые ставили аляповатые скульптурки китайских болванчиков, целующихся ангелочков, слоников, картинки в рамочке, свинью-копилку, в которой годами лежало несколько медяков до тех пор, пока ее не разбивал пьяный хозяин. На пол стелили круглые половички, сплетенные из разноцветных тряпичных полосок. Если хозяйка была мастерица, то делала половички в форме цветов. Чуть посостоятельные жильцы заводили цветные плетеные дорожки. И конечно, у порога половая тряпка для того, чтобы вытирать обувь.

На полу на матрасе обычно спали ребятишки, кроме самых маленьких, которых родители брали к себе на кровать. Для малышей также заказывали и детские кроватки. Добавьте к этому ворох одежды, занимающий целый угол: фуфайки, жакетки, прадедовский тулуп, ватное пальто; две — три застекленных рамки с фотографиями на стене; узенькую полоску окна почти у самого потолка с коротенькой занавесочкой — и картина получится почти полной.

Все клетушки, как и комнаты на первом и втором этажах, отоплялись печами. Уголь и дрова держали у печи, опасаясь оставлять их в коридоре. Возвращаясь с работы, прихватывали любую деревяшку, которая попадалась по пути. На печке варили, сушили, грелись. Когда не топили печей, варили на керогазке, и тогда воздух пропитывался запахом керосина. Бачок под воду ведра на три — четыре с двухлитровым железным ковшиком, лежащем на крышке бачка, стоял на табуретке. Воду брали из колонки. Неподалеку прибивался умывальник, под которым ставили ведро, используемое и под туалет детьми, а по ночам и взрослыми. А чтобы от ведра меньше воняло, накрывали его крышкой. Кому же охота по ночам шарахаться на улицу? Свет часто тух, а потому оплывшая свечка не исчезала со стола. При свечке могли и читать, и шить, и вести долгие разговоры.

Жизнь Никиты и началась в этих хоромах. Катя вскоре вышла на работу, хотя могла еще посидеть некоторое время. Но это уже бесплатно. У нее, как у кормящей матери, был сокращенный на один час рабочий день и двухчасовой обед для кормления ребенка. Порой она задерживалась на полчаса, но ей не пеняли за это.

Никиту она оставляла под присмотр Васи. Но восьмилетний Вася постоянно ныл, куксился, ему не хотелось сидеть, как привязанному, рядом с бестолковым братцем, а хотелось носиться на улице с ребятней. Катя его отлупила, когда он сильно разнылся, и Вася внешне успокоился. Однажды он заигрался и забыл про Никиту. Хорошо, что сидевшие на крыльце услышали истошные вопли и бросились на помощь. Они выдернули малыша, барахтавшегося в луже, и худо-бедно обмыли его. Сильно-то холодной водой боялись мыть.

Вечером же, когда мать пришла с работы, сказали ей:

— Катя! Ты не оставляй Никиту с Васькой! Он совсем не смотрит за ним. Знает только носится с ребятней. Сегодня чуть в луже Никита не захлебнулся. Хорошо мы рядом были. Ты или бабку какую-нибудь проси сидеть или отдавай в садик. А так и до беды недалеко.

— Ой! Да как же этот садик добьешься! — вздохнула Катя.

Ночью она плакала. Под боком лежал сыночек. Утром же в одном из двух своих празднично-выходных платьев пошла к начальнику участка, которого до этого видела лишь несколько раз. Поэтому она сильно робела, входя в кабинет.

— Да вы присаживайтесь! — сказал Игорь Александрович. — Кстати, как вас зовут? Катерина! Хорошее имя! Ну, а по батюшке? Федосеевна! В чем же дело, Катерина Федосеевна.

Катя рассказала. Игорь Александрович стал звонить.

— Ирина Анатольевна! Сейчас к вам подойдет Катерина Федосеевна Клычкова. Да! Молодая мама! Надо взять ее малыша в ясли!.. Я всё понимаю! А вы понимаете, что у меня некому работать. А я ее должен отправить отпуск. Если же план будет сорван, в числе виновных окажитесь и вы… А вот так! Всё! Не знаю, что вы придумаете, а ребенок должен ходить в ясли.

Он положил в трубку и с хорошей улыбкой проговорил:

— Идите, Катерина Федосеевна! Оформляйте малыша в ясли! А после обеда жду вас на работе.

2

26 января 1956 г. Протокол о передаче СССР Финляндии территории Порккала-Удд.

14 — 25 февраля 1956 г. 20-й съезд КПСС. Провозглашение курса на мирное сосуществование. Принятие директив по 6-му пятилетнему плану 1956-1960.

