Глава II. Как вор может стать дворянином

А все-таки Квартет нейдет на лад.

Вот пуще прежнего пошли у них разборы

И споры,

Кому и как сидеть.

И. А. Крылов «Квартет»

Ich bring den Tod wo grad noch Liebe war,

Würd lieber sterben, als das zu tun. [...]

Ich halt mein Wort und ich werd es tun.

«Frost an einem Sommertag», «Dracula: Das Musical»

Принцесса бежала по лестнице, легко перескакивая через ступеньки, не собираясь слушать никого. Серые глаза ее гневно сверкали и, даже понимая, что не совсем права, Эльмина из упрямства не желала возвращаться. Вот еще, извиняться, садиться на свое место, пристыженно потупив взгляд… вот еще!

За Ее Высочеством едва поспевала Мариэтта. Худенькая, нескладная, она часто спотыкалась и, постоянно подбирая пышные лимонные юбки, жалостливо восклицала: «Подождите! Ваше Высочество, подождите!» Однако Эльмина, наоборот, бежала еще скорее, не говоря ни слова.

И, наконец, спустя несколько лестничных пролетов, гувернантка, хотя и отличалась робостью и покладистым характером, потеряла терпение:

— Ваше Высочество, остановитесь сейчас же!!

Так забавно было слышать строгий голос Мариэтты, что принцесса не выдержала, рассмеялась и взаправду остановилась — но только чтобы отдышаться.

— Ваше Высочество, вы очень зря не слушаете месье Лекорню, — девушка едва удерживалась от того, чтобы не мять в руках веер: по-видимому, слова эти давались ей трудно, чрезвычайно трудно. Виконтесса больше всего на свете желала превзойти Пьера, хоть на секундочку сделать уроки интереснее, чем полет соек за окном, хоть на мгновение завоевать внимание принцессы — но та ее даже не слушалась.

Эльмина знала о соперничестве, но часто пренебрегала уроками одного не для того, чтобы возвысить другого: не хотела учиться, вот и все.

— А, может, я не хочу сейчас замуж? — упрямо проговорила она, глядя в водянистые глаза гувернантки. — Или, может, вообще никогда не захочу? Кто знает?

— Это же невозможно, — Мариэтта прижала тоненькие пальчики к губам. — Когда-нибудь, когда понадобится, вы замуж все-таки выйдете.

Ее Высочество упрямо топнула ножкой; глухой звук эхом разнесся по облицованной белым мрамором лестнице.

— А если я не захочу? — упрямо повторила она. — Никто не сможет меня к этому принудить.

Мариэтта только вздохнула, отчаяние мелькнуло в ее взгляде:

— Идея, несомненно, не была так уж и плоха.

Принцесса молчала, сжимая в кулачке жемчужное платье.

— А я, — негромко сказала она, разглядывая носки расшитых серебром туфель, — а я по любви, может, замуж хочу. За принца, или за виконта, или за короля — все равно, только чтобы, как Джульетта, по любви...

Гувернантка только качнула головой: пьесу она дочитывала до конца, и не раз.

— Ваше Высочество, я влюблялась...

— Ну и что ты можешь об этом знать?

— А то, — Мариэтта сердито скомкала разговор, — что ни к чему хорошему это не приводит.

Принцесса подняла голову, рассматривая воспитательницу так, будто увидела ее впервые:

— То есть как — ни к чему?

Та скрыла за веером некстати подступившие слезы. Это было для Ее Высочества удивительно: неужели Мариэтта существует вне уроков? Неужели ее гувернантка всего лишь такая же молоденькая девушка, а не некое сверхъестественное существо с чернилами и утомительными книгами?

— Ни к чему, — говорила из-за веера она, — время прошло, любовь вся кончилась, а теперь… Не надо об этом говорить, Ваше Высочество, — на скулах виконтессы проступили ярко-розовые пятна, — мне так стыдно, что я начала...

— Это ничего, дорогая моя, — важно сказала Эльмина, коснувшись ладонью ее локтя. — Случается. Значит, ненастоящая была любовь, вот и все.

— Стоит ли нам возвратиться? — по обыкновению робко проронила гувернантка и, как только Ее Высочество кивнула, поспешила следом.

— Это так неловко, — шепотом поведала Эльмина, сжимая ручку двери. — А вдруг маркиза скажет что-нибудь эдакое?.. Или вообще… Пусть он сам, я не хочу! Не буду извиняться.

— Неправы оба, это прискорбно, но и ваша вина есть в ссоре.

