Аляска. Книга I. Вопреки запретам. Часть III. Главы I-II

Часть III

КРУТОЙ МАРШРУТ

Глава I

ОТАРИ

В мистике есть такое понятие — «карта любви»...

Задайте девушке вопрос: «Какой он — будущий избранник твоего сердца?» Наверняка она выдвинет множество требований к облику и манерам человека, которого готова полюбить. Но это не все. Есть еще черты внешности и характера, которым она отдает предпочтение неосознанно. О чем знает только ее душа…

Вот этот полный набор любовных требований и есть карта любви.

Если качества мужчины ей отвечают, девушка отдаст ему свое сердце. В пухлой девичьей колоде карт-ожиданий под названиями «нравится», «не нравится», «забавно», «так себе», «это только друг» и многих других карта любви — единственная. Редкий человек может ее вытянуть. Он должен быть для этого создан.

Отари был создан так, чтобы вытянуть из моей колоды именно эту заветную карту. Я встретила его, и в мою жизнь ворвалась Любовь.

***

Был конец мая, учебный год завершился. Я ожидала приезда Дэвида и готовилась к экзаменам после восьмого класса. И то и другое портило мне настроение. После тяжелого разговора с родителями о перспективе раннего замужества с американцем у меня отпала всякая охота продолжать эту историю. В конец концов, я играла в Монику не для того, чтобы создавать себе проблемы! Обстановка в доме не радовала. Мама посматривала на меня с усмешкой, отец хмурился и молчал, брат злорадно скалился. Романтика отношений с Дэвидом больше не привлекала. Все испортила серьезность его намерений… Ну, а необходимость зубрить к экзаменам правила грамматики или таблицы синусов и косинусов вообще сводила меня с ума!

В общем, я тосковала. Сидела дома и уныло листала учебники. Вечерами выбиралась в гости к своей однокласснице Ирке Цветковой. За последнее время мы с ней здорово сблизились.

После отъезда Моники у меня в классе остались две подружки — Юлька Горбова и Олька Морозова. Но потом и они исчезли: их семьи переехали в другие районы Москвы. Нужно было заводить новую подругу, а как иначе! Я стала внимательно приглядываться к девчонкам из класса и поняла: задача у меня непростая! Все одноклассницы давно определились с симпатиями-антипатиями, дружили тесными парами-троечками. В эти компании не входила только одна девчонка — Ирка Цветкова. Не то чтобы ее сторонились — просто наши сплетницы-болтушки не находили с ней общего языка. Она была тихая, скромная, держалась неуверенно. Увлекалась живописью и говорить умела только об этом. Мальчики интереса к ней не проявляли: красавицей ее назвать было трудно. Крупная и малоподвижная, девичьей грацией она не блистала. А ее маленький, как птичий клюв, носик на широком лице смотрелся довольно неказисто.

Я подумала и решила: «Пусть подругой будет Ирка! Интересно расшевелить такую тютю-матютю!»

Далось мне это легко. Ирка только выглядела нелюдимкой. На самом деле, она будто ждала, что я предложу ей дружбу. Да, правильно говорят: «Тихой девушке легче вести скромную жизнь». Но хочет ли она сама такой жизни? Ирка с радостью отвечала на все мои инициативы. Мы стали вместе ходить в кафе-мороженое «Метелица». Я научила ее танцевать. На уроках физкультуры показала кое-какие гимнастические трюки с мячом и скакалкой. Она стала двигаться намного более уверенно и раскованно. Я притащила к ней домой магнитофонные записи самых популярных зарубежных исполнителей. Легендарные хиты «From Souvenirs to Souvenirs» Дэмиса Руссоса и «Dancing Queen» группы ABBA мы крутили у нее в комнате по десятку раз! Мы менялись одеждами. Зимой я ходила на свидания к Дэвиду в Иркиной болгарской дубленке. А ей пришлась по вкусу моя кожаная куртка-пилот.

Одним словом, дружба у нас вполне сложилась. Новой подруге было со мной интересно, мне с ней — не одиноко. Так мы и провели вместе весь учебный год.

Но теперь даже в гостях у Ирки Цветковой я не могла избавиться от уныния. Как вести себя с Дэвидом? И как наладить отношения с отцом? Эти вопросы решались разрывом отношений с влюбленным викингом. Но я слишком далеко зашла в этой игре. Для того чтобы отказать Дэвиду, мне нужна была серьезная причина. Я хотела уверенно обосновать свое решение — и для себя, и для него.

Такое обоснование искать или придумывать не пришлось: мне предоставила его сама судьба!

Воистину, жизнь многообразна! Иногда она преподносит сюрпризы, на фоне которых все проблемы разрешаются сами собой!

А все началось с того, что я стала хозяйкой собственной отдельной комнаты.

Нельзя сказать, что я не ждала этого события. К нему постепенно вела длинная череда перемен в жизни нашей коммунальной квартиры. Но в таких случаях всегда кажется, что конец ожиданию наступает внезапно.

А дело было так.

В семидесятых годах в Москве началось массовое жилищное строительство на окраинах столицы. Люди получали квартиры в Бибирево, Медведково, Домодедово, Ясенево, Чертаново. Наша коммуналка постепенно избавлялась от своих жильцов. Сначала уехала семья Айзенбергов. Их комната отошла к нам, и в ней родители устроили спальню. Потом разгульные увечные сестры Нюрка и Шурка отправились жить в Ховрино. Вопреки ожиданиям, их жилплощадь нам не отдали. Освобожденная комната долго пустовала. А потом в нее заселилась новая соседка — скромная интеллигентная девушка Алиса, секретарь-машинистка из районного комитета комсомола. Тогда мы стали ждать, когда получит квартиру семья вечно хмельного шофера Володьки. Его жена Людка усиленно хлопотала об этом. Но давать квартиру им не спешили. Прошел год, два… Мы уже отчаялись ждать. Но вот, наконец, свершилось! В конце мая Володькина семья съехала!

Отец пошел в жилищный комитет и стал робко узнавать: как исполнительная власть думает распорядиться свободной жилплощадью?

— Вам она переходит, вам! Платоновым, уважаемый! — сердито ответил, копаясь в бумагах, чиновник. — Мы бы все комнаты вашей семье отдали. Но пришлось соседку к вам подселить. Ничего не поделаешь: указание райкома комсомола! А вот другая ваша жиличка ни за что уезжать не хочет!

Он говорил об Алисе и карлице Марфуше.

Мы в семье никогда не обсуждали вопрос, который напрашивался сам собой. Почему семье Платоновых не предлагали уехать на окраину Москвы — пусть в малогабаритную, но зато отдельную квартиру? А вместо этого расширяли нашу жилплощадь в коммуналке, отселяя других жильцов?

Сейчас я понимаю: мои родители имели достаточно высокий социальный статус. Власти заботились об их комфорте. В райисполкоме, наверно, рассуждали так. Николай и Валентина Платоновы — прекрасные специалисты, руководители крупных ведомственных партийных организаций. Они должны жить в центре Москвы, недалеко от учреждений, в которых работают. К тому же — в просторной квартире. Пусть у них коммуналка, зато лучшая из всех. Соседи у них тихие, дисциплинированные — старушка и райкомовская комсомолка, они мешать не будут. А площади, отошедшие Платоновым, — велики. В новостройках таких никогда не получишь…

От этой «заботы» сильно попахивало лукавством. Но родители были довольны. Мы теперь могли жить в трех комнатах! И отец с мамой активно занялись расселением семьи. Саша перебрался в Володькины апартаменты. Родители заняли нашу большую комнату. А их спальня досталась мне.

Радостные хлопоты по обустройству жилья захватили нас всех. Мы перетаскивали мебель и вещи. Спорили, где и как их лучше расставить. Мыли окна, полы и двери. В этой суете все как будто забыли о моей истории с Дэвидом. Мама была благодарна за то, что я есть, и взвалила на меня всю грязную работу. Брат страшно радовался тому, что теперь не придется делить со мной гостиную, и весело подмигивал. А отец просто счастливо мне улыбался. Оглядывая бывшую спальню, он обнял меня за плечи:

— Тебе здесь хорошо будет, дочь. Все-таки шестнадцать квадратных метров! Только вот мебели маловато. Тахта да этажерка…

— Ничего страшного, пап! Может, тетя Наташа что-нибудь из своего отдаст! — радуясь примирению с отцом, отвечала я.

— Ах, да! — хлопнул он себя по лбу. — Надо же сказать ей, что у тебя новая комната! Вот уж она будет рада! — И пошел к телефону.

Я не сомневалась, что моя вторая мама обрадуется новоселью дочки. Но никак не ожидала, насколько деятельное участие она примет в моем обустройстве!

Тетя Наташа приехала к нам тем же вечером. Деловито прошла в мою комнату, оглядела голые стены и проворчала:

— Площадь-то большая, только как ты, девонька, без мебели жить будешь? — Помолчала, о чем-то усиленно размышляя, пошевелила губами и выдала: — Ничего, мебель я тебе куплю! Завтра поедем по магазинам и выберем все, что нужно! Подумай, как жилье свое обставить хочешь.

Я крепко обняла тетю Наташу и чмокнула ее в морщинистую щеку.

— Ладно, ладно!.. — снова проворчала она. Хотя было видно: тетя довольна — и своим решением, и моей благодарной лаской. — Что ж, я своей дочке на мебель не накопила? У меня еще и на приданое тебе будет! — И снова оглядела комнату. — Телевизор-то есть у тебя?

И здесь появилась мама:

— Телевизор в семье один, для нас с Колей. Оле он не нужен. Она в десять вечера должна спать ложиться. А то будет до полуночи кино смотреть!

Тетя Наташа поджала губы и осуждающе взглянула на маму. Она недолюбливала невестку: считала, что та плохо заботится и о своих детях, и о муже. А уж в том, что касается меня, она никогда не учитывала маминого мнения. В разговорах с ней не перечила, но все делала по-своему. Так случилось и на этот раз. Мама ушла, а тетя Наташа шепнула с видом заговорщика:

— И хороший телевизор тебе купим!

Через три дня я стояла посреди своего преображенного жилища, и душа моя пела. Несколько лет назад во время ремонта спальни отец применил новую тогда технологию отделки стен — однотонную покраску с набивным рельефным рисунком. Мама заказала для спальни желтый цвет. Получилось стильно. Теперь стены моей «солнечной» комнаты диктовали выбор точно определенной гаммы цветов внутреннего убранства. От светло-желтого до темно-коричневого. Поэтому в поисках подходящей мебели и предметов интерьера нам с тетей Наташей пришлось обойти немало магазинов. На покупки мы потратили целых два дня. Но то, что получилось из бывшей спальни, стоило наших усилий!

Я с удовольствием окинула взглядом свою первую недвижимость. Посреди комнаты стоял чешский пластиковый столовый гарнитур — последний писк моды: низенькие, шоколадного цвета, стол и четыре кресла с подушками. В комнате было два окна, их украшали приспущенные бежевые жалюзи из китайской соломки. В простенке между окнами расположился зеркальный ореховый трельяж. На нем красовался оригинальный светильник — шар из оранжевого матового оргстекла. Когда я вечером впервые зажгла его в комнате, тетя Наташа воскликнула:

— Ни дать ни взять — красная луна!

Со светильником прекрасно гармонировали обтекаемые формы и бордовый цвет небольшого телевизора новейшей модели «Шилялис». Он стоял возле окна на изящной этажерке. На ее нижней полочке нашел себе место портативный кассетный магнитофон «Электроника». Его, как и «Шилялис», подарила мне тетя Наташа, только намного раньше. В зеркалах трельяжа отражались навесные книжные полки на стенах, тахта с золотистым покрывалом, высокий коричневый шкаф для одежды…

Я подняла голову. Отец повесил книжные полки так, как я попросила: в шахматном порядке. Над ними стену украшал большой сюрреалистический рисунок, сделанный мною собственноручно. Лилии на длинных изогнутых стеблях тянулись к потолку полураспустившимися крупными бутонами. Нарисованы они были так, что цветоложе каждого из них походило на основание ладони, а лепестки цветов — на длинные, тонкие, чуть раздвинутые пальцы. Женские руки-цветы простираются к небу…

Для того чтобы это изобразить, мне пришлось взять у Ирки Цветковой несколько уроков графики. Она предлагала:

— Давай я нарисую! Такой шикарный замысел!

Но я хотела сделать все сама. И у меня получилось!

Меня вывел из задумчивости голос отца:

— Молодец, Оля! Красиво, уютно! Справилась на «отлично»!

— Спасибо мамане… — улыбнулась я.

— Ну что, теперь новоселье будешь с друзьями справлять?

Новоселье?.. Это была отличная идея! Как она мне в голову не пришла!

— Точно! — У меня загорелись глаза. — Позову Ирку Цветкову и Мишку Ефремова!

Отец, в отличие от мамы, знал, с кем я дружу в классе. Он интересовался жизнью дочери, а я охотно рассказывала ему о себе. Во всяком случае, о своей учебе в школе. Про наши с Мишкой похождения в баре я, конечно, умалчивала.

— Алису еще пригласи, — посоветовал отец. — Она очень любопытствует. По лицу видно. Просто спрашивать не решается.