25 февраля 1956 г. Выступление Н.С.Хрущева на закрытом заседании 20-го съезда с докладом «О культе личности и его последствиях».

2 марта 1956 г. Разгон демонстрации молодежи в Тбилиси под сталинскими лозунгами.

17 апреля 1956 г. Роспуск Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформа).

24 мая 1956 г. Заявление Н.С.Хрущева о сокращении армии на 1,2 млн. человек.

6 июня 1956 г. Отмена платы за обучение в старших классах средней школы, и средних специальных и высших учебных заведениях.

14 июня 1956 г. Закон о государственных пенсиях; существенное повышение их размера.

16 июня 1956 г. Преобразование Карело-Финской ССР в Карельскую АССР в составе РСФСР.

30 июня 1956 г. Постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий».

8 сентября 1956 г. Повышение зарплаты низкооплачиваемым рабочим и служащим.

15 сентября 1956 г. Начало регулярных рейсов первого советского реактивного пассажирского самолета ТУ-104.

19 октября 1956 г. Советско-японская декларация о прекращении состояния войны. Установление дипломатических отношений между двумя странами.

23 октября — 4 ноября 1956 г. Восстание в Будапеште против коммунистического режима; подавлено советскими войсками.

30 октября 1956 г. Декларация об отказе от вмешательства в дела других социалистических стран.

5 ноября 1956 г. Заявление правительства СССР с требованием прекратить вооруженное вторжение Великобритании, Франции и Израиля в Египет.

Илья пришел поздно, от него пахло вином. Он шумно разделся и, бухнувшись на табуретку, сказал:

— Помоги стянуть сапоги!

Катя опустилась перед ним на колени.

— Что ж ты не помыл? Столько грязи тащишь в комнату!

— Разве это комната? Это нора! Вот скоро у нас будет комната настоящая!

У Кати ёкнуло сердце.

— Как настоящая? Скажи!

— Поесть давай сначала!

Ел он торопливо, громко чавкая и часто облизывая ложку.

— Черепанов уезжает.

— Как уезжает?

Черепанов был директором магазина, в котором Илья работал грузчиком.

— Да вроде как на повышение пошел. Дают квартиру в Кривощеково. Сегодня после работы поставил бутылку и сказал. Потом меня уже в сторонку отзывает и говорит, чтоб я его комнату занимал. Как только он будет съезжать, так сразу чтобы и занимал.

Катя не могла даже поверить в такое счастье. Неужели они выберутся из этого проклятого подвала? У них будет настоящая просторная комната на втором этаже. Там есть совместная кухня и туалет в доме. До этого она даже и не смела мечтать о таком. Правда, заявление на комнату в завком написала. Но сколько там таких заявлений! Можно годами ждать и не дождаться. Речникам еще, тем кто ходил на судах в навигацию, давали комнаты. А про остальных и говорить нечего. Все остальные дни она ждала в счастливом ожидании. И каждый вечер спрашивала Илью, когда же Черепанов будет уезжать. И наконец:

— Завтра, Катя, уезжает. Сам сказал. И еще сказал, чтобы сразу вселялись. А то там есть еще желающие заселиться. Не успеем, пропадет комната.

До глубокой ночи они лежали и обсуждали завтрашний день, все детали, все подробности, как и что им лучше сделать. Катя пришла пораньше на работу, дождалась мастера и отпросилась. Тот сначала не хотел отпускать, работы было много, но когда узнал в чем дело, сразу же отпустил и сказал при этом:

— Ты, Катерина, стой, дежурь возле дома. Как только машина к Черепановым подъедет, сразу начинайте заносить вещи. А то прохлопаете комнату, там волки такие. Я знаю, сам заселялся так. Даже подраться пришлось.

Всё уже было собрано в узлы, всё вынесено на крыльцо и перед крыльцом. Илья вскоре приехал на лошади, на которой развозил товары. Загрузили и стали ждать. Рядом околачивался сосед, которого попросили за бутылку помочь. Он помог бы и без бутылки. В те времена не то, что в доме, но и в поселке знали друг друга и помогали по любой просьбе, безвозмездно, без расчета, как помогали в деревне, откуда по большей части в разные годы и переселились жители поселка. Катя послала Васю. Как только увидит, что к крыльцу подъедет машина, сразу чтоб бежал. Вася долго не возвращался. Может, забегался и забыл за чем послали. Забеспокоилась, напугалась Катя и пошла сама. Вася был на месте. Катя встала рядом. Машины всё не было, а дело уже шло к обеду. Может, быть сегодня и не будут переезжать. А они уже загрузились и рабочий день пропал. Зайти бы спросить, но Катя не решалась этого сделать. Вскоре она услышала грохот. Это Илья вел лошадь с телегой, груженной их добром.