Принцесса сморщила нос: она не любила быть неправой.

Тут дверь растворилась — ровно настолько, чтобы пропустить худощавого человека, — и в коридор выскользнул граф, чуть опираясь на свою неизменную трость. Он был высок — и в этом заключалось еще одно значительное неудобство для Мариэтты и, особенно, для принцессы. Некрасиво все-таки все время задирать головы вверх.

— Добрый день, Ваше Сиятельство, — склонилась в почтительном реверансе гувернантка. Пьер тоже поприветствовал ее и назвал «милостью».

Стоит отдать соперникам должное: как бы то ни было, если дело не касалось обучения принцессы, они были безукоризненно вежливы и никогда не говорили друг о друге ничего дурного.

Почему-то господин министр первой поклонился Мариэтте, — ах, что за манеры! — но затем шутливо наклонился к принцессе и поцеловал ее тонкую руку.

— Я рад, — сказал он, распрямившись, — что вы все же решили вернуться.

— Быть может, я еще ничего не решила, поэтому не стоит торопиться с выводами, — строптиво скривила карминовые губки принцесса.

— Но я надеюсь, что вы нас больше не покинете, — граф улыбнулся. — И прошу простить меня за настойчивость.

— Хорошо, заверяю, — Эльмина немного смягчилась, — что покину вас только после своей смерти.

Заметила принцесса или нет, но на мгновение глаза Пьера словно потемнели, стали металлически-жесткими — но через секунду все исчезло; взгляд и улыбка приобрели обычный раздражающе-иронический оттенок.

Граф еще раз поклонился, приложив руку к груди.

— Приму к сведению, Ваше Высочество.

Через некоторое время Эльмина вновь вошла в залу и, смущенно покраснев, сделала присутствующим реверанс. Министры тоже поднялись с мест, поклонились, и принцесса заметила, что некоторые пересели ближе к единомышленникам: Сильвер и Люсьен — к Анжу, Жан — к мадам Вержес и Пьеру.

Ее Высочество опустилась в свое кресло и уже не решилась заговаривать о коронации: да и к чему это, только снова сделаться смешной...

Граф негромко кашлянул, привлекая внимание, и заговорил:

— Раз Ее Высочество здесь, чему я очень рад, то мне бы хотелось вернуться к тому, что мы обсуждали. Вы, monsieur Анжу, хотели повысить налоги — позволите ли узнать, зачем?

Господин Лекорню был все так же безупречно вежлив, однако не отрывал взгляда от министра финансов и усмехался, и щурился так, будто знал некую его тайну.

Анжу многозначительно помолчал, подчеркивая важность своей речи. Жаклин сложила руки в замок и подалась вперед, готовясь слушать; маркиза кивнула Пьеру, и никто, кроме них двоих и Эльмины, не заметил ее безмолвного одобрения.

— Видите ли, Ваше Высочество, — ласково начал герцог, сверля графа ненавидящим взглядом, — мы… кхм… живем в постоянной опасности. Вокруг ваших владений лежат земли, принадлежащие султану, который только по милости Господа (Пьер с улыбкой качнул головой, как бы признавая, что заслуга Господа в этом тоже есть) еще не объявил нам войну, воспользовавшись нашим крайне неустойчивым положением, кхм...

— Безусловно, ваше предложение своевременно и ценно, — господин Лекорню перехватил нить разговора, — однако, что скажет по этому поводу господин Сильвер?

Казалось, будто Пьер в самом деле всецело поддерживает министра финансов, но тем не менее он задумчиво и настороженно щурился все время, пока Сильвер рассказывал о необходимости армии и о том, что границы недостаточно охраняются и маленькое королевство, окруженное столь сильным врагом со всех сторон, особенно уязвимо теперь, когда нет в нем короля.

Эльмина слушала, не перебивая, и думала, что, может быть, они и правы, но, хотя короля и нет, есть мадам фон Брейгель — и она почти так же умна, как француженка де Помпадур, у которой король все же есть.

А у Женевьевы вот — только граф. Бедняжка.

— Все, что вы говорите, очень умно, — принцесса застенчиво потерла нос. — Однако, сколько же вам нужно, господа?

— Никак не менее четырех миллионов.

— Почему же вы раньше не могли этого объяснить?

— Вы давно об этом думали, верно? — и это «верно» маркизы прозвучало с какой-то надеждой, словно она желала спасти Анжу от неминуемого поражения, но для этого он должен был ответить правильно.

Однако герцога это не смягчило, и он вскочил, оперся на стол, продолжая сверлить взглядом Пьера.