Я симпатизировала Алисе. Эта приветливая девушка с тонкими чертами лица неизменно смотрела на мир удивленно-восторженными глазами. Она училась заочно в Литературном институте, писала стихи, пела под гитару. У нее было много друзей. Все они любили поэзию, театр, серьезное кино. Собирались у Алисы и спорили об искусстве, обсуждали новинки литературы, премьерные спектакли и кинофильмы. Тогда в стране был расцвет популярности авторской песни. Из комнаты соседки частенько раздавались голоса классиков жанра. Конечно, не реальные, а в магнитофонной записи. Звучали песни Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы, Юрия Визбора, Сергея Никитина, Александра Городницкого…

Мы с Алисой легко нашли общий язык и вполне могли бы стать друзьями. Но соседка была на несколько лет старше меня, и наши интересы во многом разнились. С другой стороны, ей мешала элементарная осторожность. Многие из авторских песен, которые слушала девушка, были тогда под запретом. Да и разговоры, что вели друзья Алисы, наверняка выходили за рамки дозволенного властями. Может быть, поэтому она избегала сближения со мной. Все-таки я была дочерью полковника МВД…

Через несколько лет я, студентка института иностранных языков имени Мориса Тореза, стану в компании Алисы своей. Ведь мой внутренний статус изменится, круг интересов станет шире. Да и соседка отбросит свою осторожность. За годы проживания с нашей семьей в одной квартире поймет: опасаться ей нечего. Стукачей в семье Платоновых нет.

— Алису? — переспросила я. — Конечно, приглашу!

Мне хотелось видеть ее среди своих гостей. И еще — услышать ее мнение о моей дизайнерской работе.

Я тут же позвонила Ирке и Мишке, зашла к Алисе. Все с радостью приняли мое приглашение. Празднование новоселья было назначено в ближайший выходной. Я стала думать, чем буду потчевать гостей. Так, салат оливье, Алиса или Ирка помогут приготовить… Чай и торт… Ну, и шампанское, конечно! Праздник же!

На следующий день мне позвонил Мишка.

— Слушай, Оль, — неуверенно начал он, — там у тебя в компании, получается, три девушки будут?

— Ну да.

— А я один…

Это простое и короткое замечание он сделал с идиотской значительностью. Мне стало весело.

— Очень точное наблюдение, Ефремов! Молодец! — похвалила я приятеля. — И что?

— Нехорошо это…

Тьфу ты!.. Или он строил из себя дурака, или в дурака превратился! И в том, и в другом случае ему что-то было нужно. Я засмеялась:

— Ефремов! С тобой не соскучишься! Когда это ты девушек боялся?! Ты чего от меня хочешь?

— Ладно, — перестал мямлить Мишка. — Можно мне со знакомым прийти?

Дело-то, оказывается, и выеденного яйца не стоило! А он так долго к нему подводил! Я Мишку не узнавала.

— Да приходите, конечно! Какие проблемы! А кто он — твой знакомый?

Мишка снова замялся.

— Ну, он врач, друг отца… Грузин, из Тбилиси. На курсы переквалификации в Москву приехал.

— Так сколько же ему лет?

— Около тридцати.

Все понятно, подумала я. Взрослый дядя, командированный, да еще грузин. Оторвался от семьи, хочет провести время в Москве с толком: познакомиться с девушками, погулять в компаниях. Вот и попросил сына своего друга обеспечить ему веселое пребывание в столице!

— Ты бы лучше его в валютный бар сводил, — съязвила я.

— В бар он и без меня может сходить, — недовольным голосом сказал Мишка. — Он в московских гостях побывать хочет.

Затея отцовского друга была Мишке явно не по душе. Не хотел он его ко мне приводить. И в то же время вел разговор так, будто ему обязательно нужно исполнить желание своего знакомого.

Странно все это, подумала я. Но не захотела ломать голову над Мишкиным ребусом. Знай я правду, незваный гость из Тбилиси никогда не ступил бы на порог моего дома.

И не случилось бы этой Любви…

— Ладно! Приводи своего грузина! Как его, кстати, зовут?

— Отари.

***

В моей комнате громко играла музыка. Ирка Цветкова, как только пришла, сразу же бросилась к магнитофону и поставила кассету своего любимого ABBA. Теперь же она носилась из комнаты в кухню и обратно: накрывала на стол. Мишка со своим знакомым должны были скоро подойти. Мы с Алисой на кухне завершали приготовление салата и бутербродов с дефицитным финским сервелатом. Палку импортной сухой колбасы отец выделил мне из праздничного продуктового набора, что принес с работы. Его он получил давно, ко Дню Победы. Все другие продукты из набора уже были съедены. А вот сервелат отец почему-то припас. Как будто знал, что у дочери будет праздник…

Алиса делилась впечатлениями от осмотра моей комнаты:

— Оля, у тебя развитое чувство прекрасного! Ты обставила комнату с большим вкусом! А твой рисунок на стене…

— Я бы в нем кое-что изменила! Надо было наброски мне показать! — возникла за спиной Ирка. — Ну, закончили? Давайте тарелки!

Мы поставили приготовленные закуски на стол, и тут раздался звонок в дверь. Я вышла встречать гостей. На пороге стоял радостно ухмыляющийся Мишка Ефремов. Он держал в охапке два больших, туго набитых бумажных пакета. Из одного чуть ли не вываливались на пол крупные красные яблоки и оранжевые мандарины. Из другого торчали желтые гроздья бананов и длинные бордовые свечи чурчхелы. Вместе с ними в пакете теснились упакованные в целлофан стрелки маринованного чеснока и пучки соленой черемши.

Я сразу поняла, что все это изобилие — не Мишкиных рук дело. Мой школьный приятель явился бы на вечеринку к однокласснице налегке, с пустыми руками. А вот тот грузин, который напросился с ним в гости, подумалось мне, позволить себе такого не мог. И поскупиться на угощенье — тоже. Я была наслышана о широте и щедрости кавказской души.

Но где же он?.. Гостя рядом с Мишкой я не видела.

— Платонова, принимай подарки! — закричал Ефремов. — С новосельем! Отари, покажись!

Из-за стены вышагнул и встал в дверях высокий худощавый мужчина. В руках он держал великолепный букет алых роз, бутылку шампанского и плетеную корзинку со свежей клубникой. А под мышкой сжимал огромную коробку шоколадных конфет.

Я была приятно удивлена. Да он подготовился так, будто на свадьбу шел!

То почтение, которое оказывал гость незнакомой хозяйке незнакомого дома, вызывало уважение. Если это в традициях грузинского народа, то они мне определенно нравились!

Мужчина смущенно улыбнулся и тихо сказал с легким грузинским акцентом:

— Здравствуй, Оля! Я Отари. Поздравляю тебя!

И протянул мне розы.

Представление о грузинах у меня было тогда поверхностное и противоречивое. Оно складывалось из впечатлений от комедийных фильмов с участием Вахтанга Кикабидзе и общения с грузинскими продавцами на Палашевском рынке. Герои Кикабидзе внушали мне, что грузины — простые, сердечные и очень наивные, вплоть до дурости, люди. А на рынке я видела неопрятных, гортанно-крикливых и лукавых торгашей. Их наглые обращения «Слюшай, дарагая!» и «Красавица, пастой!» вызывали у меня тревожную брезгливость. А еще я помнила, что они били маленькую Ляльку с Лисы — за то, что она воровала у них орехи…

Отари не походил ни на одного грузина, что я видела в кино или в жизни. Он был стильно и опрятно одет: элегантная черная рубашка, модные вельветовые джинсы, до блеска начищенные мужские туфли. Он был красив. Чистый лоб, выразительные карие глаза, спокойный взгляд из-под длинных ресниц, мягкая улыбка, мужественный подбородок с глубокой ямочкой… В коротких черных волосах этого молодого мужчины поблескивала ранняя седина. Почему?..

Я смотрела на него и вдыхала запах подаренных им роз. Мной овладело странное чувство… Это было нечто вроде абсолютного душевного равновесия, блаженного покоя. Как будто я долго где-то бродила, что-то искала, не зная точно, в чем лежит моя забота, и вот… Я нашла место, в котором душа мгновенно раскрылась навстречу солнцу и стала свободной. Счастливой… За спиной звучала песня АВВА «Boom-a-boomerang»: «Love is always around and you can look for it anywhere…» («Любовь всегда вокруг нас, и ты сможешь найти ее где угодно…») Отари перестал улыбаться, его взгляд изменился: я утонула в глубине его глаз. Сердце занялось нежной тоской…

Я замерла. Я никогда не испытывала ничего подобного. Я не знала, что думать.

Знала только моя душа.

Отари вытянул ту самую карту любви…

— Эй, Платонова! — донесся откуда-то издалека голос Мишки Ефремова. — Ты чего? Скажи, куда все это сваливать! — Он указал вытянутым подбородком на пакеты у себя в руках. — А то ведь уроню!

Я опустила глаза, еще раз вдохнула нежный аромат роз и сказала ровным голосом:

— Миша, проходи в комнату и поставь пакеты на тахту.

Мне нужно было время, чтобы прийти в себя.

На Отари я теперь смотреть боялась. Отвернулась и тихо позвала:

— Пойдем!

Это вышло само собой — обратиться к нему на «ты». Он был намного старше меня. Мы только-только познакомились, не стали даже приятелями. Он не сказал мне и десятка слов. Этот мужчина меня совсем не знал, и я не имела представления, из какой жизни он шагнул в мой мир. Но все это не имело значения.

Только «ты». Только ты… Ты для меня создан.

В моей комнате знаменитая четверка АВВА продолжала петь о любви: «When you feel that you've found it my advice is to take good care…» («Если чувствуешь, что нашел ее, мой тебе совет: позаботься о ней…»)

***

Я сидела в кресле с бокалом шампанского в руках и смотрела на танцующих гостей. Мишка в паре с Иркой Цветковой небрежно покачивались в такт музыке и весело болтали. Отари деликатно вел в танце Алису. Она то и дело вскидывала на него свои восторженно-изумленные глаза и что-то спрашивала. Он тихо, с улыбкой отвечал. Отари понравился Алисе, и она весь вечер оказывала ему знаки внимания. Впрочем, Ирке он тоже понравился. А иначе и быть не могло. Отари был не только красивый молодой мужчина. Он оказался общительным и веселым гостем. Похоже, его нисколько не волновало то, что он в компании — самый старший. Наш новый знакомый вел себя со всеми на равных, но с неизменным достоинством. Как я потом поняла, настоящие грузины никогда его не теряют.

Как только Отари вошел в комнату, сразу же развел бурную деятельность возле стола, пополняя наши закуски кавказскими угощениями. При этом сыпал шутками, развлекал нас анекдотами про грузин и сам же им от души смеялся.

— Спектакль в грузинском театре: «Товарищ Лэнин, «Аврор» бабахнул!» — намеренно искажая слова и усиливая акцент, рассказывал он. — «Вах! Вах! Рэволюция!» — И со смехом пояснял: — Это все неправда, Оля! Грузины не такие глупые! И мы знаем русский язык намного лучше, чем вы думаете!

А когда настало время произнести тост, Отари поднялся, поставил бокал с шампанским себе на ладонь и торжественно сказал:

— Этот бокал полон, и вино в нем радостно играет! Оля, пусть твоя жизнь в новом доме будет так же полна счастья, пусть искрится радостью, как это вино! Так выпьем за прекрасную молодую хозяйку и ее новоселье!

После такого замечательного тоста я выпила свой бокал до дна. Отари продолжал что-то говорить, показывал, как в Грузии едят чурчхелу, рассказывал о зимнем урожае мандаринов и апельсинов в Аджарии. И все время обращался ко мне. Все время поворачивался в мою сторону.

А когда наши глаза встречались, повторялось то, что случилось у входной двери. Его взгляд становился глубоким, бездонным, и я тонула в нем. Моя душа пела.

За окном сгущались сумерки. Я зажгла оранжевый светильник. Женские руки-лилии над книжными полками стали нежно-розовыми и сильнее обычного вытянулись к небу. Музыка стихала. Подходила к концу и наша вечеринка. Скоро уйдет и Отари, а мы так ничего и не сумели друг другу сказать. Даже в танце, когда были так близки…

Обнимая Алису за талию, Отари поглядывал на меня. Оранжевый отсвет в его карих глазах превращался в темное гудящее пламя. Оно затягивало в себя, рождало во мне ответный огонь. Я неожиданно вспомнила сказку про Снегурочку. О том, как она прыгнула через костер и растаяла. Но ее-то играть с огнем подружки уговорили, а меня кто толкает?

Я чувствовала, что пропадаю. С этим нужно было что-то делать.

— Давайте чай пить, — сказала я, приглашая гостей к столу. На нем уже стояли чашки, торт «Прага» и коробка конфет, что принес Отари. Мишка с Иркой, продолжая болтать и смеяться, охотно развалились в чешских креслах. Алиса в последний раз взглянула на Отари снизу вверх, сняла ладони с его плеч и разочарованно вздохнула. Видимо, не услышала на свои вопросы ответов, которых ждала. Она была хорошая девушка, но сейчас я ей нисколько не сочувствовала.

Из магнитофонных динамиков зазвучал голос Пола Маккартни: «Yesterday all my troubles seemed so far away. Now it looks as though they're here to stay…» («Вчера все мои проблемы казались такими далёкими. А теперь кажется, что они со мной навсегда…»)

Песня напомнила мне о Дэвиде. Он любил слушать, как я пою «Yesterday». Воспоминание было совсем некстати.