— Ну, чего ты приехал? Может, люди и уезжать сегодня не будут.

— Сказал же, что сегодня. А чего стоять? Пока занесем. На крыльце, в коридоре поставим.

Быстро занесли. Вышли будущие соседи.

— Черепановых комнату? А тут уже одни приходили. Она, кажется, кладовщицей работает в РЭБе.

Катя похолодела. Куда им тягаться с кладовщицей: хоть небольшой, но всё-таки начальник.

— Сходил бы к Черепанову! Спросил бы, что к чему.

Илья кивнул и пошел на второй этаж. Его долго не было. Катя уже и не знала, что думать. Она уже и не верила, что они заселятся в комнату, которая представлялась ей чуть ли не царскими чертогами. Илья вышел вместе с Черепановым. Оба были навеселе.

— Ну, что Катерина батьковна? — бодро сказал Черепанов. — На новоселье-то пригласишь?

— А как же Иван Васильевич! Первым гостем будете!

Катя повеселела.

— Сейчас уже придет машина!

Черепанов поглядел на часы.

— Может, подымешься, Катерина? У нас там еще винцо осталось.

— А где же ваши? — спросила Катя.

— Уже уехали. На новой квартире. А вон едет, родимый!

Полуторка со скрипом затормозила у крыльца. Начали выносить вещи и мебель Черепановых. Катя подивилась их обилию. Хотя директор магазина, чего уж тут удивляться! Не работягам чета! Да когда же они кончатся?

— Ну, вселяйтесь! — крикнул Черепанов. — На новоселье не забудьте позвать!

— Позовем, Иван Васильевич! Первым делом вас позовем!

И сама же схватила самый большой узел и на Васю крикнула, чтобы не стоял, брал что-нибудь. Когда занесла узел в комнату, то поразилась ее размерам. Она в два раза была больше их подвальной клетушке. Высокий потолок, большое окно! Счастье-то какое! Теперь они будут жить здесь! Тут же зашли их соседи по квартире. С Крестей, пожилой и тощей, как скелет, она работала в малярном цехе. Вторую соседку она тоже знала. Это была Ануфриева Дуся, техничка в заводской конторе. Рядом с ней ее конопатый сынишка со взлохмаченными волосами, которые, наверно, никогда не мылись и не расчесывались.

— Вот, Катя, тебе повезло! Самая большая комната в квартире тебе досталась, — сказала Дуся.

— Зато у тебя балкон!

— Ой! Да на что мне этот балкон? Того и гляди, что Колька когда-нибудь полетит с него. Он же ничего не понимает. Хоть забивай!

— Еще и солнечная сторона, — добавила Крестя. — Только вот тополь заслоняет.

— Ну, чего, соседушки, давайте немножечко новоселье отметим! — предложила Катя. — Вот только у меня ничего не приготовлено.

— А я только что картошки в мундирах отварила, — сказала Дуся.

— А у меня капуста с прошлого года осталась. Я сейчас принесу! — сказала Крестя.

Кроме соседок, сели Илья с мужичком помощником. Две бутылки вина пили долго. Запели песни. Катя то плакала, то смеялась и всех благодарила и говорила, что никогда не забудет, как ей помогли. А вот, когда дадут получку, она устроит настоящее новоселье, купит колбасы и много вина. И обязательно позовет Ивана Васильевича, хотя тут же подумала, как она его позовет, если она даже не знает, куда он уехал в город. Разошлись далеко за полночь.

Утром, когда Катя проснулась, ей показалось, что это сказка. Комната, залитая солнечным светом. Могла ли она мечтать о таком? Их комната, большая и светлая. Вот она еще побелит, немного прикрадет краски и покрасит пол. Будет, как картиночка. Своя комната! Господи! Счастье-то какое!

Весь день на работе она ходила, как пьяная. Всё складывалось так удачно! Никита в яслях, получили прекрасную комнату. И соседи — свои девчата! Своим подругам на работе она прожужжала все уши. Те удивлялись разговорчивости Кати, но понимали ее: такое бывает не каждый день. После работы забрала Никиту из яслей и села подшивать тюль на окна. Двери резко распахнулись. На пороге стояла та самая кладовщица с ярко накрашенными губами. Она подбоченилась и, с нескрываемым презрением обозрев обстановку комнаты, громко произнесла:

— Что? Устроилась?