— Разумеется, — прошипел, но спохватился и учтиво добавил: — мадам. Да тут и думать ничего не надо, все и так ясно словно Божий день. Это, может быть, кто-то и отрицает, — снова обжигающий взгляд в сторону Пьера, хотя он ничего не отрицал, — но… кхм… кхм...

Анжу, закашлявшись, прикрыл рот кружевным платочком и в то же время быстро оглядел зал — от принцессы до господина ля Грасса и обратно, до Жана Тибо. Господин Сильвер усмехнулся, его улыбку повторил маленький, едва выглядывающий из-под стола Люсьен. Он сидел далеко от Эльмины, и она видела только лоб с вечно приподнятыми тоненькими бровями и напудренный парик с черным бантиком сзади.

— Без дополнительных расходов на армию нам не обойтись.

Граф, преспокойно слушавший краткую речь оппонента, сложив пальцы в замок, теперь тоже поднялся — но неспешно. Склонил голову, чтобы смотреть в глаза невысокого Анжу. Словом, не подал вида, что речь герцога его смутила.

— Новый налог… — негромко и задумчиво произнес Пьер. — Не думаете ли вы, что это слишком? Люди не успевают платить старые, как появляется еще один, потом — еще и еще. Вы хорошо знаете, что такое долг, — на этих словах герцог поморщился, будто съел разом целый лимон, — но знаете ли вы, что такое долг, который выплатить вы не в силах?

— А вы знаете? — насмешливо прервал Анжу.

— К счастью, нет, — согласился граф. — Знают горожане, едва сводящие концы с концами, знают нищие. Двадцать… тридцать тысяч нищих только в столице, все они сидят на улицах от восхода солнца и до заката и просят милостыню.

— Вы сгущаете краски, Ваше Сиятельство.

— Ничуть, monsieur.

Анжу откинул голову назад и слегка вытянул губы.

— Я люблю совершать прогулки по Розенбургу, особливо ездить верхом. Ну так и что же? Ни единого нищего и ни одного бродяги — тишь и благодать.

— Разумеется, если вы совершаете прогулки по Жено-де-Рев здесь или Сен-Антуан в Ирисе, то ничего не увидите.

Возразить герцогу было нечего, и Пьер улыбался — украдкой, но совершенно искренне и даже слегка снисходительно. Впрочем, Эльмина Анжу не осуждала: она сама если и выезжала в город, то только в сопровождении свиты, и гуляла только по длинной и прямой, как стрела, главной улице.

Принцесса заскучала. Она стала водить пальцем по блестящему полированному столу, опустила взгляд и совсем перестала слушать, а тем временем вмешалась маркиза, причем не с целью утихомирить спорщиков. Наоборот — раззадорить их еще больше.

— Вы правы, граф, — на прекрасном лице отразилась подобающая теме скорбь. — Но разве только в столице ситуация так ужасает? А вы только подумайте, на какие ужасные поступки людей толкает нужда!

Теперь слегка снисходительно улыбнулся Анжу.

— Мадам, вы плохо разбираетесь в людях. Разве только нужда, а не жадность и не зависть заставляет преступать закон?

Женевьева ничуть не смутилась, однако не позволила сменить тему:

— Сегодня утром, я слышала, стража задержала воришку у ворот дворца. Думаю, стоит спросить об этом у него, — маркиза обернулась к Эльмине, отвлекая от приятных мыслей о том, что она будет делать после совета: — Вы согласны, Ваше Высочество?

Девушка тут же вскочила с кресла, глаза ее живо заблестели. Наконец-то что-то интересное!

— Конечно, конечно. Только пусть его приведут в сад, не хочу тут оставаться; на улице так свежо… Мадам, господин Анжу и вы, господин министр, идемте скорее!

***

Эльмина любила свой сад и, если бы это было возможно, убежала туда совсем без министров, без Мариэтты и скучных нравоучений, но это было бы невежливо, так что пришлось подать руку Анжу и плестись с ним к выходу из дворца, слушая, как за спиной граф и маркиза тихо переговариваются о своем. Он был ею давно очарован — так, что, кажется, даже позабыл о существовании других женщин.

Хотя, пожалуй, и было в этом кое-что забавное: Анжу все время обиженно фыркал и смешно морщился. Безответно влюбленный, поначалу он хотел идти под руку с мадам, но та в очередной раз предпочла ему Пьера. Для герцога — трагедия, для остальных — такая мелочь! Да и к тому же, Женевьева, как многие красавицы, ветрена, так что это ничего не значит… повезет на обратном пути, или на пятничном балу — все равно господин Лекорню на балах никогда не бывает — кто знает...