Отари проводил Алису к столу и повернулся ко мне. Протянул руку:

— Не хочу чай. Хочу с тобой танцевать!..

Вот так. Решительно. Простыми словами. С грузинским акцентом. «Хочу с тобой», и все. А другого ничего «не хочу». Куда деться от этого зовущего темного огня?..

В сердце звучала тягучая, мучительная, сладостная нота…

Я встала с кресла. И тут заметила взгляд Мишки Ефремова. Он уже не хихикал с Иркой, а смотрел на Отари.

Напряженно. С неодобрением.

Можно было бы заподозрить его в ревности. Но за время наших похождений в валютных барах отношения наши определились как нельзя лучше. Мы были хорошими друзьями. «Я тебя люблю, Платонова, — говорил он, — как классную подругу!» Какое значение он придавал при этом слову «классная», было не ясно. То ли имел в виду подругу из класса, то ли подругу высшего качества.

Мы встретились глазами, и он отвернулся к Ирке. При этом даже не попытался мне улыбнуться или изменить выражение глаз. Он хотел, чтобы я о чем-то догадалась. Поняла что-то такое, чего он сказать никак не мог…

Впрочем, это продолжалось секунду, не более. От таких мимолетных контактов, сколь бы значительными они ни были, легко отмахнуться. Особенно если они мешают. Мало ли почему Мишка так посмотрел? Может быть, ему Ирка в тот момент что-нибудь неприятное говорила?.. Да ну его!

Отари увлек меня на другой конец комнаты, как можно дальше от нашей компании. И мы поплыли в оранжевых волнах печальной песни о парне, который потерял свою любовь. Отари обнимал меня нежно и сильно. Он не танцевал — сливался со мной в медленном движении под музыку. Я не противилась, мои руки обвивали его шею.

— Оля… — жарко выдохнул он. Мне показалось, что пламень его страсти опалил мне волосы. Я подняла голову, посмотрела ему в лицо:

— Кто ты?.. Откуда ты взялся?..

Наши губы почти соприкасались.

— Поедем ко мне, — прошептал он. Я не ответила. Невозможно было расстаться с ним. Казалось немыслимым хоть на минуту заглушить в себе музыку любви — яростную, нежную, томительную, щемящую… Но и бросаться очертя голову в объятия человека, которого знаешь всего несколько часов, тоже было нельзя. Я вспомнила Мишкин взгляд.

— Нет, Отари. — Я положила ладони ему на грудь и отстранилась. — Ты мне очень нравишься. Но так нельзя. Я тебя совсем не знаю.

Он умел владеть собой. Разомкнул объятия, взял меня за руку.

— Хорошо, Оля. Пойдешь завтра со мной в ресторан? Кавказскую кухню хочешь? Шашлык, хачапури, сациви! — Он характерным кавказским жестом собрал пальцы в щепоть, прижал их к губам и выразительно причмокнул.

Его глаза теперь весело блестели.

— Пойду! — с радостным облегчением ответила я. Мне казалось, что Отари должен был обидеться в ответ на мой отказ поехать к нему. А ссориться с ним я желала меньше всего на свете. Но я плохо о нем думала. Он был из настоящих грузин. А для них желание женщины — закон.

— Кстати, где ты в Москве остановился? — спросила я и потянула его за руку к столу.

— В гостинице «Академическая». Знаешь? Около метро «Октябрьская».

— А на курсы куда ездишь?

Мы подошли к столу, Мишка как раз закончил рассказывать какую-то байку, и Алиса с Иркой дружно засмеялись. Может быть, поэтому Отари не ответил. Зато сказал:

— Оля, мне пора. — И обратился к моим друзьям: — Миша, Аля, Ира, до свидания! Это большое счастье — провести с вами вечер!

Мишка привстал с кресла:

— Так мы тоже, наверное…

— Сиди, Ефремов! — скомандовала я. — Музыку еще послушаем, чаю попьем! Девчонки, заварите? А я Отари провожу.

Мне хотелось остаться с ним наедине.

Я проводила его до дверей. Стоя рядом в пустом коридоре, он шепнул:

— Я завтра в пять часов за тобой на такси заеду. Будешь дома?

— Да, буду, — тихо ответила я. И сжала ему руку. Он мягко, но властно притянул меня к себе и поцеловал в губы.

Я задохнулась.

Мне все стало ясно. Никуда я от него не денусь. С картой любви не шутят. Он будет моим мужчиной. А я — его женщиной.

Так и случилось.

***

Мы стали встречаться. Отари снимал в гостинице «Академическая» одноместный номер, и это временное прибежище одинокого молодого врача-грузина превратилось в колыбель моей первой любви. Я неслась в потоке слепящего солнечного света. Наши чувства, наши страсти, наша нежность… руки, не знающие стыда… его сияющие глаза, его губы, его горячечный шепот… наши походы по ресторанам, вечерние прогулки по Москве… Не помню, как я сдала экзамены. Но я сдала их! Тогда настало время чудес, и мои четверки по литературе и математике были тому свидетельством!

Время летело незаметно. Мы виделись каждый день.

— Когда же ты на свои курсы успеваешь ходить? — как-то спросила я.

— Закончились курсы, — просто ответил Отари. — Я отпуск взял в больнице, телеграммой. С тобой буду. Долго… — И крепко обнял меня. — Сколько смогу, Оля!

Тогда я и написала Дэвиду письмо. Мне не пришлось долго думать и подбирать слова. То, чем я жила, не оставляло для влюбленного викинга никакого места ни рядом со мной, ни в моей памяти, ни в душе. Я опустила письмо в почтовый ящик и тут же забыла о женихе из Америки. Не было ни чувства вины, ни лирических воспоминаний — ничего не было. Любовь — великая эгоистка…

Я жадно узнавала Отари. Расспрашивала: как он жил до меня, что думает, о чем мечтает… Он не любил о себе распространяться.

— Мечтаю тебя целовать! Всегда! — смеялся он и нежно прикасался губами к моей щеке. Он был из тех счастливых людей, которые живут одним днем: не сожалея о прошлом и не тревожась за будущее. Он наслаждался нашей любовью — и в этом каждую минуту выражалась вся правда и полнота его существования.

Так я думала. Но все-таки упорствовала в своем любопытстве. И день ото дня узнавала о нем все больше и больше.

Отари родился и жил на окраине Тбилиси — в бедном и ничем не примечательном районе Сабуртало. Судьбы его родителей не сложились. Отец промышлял воровством, удача ему не улыбалась, всю жизнь он провел в тюрьмах. Мать Отари годы и годы жила в ожидании мужа, в заботах об их первенце — дочери Гулико. Когда муж возвращался, она всякий раз думала, что счастье наконец-то посетило их дом. Но неизменно рано или поздно оставалась одна. Потом родился Отари. Через три года одинокая женщина с двумя детьми на руках устала и отчаялась. Она была еще сравнительно молода, привлекательна. Мужчины оказывали ей знаки внимания. Вполне можно было начать новую жизнь. Нужно было только пристроить детей. Избавиться от них…

Она решилась на это. Шестнадцатилетнюю дочь Гулико отдала замуж за богатого пожилого цеховика — владельца подпольной пошивочной мастерской. А трехлетнего сына Отари — престарелым родителям мужа.

— Сына не смогли воспитать! Вором стал! — кричала она свёкрам. — Молодость у меня украл! Красоту сгубил! Так хоть из внука человека сделайте! А мне еще для себя пожить хочется!

Старики окружили маленького Отари теплом и заботой. Но кроме этого мало что могли ему дать. Жили они бедно. Дед работал дворником, бабушка хлопотала по дому. Их дочь Циала, тетка Отари, помогала, чем могла. Но у нее с мужем было пятеро детей, и ей самой нередко нужна была помощь родителей. К Отари часто приходила Гулико, приносила деньги. Ее состоятельный супруг не скупился на поддержку родственников любимой молодой жены.

Свою мать Отари видел редко, да и то при случайных встречах по дороге из школы. Она сыном не интересовалась…

Он рос на улицах Сабуртало. Бегал по их узким неровным тротуарам, купался в Куре, играл в футбол в тенистых дворах среди малоэтажных оштукатуренных домов.

— Это потом стали большие здания строить, как в Москве, и магазины тоже, а тогда… — рассказывал Отари. — Идешь по улице, а в каждом доме — магазинчик, еще магазинчик, еще… Да и сейчас там то же самое, Сабуртало никогда не изменится! Развалы с фруктами, парикмахерские, мастерские! И на каждом шагу пекарни! У нас любят хлеб печь. Знаешь, как вкусно горячий шоти пахнет?

Там же, на улицах и во дворах Сабуртало, набирался он жизненного опыта. В Грузии всегда была сильна организованная преступность во всех ее формах: бандитизм, разбой, похищение людей, мошенничество, шулерство, кражи. Недаром в преступном сообществе СССР слово грузинских криминальных авторитетов было решающим. Но особенно в республике почиталась воровская традиция.

— У нас в Грузии вор — уважаемый человек! — значительно говорил Отари. И было непонятно: осуждает он это или одобряет…

Почти в каждой семье Сабуртало кто-то из мужчин или сидел в тюрьме, или имел судимость в прошлом. В районе царил культ воровской жизни. Отбыть срок в местах заключения свободы считалось достойным делом. Совершить преступление значило проявить мужскую доблесть. Ребята брали со взрослых пример: учились карманным кражам, похищали вещи и продукты с торговых лотков, помогали взрослым преступникам — «стояли на шухере», пока те обворовывали дома. Отари подростком не раз участвовал в квартирных кражах.

Когда я это услышала, в ужасе округлила глаза:

— Ты воровал?!

Отари засмеялся:

— Это давно было, Оля!

Я поняла, почему он не любил рассказывать о своем прошлом — не хотел неприятных воспоминаний. В этом мы были похожи. Я тоже не любила вспоминать о своих приключениях на Лисе. «Слава Богу, что все это давно кончилось — и у него, и у меня», — подумала я.

Подходил к концу июнь. Родители, как обычно, готовились провести отпуск на даче. Я надеялась, что и Саша тоже уедет отдыхать. К тому времени он уже отслужил в армии и работал в какой-то юридической конторе, заочно оканчивая университет. Но если в квартире никого из домашних не будет, думала я, то Отари сможет пожить у меня, пока не уедет в Грузию. Зачем тратить деньги на гостиницу?

Получилось так, как я хотела. Или, скажем, не совсем так. А вообще говоря, совсем не так…

Оказалось, Отари в деньгах не нуждался. Их у него была куча. Столько, чтобы о них не думать. И даже больше.

И в Тбилиси он мог не возвращаться. Там никто не ждал из отпуска молодого врача по имени Отари.

Потому что врачом он не был.

***

Я хорошо помню тот день, когда Отари рассказал о себе всю правду. Мы сидели за столом у него в номере: он заказал ужин из гостиничного ресторана. Тогда я получила от него исчерпывающие ответы на все свои вопросы…

А началось все с малого: я, как обычно, продолжила невинное исследование жизни любимого мужчины.

— Помнишь, ты рассказывал, как воровал?

— Ну да! — беспечно улыбнулся он. — Знаешь, как у нас в Грузии говорят? Не столько дождь лил, сколько гром гремел! Ерунда все это!

— А дальше что с тобой было?

Отари перестал улыбаться. Посмотрел на меня пытливо. Я видела: он не хочет говорить того, что должен был сказать.

— Ну Отари! — капризно протянула я.

Он все мешкал с ответом. Опустил глаза и, почти не разжимая губ, выдавил из себя:

— Потом я женился.

— Женился?.. А сейчас ты женат?

Он долго играл желваками на лице.

— Да… — Ответ прозвучал глухо и виновато.

Меня как будто холодной водой окатили. Нет, конечно, меня посещала мысль о том, что у Отари есть в Грузии жена. Но я старалась об этом не думать. В реальности нашей любви мы были друг для друга единственными. Больше никто не имел к нам никакого отношения. А если и существовал какой-то другой мир, в котором Отари принадлежал другим женщинам…

Я не желала об этом знать.

Так же, как и Отари, я жила тогда одним днем. И просто была счастлива.

— Рассказывай дальше.

Близкие Отари — бабушка с дедом, тетка Циала, сестра Гулико — очень волновались за его судьбу. Он окончил школу, но работать не пошел, поступать в институт не стал. Пропадал на улицах, участвовал в воровских делах. Родственники решили женить непутевого парня.

— Исполнится тебе восемнадцать, и свадьбу сыграем! — говорила ему тетка Циала. — Невесту тебе хорошую подберем. Станешь мужчиной, будет у тебя семья, дети, тогда вся дурь из головы вылетит!

Отари не возражал. Спорить со старшими было не принято.

Невесту любимому внуку, брату и племяннику родные Отари подбирали все вместе, долго и тщательно. В результате он женился на невзрачной дочке профессора Тбилисского университета. Звали ее Асмат. Она была старше Отари на пять лет, зато полюбила красивого стройного юношу всем сердцем. И через год после свадьбы родила ему сына…

— У тебя сын!.. — воскликнула я.