Катя промолчала.

— А ну-ка выметывайся отсюда вместе со своими…

И она добавила слово, которое обозлило Катю.

— Это ты выметывайся отсюда! Чего ты сюда пришла? Кто ты такая?

— Я тебе сейчас, флядь, дам, кто я такая! Ты меня на всю жизнь запомнишь! Выметывайся, я тебе говорю! — завизжала кладовщица.

— Нам эту комнату директор магазина дал. И чего ты орешь?

— Вот, флядь, им директор магазина дал! Да мне эту комнату уже давно райисполком дал. У меня орден на ее имеется!

— У меня тоже! — соврала Катя.

Оказывается, на комнату, как на фронтовика, еще и орден нужен. Если бы знала раньше! И как на грех никакого ордена у них нет! Может, те флотские Ильи достать? Хотя то не ордены, а значки! Эта профундистка сразу разоблачит ее.

— А ну покажи! — потребовала кладовщица.

— А ты сначала свой покажи!

— Я-то покажу! А вот ты покажи!

— Буду я всякой показывать! Да и Илья его с собой забрал.

— Да нет у тебя, фляди, никакого ордена!

— Я тебе не флядь! Ты сама флядь!

— Кто? Я флядь! Да я тебе за флядь…

Кладовщица рванулась к столу. Катя поднялась, сжав кулаки. Кладовщица остановилась в полуметре от нее и стала орать, матерясь через каждое слово. «Господи! Хоть бы Никита закричал!» Но Никита сидел на полу с раскрытым ртом и с интересом наблюдал за разворачивающейся перед ним баталией.

— Ладно, флядь! Я сейчас приду с милиционером и мужиками. Они мигом вышвырнут твое барахло вместе с твоими…

— Иди! Иди! Хоть кого веди! Хрен тебе, а не комната!

Кладовщица выскочила из комнаты. Катю трясло, градом покатились слезы. Вот и закончилась сказка. Это с другими может быть такое, а с ней такого не может произойти. Не может она быть хозяйкой этой сказочной комнаты. Что же делать? Надо бежать за Ильей. Но хоть магазин, где работал Илья, был рядом, Катя не могла покинуть комнату. В любой момент вернется эта…Тут ворвался в комнату Вася.

— Мам! Ты чего, мам? Что ты плачешь?

— Васенька! Беги скорей за папкой!

— Зачем?

— Беги скорей! Пускай всё бросает и идет сюда! Скажи, что комнату хотят отобрать! Беги, сынок!

Вася вернулся быстро.

— Уехал он в Кривощеково за товаром.

Да что же за несчастье! Вернется теперь поздно, чуть не ночью. А что она сделает, если придет эта… с милицией? Выбросят их, как паршивых котят. Вот и порадовались, пожили! Опять в подвал, в эту крысиную нору? Света белого не видеть? Да что уж… не люди они что ли? Вот ее соседки, никакие не начальники, тоже простые работяги, а живут в этом доме. А у нее двое детей… Ни за что она не пойдет в подвал! И даже не из-за себя, а из-за детей. Хватит, пожили в подвале!

Она увидела в углу топор. Схватила его обеими руками и встала впереди стола, выставив лезвие вперед. Хлопнула дверь в коридор, протопали несколько человек, громко говоря. Двери в комнату широко распахнулись. На пороге снова возникла кладовщица. За ее спиной выглядывали два мужика.

— Ой! Ой! Напугала! Топор схватила! — закричала она. — Я тебя еще за топор-то посажу, флядь этакая! Проходите, мужики! Вытаскивайте ее барахло!

Она отошла в сторонку, давая проход мужчинам. Те шагнули вперед.

— Только посмейте! — сказала Катя. — Только прикоснитесь к чему-нибудь, бошки сразу поотрубаю!

— Ты чего, бабонька? В дурдом захотела? — хохотнул один мужичок.

— А ты, наверно, в морг захотел? А ну-ка выметывайтесь из комнаты!

Катя занесла топор над головой.

— Берите, мужики! Выносите! Я вам литру поставлю!

Мужики не шелохнулись.

— Вы что… ее напугались? Флядь эту? Да пугает она! Выносите я вам говорю!

Заплакал Никита. Поднялся на ноги и вцепился в Катин подол.

— Пойдем-ка, Сеня! Ну, их на хрен этих баб!

— Куда? — завизжала кладовщица. — Бабу напугались? Да я ее сейчас сама!