Собственно, это и шепнула ему маркиза, заговорщически подмигнув.

Когда, сопровождаемые одним из стражников, они пришли к назначенному месту, Эльмина молча опустилась на резной белый стул, ожидая, пока приведут воришку — единственного, кто, может быть, сумеет развлечь ее.

Над головой принцессы шумели яблоневые ветви с только-только распустившимися листьями, рядом с расшитой туфелькой проскочила ящерица; пока все рассаживались, девочка, сложив руки на коленях, разглядывала деревья и дорожку меж ними: ну когда же, когда же! Казалось, что она ждет никак не меньше получаса — хотя прошло всего минут пять или десять.

Сегодня Эльмина была чудовищно одинока: Мариэтта, как обычно, витала в облаках, Анжу дулся, фыркал и вытягивал губы трубочкой, мадам внимательно следила за графом, взглядом ловила малейшее движение его рук, губ, глаз… Он же больше молчал, погруженный в какие-то мрачные мысли, и на принцессу старался не смотреть — словно был виноват в чем-то или боялся поддаться чувствам.

— Ах, поглядите, вот же он! — маркиза указала веером куда-то вперед и влево, и, подняв голову, Эльмина увидела гвардейцев, ведущих потрепанного и грязного юношу. С нетерпением принцесса ждала, пока он приблизится, чтобы получше рассмотреть эту диковинку.

Казалось, будто воришку специально переодели в нищенское платье и вымазали в грязи — настолько точно совпадала его внешность с образом, описанным Пьером и мадам фон Брейгель. Соломенная шляпа прохудилась в нескольких местах, — пожалуй, если лечь и надвинуть ее на глаза, то можно смотреть на звезды, — куртка вытерлась на локтях, кюлоты — на коленях, причем все это явно было снято с кого-то другого, ибо шляпа сползала на глаза, а рукава куртки закрывали даже кончики пальцев.

Остановившись перед принцессой, гвардейцы отпустили юношу и отошли чуть назад, а он остался стоять, терзая единственную уцелевшую пуговицу — самое ценное, что у него было.

Мариэтта вскрикнула и тут же прижала ладонь к губам, а Эльмина не скрываясь разглядывала пришельца, нарушившего идиллический, кукольный покой ее сада, принесшего в этот уютный мирок внешнюю жизнь, грязь, суету… и все же, пожалуй, такого же скучного, как и все придворные.

Но едва принцесса отвлеклась, как юноша сделал совершенно неожиданную вещь: снял шляпу и галантно поклонился дамам.

— Поверьте, синьора и синьорины, мне ужасно стыдно перед вами появиться в таком виде, — он повертелся волчком, рассматривая себя, и произнес с досадой: — Надо же, как вчера я проигрался! Покорнейше прошу прощения!

Говорил он это с таким серьезным и огорченным выражением лица, что маркиза рассмеялась и захлопала в ладоши, однако, вспомнив о споре с Анжу, замолчала.

— Полно, полно! — взмахнула она рукой в белоснежной перчатке. — Что привело вас сюда?

— Нет уж, синьора, позвольте, я сначала все это сниму! — мадам кивнула, и, бросив шляпу и куртку на траву, юноша остался в зеленом камзоле, расшитым мелкими английскими цветами. Год или два назад его можно было бы счесть прелестным, но с тех пор камзол обносился и выцвел от частой сушки и стирки.

Эльмина даже вздрогнула, удивленная этой переменой и украдкой бросила взгляд на маркизу, ища признаки недовольства на ее лице. Да, в самом деле, стоило Женевьеве отсмеяться, как между ее бровями залегла тонкая морщинка — принцесса и не заметила бы ее, если б не знала мадам столь долго.

— Вы, однако, не бедствуете, я вижу, — вкрадчиво начала она. — Назовите свое имя.

Юноша второй раз поклонился.

— Андриан Монтефьори, синьора, добропорядочный верноподданный Ее Высочества, — еще один поклон в сторону принцессы. Эльмина заметила, как он сам себе тихо шепчет: «Ан нет, выиграл!», очевидно, имея в виду камзол. Если так, то эта разница в его платье становилась понятной.

Сам же по себе Андриан был скорее красив, чем нет. Высок, строен, хорошо сложен, но очень смугл. Черты лица его были правильными; прищур оливково-зеленых глаз выдавал авантюриста, а вовсе не «добропорядочного верноподданного». Судя по легкому акценту, это был итальянец, значительное время проживший в Розенбурге, а по цепкому взгляду — вор, бродяга или кто-то еще в этом роде.