Да… Разговор принял такой оборот, что мне оставалось только глупо констатировать факты его биографии. Я просто не находила слов.

Реалии его судьбы противоречили нашей любви, запрещали счастье...

Я встала из-за стола. Отари с тревогой наблюдал за мной. Я растерянно прошлась по комнате. Он напрягся, сцепил руки в замок, закусил губу. И все не отводил от меня глаз. Ждал, что я скажу.

— А как же мы? — повернулась я к Отари. Мой вопрос прозвучал растерянно и жалко. По щекам потекли слезы. Все-таки я была совсем девчонка!

— Оля! Любимая! — Он вскочил из-за стола, опрокинул стул и бросился ко мне. Сгреб в охапку и стал покрывать мое лицо горячими поцелуями. — Я не люблю ее, никогда не хотел! Ты моя женщина! Ты!!! Я разведусь, уедем в Тбилиси, построим дом! Ты мне сына родишь! Люблю тебя!!

Он не лгал. Я видела, каким чистым огнем горят его глаза. Слышала, как сильно бьется в груди его сердце. Он был готов увезти меня в Грузию сейчас, немедленно! Увезти и сделать все так, как он только что говорил!

— Я знаю, милый!

Слез уже не было. Он их осушил — губами, словами...

— Давно хотел тебе сказать, Оля! — жарко заговорил он, не выпуская меня из объятий. — Не могу без тебя ни минуты теперь! Ни секунды не могу! Видеть тебя хочу, слышать тебя! Ночью спать с тобой рядом хочу! Давай жить здесь! Не возвращайся домой!

— Так нельзя, Отари, — ласково ответила я. — Отец будет волноваться.

— Йех!!! — яростно вскричал он и заходил по комнате с поднятыми вверх кулаками. Остановился, развернулся ко мне. Глаза его сверкали. — Давай я с отцом твоим поговорю! Скажу, что со мной жить будешь. Как жена! А школу окончишь — увезу тебя!

— Так где же ты денег столько возьмешь? — с удивлением спросила я. — Ведь тебе два года придется в гостинице жить!

Он выпалил:

— Зачем в гостинице?! Квартиру сниму! Мне уже друзья присмотрели! В Медведовках!

— В Медведково, — машинально поправила я. А сама пыталась сообразить, о чем же все-таки идет речь. На мой вопрос он не ответил. Хотя… Во время наших походов по ресторанам я видела, что у него много денег: он тратил их не жалея. Меня это не удивляло. Все-таки он был грузин. Об их умении зарабатывать ходили легенды. Как врач он вряд ли мог получать зарплату больше двухсот рублей в месяц. Но в Москве у него было много друзей. Может быть, Отари участвует в их московских делах, в какой-то торговле на рынке? Тогда его планы вполне осуществимы.

— Ты хочешь оставить работу врача?

Тут-то и наступил момент истины, которого я никак не ждала.

Отари решительно подступил ко мне и выпалил в лицо:

— Я не врач, Оля! Я вор! Вор, понимаешь?! Я из лагеря сбежал, в Москву на дело приехал! Не нужна работа, не нужны деньги — все есть! Все могу, все для тебя сделаю!

Он резко присел возле кровати, вытянул из-под нее дорожную сумку и достал несколько пачек новеньких красных десятирублевок в банковских упаковках. Кинул их на стол:

— Нам хватит! И еще будет! Сколько хочешь достану!

Это были огромные по тем временам деньги. В одной пачке «умещалось» четырнадцать минимальных советских зарплат. Или десяток достойных пенсий. Или пара кухонных гарнитуров. А несколько таких пачек делали доступной покупку «Жигулей»! Да что там — целой кооперативной квартиры!

У меня ослабели ноги. Я бессильно опустилась на кровать. Боже мой! Отари, мой Отари — элегантный врач из Тбилиси… Чистый лоб, мягкая улыбка, карие глаза, подбородок с ямочкой… Страстный, любящий, нежный… И этот человек — вор, преступник в бегах?!

Мне хотелось закрыть лицо руками, как это совсем недавно делал Дэвид Барбер и закричать: «It's a nightmare!!! (Это кошмар!!)» Я смотрела на разбросанные по столу деньги и думала: «Вот оно! Аукнулась мне игра с американцем! Бумерангом вернулась! Обманута, как обманывала сама!»

Я как будто получила удар по голове. Я потеряла ориентиры. Моя любовь слепо озиралась по сторонам. Что это? Конец?.. Как теперь любить? О чем мечтать? Что думать?!

В ушах зазвучал голос Дэвида: «I love not your origin, nationality or age. And you… Your beauty, character, voice, smile… Anything else doesn’t matter. (Я полюбил не твое происхождение, национальность или возраст. А тебя… Твою красоту, характер, голос, улыбку… Все остальное не имеет значения.)

Да, он был прав. Я подняла голову и посмотрела на Отари. Он стоял в двух шагах от меня — мой мужчина. Его красота, характер, голос, улыбка… В них выражались высшие проявления его натуры: нежные движения сердца, музыка души — все благо присутствия этого человека в моей жизни. Что изменилось после того, как вместо слова «врач» он произнес слово «вор»? В реальности моей любви это было всего лишь лукавой игрой понятий. Я любила Отари, а не социальную функцию.

Он что-то сбивчиво и торопливо мне объяснял.

— Остановись, — тихо сказала я. — Начни рассказывать с того момента, как ты начал мне лгать. Говори все как есть. Я должна знать.

После свадьбы Отари сделал попытку порвать с воровской средой. Тетка Циала устроила его работать на почту. Там он продержался несколько недель и однажды с огромным облегчением подал заявление об уходе. Улицы Сабуртало сделали свое дело: без преступной воровской вольницы он уже не видел своей жизни.

Женитьба дала Отари возможность выбирать выгодные объекты для квартирных краж. Его тесть был уважаемый человек, дружил со многими состоятельными людьми. И с большой охотой представлял им своего зятя. Знал, что люди считали: «Дочка у профессора некрасивая, вряд ли мужа себе найдет!» А теперь, приходя к друзьям, с гордостью предъявлял им молодую супружескую пару. Смотрите, мол: может, Асмат и не красавица, зато какой видный парень в нее влюбился!

Отари в гостях осматривал богато обставленные квартиры, запоминал адреса, выведывал распорядок дня хозяев. И периодически ходил с дружками на дело. Вскоре всю компанию взяли с поличным на месте преступления. Отари осудили на четыре года заключения в Глданской тюрьме, она и сейчас стоит на окраине Тбилиси. По тем временам — довольно мягкое наказание за «тайное хищение чужого имущества группой лиц по предварительному сговору».

— Мне-то что, — говорил Отари, — я молодой. А вот дед с бабушкой умерли от горя. Через полгода после суда обоих не стало…

Асмат ждала мужа, воспитывала сына. Тетка Циала и Гулико помнили об Отари, носили в тюрьму передачи. Сестра упросила мужа дать начальству взятку, чтобы срок заключения сократили. Отари вышел на свободу немного раньше, чем ему полагалось. Но через год опять был осужден за кражу. Теперь уже как рецидивист, на длительный срок. И все повторилось. Годы пребывания в Глданской тюрьме, передачи и письма от родных, взятка начальству от мужа Гулико…

На этот раз деньги не решили вопрос досрочного возвращения домой. Но пользу принесли: Отари отправили «на химию». Эта особая форма условно-досрочного освобождения практиковалась тогда в СССР. «Химики» могли жить почти как вольные люди, но должны были работать на вредных химических производствах. Их приписывали к определенному заводу. Жили они под присмотром милиции в общежитиях. Могли свободно передвигаться в пределах того населенного пункта, в котором располагалось предприятие.

— Это хуже, чем в зоне, — презрительно кривился Отари. — Меня на цементный завод направили. В захолустье, в Псковской области. Я там за день цементом так надышался, что потом неделю кашлял! Хорошо, что всего один раз в этом аду был!

— А почему один раз? — не поняла я.

Он широко улыбнулся:

— Я вор, Оля! Вор не работает! Нельзя ему на «химии» быть! Но ведь она чем хороша? С нее уйти легко, заборов нет, вышек нет!

Отари бежал, вернулся в Тбилиси. В преступной среде Сабуртало его встретили с почетом. Два срока и побег — достойная биография для настоящего вора! Несколько дней он скрывался у друзей. Ему помогли тайно встретиться с женой и сыном. А потом «вор в законе» Тристан взял его в свою группу «московских гастролеров». И Отари уехал в столицу.

— Я здесь уже полгода, — рассказывал он. — У Тристана все налажено. Наводчики есть, богатые квартиры нам показывают. Сбыт есть. А мы с Нодаром, это друг мой, и еще один грузин — на дело ходим!

— Квартиры обкрадываете?

Отари сел на кровать рядом и взял меня за руку.

— Ты видишь деньги? Все идет как по маслу! Снимем квартиру в Медведовках, жить вместе будем! Тристан документы сделает. Окончишь школу — уедем!

Это я уже слышала. Он повторялся. И, видимо, не зря. Несбыточную мечту ведь нужно облекать в слова и проговаривать не раз. Это дает надежду на будущее… Я не знала всех угроз, с которыми он имел дело, но даже то, что могла себе представить, не оставляло ему никаких шансов на лучшую жизнь. Вор-рецидивист, в розыске, в чужом городе, в преступной компании сомнительных друзей…

— Так вот почему у тебя серебро в волосах. Так рано… — дотронулась я до его виска.

— Ты о чем? — дернул он головой. — Я тебе о другом говорю!

— Тебя ищут.

— Не найдут! У Тристана все схвачено!

Он снова повторялся…

Наша любовь была обречена. Но я уже все решила. Сколько бы дней и ночей нам с Отари ни было отпущено, я проведу их рядом с ним.

Я вспомнила, как впервые увидела Отари. И вдруг подумала о Мишке. А он-то каким боком оказался рядом с грузинским «гастролером»?

— Он ко мне на Черемушкинском рынке подошел, познакомились, — объяснил Отари. — Я там анашу покупаю иногда.

— Ты куришь марихуану?! — Я помнила, как «хиппанутая» Вика с Лисы делала это и потом целый вечер хихикала, как заводная.

— Бывает, да! — отмахнулся Отари. — Не волнуйся. Это так, игрушки. Мишка твой тоже поиграть захотел. Ему понравилось. Анашой азербайджанцы торгуют. Они осторожные. Русскому мальчишке ни за что не продадут. Вот он меня и попросил для него купить, деньги дал.

Мишка никогда мне не рассказывал о том, что курит марихуану. Надо же, вот чудила!

Уже тогда он начал движение к наркотической зависимости. Потом я узнала, что марихуана в среде сторонников ее легализации считается «легким» наркотиком. А еще — что очень успешно способствует переходу на «тяжелые». Через два года Мишка станет отъявленным наркоманом, и его жизнь покатится под откос.

— Ну а ты?

— Для меня это пустяк. Я теперь покупаю иногда для него. Когда для себя беру. Звоню, вместе на рынок идем. Он за это деньги хорошие платит. — Отари помолчал и добавил: — Он не знает про меня ничего. Думает, что я торгаш.

— А почему он с тобой ко мне в гости пришел?

— А я его попросил с девушками меня познакомить! — сверкнул глазами Отари. — Я видел: ему это не нравится! Но разве он мог отказать? Курить-то хочется! Ну и привел меня к тебе на новоселье! Мы решили с ним, что я врач буду!

Теперь я разгадала Мишкин ребус. Поняла, почему он не хотел вводить в мой дом Отари. Нехорошо «классную подругу» знакомить с торгашом-грузином, да еще курильщиком анаши! И секрет его неодобрительного взгляда я раскрыла. Мишка расстроился, когда понял, что Отари мне нравится и дело не закончится знакомством на вечеринке. Но рассказать все как есть он не мог. Опасался потерять надежного поставщика травки…

— Спасибо ему, — обронила я и прижалась к Отари. Он обнял меня. — Завтра родители уезжают на дачу. Я дома почти целый месяц буду одна. Ну, брат еще, но его можно не считать. Переезжай ко мне. Будем жить вместе. А там посмотрим…

Отари издал восторженный гортанный крик и, хохоча, закружил меня по комнате:

— Оля! Люблю!!

Так началась история нашей короткой совместной жизни и долгой любви вдали друг от друга.

Глава II

ВДОЛЬ ОБРЫВА

Родители уехали, и Отари переселился ко мне. Поначалу меня немного волновала перспектива его знакомства с братом. Я надеялась, что Саша нам не помешает, хотя полной уверенности в этом не было. Все-таки мой братец представлял собой довольно необычный экземпляр homo sapiens…

Он жил отстраненно — не только от меня, но и от родителей, от соседей, вообще от людей. Оправданием этому могла бы служить богатая внутренняя жизнь. Но ее-то как раз и не было. Сильными увлечениями, хобби или разнообразием интересов он похвастать не мог. Умных мыслей не высказывал, сильных чувств, похоже, не испытывал. Девушками не интересовался, да и друзей не имел. Книг, кроме учебников, в его комнате я не видела. Он учился на юриста, но и правовыми науками занимался ровно постольку, поскольку это нужно было для успешной сдачи экзаменов.