Она было рванулась, но тут же замерла на месте, перехватив Катин взгляд. Мужики уже повернулись и ушли, шумно топая кирзачами.

— Ладно, флядь! Я сейчас милицию приведу!

— Веди! Веди! Ты уже грозилась привести!

— Я вас всех пересажу! Будете знать, как чужие комнаты занимать!

— Сама не сядь! Я слышала, как ты там на складе заворовалась! Найдется и на тебя управа!

— Да ты… Ну, ладно! Ты меня еще узнаешь! Я тебе устрою небо в решетку.

— Себе устрой!

Опять хлопнула в коридоре дверь. Тяжелые шаги! Катя их сразу узнала. В комнату вошел Илья. Лицо его было покрыто пылью. Он поглядел на жену с топором, потом на кладовщицу и снова на жену.

— Ты чего, Катя?

— А вот пришла комнату нашу себе забирать. Мужиков привела выбросить наши вещи на улицу.

Илья засопел. Потом протянул свою ручищу к кладовщице, взял ее зашиворот, приподнял и быстро поволок ее впереди себя. Катя услышала отчаянное «ай!». «Никак лбом двери открыла?» Потом уже с лестничной площадке послышался истеричный визг, который быстро удалился. Спустил с лестницы…Катя засмеялась. Никита прекратил плакать и тоже засмеялся. Васька стрелой метнулся на лестницу. Прибежал. Захлебываясь, рассказывает:

— Как кубарем покатилась с лестницы! Ревет, матерится.

Тут же зашел Илья.

— Зачем ты так? — сказал Катя. — А если убилась, посадят же!

— В тюрьме тоже люди живут. Поесть ничего не готовила?

— Да когда? Вот эта пришла…

— Ну, готовь чего-нибудь! Картошки что ли свари! С утра ничего не ел.

Катя бросилась на кухню. Там уже стояли соседки.

— Ой! Катька! Зря ты с ней связалась! — закачала головой Крестя. — Я ее знаю, как облупленную. Теперь уж посадит точно!

— За что же посадят-то?

— Так ты ж с топором бросалась!

— Ни на кого я не бросалась! Вы видели, что я с топором бросалась?

— С каким топором? — с притворным удивлением спросила Дуся. — Никакого я топора не видела. А ты, Крестя, разве видела?

Пройдет немало времени, и Катя вновь столкнется с кладовщицей. Мастер ее пошлет получить спецовку на цех. Она протянет заявку кладовщице.

— Что ты мне суешь свою филькину грамоту? — услышит она крик, подымет глаза и увидит, кто перед ней.

Катя молча заберет заявку и отнесет ее мастеру.

— Что? Так и сказала «филькина грамота»? — воскликнет мастер, который мог легко прийти в гнев. — Я ей сейчас устрою филькину грамоту.

Кладовщицу переведут на три месяца на нижеоплачиваемую работу.

3

9 января 1957 г. Реабилитация репрессированных во время Великой Отечественной войны народов (кроме немцев Поволжья).

Автобус доходил только до Трех Столбов. Так называлась остановка на окраине поселка. Кажется, даже официально. Была ночь. Весенняя теплая ночь. Бесшумная. Не лаяли даже собаки. А, может быть, они все утонули во время наводнения? Никита представил захлебывающихся в грязных воронках собак с широко распахнутыми глазами. Собаки отчаянно били передними лапами по воде. Но как будто кто-то сидящий под водой тянул их за задние лапы ко дну. И ему стало страшно. Как же они доберутся до дому? Это невозможно. Лучше бы они оставались у крестной. Но ведь дома старший брат. А, может быть, он уже утонул? Нет, непременно надо домой. И отец, и мать правильно сделали, что возвращаются домой. Он не заметил на их лицах тревоги или озабоченности. Они были выпившие и веселые. И когда отец взял Никиту на руки, он совсем успокоился. Он сидел на широкой твердой отцовской руке, обхватив руками отца за шею, и покачивался в такт отцовским шагам.

Ему захотелось представить, что он едет верхом на лошади. Но разве отца можно сравнивать с лошадью? Он гораздо надежнее. Уж с него-то никогда не упадешь. Для отца он всё равно, что пылинка. Отец может нести его хоть до самого моря и нисколько не устанет. Никита стал всматриваться вниз в бездну, через которую нес его отец. Черная тяжелая вода плескалась внизу, отбегая от них волнами. Отец первое время высоко поднимал ноги. Но когда стало глубже, когда вода дошла отцу до колен, он пошел медленнее, как бы раздвигая сапогами холодную враждебную влагу.