— Чем же вы занимаетесь, Андриан? — продолжала допытываться мадам.

— Я добропорядочный подданный, — повторил юноша, — служу подмастерьем, живу на жалование (которого, вынужден сказать, мне обыкновенно не платят) на чердаке мастерской, работаю дни и ночи, дни и ночи...

Господин Лекорню, поначалу не впечатленный его паясничаньем, немного подался вперед:

— Так, если вы в работе дни и ночи, что же вы делали в саду в столь ранний час?

Андриан взглянул на графа и тут же недовольно нахмурился: он видел этого человека раньше; этот человек ему не понравился.

Точно так же и Пьер не испытывал к нему приязни, но выражалось это только в надменно прищуренных глазах да в тонких губах, еще более, чем всегда, искривленных в демонической усмешке.

— А что вы там делали? — игнорируя правила хорошего тона, нагло спросил итальянец.

Граф сделал вид, что не услышал, а Женевьева опустила глаза и улыбнулась чему-то своему, разглядывая веер.

— Через ограду вы перелезали, сударь. Почему?

— Пьян был, синьор, — кратко бросил юноша, по-видимому, не очень-то и раскаиваясь. Видимо, большинство своих поступков он так и объяснял: «пьян был», да и точка.

— И вы думаете, это вас оправдает? — со смешком сказал граф, но тут же вновь стал серьезен. — Что вы здесь делали?

Принцесса распахнула веер, чтобы скрыть за ним улыбку: Андриан был окончательно сконфужен и, будь он немного бледнее, было бы видно, как от злости краснеет его нос. Юношу спасла мадам: легко коснувшись руки Пьера, она шепнула «Перестаньте!», и тот послушно умолк.

Зато Анжу, откинувшись на стуле, протянул:

— Вас бы следовало повесить, причем незамедлительно.

Эльмина испуганно вздрогнула и помотала головой:

— Пока я не отдам такого приказа.

Прозвучало это весьма капризно, ибо выходило, что жить юноше или умереть, все зависит от ее желания — и только; но вместе с тем и несколько угрожающе: пока принцесса не хотела казнить, однако могла бы и передумать. У бедного Андриана стал такой вид, будто он шел по краю пропасти или по раскаленным углям: лицо его перекосилось, руки затряслись, смотреть же он стал на брильянтовую заколку в прическе Эльмины, притом очень жадно и одновременно с каким-то мученическим выражением, словно хотел взять, но не решался.

Этот чересчур внимательный взгляд принцессу смущал. Хотелось снять заколку и куда-нибудь спрятать, но останавливало то, что тогда бы волосы рассыпались, а это было бы некрасиво. Придворные дамы, наверное, долго бы еще насмешничали, приди она такой растрепанной.

Андриан поднял шляпу и снова принялся ломать ее в руках; молчание тянулось, как густой мед или сироп, все никак не желая кончаться. Единственным звуком, раздававшимся в тишине, были вздохи Мариэтты. Она сидела, потупив взор, и все время беспокойно ерзала, перебирая нежно-голубой веер.

Наконец юноша выдавил:

— Вообще-то, я просто был голоден. Гляжу, яблоня ветки раскинула, аж за ограду вылезают. А на них — яблоки. Зеленые, конечно, но с голоду и не такие съешь… Высоко, не достать… А есть-то хочется! Вот, полез, дай, думаю, сорву одно хоть… Так знать не знал же, что дворец! Ну и так вот вышло, да...

Морщинки на лице маркизы разгладились, и к ней, по-видимому, вернулось веселое расположение духа, на юношу она теперь взглянула не без приязни.

Анжу же, напротив, насупился, сцепил руки в замок и недовольно пробормотал: «Всего-то один из случаев».

Юноша зажмурился, но потом, не слыша жестокого «Казнить!», открыл глаза и недоуменно посмотрел на смеющуюся Женевьеву.

— То есть, вешать вы меня не будете, прекрасная синьора?

Кажется, у Эльмины задрожали губы; и маркиза негромко сказала ей: «Решайте вы». Она умела избежать скандала — но только если граф не имел к нему никакого отношения.

— Прекрасная синьора? — от волнения юноша перестал хорошо выговаривать слова, и «синьора» прозвучало как «сньра». Женевьева пожала плечами: пусть-де дитя поиграет с властью; и ничего не ответила.