Он жил без порыва, без души. Никогда никуда не торопился, сердцем ни о ком не болел. Казалось, он однажды решил, что существует во враждебной и абсолютно превосходящей его реальности, среди недругов. В таком положении вполне естественно никуда не стремиться и радеть только о собственной безопасности. Саша знал в жизни одну заботу — более или менее комфортное обустройство в чуждой среде под названием «мир людей». Поэтому был осторожен, мелочно-расчетлив и прижимист.

Через несколько лет я прочла у Василия Розанова одно упоминание о Гоголе. А надо сказать, что русский философ и публицист испытывал к литературному классику стойкую неприязнь. Так вот, он написал: «Все его душевные движения — без всякой страсти, медленные и тягучие. Словно гад ползет". Я подумала: как будто о моем брате сказано!

Я не любила смотреть Саше в глаза. Его внимательный взгляд из-за черных роговых очков не выражал никаких эмоций. Но мне казалось, что из глубины его зрачков тайно выглядывает в мир нечто — гибко-живое, скользкое и холодное. «Точно гад ползет»… Можно ли было ждать добра от такого человека?

Бог знает, почему Саша вырос таким. Возможно, это были плоды маминой гипертрофированной опеки. Она отстранила отца от воспитания сына, и в этом состояла ее главная педагогическая ошибка. Мама увлеченно формировала из любимого сына приличную образованную курсистку, а его природа диктовала свое. Он, прежде всего, должен был стать мужчиной. Обрести личную силу и веру в себя. Но этого не произошло, и в результате получилось что-то несуразное…

Отец Сашу недолюбливал, многого не мог ему простить. Например, того, что брат беспощадно травил меня, когда я была маленькой. Или того, что Саша не захотел видеть в отце наставника. Но главное, конечно, было в другом. Отец не мог заставить себя принять сына таким, каков он есть.

— Я его не понимаю! — говорил он маме. — Скрытный, с хитринкой, себе на уме, жадный, как куркуль… Есть у меня на работе парочка таких. Терпеть их не могу!

И все-таки он не оставлял надежды изменить характер сына к лучшему. Папа был по духу воин, солдат, честный работник. Поэтому свято верил в преображающую силу воинской службы и сознательного труда. Окончив школу, Саша поступил в МГУ на дневное отделение юрфака, отучился год и собирался продолжать в том же духе. Но отец решил по-своему. Брату исполнилось восемнадцать лет, призывной возраст. Студенты дневных отделений факультетов университета имели право на отсрочку от призыва. Но отец сказал:

— Иди в армию, тебе на пользу пойдет. Потом продолжишь учебу на заочном и будешь работать. Ты уже взрослый, пора начинать самостоятельную жизнь.

Мама возражать не стала. К тому времени она уже поняла, что Саша — чужой. Но никак не могла уяснить, почему так получилось. Казалось бы, ее усилия по воспитанию сына увенчались успехом. Саша прекрасно владел немецким языком, хорошо играл на фортепиано, знал этикет и умел пользоваться ножом и вилкой. Но ведь она хотела иметь не только культурного, но и любящего, заботливого сына! И разве первое не определяет второго?.. Оказалось, нет. Саша любви к родителям не испытывал, заботы о них не проявлял. Что она упустила в своих долгих хлопотах о сыне? Мама не понимала. И потому отдала всю инициативу в построении отношений с Сашей отцу. Может быть, Николай сумеет исправить положение?..

Но было поздно. Моего брата уже ничто не могло изменить. Он, конечно, подчинился воле отца, отслужил в армии, устроился на работу и продолжил учебу заочно. Но отстранился от родителей еще больше, чем прежде. Об отношении ко мне и говорить нечего. Не друг и не враг, он общался с домашними как с сослуживцами — ровно, вежливо, функционально. Правда, продолжал питаться за общим семейным столом. Как в детстве, как до ухода в армию. При этом не вкладывал в жизнь семьи ни копейки, зарплатой с родителями не делился. Сделал вид, что в свои двадцать лет сохранил права несовершеннолетнего иждивенца. Как сказал бы Мишка Ефремов, веником прикинулся! Ну, что ж, натуру не изменишь: братец был на редкость бережливым человеком!

Отец некоторое время наблюдал за Сашей и пришел к знаменательному выводу.

— Потеряли мы сына, Валя! — сказал он маме. — Ну, что теперь делать!.. Пусть живет своей жизнью. Но кормить взрослого мужика я не собираюсь!

Мама в ответ только тяжело вздохнула. На следующий день отец поставил Саше условие:

— Если хочешь питаться в семье, выделяй маме деньги на продукты. Ты же работаешь!

Саша холодно осведомился: сколько выделять? Отец назвал приблизительную сумму. Брату она показалась слишком большой.

— Нет! — отрезал он. — Так не годится, это много. Лучше я отдельно буду питаться.

Отец возражать не стал.

— Ну, вот и хорошо, сынок! — похлопал он сына по плечу. — Мы с мамой освободим одну полку в холодильнике, будет твоя. Храни на ней свои продукты!

Саша согласился. Мне показалось, что отец был доволен. Его не задел отказ сына сидеть за одним столом с родными людьми. Он, как и мама, окончательно понял: Саша в семье — чужой. А если так, то лучший результат в разрешении противоречий с чужаком — достижение любого согласия. Как говорят, худой мир лучше доброй ссоры!

Вот таким человеком был мой брат. Вот почему я не могла уверенно прогнозировать его реакцию на появление Отари.

Какой-то умный человек сказал: «Мы обладаем ровно столькими достоинствами, сколько можем видеть их в других людях». Саша не видел в своих близких ничего хорошего. В ином случае он ценил, уважал и любил бы маму, отца и сестру. Но если так, то и в нем ни черта хорошего не было!

Как я могла быть уверенной в том, что он не помешает моему счастью?..

***

Волновалась я напрасно. Брат даже не заметил, что в моей комнате появился еще один жилец. Сашина отчужденность и замкнутость сыграли нам с Отари на руку. И все-таки не это решило дело в пользу нашего благополучия. А то, каким человеком был мой любимый!

Еще в день первого знакомства с Отари я заметила, что он очень деликатен по отношению к людям. Я видела, как на новоселье Алиса буквально вешалась ему на шею. Но Отари сумел настолько мягко ей отказать, что она нисколько не обиделась. Он заметил, что Мишка относится к нему почти враждебно. Но не ответил встречным неприятием. Ирка Цветкова получила от него ровно столько знаков внимания, что и остальные мои гости. А свою жгучую страсть ко мне он постарался выразить так, чтобы ничем не оскорбить.

Наши последующие свидания показали, что я не ошиблась в своих оценках. Отари обладал врожденной внутренней культурой. Она превращала его кавказский темперамент и жаркую порывистость в ровное проявление любящей силы. Мужественность сочеталась в нем с чуткостью и мягкостью. Решительность — с сердечной разумностью. Это придавало ему невыразимый шарм. Он был само непринужденное изящество: плавные жесты, негромкий голос, мягкая улыбка, внимательный взгляд…

Я любила смотреть на него, слушать его речи. И не переставала удивляться: мой Отари — вор-рецидивист?! Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: природа создавала его не для преступной жизни. И он чувствовал это. Больше того — знал, что ему по плечу самое достойное земное поприще. Недаром представился мне врачом, а не продавцом или мастером по ремонту телевизоров. Может, и была у него такая мечта — лечить людей?.. Но судьба распорядилась иначе. Он был вброшен в воровскую среду, в ней формировался. Принял ее законы, вел жизнь преступника. Это я могла себе объяснить. Как говорится, где родился, там и пригодился. Мне было непонятно одно: как он сумел сохранить в заключении свои лучшие качества? Ведь жестокость тюремной жизни исключала, казалось мне, любые проявления человечности!

Однажды я спросила его об этом.

— Не знаю, — серьезно ответил он. — Может быть, просто повезло. Хоть и попал в тюрьму молодым, не пришлось унижаться и биться за жизнь. Со своими ведь сидел, в Тбилиси… Друзей хороших нашел. Поэтому не озверел. А потом уже авторитет заработал, стало совсем просто.

В его словах заключалась половина правды. Невозможно сохранить в себе лучшее, если ты его не ценишь. Отари принимал законы воровской жизни как данность, но всегда верил в светлые устремления своей души…

Его деликатность в полной мере проявилась тогда, когда он переехал ко мне и занялся обустройством на новом месте. Отари никоим образом не желал нарушить в моем жилище привычного порядка вещей. Он задавал десятки трогательных вопросов. «А это можно сюда положить?», «Это тебе не помешает?», «Это твое любимое место?»… В общем, устраивался так, будто хотел, чтобы я не замечала его присутствия! Но поселялся-то он как раз ради обратного! Я смеялась, наблюдая за его хлопотами.

Первые дни с Сашей мы не пересекались. Брат уходил на работу, пока мы спали. А возвращался домой в семь вечера. В это время Отари водил меня в кино, театр или ресторан. С соседями же у него сразу установились добрые отношения. Алиса была откровенно рада его появлению в нашей квартире. Марфушу же он просто покорил своей предупредительностью.

— Проходите, бабушка! — прижимался он в коридоре к стене, пока соседка неспешно пробиралась мимо него с табуреткой на кухню. И спрашивал: — Чем Вам помочь? Если что-то могу сделать для Вас — скажите!

Отари можно было заподозрить в том, что он намеренно задабривает человека, от которого следует ожидать неприятностей. Он жил у меня незаконно, как тогда говорили, без прописки. Вдруг старушка приведет участкового? Но я видела: Отари проявлял заботу о Марфуше самым естественным образом, искренне, без задней мысли. Он всегда испытывал трепет перед престарелыми людьми. На улице помогал старикам перейти дорогу, донести тяжелые сумки, спуститься по лестнице в подземный переход. Может быть, потому, что хранил в сердце благодарную память о бабушке с дедом? Ведь они стали ему семьей. А может, потому, что винил в их смерти себя?..

Одинокая старушка-карлица была тронута заботой нового симпатичного соседа. И попросила повесить у себя в комнате давным-давно купленные оконные занавески. Самой ей было не под силу, а соседей затруднять стеснялась. Отари с удовольствием это для нее сделал!

Наконец, настала очередь его знакомства с Сашей. Был выходной день, брат пребывал дома, и ближе к обеду мы столкнулись на кухне.

Отари запретил мне заниматься серьезной готовкой: варить супы, каши или жарить котлеты.

— Не хочу, чтобы моя девушка у плиты стояла! — заявил он. — Для этого повара есть! В ресторане будем еду брать!

И каждый день приносил пакеты с вкуснейшими яствами кавказской кухни, молодое виноградное вино, шампанское. Саша появился на кухне как раз тогда, когда мы собирались ужинать. Стол ломился от обилия свежей зелени, душистых соусов, закусок и мясных блюд. Я заметила, с какой завистью брат посмотрел на всю эту красоту. Завидовать он умел!

Я познакомила его с Отари. Саша вяло пожал руку моему мужчине и бросил на меня осуждающий взгляд. «Разгулялась, пока родителей нет!» — прочла я в его глазах.

Брат достал со своей полки в холодильнике начатую пачку сливочного масла и кусок вареной колбасы. После этого полка опустела. Сашина прижимистость делала свое черное дело: он явно экономил на еде. Отари с не понятным мне беспокойством молча наблюдал за новоиспеченным родственником. И, когда тот отошел с чайником к плите, тихо спросил:

— Оля, это же твой брат, почему вы не кушаете вместе?

— Потому что он никого не любит, — шепнула я. — Не хочет делиться своей едой!

— Это еда?! — горячо зашептал в ответ Отари. — Зачем делиться?! Не надо, можно себе оставить! Пусть с нами ест, всем хватит!

— Еще чего! — само собой вырвалось у меня.

— Так нельзя, Оля! Это же твой родной брат! — доказывал Отари. — Пусть с семьей кушает! Пригласи его к столу!

Семейные узы, кровное родство для грузин — святое. В системе их приоритетов благополучие родных и долг крови стоят выше любых личных интересов и даже долга перед государством. Это я хорошо усвоила из общения с Отари.

— Саш, — сделав над собой усилие, как можно более приветливо позвала я, — садись с нами ужинать! Отари угощает!

Я была уверена: брат уже выстраивал в голове самые низкие измышления о моей «связи с грузином». Думал бог знает что об Отари. Предвкушал, как будет с ехидной усмешечкой излагать свои мысли родителям. Но отказаться от угощения он не мог. Его ждал шикарный стол и возможность отложить бутерброд с колбасой на завтрак. Прибыль, с одной стороны, с другой — экономия!

Надо было видеть, как обрадовался Отари, когда Саша согласился! Для грузина любая трапеза в компании родных и друзей, да еще с любимой женщиной — праздник. За столом Отари что-то оживленно рассказывал, шутил. Брат сначала сидел со своей вечной настороженной ухмылкой, но уже через полчаса, сытый и хмельной, благодушно улыбался. Отари был доволен: брата любимой девушки угостил! Но еще больше была довольна я. Потому что услышала от брата то, что хотела. Когда Отари вышел курить, я сказала:

— Он у меня поживет, пока родители не приедут.

Саша как раз нацепил на вилку самый крупный кусок чахохбили. И уже косился на полный бокал вина. Ему было не до меня.

— Да какая мне разница! Делай, что хочешь!

