Зимник

Устало урча моторами УРАЛЫ идут по «зимнику».

Дорога настолько трудна, что даже не верится, что по ней вообще ходят машины. Маршрут по— сибирским меркам недлинный. Как у Высоцкого: «Вперёд пятьсот, назад «пятьсот»… Здесь шестьсот, но с учётом такого пути — это неделя времени. За день едва ли восемьдесят километров…

Тайга глухая, какая-то мрачная. Патомское нагорье…

За кабиной стоит жуткий холод. Мороз далеко за пятьдесят, хотя над макушками сопок светит солнце.

Передний автомобиль останавливается. Из него выпрыгивает лихой паренёк. Я забыл, как его зовут.

Знаю только, что он из Иркутска.

— Что, граждане!, — весело кричит он и натягивает на уши спортивную шапочку, — может, развеселим желудки?!

И хохочет.

Здесь машины ходят в паре. Или в тройке. Одному никак нельзя! Места глухие, дремучие. Как говорят, до ближайшей заимки триста километров. Многих отважных одиночек находили на этом «зимнике» прямо в своих кабинах. Застывших, отчаянно вцепившихся окостеневшими руками в баранки своих машин. Страшно! Заглох мотор, сломался и …всё. Жги соляру, жги колёса, а потом? По глубокому снегу трудно собирать сушняк. Но главное — страх и одиночество. Это пересиливает всё! Притупляется чувство воли, постепенно накапливается усталость. Наваливается дремота, а с ней, ох, как трудно сладить!

…В каждой машине по газовой горелке. Запас хлеба и консервов. Пока готовим обед, издалека приближаются оленьи нарты. На них молодой якут, одетый настолько тепло, что невольно начинаешь ему завидовать.

— Здрасти!

— Здрасти!, — мужики хитро щурятся, оглядывая якута, — мясо есть?

— Есть, однако!, — гость смотрит внимательно, а потом вдруг спрашивает:

— Водка, сигареты есть?

Идёт натуральный обмен, без которого не мыслят жизни местные аборигены.

— Зовут как?

— Вовка!

— А можно, Вовка, тебя на фотоаппарат снять? Вместе с оленями?

— Можно! С Вовкой всегда можно, однако!

После фотосессии якут плюхается в нарты, и они быстро исчезают за ближайшей сопкой.

Пока шофера доедают обед, я брожу по окрестностям таёжной речки. И вдруг!

Занесённый снегом холмик. Из него торчит отёсанный кол. Старый, почерневший. Подхожу ближе. О, боже!

Сейчас трудно воспроизвести надпись, выцарапанную ножом. Где-то буквы уже разъедены трещинами, но смысл я понял:

«…Здесь покоится казак Его Императорского Величества(дальше не разобрать)… Зверски убит бандитами в 1887 году…(остальное не прочитать).

Вот и всё, что осталось от лихого казака на этой земле! Молодой ли, старый ли — кто его знает. Только так и не дождалась его назад, может, мать, может, невеста… А, может, и та и другая.

До сих пор жалею, что не сфотографировал это место. Думал, на обратном пути. Но больше я эту могилу так и не нашёл.

Меня зовут в путь. Возвращаюсь к машинам.

Мы трогаемся. Под размеренный гул мотора я думаю о том, до чего же причудлива человеческая судьба!

И сто, и двести лет назад по этим местам всё так же носились оленьи нарты, и всё те же якуты выменивали у казаков спирт и табак…

Сибирь. Патомская тайга…