— Повесить вас я приказа не отдам, — обиженно зазвенел голосок принцессы, и Андриан резко повернулся на каблуках к ней. — Вас, конечно, за кражу следовало наказать; но взять с вас нечего, да и жаль мне вас. Не будем судиться из-за трех яблок. Вас отведут на кухню, поедите там; а потом уходите. И не смейте ничего красть: во второй раз вас не простят.

— Спасибо, синьорина, спасибо! — взмахнув шляпой, несчастный отвесил новый поклон, почти коснувшись земли каштановыми волосами. И снова прошептал: — Спасибо!

Она кивнула гвардейцам, и те, подхватив Андриана под локти, увели его.

— И как вам нравится этот юноша? — улыбнулась маркиза. — Он был голоден, вот и все.

Анжу повел плечом:

— Кроме голода еще существует тщеславие, алчность, жадность...

— И любовь, — негромко добавил граф.

— И любовь, — всхлипнув, еще тише повторила Мариэтта и, прежде чем ее успели остановить, вскочила и убежала по аллее прочь, вытирая ладонью слезы.

Маркиза проводила ее взглядом, потом посмотрела на Пьера, на Эльмину и снова улыбнулась:

— Не отрицаю.

***

Мариэтта мало думала о том, что не стоило вот так убегать: непременно придется отвечать на вопросы мадам, да и фрейлины, скучающие в золоченых залах дворца, будут долго сплетничать. Что это значило теперь? Теперь, когда Андре, ее милый Андре, едва ли не попал на виселицу? Девушка бежала, подобрав юбки, стараясь не потерять из виду потертый синий камзол.

Андре де Нуворье, жених виконтессы, несколько лет назад отправился в странствие — она ждала его, и наконец-то была вознаграждена за терпение.

Две или три ночи назад, во время сильного ливня, он постучался в окно — и гувернантка впустила, отогрела его, мокрого насквозь. Она не спрашивала себя, ни как Андре пробрался за ограду, ни как нашел ее комнату — это было безразлично. Он возвратился — пусть и не такой, как прежде: смуглый, растративший все состояние, в лохмотьях вместо дорогих одежд — но разве Мариэтта могла его вновь потерять?

Все позади, но что же будет, если стража… просто вышвырнет Андре, решив пренебречь приказом принцессы? Чего стоит ее слово...

Нет, к счастью, его повели на кухню и, наверное, оставили одного в окружении слуг. Мариэтта, хоть и задыхалась от быстрого бега, полетела вперед, как птица, и, бросив страже: «Приказ Ее Сиятельства!», скрылась за черной обшарпанной дверью.

Андре не обратил на нее внимания поначалу; зато замерла с тарелкой в руках девочка-судомойка, недоуменно взглянул слуга, воззрился какой-то лакей в алой с золотом ливрее… Ах, в самом деле, ну что это такое? Ратрепанная, запыхавшаяся, да еще и на кухне, где ей совершенно нечего делать! Что бы сказала мадам? Какой ужас...

— Ваша Милость?

— Что-то случилось, Ваша Милость?

— Вам что-то нужно, Ваша Милость?

Мариэтта медленно кивнула и, гордо выпрямившись, солгала — быть может, впервые в жизни:

— Приказ Ее Сиятельства. Андриан Монтефьори, — ну какой же он Андриан? Андре, Андре! — мадам требует вас к себе. Без стражи, это ни к чему. Вы должны идти со мной.

От бессовестной лжи щеки девушки горели, но — слава жестокой моде! — под слоем пудры и румян этого было совсем не видно.

— Должен, так должен, — вздохнул итальянец, отложил ложку и добавил негромко: — Хоть бы потом дозволили доесть, так и с голоду помереть недолго.

Виконтесса схватила его за руку и потащила за собой — Андриан даже не понял, как оказался за дверью. Но девушка не повела его в сад, чтобы не пришлось снова проходить мимо стражи, а свернула налево, по пыльной галерее, то и дело горестно восклицая: «Ах, Андре!». Юноша уже отчаялся что-либо узнать и, поняв, что никакая маркиза не звала его, прикрикнул:

— Да стойте же вы наконец!

Только услышав гневные нотки в голосе жениха, девушка остановилась. Глухой, темный закуток под какой-то шаткой лестницей — вот куда привела его Мариэтта. Свет пробивался здесь лишь через узкое окошко высоко над головой, что придавало сходство со средневековым замком или тюрьмой. В воздухе летала пыль, а в углу стояла метла, прислоненная к холодной каменной стене. Андриан вздрогнул — не лучшее место для свидания.