Я облегченно вздохнула. И подумала: «Если бы не грузинское гостеприимство, неизвестно, как бы все обернулось…»

Саша стал у нас постоянным гостем. Когда мы ужинали дома, обязательно звали брата. На этом настоял Отари. Вот такая сложилась у нас семейная традиция!

***

В тот июль мы с Отари жили весело и беспечно. Гуляли по Москве, обедали в лучших ресторанах, ели мороженое и танцевали в кафе «Метелица». Но этим наши развлечения не ограничивались. Я с удивлением обнаружила, что к искусству Отари испытывает ничуть не меньший интерес, чем к предприятиям общепита. Почти каждый день мы ходили в кино, театр или на концерт. Программа наших культурных мероприятий была весьма насыщенной! Казалось, Отари старается возместить упущенное им за годы пребывания в тюрьмах. Жадно удовлетворяет «культурный голод». «Как странно, — думала я. — Ведь сколько интеллигентных, образованных людей в этом не нуждаются! А у выходца из Сабуртало, грузина-вора — душа просит!»

Грузины — народ амбициозный. Им все самое лучшее подавай! Отари доставал билеты только на премьеры или самые нашумевшие спектакли и концертные программы. При этом он напрочь забывал, что означает слово «невозможно». Например, в то время уже набрала бешеную популярность группа «Машина времени». Отари был не в восторге от песен Макаревича, но знал, что мне они очень нравятся. Однажды группа решила дать выступление в доме культуры издательства «Правда». Отари попытался купить билеты в кассе, но не успел: их расхватали мгновенно. Тогда он поехал к одному знакомому, известному московскому музыканту. Тот развел руками:

— Как я тебе помогу? Здесь на уровне директора ДК решать надо!

— Так познакомь! Люди всегда друг с другом договорятся!

Отари понял, что дело серьезное, и с директором долгих бесед не вел: просто заплатил ему огромные деньги. Зато на концерте «Машины времени» мы сидели на лучших местах!

А однажды он купил билеты на премьеру балета «Щелкунчик» в Большом театре! Я тут же вспомнила походы родителей на концерты классической музыки и потащила Отари в магазин. Там мы купили для него элегантный серый костюм — точно такой, в каком отец обычно приобщался к высокой культуре. А я надела мамино бархатное платье. Когда мы с Отари чинно вошли в Большой театр и отразились в зеркалах фойе, я шепнула:

— Мы такие же эффектные, как папа с мамой! Они в консерваторию любят вместе ходить!

Я держала Отари под руку и ощущала себя взрослой, красивой, любящей и любимой женщиной! Жизнь состоялась!

Чаще всего мы, конечно, бывали в кино. Здесь Отари на премьеры не рвался. Он любил уже известные, серьезные, драматические фильмы — о перипетиях жизни, о войне: «Дорогой мой человек», «Отец солдата», «Летят журавли», «Судьба человека»… Эти знаменитые картины 50-60-х годов часто демонстрировались в кинотеатре повторного фильма. Располагался он совсем недалеко от моего дома: на углу улицы Герцена и Суворовского бульвара, ныне Никитского. Поэтому порой мы брали билеты сразу на два сеанса — дневной и вечерний!

Отари оказался очень чувствительным зрителем. Не сентиментальным, а именно чувствительным: остро сопереживал героям, особенно если это были дети. Ему полюбился фильм «Сережа» — о пятилетнем мальчике, который чувствует себя в семье с новым папой одиноким и заброшенным. Мы смотрели его неоднократно. И всякий раз, когда на экране Сережа плакал и кричал уезжающему в какие-то Холмогоры отчиму: «Коростелёв, родной мой, миленький! Я тебя очень прошу, ну, пожалуйста, возьми меня с собой!» — у Отари на глаза наворачивались слезы.

Я его понимала. Он рос, по существу, сиротой. Отца, вечно пропадавшего в тюрьмах, почти не знал. Мать его бросила. Наверное, маленький Отари скучал по ней… «Я тебя очень прошу, ну, пожалуйста, возьми меня с собой!» Кто знает, сколько раз он засыпал, утыкаясь в мокрую от слез подушку…

Иногда мы ходили в гости. Отари имел много знакомых в столичной грузинской общине. А надо сказать, что в ней всегда тесно переплетались светские и криминальные связи. Если вор, катала, налетчик и актер, певец, композитор были грузинами, то ничто не мешало им свести тесную дружбу. Для Отари покровительство Тристана и авторитет «правильного вора» открывали двери в самые известные московские дома. Правда, он не любил ходить со мной по гостям.

— Я там тебя теряю, — говорил он. — То с одним поговорить надо, то с другим… А тебя вроде и нет рядом!

Только один раз он не пожалел, что зашел со мной к кому-то на огонек. Мы застали в компании Владимира Высоцкого. Он сидел за столом с гитарой в руках, уже собирался уходить, но его дружно удерживали:

— Володя, спой еще одну песню! На посошок!

— На посошок обычно рюмку наливают, — усмехнувшись, сказал он. Я с удовольствием узнала неповторимое звучание его хриплого низкого голоса. Мы с Отари часто слушали магнитофонные записи песен Высоцкого. — Но сегодня обойдемся без этого.

Я тогда еще не слышала об алкогольной зависимости великого барда. А в тот вечер он, видимо, давал ей очередной бой: был сдержан и трезв.

— Хорошо, спою на посошок! — тронул он струны гитары. И запел:

— Вдоль обрыва, по-над пропастью,

По самому по краю,

Я коней своих нагайкою

Стегаю, погоняю…

Отари завороженно смотрел на Высоцкого. Эту песню он особенно любил. И сколько бы раз она ни звучала у меня дома в записи, всегда слушал ее напряженно, с блеском в глазах. «Милый мой, — думала я в такие минуты, — ты ведь тоже мчишься вдоль обрыва, по краю пропасти! И знаешь, что падения не избежать… Что тебя ждет? И что будет с нашей любовью?..»

Иногда он уходил с утра и где-то пропадал до вечера. А пару раз не ночевал дома. Объявляясь после таких отлучек, Отари виновато утыкался лицом мне в плечо и тихо шептал:

— Прости…

Я никогда не спрашивала, что он делал и с кем проводил время. Да и незачем было спрашивать. В общих чертах я знала о «гастролях» Отари в компании Тристана, а выяснять подробности у нас было не принято.

В такие дни Отари уезжал от дома на такси. Обычно я выходила вместе с ним из подъезда, провожала. И заметила, что в машине всегда сидит один и тот же водитель — плотный невыразительный мужичок в кожаной кепке.

— Он с вами постоянно работает? — как-то спросила я.

— Ну да. Без такси не обойдешься, — просто ответил Отари. — Иногда кое-что тяжелое увезти надо. Уехать быстро.

— Так ведь он русский. Как его… Ваня?

— Юра. Нет разницы, Оля! Грузин, русский!.. Человек деньги хорошие получает! Молчать будет!..

— А ты уверен, что он такой же «правильный вор», как и ты? Попадется — и сдаст всех! Он русский! Может, ему наплевать на грузин, которые москвичей обкрадывают! Ты его хорошо знаешь?

— Тристан знает!

Для него этого было достаточно. Он не контролировал ситуацию. Все его заботы о собственной безопасности сводились к вере в авторитет и опытность Тристана. Ну и, конечно, в преданность подельников-грузин воровскому братству. Может, так и было принято в среде «честных воров». Но что-то мне подсказывало: здесь у Отари слабое место. Его подводило врожденное благородство. Оно лишало его волчьей настороженности преступника.

— На Тристана надейся — а сам не плошай!

Он только снисходительно улыбался в ответ.

Я кожей чувствовала: добром все это не кончится. Уговаривала Отари оставить все, покончить с воровством.

— Сделай себе документы, устройся на работу! Как-нибудь все образуется! Я буду с тобой. Может, отец чем-то поможет… — увещевала я. Отари обнимал меня, шептал:

— Я покончу с этим, Оля, обязательно! Вот только денег поднакоплю! Одевать тебя хочу, любовь моя! Машину, дом тебе куплю! В золоте ходить будешь!

Он не жалел денег на дорогие подарки для меня. Особенно любил тратиться на украшения. Дарил малахитовые и янтарные бусы, ожерелья из натурального жемчуга, серьги и кулоны с сапфирами и изумрудами, изящные золотые браслеты и часы. У меня всего за месяц набралась целая коллекция драгоценностей! Я делала вид, что сержусь на него за напрасные траты. Он говорил:

— Позволь мне исполнить мечту! Ту, которую могу исполнить! В тюрьме годами думал, как буду украшать любимую женщину!

Однажды мне пришла убийственная мысль, что все подарки Отари — краденое добро. Я тут же спросила его об этом. Он ужаснулся:

— Как ты могла подумать такое?! Как я на тебя ворованное надену?! Краденое к краденому уходит, мне за это деньги платят! На них тебе подарки покупаю! Вот чеки из магазина — разве не видишь?!

Он обиделся, отвернулся от меня. Я пожалела, что так плохо подумала о любимом мужчине. В конце концов, это и подозрение в непрофессиональном подходе к делу! Опытный вор дарить краденое не будет. Среди драгоценностей может оказаться авторская работа, есть вероятность, что бывший владелец увидит ее и опознает! Маловероятно, конечно, но все-таки… Наверняка Отари учитывал такие случайности. Чтобы загладить вину, я попросила:

— Ну, раз так, подари мне французские духи!

Отари тут же воодушевился и хлопнул себя по лбу:

— Как я раньше не подумал!

На следующий день я держала в руках флакончик духов «Клима» — мечту всех женщин СССР 70-х годов! Недаром в прославленном фильме того времени «Ирония судьбы, или С легким паром!» импозантный Ипполит дарит под Новый год своей невесте Наде именно «Клима»…

***

Тот счастливый летний месяц пролетел незаметно. Родители должны были вернуться через неделю. Отпуска они уже отгуляли, но взяли еще несколько дней за свой счет, чтобы отдохнуть на даче подольше. Так что у нас с Отари оставалось ровно семь дней свободы и счастья. А потом…

Я готовилась к разговору с родителями. Собиралась рассказать им о своей любви, о всей серьезности отношений с Отари, о наших планах на будущее. И попросить о том, чтобы они позволили ему жить в моей комнате. Здесь могла бы пригодиться его легенда. Пусть он будет грузинским врачом, который набирается в Москве новых знаний на курсах повышения квалификации. Обучение долгое, а жить где-то надо! Не в гостинице же, это дорого!

Я очень надеялась на благополучный исход разговора и смотрела в будущее с оптимизмом.

Все мои радужные планы рухнули в один день.

Я не раз замечала: серьезным неприятностям всегда предшествуют мелкие происшествия или ссоры. Мелкие, но чувствительные — ровно настолько, чтобы лишить тебя благодушного настроения и заставить встряхнуться. Их можно воспринимать как предупреждения, «знаки беды». Они могут и обмануть. Но я все равно отношусь к ним внимательно. Кто предупрежден, тот вооружен!

Знаком того, что настало время неприятных перемен, стала моя стычка с братом. А дело было так.

Обычно по выходным я готовила завтрак не только для нас с Отари, но и для Саши. Так было и в то субботнее утро. Я встала раньше всех, вышла на кухню и вспомнила: от продуктов, что накануне вечером принес Отари, остались только помидоры и зелень.

— Хорошо вчера посидели… — пробормотала я. И полезла в холодильник за яйцами: решила приготовить омлет с помидорами. Взгляд упал на Сашину полку: на ней лежал одинокий кусок вареной колбасы. Я обрадовалась: вот это кстати! Но тут же вспомнила, что вижу этот кусок не в первый раз: он валялся в холодильнике уже несколько дней. Я осторожно взяла его в руки. Конечно, колбаса в яичнице не помешает, только… Она была уже несвежей, склизкой на ощупь. Но я знала, что нужно делать в таких случаях.

Кусок полетел в кастрюлю с кипящей водой. Через несколько минут я мелко нашинковала его и обжарила вместе с помидорами. Залила приготовленную смесь яйцами, взбитыми с молоком, и посыпала мелко нарубленной зеленью. Семейный завтрак был готов!

Саша с Отари уплетали омлет за обе щеки.

Через час брат зашел ко мне в комнату. Мы с Отари собирались на прогулку, визит был некстати. Но я ничего не сказала: Саша был чем-то сильно расстроен.

— Оля, а где моя колбаса? Ну, та, что в холодильнике лежала? — нервно поправляя на носу очки, спросил он.

— Так мы съели ее! — ничего не подозревая, ответила я. — На завтрак! Я ее с яйцами зажарила, не видел что ли? Она же у тебя сколько времени на полке валялась! А тут пригодилась!

Саша засопел, насупился, снял очки и уперся взглядом в пол.

— Я очень прошу тебя, — менторским тоном начал он, — больше так никогда не делать! На моей полке лежат только мои продукты. И только я могу ими распоряжаться!

В его голосе звучали стальные нотки. Я не верила своим ушам. Давать такую отповедь за кусок замыленной колбасы?! Да он что — с ума сошел?!

— Подожди, ты же сам только что яичницу ел! — возмутилась я.

— Мы с отцом раз и навсегда условились… — не слушал брат. И продолжал говорить: речь он подготовил длинную. Ее смысл ускользал от меня, от напора безумных слов зашумело в голове. Не знаю почему, я сбросила только что надетые туфли на шпильках и стояла, переминаясь с ноги на ногу. Отари глядел на меня с испугом.