От отца пахло вином. Рядом вышагивала мать, держась за локоть отца. Отец и ее тоже буксировал сквозь черные хляби. Но самое замечательное было то, что в черной воде плавали золотые звезды. И Никита нетерпеливо высматривал, когда же отец своим большим сапогом наступит на одну из звезд и утопит ее на дно. Однако звезды не тонули. Они лишь дробились, расплескивались, оживали, начинали качаться на волнах, но никак не тонули. Неужели ни одна звезда не утонет? Наверно, отец специально не занят этим, не хочет этого. Если бы он хотел точно наступить на звезду, то непременно утопил бы ее.

Никита и сам не знал, почему ему хочется, чтобы какая-нибудь звезда утонула. А, может быть, сказать об этом отцу? Но нет…Он подумает, что он глупый.

С обеих сторон дороги, по которой они шли, темнели громады домов. И совсем уж черными были проемы окон. Света в поселке уже не было несколько дней. Но и люди в те дотелевизионные времена ложились рано. Иной раз попадались высокие сплошные заборы с капитальными широкими воротами. Вероятно, эти ворота удержали напор воды, подумал Никита. И люди жили в домах, а не на чердаках, и ходили не в сапогах по залитому водой полу, а в мягких домашних тапочках, и спали на постелях, не боясь того, что стоит опустить руку вниз, как она погрузится в воду.

Никита поднял голову. И над головой была бездна. Но уже бездонная, бесконечная, без людей и домов, с неисчислимыми россыпями звезд. Порой это были густые-густые скопления, в других же местах звезды сверкали единичными маячками. Но сколько же их там? И что это? К чему эти маленькие желтые огоньки? Горячие ли они или их можно взять спокойно в ладошки? Может быть, с тех высоких домов, что в городе, если забраться на крышу, можно дотянуться до какой-нибудь звезды? Он обязательно когда-нибудь сделает это.

— Вот мы и дома! — сказала мать.

Их двухэтажный дом со множеством комнат стоял на взгорке, и вода не дошла до него. Дом оказался на островке. Отец, поднявшись по деревянному скрипучему крыльцу, опустил Никиту на площадку. Никита оглянулся напоследок: вода, звезды, дома, но дома соседние, чужие, незнакомые ему. Он же стоял на крыльце родного дома, где знал каждую царапину, каждое бревнышко, каждый кусок пакли, торчащий в пазу.

Он поднимался, подтягиваемый за обе руки, по крутой лестнице на второй этаж. Отец несколько раз пнул сапогом по двери. Им открыла соседка.

4

В 1958 два первых агрегата Новосибирской ГЭС дали ток. Она была первая в Сибири. В СССР был уже богатый опыт строительства гидроэлектростанций, вспомним хотя бы Днепрогэс первой пятилетки. Но великие сибирские реки, каких и нет в европейской части России, оставались нетронутыми, непознанными с их особым режимом, в резко-континентальном климате. Половодье на Оби наступает не единожды в год, а дважды: весной, как везде, и в самую летнюю жару, когда тают ледники в горах Алтая, белки, как их называют в Сибири.

Обь послужила испытательным полигоном для всего последующего сибирского гидростроения. Новосибирская ГЭС — первая в Сибири — и в этом ее новаторская суть. Она улучшила энергоснабжение железной дороги, Кузбасса и самого Новосибирска. Ее электроэнергия остается самой дешевой по сравнению с ТЭЦ.

Новосибирская ГЭС создала Обское море, настоящее море протяженностью 200 километров от плотины до алтайского города Камень-на-Оби и шириной до 25 километров. У него и нрав проявился морской: здесь бывают штормы с высотою волн в 3,5 метра. По его берегам устроены отстойные бухты для укрытия судов во время шторма.

Конечно, не обошлось и без ущерба, как всегда бывает при волевом вмешательстве человека в природу. Пришлось вырубить35 тысяч гектаров леса на месте затопления, перенести на новее место целый город Бердск. Экологи говорят, что стал засушливей климат и прилегающих к морю сельских районах.

И всё-таки, несмотря на все потери и убытки, Обское море обогатило и облагородило Новосибирск. Оно по всем своим берегам окружено дачами, детскими лагерями, санаториями, домами отдыха, яхтклубами. Обширный водный простор в обрамлении сосновых лесов, песчаные намытые пляжи, жаркое солнце летних месяцев — вся эта курортная благодать в сорока минутах езды на электричке. Обское море внесло в быт новосибирцев элемент роскоши. Горожане, может быть, впервые почувствовали, что кроме самого насущного им дана комфортность, причем не для отдельных счастливчиков, а равно для всех жителей в целом.