— Где мы?

— Здесь ходят слуги, — прошептала гувернантка. — Судомойки, угольщики, иногда горничные, потому что отсюда легко добраться до любых комнат… Мне рассказала Гретхен вчера, пока прибирала...

Она обернулась, глаза были полны слез:

— Андре, мой милый Андре! — не сдержавшись, воскликнула виконтесса, сжимая веер, чтобы от волнения не дрожали руки. — Вы меня чуть не погубили! Почему вы не убежали вчерашней ночью?

— Ах, это! — легкомысленно качнул головой итальянец. — Я уже был близок к воротам, когда этот… — он не смог подобрать подходящего слова, чтобы выразить свою неприязнь, и скривил губы: — человек заметил меня и позвал стражу. Какие черти под утро его там носили?

— Вы так неосторожны, — всхлипнула Мариэтта. — Ну зачем, зачем вы полезли через ограду? Стража бы пропустила вас!

— Мне так привычней.

— Только случайность спасла вас, — воскликнула виконтесса и была совершенно права.

Андриан беспечно пожал плечами:

— Бывало и хуже.

— Как опасны наши встречи!

— Я и дальше готов быть рядом, — не колеблясь, солгал он, хотя и сам в какой-то мере всегда верил своей лжи — до тех пор, пока новая возлюбленная не овладевала его сердцем.

— Если бы я только могла, если бы только был человек, способный все устроить… О! — уже в который раз вздохнула Мариэтта.

Стоит заметить, что жених был ее первой и единственной любовью, и, с тех пор, как он вернулся, словно туманом застлало глаза бедной девушки. Она не замечала ни его подчас вымученных слов, ни нежелания быть с нею рядом, ни как он смотрит на других женщин — таких, как маркиза. Что ей было до других! Несмотря на опасность, которой Андре подвергал ее, она была счастлива.

— Если бы да если бы, милочка! — недовольно проворчал итальянец, стряхнув с носа какую-то букашку. — Риск это большой, ходить туда-сюда. Спрячь меня у себя где-нибудь, пережду день-другой...

— О! Все, что угодно! — горячо пообещала Мариэтта, сжимая ладонь жениха. Как жаль, что девушки, подобные ей, так легко очаровываются!

— Ну, будет тебе, — поманил ее рукою итальянец. — Иди сюда.

И виконтесса послушно прильнула к нему, слегка вздрогнув, когда юноша коснулся ее обнажившегося плеча. Ни в чем она не могла отказать ему.

— Только не выходите никуда… Вам принесут другую одежду… И все, что попросите...

— Я рад, — сдержанно похвалил ее Андриан, целуя в алые губы.

— Ах, прекратите, перестаньте… — пыталась отстраниться Мариэтта, — что же подумают, когда увидят меня такой?

Но итальянец все целовал и целовал, не слушая ее больше.

На исходе дня Андриан, в новой одежде, заранее приготовленной для него горничными Мариэтты, расхаживал по комнате, точно какой-нибудь герцог или граф. Сверх того он вытребовал себе бутылку кьянти и десяток сигар: не так уж часто приходится гостить во дворцах!

Однако все это итальянцу скоро наскучило. Скверно умея читать по-розенбургски и по-французски, а на латыни и греческом не умея вообще, к книгам «невесты» он остался равнодушен. По вышивке, оставленной на столике, безразлично скользнул взглядом; глянув в зеркало, поправил щегольской шелковый платок. Подумать только, без виконтессы Андриан скучал сильнее, чем с ней! Комната была заперта, и Мариэтта унесла ключ, так что не оставалось ничего, кроме как прожигать догорающей сигарой гадкие кружевные салфетки, лежащие на камине. Ему наскучило даже вино, хотя итальянец никогда не упускал случая выпить стаканчик-другой.

В комнате висел дым и тяжелый запах табака: из десяти сигар осталось всего пять с половиной.

Андриан раскрыл окно, ибо голова его уже слегка кружилась, и с опаской выглянул: конечно, кто-то может заметить его, но нельзя же до вечера сидеть без дела?

Из окна открывался прекрасный вид на сад, на яблоневую рощу, теперь уже почти пустую: вместе со свитой принцесса куда-то исчезла, и только садовник неспешно ходил между деревьями. Итальянец уже хотел отвернуться, как заметил, что по аллее ко дворцу приближается женщина в изумрудном платье. Еще немного — и он узнал красавицу-маркизу, по-видимому, сбежавшую от Ее Высочества.