— Таким образом, никто в семье не может распоряжаться тем, что является моей собственностью… — доносилось до меня. Я рассеянно потянулась к тумбе трельяжа и взяла с нее длинную пилку для ногтей. Отари подошел и мягко отобрал ее.

— Расходы, которые я несу на… — не унимался брат.

И тут я, наконец, дала волю своему гневу.

— Расходы?! Ах ты, юрист недоделанный! — уперла я руки в бока и подступила к нему. — Собственность у тебя? А чью собственность ты каждый день жрал, не помнишь? Чье шампанское вчера пил?!

Отари сзади обнял меня за плечи:

— Оля, не надо…

Но успокоить меня уже было трудно.

— А кто расходы нес на то, чтобы ты здесь шашлык вином запивал? — Я ткнула пальцем в Отари и обличающе выкрикнула: — Он! А какие это расходы, прикидывал?! Или ты все-таки взыщешь с него за колбасу?

Брат надел очки, как бы укрываясь за ними от моего бешенства. И все-таки не хотел сдаваться:

— Здесь вопрос принципа! Я…

— Да пошел ты! — в сердцах выкрикнула я. — Вся цена твоим принципам — кусок тухлятины! Вот ее ты всегда и будешь иметь на столе! Всю жизнь! Ешь теперь один в своей комнате! А к нам не суйся! И готовить тебе я больше не буду!

Отари вступился за Сашу:

— Оля! Так нельзя!

Я развернулась к нему и хотела выпалить: «Если хочешь, сам его корми!» — но опомнилась. Не могла я сказать таких слов Отари. Наши отношения исключали подобное обращение друг к другу. Я прижалась к нему и бросила брату:

— Иди отсюда!

Саша удалился с каменным выражением лица. Кажется, он так ничего и не понял.

После этой мелкой ссоры начались крупные неприятности. На следующий день неожиданно вернулись с дачи родители. Оказалось, отца срочно вызвали на работу, а мама не захотела оставаться в загородном доме одна. Неделя августовской свободы помахала нам с Отари ручкой… Но это было еще полбеды. Настоящая беда случилась вечером.

Поначалу все шло хорошо. Отец с мамой нисколько не обеспокоились, когда я представила им Отари. Они видели его на моем новоселье и подумали, что новый знакомый дочери пришел к ней в гости. Оля — человек общительный, понравился ей красивый кавказец, принимает его дома, чаем угощает. Сейчас в кино пойдут… Все лучше, чем свадьба с американцем!

Правда, мама ехидно бросила, когда рядом никого не было:

— А ты не пробовала ухажеров из сверстников выбирать? Из русских, кстати?

— Ладно, мам… — В мои планы не входило портить с ней отношения. Вскоре она должна была решать, будет Отари жить у меня или нет. Внезапный приезд родителей застал меня врасплох. И теперь я пыталась сообразить, когда лучше начать разговор.

Пока они разбирали вещи в гостиной, я нервно металась по своей комнате.

— Прямо сейчас им скажу! Лучше сразу! Как ты считаешь? — спрашивала я у Отари.

Он нервничал не меньше меня. К родителям любимой девушки грузин относится с огромным уважением. Он ни за что не позволит себе оскорбить их чувства, доставить малейший дискомфорт. Отари не знал, обрадует ли моих родителей его желание войти в нашу семью. Да или нет?.. На этот вопрос могли ответить только они. При знакомстве с отцом и мамой Отари вел себя очень робко, смущался. Создавшаяся ситуация выходила за рамки семейных традиций и его жизненного опыта.

Он не мог немедленно просить у них моей руки. И в то же время дело к этому шло. Он не имел права им лгать. Но без этого было не обойтись. Он не должен был жить в доме невесты до свадьбы. Но я собиралась просить их именно об этом…

Он был в растерянности. Ему оставалось только довериться ходу событий.

Все решилось в течение нескольких минут.

Из гостиной раздался голос мамы:

— Оля! А где мой пеньюар? Что-то я его в шкафу не нахожу!

Я в ужасе ахнула. Вот и попалась! У мамы был роскошный розовый пеньюар из воздушной полупрозрачной ткани. Когда она уехала на дачу, я присвоила этот удивительный наряд. Спала в нем и красовалась по утрам перед Отари. Если бы отца неожиданно не вызвали на работу, к приезду родителей пеньюар вернулся бы на свое законное место — выстиранный и бережно отглаженный. Но сейчас он висел у меня в шкафу!

Отари смотрел на меня во все глаза. Я взяла себя в руки и успокаивающе улыбнулась ему. Все стало ясно: не будет никакого объяснения с родителями по поводу Отари. Сейчас начнется скандал, и чем он закончится — одному богу известно. Только не тем, что родители будут готовы выслушать мою просьбу.

— Сейчас, мам! — крикнула я, сняла пеньюар с вешалки и пошла в гостиную. — Вот он, — с деланно-небрежным видом протянула я маме розовый наряд. — Извини, взяла на время.

Мама стояла рядом перед распахнутым платяным шкафом с летним жакетом в руках. В нем она ездила на дачу. Видимо, собиралась вернуть его на место, тогда и обнаружила пропажу пеньюара.

— Вот это да! — Она возмущенно уставилась на меня. — Зачем ты его брала? — Мама откинула жакет на диван и выдернула пеньюар у меня из рук. Придирчиво оглядела наряд. — Перед кем ты в нем щеголяла?

Ну, все! Если разговор пошел в таком ключе, терять мне было нечего.

— А что, в нем перед кем-то щеголять нужно? — резко ответила я. — Взяла, потому что интересно было. Изящный женский наряд. Я в нем спала. Что в этом такого?

Мама саркастически засмеялась, пристально глядя мне в глаза.

— Коля, ты веришь? — обратилась она к отцу. — Неспроста наша дочка пеньюар надела! По-моему, этот кавказец Отари в нашем доме обосновался, пока нас не было!

— Что ты такое говоришь, Валя! — Папа резко встал из-за стола, громко двинул стулом. Схватил с дивана жакет и раздраженно стал пристраивать его на вешалку в шкафу. — Ну, захотела Оля почувствовать себя взрослой, поиграла! Не ругать же ее за это! — Он взял у мамы пеньюар и направился к двери. — Не волнуйся, я выстираю.

Мне стало не по себе. Отец не принимал того, о чем догадалась и на что намекала ему мама. Он, как обычно, ожидал от меня только хорошего. Того «хорошего», что укладывалось в рамки его представлений о жизни и отношениях людей. И поэтому сейчас искренне заблуждался. Но я не видела ничего плохого в моей любви к Отари. И нашей близости не стыдилась. Ведь она была естественным выражением этой любви!

Мне нужно было сказать ему об этом.

— Подожди! — остановила я отца. — Мама права…

И выложила все как на духу. Естественно, на основе легенды Отари о своем врачебном призвании.

Пока я говорила, отец все больше тяжелел взглядом. Мама застыла с иронической усмешкой на лице. Я закончила свой монолог просьбой, которую вынашивала не менее двух последних недель:

— Пусть он живет у меня, пожалуйста. Я окончу школу, мы поженимся и уедем.

Родители повели себя в точности так, как при сватовстве Дэвида Барбера. Мама снова вспомнила о пороховой бочке, на которой она якобы живет, имея со мной дело.

— И ведь не знаешь, когда взорвется, Николай! — весело обращалась она к отцу. — Только одного жениха спровадили, уже нового в дом ведет!

Отец опустил голову и молча вышел из комнаты.

Мама проводила его взглядом и резко сменила тон:

— Ты что творишь? Тебе всего пятнадцать лет! Ты совсем девчонка! Несовершеннолетняя! Ишь ты, личную жизнь собралась устраивать! Вот окончишь школу, исполнится тебе восемнадцать — тогда и влюбляйся, выходи замуж! Но не сейчас!.. — Она перевела дух и продолжила с прежним воодушевлением: — Пусть твой Отари собирает вещи и уходит! Встречайтесь где хотите! Мы этого здесь терпеть не будем!

— Тогда и я уйду вместе с ним! — выпалила я.

— Скатертью дорога! — закричала мама. — Измучила ты нас всех! — Она схватилась за голову и направилась к дивану. — Сил никаких нет!.. Голова от тебя болит! Уходи, если хочешь!

— Где папа? — зло спросила я. — Он тоже думает, как ты?!

Мама легла на диван, вытянула ноги и воззвала громким стоном:

— Коля! Иди сюда, она уходить собралась!

Отец появился слишком быстро. Похоже, он слушал нас из-за двери.

— Оля, это ни в какие ворота не лезет, — хмуро начал он. — Так нельзя. Эти позорные отношения у нас на глазах не могут…

Я перестала его слышать. В голове стучала одна мысль: «Вот так это и происходит… Вот так это и происходит…» Так люди выносят твоей любви приговор — ради торжества условностей. Ради того, чтобы в мире их представлений все осталось на своих местах. Но последнее слово всегда остается за тобой: ведь это твоя любовь, а не чья-нибудь еще. Если ты дрогнешь и промолчишь, они закопают ее на твоих глазах. Но если скажешь: «Нет!» — узнаешь, на что ради нее готов…

— Я ухожу!

— Оля! Прекрати! — встревоженно нажал голосом отец. — Не делай этого!

Он не мог поступиться своими моральными принципами. Но очень не хотел, чтобы я уходила из дома. Он волновался за меня, болел душой. Так было всегда, сколько я его помню.

Мама отнеслась к моему решению намного проще. Держась за голову, она сказала слабым голосом:

— Коля, оставь ее… Пусть идет. Поживет в гостинице, узнает жизнь, перебесится — сразу прибежит… Намочи тряпку холодной водой и подай мне цитрамон!

Я обогнула крепкую фигуру отца, вышла из комнаты и с треском захлопнула дверь.

Через час мы с Отари выносили из квартиры чемоданы с нашими вещами. У подъезда ждал в такси водитель Юра. Мы собирались ехать в гостиницу «Академическая». Открывая дверцу автомобиля, я оглянулась на свой дом и подняла взгляд.

В окне моей комнаты стоял отец и неотрывно смотрел на меня. Вид у него был растерянный. Сердце мое сжалось…

***

— Алло, пап! Привет!

— Здравствуй, Оленька! Давно не звонила! Как у тебя дела?

— Как обычно! Все нормально!

— Послезавтра первое сентября! Не забыла про школу?

— Не волнуйся, я завтра вечером заеду, возьму портфель и все, что нужно для учебы. — Приезжай, мы с мамой будем ждать…

Я положила трубку и задумалась. Почти месяц прошел с тех пор, как я ушла из дома. Сначала мы с Отари провели два дня в гостинице. За это время он снял квартиру в Медведково, и мы благополучно зажили вдвоем. Я была вполне счастлива, только болело сердце за отца. Я не могла забыть, каким обескураженным взглядом провожал он меня из дома, как просил: «Оля! Не делай этого!»… Впервые неразрывная связь между нами ослабла настолько, что он даже не имел представления, где меня искать. Я знала: он лишился покоя, его пожирает тревога. Какие бы доводы морали не приходили ему на помощь, не отталкивали от меня — они были ничто по сравнению с волнениями отцовской любви.

Я позвонила ему сразу же, как только мы с Отари переехали на съемную квартиру. Отец безумно обрадовался. «Все хорошо!» — эти слова, с которых я начала разговор, он повторил в нашей беседе несколько раз. Я физически ощутила, какая тяжесть спала с его души. И чуть не ударила себя за то, что держала его в страшном напряжении почти три дня. Я намеренно подробно рассказала, как мы с Отари устроились, как живем, какой заботой окружает меня мой мужчина, как нежно любит. Одним словом, постаралась донести: все не так сумрачно и «позорно», как отец себе представлял.

Я стала звонить отцу раз в несколько дней. Иногда он передавал трубку маме, и мы недолго беседовали — так, будто не было между нами давешней ссоры.

Одним словом, родители приняли мою новую жизнь с Отари, вдали от дома, как неизбежность. Скорее всего, ничего хорошего они не думали. Малознакомый грузин был для них злой демон-совратитель, а я — глупая девчонка. Но делать нечего, они решили ждать.

Зазвонил телефон. В трубке снова звучал голос отца.

— Оля, я тут подумал: как же ты до школы из Медведково добираться будешь?

Я уже знала, как отвечать на этот вопрос.

— Не волнуйся, пап! Здесь 151-й автобус до метро «ВДНХ» ходит. — Тогда это была ближайшая к Медведково станция Московского метрополитена. — Полчаса езды всего!

— И здесь от метро до школы минут двадцать ходьбы! Ты ведь больше часа на дорогу тратить будешь!

— Нормально, пап! Это временно. Потом мы с Отари поближе квартиру снимем.

Не могла же я сказать, что каждый день буду ездить в школу и обратно на такси! Так решил Отари. Я тогда спросила его:

— А почему ты квартиру на окраине снял?

Он поморщился:

— Неудобно, да! Зато здесь милиции меньше. Документы не проверяют. Безопаснее. Все наши здесь квартиры снимают!