И еще в одном деле ОбьГЭС заслужила признательность горожан. Если бы, допустим, ТЭЦ выработала бы столько же электроэнергии, сколько ГЭС за 40 лет своей работы, то понадобилось бы такое количество эшелонов угля, что они протянулись бы от Новосибирска до Москвы и загнулись бы опять до Новосибирска. Можно себе представить, какие сотни тонн золы высыпались бы на головы горожан за эти годы, если бы не экологически чистая Новосибирская ГЭС.

Солнечный лучик добрался до лица Никиты. Носик мальчика сморщился.

Он чихнул и открыл глаза. Какое-то время он смотрел на потолок, потом перевел взгляд на стены, на окно с пышным цветком, расползшимся по всему подоконнику.

— Мам! — позвал он. Никто не откликнулся.

Он еще несколько раз позвал маму. Никто не ответил. Никита хотел захныкать, но тут же передумал. Если никого нет дома, какой толк в его хныканье. Выбрался Никита из-под одеяла и побежал на кухню. Всё-таки был один плюс в отсутствии родителей: можно было не умываться, не одеваться.

Никита заглянул в кладовку.

— Тук-тук! Кто в домике живет? Я — мышка-норушка, я — лягушка-квакушка! А ты кто? А я дед Пихто! Вот кто! Беее! А я маслице-сусальщице! Не ешь меня, Никитка-бикитка! Кто бикитка? Я — бикитка? Вот на тебе! На тебе по попе! Не обзывайся! Не буду я тебя есть! Вот! Лежи тут себе одно! Никто тебя есть не будет! Потому что тебя не любят.

Никита заволок в кладовку табуретку и вскарабкался на нее. Он стал смотреть, что лежит на нижней полке. Потянул на себя ящик. Ящик не подавался.

— Ты чего, гадина-говядина! — заругался Никита. — Чего ты уперся? Я с тобой, кажется, разговариваю! Ты мне еще противиться будешь? Да я тебя за это… Я тебя в угол поставлю! Отлуплю по попе! Будешь знать, как вредничать! У меня не повредничаешь! Я быстро с тобой управлюсь! Ишь, нашелся какой! Ты думаешь, тебе всё можно? Ага! Держи карман шире! Уперся, как баран. А чего, спрашивается, упираться?

Никита дернул посильнее ящик и вместе с ним полетел на пол. Сев, он заплакал. Крупные соленые слезы бежали по его пухлым щекам и забегали в уголки широко раскрытого рта. От соленой влаги во рту, ему стало еще более жалко себя.

— Ой! Какая же ты гадина! Я не люблю тебя! Слышишь? Ты меня толкнула! Вот тебе! Вот тебе! Не буду я больше смотреть другие ящики! И не просите! Вы не хорошие! Вот!.. Я к столу пойду! Он меня любит. Да, столик? Ты любишь меня? Он говорит, что любит. Ты же не будешь пихаться, как эти дураки? Нет? А что у тебя есть вкусненького? Ничего? Тебя помыли, чтобы ты был чистеньким. Вон ты какой гладкий, ровненький. Ты всех кормишь. И папу, и маму, и Васю, и меня. На тебе много всякой еды бывает. Супчик там, картошка, хлеб, лук, огурцы, чеснок.

Но за пустым столом Никите было скучно. Он полез в тумбочку. Кулек с крупой его не заинтересовал. И говорить с ним не было никакого желания. До верхнего ящичка ему не достать. Никита попил воды, тяжело вздохнул и направился в комнату. Повалялся на кровати, стало скучно. Никита, положив ногу на ногу, стал распевать песенку собственного изготовления. Он пел про то, как он проснулся, как воевал со злым жадным ящиком, как попил водички.

— А пойдем-ка мы туда, где бода-бода-бода…Здесь есть вода. Трада-да! Трада-да! Здесь есть, что поесть. У меня еще есть зубы! Большие-пребольшие! Острые-преострые! Как у собаки! Хочешь укушу? Вот так! Гррр! Что? Больно? Больно-пребольно? А вот карандаш! Сейчас мы нарисуем на стене человечка. Вот у человечка туловище, голова, руки, ноги, нос, уши, глаза, рот, волосы. А если человечек захочет помыться? Принесу ему воды! Подожди немножечко, пока я принесу тебе воды! Сейчас помоешься! Вот вехотка, мыло! Помылим воду! Вот мамин одеколон. Это чтобы вода хорошо пахла… А это что? Помада? Здравствуй, Никитка-бикитка! Как живешь помадка? Я живу хорошо, меня очень любит мама. А меня мама тоже любит. И меня больше любит, чем тебя, потому что я большой, умный и красивый. И скоро пойду в школу. А тебя в школу не возьмут.