Мадам спешила, беспечное выражение слетело с лица, как маска, — теперь она была сосредоточенна и серьезна. Что-то говорила сама себе, часто-часто помахивая веером — и только этим выдавая свое волнение; потом замерла, а Андриан улучил момент, чтобы полюбоваться ее высокой грудью и плавным изгибом плеч.

Но через мгновение он потерял маркизу из виду и со вздохом отошел от окна. Затушил сигару, спрятал в ящике стола прожженные салфетки, лениво налил себе еще вина… Все это заняло не больше десяти минут, а после итальянец лег на медвежью шкуру и закинул на кресло ноги в новых темно-синих туфлях.

Не прошло, впрочем, и получаса, как из комнаты под ним раздался требовательный голос мадам:

— Вы не можете тянуть это вечно; пара лет, — и будет поздно, и тогда...

— Я знаю, madame, — горько ответил тот человек в черном, с силой захлопнув окно.

Голоса зазвучали глуше.

— Можно подумать, вы отказываетесь от того, к чему стремились пятнадцать лет, почти достигнув конца. Осталось так мало… Ну!

Андриан не расслышал слов черного человека даже убрав толстую шкуру и припав к полу. Меж тем он ужасно хотел знать, о чем говорят эти двое. Кроме того, хотелось увидеть чудесную маркизу: заметив ее впервые, итальянец понял, что увлечение Мариэттой ничего не стоит.

И, не успев хорошо это обдумать, он сел на подоконник, потом осторожно, цепляясь за выступы в стене, спустился на этаж ниже — и так и застыл, вцепившись пальцами в крылья какого-то амура. Алые бархатные шторы были задернуты, но, к счастью, не полностью. В щель толщиной всего пальца в два итальянец видел часть кушетки, на которой полулежала мадам, белые руки и складки платья. По-видимому, она снова что-то сказала, потому что черный человек подошел, подал бокал вина, а сам опустился рядом на ковер. Маркиза неторопливо сняла ленту с его волос, стала их перебирать, словно гладила по голове гончую.

Андриан осторожно толкнул раму, и окно приотворилось — оно оказалось незакрыто; в волнении оба забыли об этом.

— Сегодняшним вечером, — негромко сказал черный человек, — сегодняшним вечером я сделаю это.

«О Пьер, ну что вы в самом деле...» — прошептала женщина, когда он уткнулся носом в юбки, как ребенок. Итальянец не видел теперь его лица; только растрепанные волосы, руки, похожие на крылья какой-то мрачной и чудной птицы, да длинные тонкие пальцы, сжимающие колени маркизы так, будто в мире не за что было больше уцепиться.

— Еще час или два маяться… Не могу, ведь все давно готово. Сегодня поедем в город и наконец покончим с этим. Тогда я пошлю Люсиль.

— Хорошо, — протянула мадам, поглаживая его плечо. — Очень хорошо, что готово.

Каким бы властным ни казался этот человек Андриану раньше, теперь он понимал, что хозяйка всего дворца — маркиза, что она легко играет людьми, как девочка куклами, не преследуя совершенно никакой цели: забавляется, только и всего.

Вот и тот, кого она называла Пьером, сидел у ее ног, похожий на ручного волка, послушный ее слову.

— Так вы точно не отступаетесь от своих слов?

— Вы знаете, вам стоит только попросить, — промурлыкал он, целуя руку маркизы. — Все, что угодно.

И ведь действительно: все. Власть, что была в его руках, состояние, которым он владел, все принадлежало мадам; и даже пожелай она звезды с неба — это было бы исполнено в тот же день.

— Я верю, — качнула головой маркиза. — Идите сюда.

Хотя прекрасная синьора говорила нежно, нежность эта была притворной; как бархатный футляр, она скрывала под собой безразличие и холод.

Но, когда Пьер сел рядом, мадам обхватила его плечи и одарила пылким поцелуем — тогда зависть уколола Андриана в самое сердце. Слуга, но какой счастливец!

Эта маркиза не могла бы никогда принадлежать итальянцу, но не потому, что он не был дворянином (в конце концов, немного хитрости, и это поправимо), нет. Только потому, что если приходилось выбирать между женщиной и свободой, Андриан Монтефьори всегда выбирал последнюю.

Эпиграф:

«Я принесу смерть туда, где была любовь,

Лучше умру, чем сделаю все это. [...]

Но я дал слово, и я его сдержу».

«Мороз в летний день», «Дракула: Мюзикл».