Я поняла, кто такие «наши». Команда «гастролеров» Тристана… В Медведково Отари стал чаще уходить с утра из дома. Близость подельников отнимала его у меня. Но не это тревожило мою душу. Если бы он проводил время в мужской компании за вином и разговорами, я была бы спокойна. Грузины без этого, кажется, не могут. Это у них в крови — собираться чуть ли не каждый день большой группой мужчин, неспешно беседовать, играть в нарды. Но не за тем Отари навещал своих друзей. А для того, чтобы в одну из московских ночей пройти с ними по обрыву, по краю пропасти.

В такие ночи я не спала. Ждала его возвращения…

Отец продолжал расспрашивать:

— А если заболеешь? К тебе местный участковый врач не придет. Твоя медицинская карта в нашей поликлинике!

— Вот заболею, тогда и посмотрим: придет или нет! — отшутилась я.

Отец помолчал.

— Домой не думаешь возвращаться? — осторожно спросил он.

— Пап, ну зачем? Отари будет здесь, а я там?

Это было сказано легко. Но не просто так, а с умыслом. Если хотите, чтобы дочь вернулась домой, то принимайте и Отари!

— Ну, понятно… — вяло отреагировал отец и замолчал.

Родители принимать Отари не хотели. В наших телефонных разговорах вопросов о нем не задавали. Его имя старались не упоминать. В общем, вели себя так, будто я жила в Медведково одна.

— Ладно, пап, до завтра. Теперь чаще сможем видеться. Я по субботам после школы буду к вам заскакивать!

***

Каждое утро ровно в шесть часов тридцать минут звенел будильник, Отари бодро поднимался с постели и шел в душ. Он никогда не позволял себе вставать позже меня. Я же продолжала пребывать в сладкой полудреме. Через некоторое время меня будил аромат свежесваренного кофе и нежный поцелуй Отари:

— Доброе утро! Юра отзвонил: едет, будет через полчаса!

На кухне уже бормотало радио, на столе стоял готовый завтрак. А в комнате Отари принимался гладить мое школьное платье и фартук. Причем неизменно делал это каждое утро! Я сначала противилась такой трогательной заботе:

— Не нужно, милый! Я сама! Разве мужчины в Грузии гладят?

— Мужчина для своей женщины любую работу сделает! — сверкал глазами Отари. — Ты в школу ездишь, устаешь! Умывайся, завтракай, скоро машина будет!

Я вставала и дефилировала в ванную в розовом пеньюаре. Отари подарил мне точно такой же, как у мамы. После нашего спешного отъезда из дома он недоумевал:

— Зачем мамину вещь брать?! Я бы десять таких тебе купил! Ты в пеньюаре, как богиня!

После завтрака я надевала выглаженную форму, подходила к окну и видела, что у подъезда уже стоит такси. Карета подана! Я чувствовала себя королевой. А какая королева обходится без драгоценностей? Я подходила к трюмо и неторопливо подбирала из своей коллекции ювелирных украшений очередной гарнитур. Так… Сегодня на мне будут золотые сережки, колечко и кулон с бриллиантами. Завтра можно надеть змеевидный браслет с гранатами, кольцо с рубином и часы. А послезавтра — мой любимый комплект серебряных украшений с медово-прозрачным янтарем…

Мои одноклассницы завидовали мне черной завистью и шушукались за спиной. Ирка Цветкова смотрела на меня с нескрываемым восхищением. Она знала про нашу с Отари любовь, поэтому не уставала восклицать:

— Олька! Вот это да! Вот что значит настоящий мужчина!

А Мишка Ефремов, вызнав у Ирки про Отари, шепнул мне на ухо:

— Принцесса Грузии! Потрясающе!

И стал обращаться ко мне не иначе как «Ваше высочество». Вот дурачок!

Я сидела на первой парте и заметила: учительницы растерянно моргали, когда их взгляд падал на мои украшения. Классная руководительница попыталась урезонить меня:

— Платонова, какой пример ты подаешь в классе! Школьные правила запрещают ученицам надевать кольца и бусы!

Я с высокомерным достоинством, как настоящая принцесса Грузии, улыбалась в ответ:

— Нет таких правил! Вы сами это прекрасно знаете!

И продолжала эпатировать школьную публику блеском своих драгоценностей. А через некоторое время заметила наступление удивительных перемен! Нервозное шушуканье одноклассниц за моей спиной сменилось уважительным молчанием. Кое-кто из девочек попытался завести со мной дружбу. А учителя стали намного мягче оценивать мои знания! Я совершенно не заботилась об улучшении успеваемости в новом учебном году. Но она чудесным образом улучшилась!

После уроков у школьных ворот меня ожидало такси. Я вспоминала, как первоклашкой с удивлением и завистью наблюдала за черными «Волгами», что увозили от школы отпрысков членов ЦК партии и министров. «Конечно, «Волга» у меня не черная, а салатовая и с шашечками на боках! — мысленно веселилась я. — Но тоже неплохо! Утерла я нос владельцам пыжиковых шапок и дубленок! Кстати, зимой попрошу Отари дубленку мне купить!»

В общем, я от души наслаждалась своим новым положением и возможностями! В школе все складывалось как нельзя лучше. Дома меня ждал любимый мужчина. Я была бы абсолютно счастлива, если бы не темная сторона его жизни! Она ставила под сомнение все, чем жила моя душа. Я вспоминала слова мамы о пороховой бочке и думала: «Это я сижу на бочонке с порохом! И когда к ней приставят горящий фитиль…»

Эти мысли отравляли жизнь.

Так прошло два месяца. Ноябрь выдался ненастным. Задули ледяные ветра, день за днем с неба сыпал то противный мокрый снег, то снежная крупа. Потом вдруг ударил по-зимнему сильный мороз.

Я простудилась и слегла с высокой температурой. Отари не знал, что делать. Укутывал меня в одеяла и пледы, поил горячим чаем, бегал в аптеку за аспирином. Прошел день, два — температура не спадала. Меня стал бить мучительный сухой кашель. Отари помчался в местную поликлинику за врачом. Вернулся ни с чем и взбешенный.

— Это люди, а?! — кричал он. — Ослы это, а не люди!!! По месту жительства пусть лечится, говорят! И денег не берут! Оля, слышишь? Даже деньги им не нужны!

Он в который раз поставил мне градусник: ртутный столбик скакнул за отметку 40? С. Я плыла в мутном горячем мареве. Отари запаниковал:

— Я «Скорую помощь» вызову!

— Не надо, — прошептала я. — Мамане позвони…

Не знаю, почему я это сказала. Мне было плохо и страшно. Сознание ускользало. Испуганное лицо стоящего надо мною Отари расплывалось перед глазами. Мелькнула мысль: «Отец, маманя… Они спасут!» Как раньше, как в детстве… Но отец, кажется, на что-то обижен, он в стороне… А маманя всегда была мой ангел-хранитель, всегда! Без условностей… Без условий.

Отари знал, кто такая маманя, я много рассказывала о ней.

— Говори номер! — И бросился к телефону.

Тетя Наташа приехала невероятно быстро, всего через час. Значит, примчалась на такси. Я знала, что она никогда себе этого не позволяла, если дело касалось ее нужд. Но когда заболела дочка… Не раздеваясь, она вошла в комнату, прижалась губами к моему горячему лбу, погладила по голове:

— Ничего-ничего! Будешь здорова! — Деловито повернулась к Отари. — Ну, что добрый молодец? Украл невесту, а уберечь не смог? Ставь чайник!

И развила бурную деятельность. Сначала растерла меня одеколоном, чтобы сбить температуру. Достала из сумки банки с малиновым вареньем и медом, напоила меня чаем. Заставила надеть толстые шерстяные носки, что привезла с собой, да еще и обернула ноги своей пуховой шалью.

К вечеру температура немного спала, мне стало легче. Я задремала. Из кухни раздавались тихие голоса тети Наташи и Отари. Говорили они долго. Потом я провалилась в сон, а когда проснулась, маманя выговаривала отцу по телефону:

— Ты что, Николай, с ума сбрендил? Дочку из дома гнать! На краю Москвы живет — без родителей, за сто верст от школы, врача здесь нет! Кто ж так делает-то? Ну, влюбилась, дело молодое!.. — Она замолчала: отец, видимо, оправдывался, что-то пытался объяснить. Она прервала его: — Ничего в том плохого нет, Коля! Пусть живут вместе, в Олиной комнате! Что там Валя говорит?.. Да на деревне девок в пятнадцать лет уже замуж отдавали, скажи ей! Тебе ли не знать?.. Хороший у нее жених, с душой, любит ее. Подумаешь, грузин! Зато врач, образованный человек! — Отец, наверное, спросил, почему врач-жених не может меня вылечить. Тетка ответила: — Хирург он, говорит, а не терапевт. К тому же учится еще! А ей сейчас терапевт нужен! Как бы воспаления легких у дочки не случилось! — Тетка надолго замолчала, слушая отца, и, наконец, с облегчением сказала: — Ну, вот и хорошо! Мы едем! Звони в поликлинику, вызывай на утро врача!

И положила трубку.

— Я без Отари не поеду… — простонала я.

— Никуда твой Отари не денется, с тобой будет! — проворчала тетя Наташа и подошла, с тревогой вглядываясь мне в лицо. — Уговорила я и отца твоего, и мать! Ждут теперь вас не дождутся! — Положила руку мне на лоб. — Взмокла вся… В сухое тебя переодену!

Вошел Отари с чашкой чая и банкой малинового варенья в руках. Тетя Наташа отмахнулась:

— Не нужно ей больше горячего в дорогу! И без того вся мокрая поедет! Собирай вещи и звони своему другу, пусть машину подгоняет. Домой повезешь ее, там будете жить!

Отари оторопело смотрел то на меня, то на тетю Наташу. Я слабо улыбнулась:

— Вот видишь! Давно нужно было маманю позвать!..

***

Так мы с Отари снова оказались у меня дома. Я еще целую неделю пролежала в постели. Врач сказал, что у меня осложненная форма ОРЗ и прописал какие-то лекарства.

— Главное — постельный режим, теплое питье и покой, — строго говорил он, заполняя рецептурные бланки. — На следующей неделе явитесь на прием.

Отари не отходил от меня. Сидел возле постели, держал за руку, строго по часам давал лекарства, ходил за продуктами. Тетя Наташа приезжала почти каждый день, занималась готовкой, прибирала в комнате. За время моей болезни они подружились.

— Хороший у тебя жених, — говорила тетя, когда мы оставались одни, — вежливый, предупредительный!

Да и родители прониклись к Отари симпатией. Не могли не оценить, с какой сердечной заботой он ухаживал за мной. Похоже, они поверили в серьезность наших отношений.

Я выздоровела и пошла в школу. Жизнь снова наладилась. По утрам мы с Отари вместе выходили из дома. Я направлялась в школу, а он уезжал по своим делам. Я каждый раз с тревогой провожала его взглядом. Не знала, вернется он вечером домой или нет…

Наступила зима. Отари заволновался:

— Эта твоя куртка-пилот слишком холодная! Опять простудишься! Теплое пальто тебе куплю!

Я вспомнила свои мечты о дубленке. И тут же поведала о них.

— Сегодня она у тебя будет! — вскинулся Отари.

— Они в магазинах не продаются. Их за границей покупают. Вон, Ирке Цветковой мама дубленку из Болгарии привезла!

— Если за границей покупают, то здесь спекулянты продают!

Вечером Отари накинул мне на плечи канадскую дубленку шоколадного цвета с шикарным белым меховым воротником. Я завизжала от восторга и бросилась ему на шею.

Дорогой и стильный подарок еще выше поднял Отари в глазах родителей. Мама, осматривая дубленку, испытала к нему прилив особого доверия. И вдруг сказала:

— Отари, что-то у меня голова немного разболелась. Ты же врач, измерь мне давление!

Как это было в ее духе! Она помнила о своих недомоганиях всегда и даже, кажется, гордилась ими. В минуты душевного подъема она предъявляла их окружающим как достоинство. Их ответное проявление сочувствия и посильная помощь еще больше поднимали ей настроение. Такие вот были у мамы игры!..

А я почему-то не подумала об этом! И давным-давно решила, что легенда Отари о враче из Грузии для родителей вполне сгодится! Какая наивность! Уж кто-кто, а мама не могла упустить возможности попросить «домашнего доктора» о помощи. И вот — это произошло! А Отари не имел никакого представления о медицине и лечении, не знал даже, как ставить горчичники. Я за время своей болезни это прекрасно поняла.

— Да ладно, мам, не сейчас! Отари устал! — попыталась я исправить ситуацию. Но мама уже шла в гостиную за тонометром.

Отари с испуганным видом посмотрел на меня и шепнул:

— Я не умею!

— Я тоже!

Когда он сказал маме, что хирургов не учат измерять давление, она долго смотрела на него недоуменным взглядом. Потом презрительно фыркнула:

— Ты кто угодно, только не врач!

Возмущенно тряхнула головой и удалилась.

Я схватилась за голову. «Пошла отцу рассказывать! — обреченно думала я. — Сейчас уже поздно, а завтра начнется разбирательство! Придется выпутываться!»

Выпутываться не пришлось. На следующий день Отари вышел вместе со мной из дома, а вечером не объявился. Я, как обычно в таких случаях, ждала его утром.

Но в этот раз Отари домой не вернулся.

Ночью он был арестован.