Никита раскрывает помаду и сначала рисует ею на полу, потом на стене и на печке. Когда помада кончается, он начинает переливать в ковшик остатки одеколона. Наконец-то флакончик пустой. Он мерит мамино платье, пробует ходить в папкиных тапках. Потом садится на пол, потом ложится и засыпает. Никита и во сне продолжает разговаривать. Разные вещи и комнатные предметы охотно поддерживают разговор.

Детский сад, в который ходит Никита, напротив его дома. Перейти только через дорогу. Он стоит на возвышении, а потому кажется высоким, хотя это одноэтажное длинное бревенчатое здание. Подниматься приходится по высокой, как потемкинская, лестнице. Сегодня в садике утренник. Воспитатели долго разучивали с малышами стихи, песенки и танцы. Никите впервые досталась роль, и он очень гордится этим. Свои слова он твердит бесперечь. Сыграть же ему придется медведя. Он самый крупный в садике мальчик, хотя ходит только в среднюю группу. Когда приезжает какая-нибудь комиссия, его непременно воспитательница выносит на руках. Мол, посмотрите, какие у нас здоровые богатырские дети!

На Никиту надевают костюм медведя. Он толстый и тяжелый. Никите сразу в нем становится жарко. Пот струится по его лицу и телу. Но он даже не может вытереть его. Начинается праздник. В зале на низеньких скамеечках сидят мамы. Посредине зала стоит фанерный ярко раскрашенный домик с вырезанным окном, из которого выглядывает девочка из старшей группы в платочке, повязанном по-старушьи. Она начинает рассказывать сказку. По очереди выскакивают зайчики, лисичка, волк. Они поют, рассказывают стихи, пляшут. Родители то и дело хлопают. Никита переминается с ноги на ногу, он уже устал в этой толстой медвежьей шкуре. И думает только об одном, чтобы поскорее ее с него сняли. Так хочется почесать тело. Наконец воспитательница подталкивает его сзади.

— Иди, Никита! Ничего не забыл!

Никита отрицательно машет головой. И выходит в зал.

Он идет, как его учили, косолапя, раскачиваясь из стороны в сторону, обходит вокруг домика, надув щеки и бася:

— Мишка косолапый

По лесу идет,

Шишки собирает,

Песенки поет.

Он то и дело наклоняется, вроде как подбирает с пола шишки. Увлекшись, он забывает, что нужно было пройти только один круг. Идет по второму кругу, распевая свою незамысловатую медвежью песенку, потом по третьему. Воспитательница, стоящая у приоткрытых дверей, машет ему рукой и громко шепчет:

— Хватит! Хватит, Никита! Иди сюда!

Всё это видят и слышат мамы, и громко смеются. Никита еще больше раздувается от гордости: это ему хлопают. Он настоящий медведь. Ему хлопают больше всех. Он идет по четвертому кругу. Смеются еще громче. Воспитательница на этот раз не выдерживает, выходит и, взяв его руку, ведет в боковую комнату, где стоят другие ребятишки в костюмах. Они подпрыгивают, бойко выкрикивают свои слова. И воспитательница то и дело шипит на них, чтобы они вели себя потише.

Когда праздник заканчивается, каждый из актеров получает по карамельке. Никита уже снял костюм. Он держит карамельку в кулачке, решив, что не будет ее есть, как другие ребятишки, а отнесет Васе и заодно похвалится. И Вася, и мама с папой будут гордиться им и хвалить его.

Никите, поскольку он жил рядом, разрешали домой уходить одному, без родителей. И он несколько раз подбегал к своей воспитательнице, спрашивал ее, можно ли идти домой. Но раньше времени его не отпускали. Время же наступало в шесть часов вечера.

5

Почту на самолете АН-2 развозили по всей Новосибирской области. В 116-м летном отряде специально выделяли самолет по доставке почты по кольцу Новосибирск — Кочки — Довольное — Здвинск — Купино — Карасук — Краснозерское — Новосибирск. Самолет был загружен до потолка. В пилотную кабину экипаж (командир и пилот) пробирались по-пластунски. В каждом аэропорту почтовиков встречали работники сельских почтамтов с лошадьми, запряженными в телеги. Весной, в распутицу, почту сбрасывали с воздуха, стараясь попасть на сухое место. В то время все жители области выписывали периодическую печать.